Даже самое знойное лето всегда знает о своем конце

      Даже самое знойное лето всегда знает о своем конце. Золотыми искрами оно играет в прозрачном ручье, доводит до точки кипения песок и камни, шелестит в чуть припыленной зелени и беспрестанно дразнит газон и всякие кустарники удрать за дозволенные им места. Но оно всегда, с самого своего вступления в полные права знает, что конец неминуем. Может, поэтому оно всегда слепит солнцем в глаза окружающим, выматывая их удушающей жарой, выжигает листву, и та, сдавшись, под конец лета начинает по-особому шептать, с едва различимым подсушенным хрипом, аккомпанируя ветру.       В это время лето будто водит осень под руку, так что потом порой не разобрать, когда же они успели попрощаться. В один из таких жарких дней тихим шепотом они расстаются, и осень медленно остужает камень, храня тепло руки, дождливыми, пока еще не выплаканными, глазами ищет отражение в ручье, чтобы после, вспоминая, исступленно разукрасить всё в жаркие тона.       "Пытаясь согреться. Но тщетно. Потекут реки разноцветной листвы, сливаясь с последней зеленью и потемневшей гладью воды. Всё это будет после, но, наверное, Акихито-сама уже этого не увидит", - еще один яркий солнечный луч прочертил библиотеку, выхватывая Кацураги в тени комнаты. И из собственных воспоминаний. Он знал - даже если закроешь глаза - они не вернутся, темноту прогонит багряное золото света сквозь веки, и если суждено утонуть, то не в холодной тьме, а в теплой неге в конце знойного лета.       - Кацураги?       Повернувшись, мужчина увидел Акихито. Тот, казалось, уже какое-то время наблюдал за ним. Парень подошел и устроился в противоположном конце дивана.       - Давно вы здесь? - Кацураги постарался не попасть под ищущие его взгляд глаза и отвлечься на что-то другое.       - Я думал, ты ко мне заглянешь, но потом просто понадеялся, что ты не уехал.       "Останься", - сказал Акихито в поезде из Камакуры.        Не просьбой, мольбой или эгоистичным юношеским требованием, как раньше, а предложением и обещанием чего-то. Так спокойно и так просто, ровно так же он сказал, что они вместе с Тамурой поедут первым классом. Он бы принял любой ответ, не воспротивившись.       "Два года быстро пролетят", - Акихито заслоняет собой солнечный свет, касается прохладных пальцев Кацураги...       "Да", - выдох перед поцелуем или ответ ему и самому себе о готовности принять всю ласку, нежность, всю заботу и любовь, принять его решение и сделать шаг вперед, оставив нерешительность сгорать под солнцем, а здравый разум - под жаром его рук.       - Вы снова пренебрегаете своим внешним видом, - Кацураги, наконец, понял, что привлекло его внимание - по приезде Акихито скинул пиджак и галстук, а также расстегнул две пуговицы на рубашке.       - Я никого не жду, - беспечно, как и всегда на эту тему, ответил Акихито. - Во всяком случае, точно не сегодня. И я попросил принести нам кофе.       Ожидаемое озвучивание правила, что кофе подают после обеда, не последовало.       "Останься", - Акихито не был уверен, что Кацураги согласится, а потом все же не уедет. Не было смысла добавлять "хотя бы ненадолго", "на сегодня", "на одну ночь".       Принять всё так, как он поймет. Как он захочет.       Потому это и было чудом, когда виконт увидел мужчину в лучах солнца, как тот вдруг прикрыл глаза, откинул голову. Теплый свет еще больше выбеливал фарфоровую кожу, игрался в черных волосах.       "Два года - долгий срок, - Акихито передал чашку Кацураги. - Он здесь, а я уже тоскую. И снова между нами тишина. Не уверен, что я ее нарушу. Но чувствуется это по-другому".       Это больше не та утренняя тяжесть, противная, как паутина, как липнущий туман, как головная боль, остывшая постель. Их тишина напиталась теплотой, доверием, пусть где-то в самом его начале. Так солнце, робко заглянув под крону, видит яркость и осенний жар листвы. Что кажется таким холодным, неприступным, ждет лишь трепетного света, чтобы самого потом спалить дотла. В их тишине лишь терпкость поцелуя, неспешное сплетение рук и взглядов, кожи пряный аромат.       В Камакуре они делили одну комнату, кабинет и стол - не видевшись подолгу очень часто, им было все же непривычно от щемящей, почти семейной близости друг друга, но сейчас, сидя рядом, они все так же молча берегли ее.       После кофе они вышли в сад, и Кацураги снял свой пиджак. Он не убрал руки Акихито со своего запястья, он не решил насколько останется в доме Кудзэ, не хотел сейчас и думать о завтрашнем дне или о том, что скоро, очень скоро закончится лето. Даже такое знойное.       Они простятся. Похожим солнечным днем или под рассыпанными по небу серыми облаками. Тихим шепотом в ночи или звонким поцелуем утром.       Для "останься" здесь нет места.       "Я вернусь. Два года... Мне будет непросто. И плохо без тебя. Я буду тосковать и греться воспоминанием твоей улыбки, холодных пальцев - да, кто бы мог подумать, но и такими они умеют греть - и внезапно теплых глаз. Я вернусь, чтобы влюбиться еще больше. Чтобы обнять, назвать по имени, увидеть безмятежно спящее лицо в моей постели. Я вернусь, чтобы никогда не расставаться".       "Два года... Чтобы понять, как это будет, мне довольно вспомнить, как я скучаю по нему. Я буду представлять, как я любим, как сам люблю. Как греют его руки, как он зовет меня. Как отзываюсь. Он вернется - я потеряю себя вновь. Нашего с ним спора, его взбалмошного решения и правоты - я буду ждать его".       Шагая рядом, оба понимали друг друга без слов, улыбаясь, они провожали лето.