Головная боль на три персоны

      Старательно смыв с себя чернила и краски и облачившись в джинсы и рубашку, Мелларк косился на часы, в ожидании нужного часа. Стараясь успокоиться, он читал Лиавине книгу, не глядя выдернув ее из стопки, принесённой Гейлом. Причем от шквала эмоций и ожиданий, Пит совершенно не понимал, что происходит в сказке, он даже имён героев не помнил.       Последний раз схожее по яркости воодушевление и восторженное предвкушение Пит испытывал только в детстве, в преддверии утра Рождества. На втором месте стояло свидание с одноклассницей Сьюзи, закончившееся на заднем сиденье отцовского пикапа, но вспоминать об этом хоть и приятно, но неуместно.       Лие тоже было совершенно не интересно, о чем вещает ее нянька, и она с невероятным усилием старалась оттянуть книжку себе. И Пит сомневался, что для того, чтобы рассмотреть красочные иллюстрации. Скорее, чтобы попробовать на зуб переплет. Хоть какое-то занятие. И всяко лучше, чем попытки девочки проредить ему прическу.       Молодой человек невероятно боялся разочаровать Китнисс. Стрелки часов неумолимо приближались к нужным цифрам, и Пит подозревал, что опоздание к соседней двери точно не добавит ему очков.       А его соседи как сговорились и непонятно где и почему задерживались. Хоть бы позвонили! Мелларк искренне надеялся, что помехой выступило что-то из ряда вон выходящее: пожар, медведи на улице загнали приятелей на ближайший фонарный столб, в крайнем случае, ужасная травма, повлиявшая на двигательную активность, в общем, только нечто подобное могло послужить слабеньким оправданием. — Я тут! — объявил Гейл, с шумом ввалившись в квартиру. Взъерошенный и пропахший смазкой, машинным маслом или бензином. Ну точно чем-то из этого списка или всем букетом одновременно. — Ты что, сюда бежал? — усмехнулся Пит, поднимаясь с дивана и отправляя Лию в ее «апартаменты». — Главное, чтобы ты завтра вспомнил, что я явился, — выдохнул Гейл. — Ты меня прямо заинтриговал. — Не о том думаешь, — Гейл выдернул букет фиалок из вазы и вручил другу. — топай давай.       Подгоняемый Хоторном, Пит быстро отчитался о проведенном дне, передал все дела и аккурат под конец рассказа оказался под аккомпанемент хлопка двери в общем коридоре. Молодой человек подозревал, что обратно друг его в ближайшее время ни за что не пустит.       Вдох-выдох. Собравшись с духом Мелларк нажал на звонок квартиры.       И почему он думал, что откроет Китнисс? — Привет. — соседка с секунду сканировала гостя взглядом, словно решая достоин ли он пройти на следующий этап. — Китти, к тебе, — не вынимая зубной щетки изо рта, сообщила девушка куда-то в глубь квартиры и скрылась в ванной.       Китнисс, вышедшая из своей комнаты, замерла в гостиной. Черт, ну просто как перед весенним балом в выпускном классе, такие же волнения и ожидания. Это будет ужасно, если время, потраченное на сборы, пропадет зря! Чтобы успокоиться, она посильнее сжала сумочку в руках.       В глазах Пита Китнисс выглядела сногсшибательно в платье цвета гуммигут с расклешенной юбкой, закрывающей колени. И на каблуках.       Игриво повернувшись вокруг своей оси, отчего юбка чуть взметнулась, демонстрируя стройные ноги выше колен, девушка кокетливо улыбнулась, хлопнув ресницами.       Все высказанные слова восторга самому Питу показались банальностями, поэтому он постарался усилить их букетом, и Китнисс зарылась носом в преподнесенные цветы, на секунду довольно зажмурившись, затем приспособила под вазу ближайшую банку и, поправив листочки цветов, объявила, что теперь можно идти. — Китти? — поразился Пит сразу же как только дверь за ними закрылась. — Кажется твоя соседка вдохновлялась тем же, что и Гейл. — О да, там было много свидетелей. Даже слишком, — девушка наигранно вздохнула.       Молодые люди вошли в лифт, и она заметила, что Пит нажал кнопку верхнего этажа. Бровь против воли изогнулись, выражая вопрос. — Позволишь тебя удивить? — У тебя всегда на одну попытку больше.       Прислонившись к стене, Китнисс на секунду посмотрела наверх, как будто могла сквозь слои крыш и перекрытий над головой видеть небо, к которому они возносились.       Она волновалась. Кому скажи — засмеют.       