Пожиратель на полставки

      «Ну и где её черти носят?!» — всё думал я, пока палец намертво прилип к кнопке дверного звонка вот уже практически как полчаса. Зайти в дом по негласным между волшебниками мерам приличия было невозможно, и я так и стоял, раздражаясь и не зная, к кому податься. Воображение уже рисовало ужасающие картины, куда моя женщина могла запропаститься, и потому, будучи в каком-то безнадёжном расстройстве, я ещё сильнее вдавливал этот чёртов механизм оповещения о гостях.       Замок наконец заскрипел, и из-за двери высунулась голова Амелии в мокрой шапке тёмно-рыжих волос, а вместе с ней высвободился целый шквал голосов. Гам стоял такой, будто весь дом под завязку был наполнен глуховатыми людьми. Орали все, и фразочки вылетали такие, которым позавидовали бы даже самые закалённые чемпионы по оскорблениям. Да что уж чемпионы… Я позавидовал отдельным выражениям и подумал, что надо бы их записать.       — Ты не вовремя, — сказала Амелия, сдув прилипший к глазам локон.       — У тебя там что, вечеринка? — удивился я.       — Если бы, — ответила она и перевела взгляд на мою руку, всё ещё вдалбливающую кнопку в стену. — Не мог бы ты убрать палец и больше никогда не пользоваться этой адской штуковиной?       — Что происходит? — спросил я, нахмурившись и в душе разочаровавшись, что меня не пригласили даже на этот домашний шабаш.       — Ты ведь не отвяжешься, да? — выдохнула она. — Ладно, заходи.       И голова её нырнула в дом. Я толкнул дверь, и пейзаж, развернувшийся перед моими глазами, поверг меня в долгий и молчаливый ступор. Мне непередаваемо трудно выразить с требуемой силой этот взрыв и эту дрожь, пронизавшие тело километровыми иглами. За тот сиюминутный миг, в который мой взгляд смог оползти удаляющуюся вглубь затемнённого коридора девушку с обнажённой спиной и еле прикрывающим махровым белым полотенцем её главные округлости, с угловатыми плечами и некрупной россыпью веснушек по ним, я смог представить, как пустота моей души смогла вобрать и растворить в себе все яркие прелести этого совершенного во всех смыслах существа.       — Впервые за всё лето решила принять ванну, — спустив меня на землю, объяснила Амелия, перекрикивая суматошный визг, поднятый, как оказалось, обычными портретами. — Я не ждала тебя. Думала, ты прибудешь хотя бы завтра.       Грация охотящейся рыси была в виляющей походке девушки, пока та подбирала тёмные плотные ткани и ловко накидывала их на буянящие портреты. Полотна от этого мгновенно успокаивались, как канарейки, которым на клетку, чтобы не визжали, уставший слушатель накидывал платок.       — Мерзавка! Отребье! Порождение порока и грязи! — с пеной у рта сквернословила желтолицая старуха с огромного, во весь рост, портрета. Амелия, задержавшись, смотрела на неё снисходительно и практически с жалостью. — Мой дом — не пристанище для разврата и позора!       — Ну у меня-то жизнь поинтереснее Вашей, — сказала Амелия и, встав на носочки, принялась занавешивать портрет огромной чёрной простынёй.       Пока она тянулась к недосягаемой для её роста верхушке, её полотенце приподнялось чуть вверх, и я со священным ужасом и упоением увидел округлые дуги бёдер. Даже личина моей напускной зрелости не смогла заставить меня отвести взгляд. Колени в этот момент были как отражение тревожащейся воды, а губы высохли, словно песок на солнце.       — Сейчас ты мог наблюдать всю семью Блэков во всей своей ядовитости, — торжественно объявила Амелия, повернувшись ко мне, и поёжилась. — Ты дверь хоть бы закрыл, сквозняк ужасный.       «Есть у меня один проверенный способ, как согреть её», — перебила кричащий что-то голос разума моя мужская сила, и, надо сказать, работала она превосходно, несмотря на полгода воздержания. Я не мог более ни к кому прикасаться. Да и зачем?       Сейчас я чувствовал, что сердце бьётся в груди, в ушах, в руках, в ногах — всюду и одновременно. Никогда в жизни я не испытывал подобного, даже когда разоблачил её. Никогда.       — Ты какой-то странный, Северус, — сказала Амелия, сведя брови к переносице. — Ты хотя бы спал сегодня?       