На последнем этаже, постоянно оглядываясь, будто в поисках одобрения и проверки реакции, Пит повел девушку на чердак и выше. Да что там, он попросту боялся, что она сбежит. К кому-нибудь менее креативному.       Туфли для лестницы, конечно, мало подходили, но она состояла всего из пяти ступенек, и только Китнисс оказалась на крыше и обошла вокруг бетонного куба, она буквальным образом остолбенела.       Нет, ей уже представлялось что к чему, но какая же оказывается бедная у нее фантазия.       Между тонкими и едва заметными столбиками, наверное, антенн, висела гирлянда с мелкими разноцветными шариками, сияющими в лиловых сумерках. Ее хвосты свисали, теряясь где-то внизу. У высокого парапета стояли стулья и круглый стол, устланный скатертью и заставленный блюдами, закрытыми высокими блестящими крышками. И, разумеется, бутылка шампанского в ведёрке.       Подойдя ближе, Китнисс осторожно, как будто все это могло растаять в воздухе от любого неловкого движения, коснулась спинки стула, затем — отражающего все вокруг купола крышки. — У тебя получилось, — выдохнула она, обернувшись к замершему спутнику. — как тебе все это удалось организовать? — Ловкость рук… — Пит игриво пошевелил фалангами. Ну не рассказывать же о всех технических и физических трудностях этой операции… она была достойна стоять на одной полке с шпионскими мероприятиями про спасение мира, о которых так любят писать в книгах. Вот только у спецагентов в качестве усложняющего фактора не было на руках ребенка. По правде говоря, лучше парочка агрессивных партизан с автоматами.       Да и эмоции девушки компенсировали все трудности с лихвой. Так что Пит промолчал. К тому же, чем шире становилась улыбка Китнисс, тем все больше возвращалась к нему уверенность в себе. Приблизившись, он отодвинул стул, предлагая девушке сесть. — А где же прячутся музыканты? — дурашливо покрутив головой, поинтересовалась Китнисс, устроившись на предназначенном ей месте. — Мне не хотелось присутствия лишних свидетелей, — стараясь придать таинственности голосу, сообщил Пит ей на ухо.       Повернув голову, Китнисс оказалась с ним лицом к лицу и словно окунулась в голубую радужку спутника. Как в озеро. Почему-то в миг во рту пересохло. — Мы бы завязали им глаза, — игриво дёрнув бровями, сообщила она ему, облизав губы. — Буду иметь ввиду.       Через миг короткий перезвон бокалов ознаменовал начало вечера.       Лёгкий муар сумерек сменялся уютным бархатом палантина подступающей ночи. На небе появлялись мелкие бисеринки звёзд, в городе зажигались фонари и витрины, и улицы наполнялись свойственными только этому времени суток звуками, а молодые люди все не могли наобщаться друг с другом. Они говорили обо всем: о доме, о семьях, о волнениях и переживаниях. Как и в первое свидание, но теперь можно было и подшутить, и посетовать. Мелларк старательно избегал лишь одной темы, опасаясь, что копни Китнисс глубже, прояви настойчивость, и ссоры не избежать. А во всем остальном…       Это было невероятно. Почти чудо. Ночь. Пит и без того невероятно любил это время всегда. Оно его наполняло жизнью и как будто дарило смысл всем его делам и мечтам. Стоило начать смеркаться и мужчиной овладевало только ему понятное состояние. И он его обожал. Кому-то для этого требовались алкоголь и наркотики, но только не ему. Достаточно, что его никто не трогает, он никому не нужен. Можно сколько угодно пребывать наедине с собой и своими мыслями. И он легко поддавался их влиянию. Медленному, неспешному мороку и погружался в эту пучину, становясь его собственностью и словно сходил с ума. И именно в этом состоянии у Пита рождались самые лучшие работы. Нет, не те, что для продажи в издательство, а те, что для себя. Пока они были «в стол». Наброски, зарисовки. Бумага принимала все излияния души молодого человека. Все безумные фантазии и желания, от которых уже утром сам будет в шоке. Но именно в сумерках они становились невероятно реальны и возможны, и распускались, подобно ночным цветам. Вот они, только руку протяни. Ты все сможешь, ведь нет никаких препятствий.       Пит никогда не думал, что его поймет кто-то, кроме друзей. Даже дома считали это сумасбродством, транжирством и ребячеством и самым дружелюбным проявлением всего этого было требование «получи сначала нормальную профессию, а потом уже пачкай бумагу. Когда на нее заработаешь». И он же пошел на поводу. Вот только готовить и печь для себя и в порыве вдохновения и в промышленных масштабах изо дня в день, при соблюдении невероятного количества правил, требований и рекомендаций, да ещё с самого раннего утра, оказалось выше его сил. И он сбежал. За мечтой. И теперь рядом Китнисс.       Питу удалось ещё раз поразить ее, обеспечив музыку, хоть и более прозаичным способом: включив плеер в телефоне. Звук вышел не очень громким, но им двоим хватило. Голос исполнительницы был бархатистым, под стать лёгкой, немного печальной мелодии, навевающей уютную нежность. А может этому способствовал бубнящий на заднем фоне контрабас?       Китнисс куталась в объятия Пита, словно в любимый свитер, любуясь, как чернично-синее небо с мириадами звёзд стекало в сияющую огнями панораму Капитолия. Ей не верилось, что так бывает. Последние несколько месяцев, выпутавшись из неудачных отношений, она как вор забиралась под холодное одеяло в своей комнате и зарекалась влезать хоть в какое-то подобие отношений. А сейчас по телу разливалось приятное тепло, ласковое, осторожное… — Вот бы завтра никогда не наступило, — чуть повернув голову, задумчиво тянет она. — Почему? — Потому что может случиться, что-то плохое и непредвиденное. — А может, что-то хорошее… — Думаешь? — девушка освобождается из объятий, чуть отступает. Ее взгляд все так же игрив и мечтателен.       В свете произошедших с ним событий Мелларк не был ни в чем уверен, и всё-таки он верил, что все случившееся — хорошо. Если бы не соло голодной Лиавины, Китнисс бы, скорее всего, так и осталась просто улыбчивой соседкой.       Всего пара шагов и Китнисс садится на парапет, чуть отстраняется назад, балансируя на широком ограждении крыши, игриво машет ногами, откидывает голову. Любуется мелкими разноцветными огоньками гирлянды над ней, касается их тонкими пальцами с коротко остриженными ногтями. Бело-голубые огоньки затевают на лице девушки игру света и тени и все это на фоне такого далёкого тонущего в искусственном сиянии города.       Пит с усилием вдохнул и выдохнул. Ему невероятно захотелось это запечатлеть. У него прямо кончики пальцев зачесались от желания взять любимую колонковую кисть и акварель. Он уже почти вживую видел потёки и разводы краски, яркие и нежные в своей полупрозрачности. Летящие. Именно так лучше всего выразить все что он видит. И тяжелый стеклянный флакончик черной туши, тонким росчерком способной выразить изящный гибкий силуэт Китнисс.       Мелларка настолько захватила идея своими эмоциями, что он уже мечтал оказаться наедине со своим альбомом, плотные белоснежные листы коего способны были вытерпеть бесконечные трения ластиком в попытках художника добиться нужного штриха. А молодой человек подозревал, что передать подвижность и энергию Китнисс будет невероятно сложно. Она для него феерия, сгусток энергии, не желающий терять время попросту. Наверное, специфика работы сказывалась.       Продолжая улыбаться, Пит подхватил со столика бокал с шампанским и приблизился к девушке. — Ты выглядишь так, словно что-то задумал, — игриво замечает Китнисс, перестав наслаждаться лёгким ветром, трепавшим волоски, выбившиеся из прически, и сосредоточив все свое внимание на мужчине, остановившемся рядом. Она даже ноги свести не успела и теперь между ними несколько дюймов… Близко. Невероятно близко. — Есть такое, — Пит ставит бокал на парапете и склоняется к девушке, гладит по щеке, убирая тонкие волоски, выбившиеся из прически. — я хочу тебя…       Далёкий звон откуда-то снизу, разрушает мгновение, и оно осыпается с точно таким же звуком. Молодые люди вытягивают шеи, всматриваясь в темноту. Разумеется, ничего не видят, только эхо чьей-то ругани доносится. И молодые люди, как пойманные с поличным школьники, начинают смеяться, сначала давясь им, а потом от души. Но тихо, чтобы их не услышали. И прижимаются друг к другу все теснее и теснее… — Так вот… Я хочу… — Потом… — Китнисс проводит ладонью по щеке Пита. И в этом жесте есть только желание подбодрить идти дальше. И ни капельки поддержки сомнениям, обуревающим молодого человека. А потом она сама целует жадно и требовательно.