Спал. Сейчас мозг отказывался воспринимать чисто механический природный процесс, вкладываемый в это слово.       Нужно было зайти часом позже, судорожно думал я. Всего часом позже, чтобы застать её в привычном виде, а не в лёгком банном полотенце, рискующем свалиться от любого неосторожного движения. Моего, её. Неважно. А под ним ведь совершенное, молодое тело… Оу…       — Да ты весь горишь! — вскрикнула она, приложив руку к моему лбу.       Кто ещё, кроме Амелии Поттер, мог спутать лихорадку с возбуждением?       Да, чёрт возьми! Я горел, я пылал! Я вспыхивал жаром той болезни, от которой давно искал лекарство. И когда я словил тонкое запястье у своего лба, мне почудилось, что воздух зашипел от столкновения двух разных, не уживающихся рядом и таких противоположных веществ: её холодной, слегка влажной после ванны кожи и моей раскалённой до угольков ладони. Как будто лёд и пламя сошлись вместе. И это до чёртиков меня пугало, потому как именно я в нашей плохо вызревшей паре носил почётное звание «ледник холодный, обыкновенный».       И Амелия наконец поняла. Не знаю, по моему скорченному вожделением лицу или затуманенным похотью глазам. Так или иначе, она поняла и, судя по вскинутым бровям, осознала, что стоит перед взрослым, рассвирепевшим страстью мужчиной в непотребном, неприличном, где-то даже смущающем, полуголом виде.       Она не стала кричать, бить меня или прикрывать то, что и так почти не прикрыто, как поступила бы любая другая настигнутая за переодеванием девочка-подросток. Она не осознавала в полной мере своей природной красоты. Или, может, осознавала, но пользоваться ею явно не умела. Будь она чуть посмелее или напористей, уверен, мужчины падали бы к её ногам штабелями… Но тогда бы она не была Амелией Поттер.       — Мне, наверное, стоит одеться, — произнесла она с вопросительной интонацией, будто раздразнивая меня, проверяя на прочность мою железобетонную выдержку. Но, должен сказать, у всех вещей на этом свете есть свой порог износа. И мой балансировал на худом острие бритвы.       Возможно, здесь стоит сделать небольшую ремарку, почему же всё-таки я не мог позволить себе опорочить это невинное во всех смыслах существо.       Из скелетов в моём личном шкафу преступлений можно было составить целый музей археологических находок. Я достоверно знал: если всплывёт наружу, пожалуй, самый ужасающий секрет моего прошлого, Амелия больше никогда не захочет иметь со мной никаких общих воспоминаний. Я спрашивал себя, что будет, если расскажу ей сам, и воспроизведения в моём мозгу её возможной реакции никогда не заканчивались светло.       Я также знал, что Амелия для меня навсегда. Моногамностью своей натуры, врождённой или воспитанной, я был обязан своей покойной матери. Миссис Эйлин Снейп, в девичестве Принц, выбрала себе в избранники весьма странного для старинного чистокровного рода типчика и слишком — для моего понимания — его ценила. К сожалению, от этого человека мне достались второе имя, фамилия и некоторый спектр огорчений. Я старался отделаться от всякого родства с этим человеком, но, как говорится, даже если вымыл начисто свой ботинок от кучи, в которую случайно наступил, фантомные грязь и запах будут преследовать тебя вечно. По крайней мере, до тех пор, пока не обновишь обувь. Но в случае с родственником невозможно.       Так вот… Чертей в моём омуте насчитывалось даже больше, чем в аду. Амелиевские бесята, поверьте мне, они у неё были, нервно курили в сторонке. Я понимал, что я для неё — всего лишь затянувшееся увлечение. Я прекрасно знал дам её цветущего возраста (спасибо затянувшимся годам преподавания), и все они, как на подбор, имели скверную привычку увлекаться мужчинами постарше, лет эдак на десять-двадцать. Особенную ценность для юных обожательниц опытных «старичков» представляли, как правило, холодная отчуждённость и замкнутость. Это же интереснее! Сломать крепкий замок, охраняющий разбитую душу, и оставить там несводимый отпечаток своей молодой ладошки. О, наивные детские сердца…       — Или ты хочешь, чтобы я осталась в таком виде? — спросила Амелия, глянув на меня из-под длинных ресниц.       Я осознал, что рука моя так и продолжала сжимать её, словно закрывшись на тонком запястье бесключным наручником. Паутина из чёрных нитей тянулась по её коже, и я невольно задержал взгляд и на ней.       — Да, — наконец сказал я и разжал пальцы. — Иди.       Она постояла ещё с минуту, будто ожидая от меня опровергающих слов, затем вздохнула и толкнула входную дверь, так и не закрытую мною. Босоногие шаги по лестнице уведомили меня, что Амелия и вправду отправилась одеваться. Я ускользнул в столовую, выдвинул стул и как сторожевой пёс стал её ждать.       Где-то в ошмётках разорванного сознания я вспоминал, зачем вообще сюда пришёл. Подобным образом мой организм не реагировал даже на самых элитных девушек, которых мне приходилось снимать. Мерлин, что делала со мной эта особа! Я даже не мог сосредоточиться на деле, неизменно думая лишь о том, сколько всего я потерял за считанные минуты и сколько всего мог бы обрести…       — Я ещё не выбрала комнату, — объявилась Амелия, уже облачённая в свитер с длинными рукавами и неизменно протёртые в коленках джинсы. Волосы её всё ещё были мокрые, и она на ходу сушила их, посылая тёплый ветерок из палочки. — Я заприметила парочку, но там столько работы, за неделю не справиться!       Она продолжала озадаченно щебетать что-то ещё, а я смотрел на эту типично домашнюю бытовуху и рассуждал… Неужели это всё могло бы быть моё? Если на одну невыполнимую минуту предположить, что я никогда не совершал роковой ошибки своей молодости, могла бы Амелия… выйти за меня? Связала бы она свою жизнь с таким, как я? Ходила бы она передо мной ежечасно в том чудном виде, в котором я застал её десять минут назад? Выбирала бы она с тем же жаром, каким распалялась ради своего непутёвого братца, комнату для наших невозможных детей?       Что, слушатель? Утомился? Имей же совесть, дай мне минуту посентиментальничать! Я так устал притворяться циником.       — Ну? Что думаешь? — спросила она, закончив свой монолог в пустоту.       — Целиком и полностью поддерживаю, — произнёс я, пожалуй, универсальную фразу на все случаи жизни.       — Ты меня не слушал, верно? — раскусила меня она, и я покачал головой. — Ты принципиально не хочешь помогать мне или… Или что?       — Я автоматически теряю интерес ко всякой беседе, в которой всплывает имя мальчика-который-выжил, — честно ответил я.       — Не называй его так! — оскорбилась за своего никем не оскорблённого брата Амелия. — Это унизительное прозвище.       — И что же в нём унизительного?       — Из твоих уст звучит как оскорбление, — сказала она и убрала палочку, закончив сушить волосы. Её грива распушилась, но по-прежнему была роскошна, хотя и по-прежнему коротковата. — Ладно, давай уже делом займёмся. Ты принёс доксицид?       Доксицид? Ах, да. Вот зачем я здесь. Чтобы предстать спасителем и избавить Амелию от некоторой живности.       Девушка принесла две бутылки с распылителями, я перелил чёрный яд, и мы поспешили на третий этаж.       — Нужно обезвредить несколько комнат, — предупредила Амелия, поднимаясь передо мной по лестнице. — Миссис Уизли пообещала приехать и помочь с остальным.       — Одна? — безучастно поинтересовался я.       — Нет, с детьми, — ответила она. — Да и Гарри будет веселее с компанией.       Девушка провела меня по узкому коридору и толкнула крайнюю правую дверь. Это была средних размеров комнатка, сырая и покрытая многолетним слоем пыли. К стенам были прижаты две кровати с выцветшими покрывалами, в углу тихо грустил письменный стол с потрескавшимся лаком.       — Думаю поселить его здесь, — сказала Амелия, обведя хмурым взглядом слишком прекрасные для Его Величества Поттера покои. — Кровати, правда, две, но это ничего… Можно друзей заселить.       — Слишком роскошно, — съязвил я. — Неужели в доме нет чулана или чердака? Хотя лично я не выделил бы и коврик.       Амелия зарядила ладошкой по моему плечу. Хлопок получился звонкий, но отнюдь не болезненный.       — Просто помоги мне избавиться от докси, — сказала она. — А потом можешь катиться со своей неприязнью к своему Лорду на куличики. У вас-то найдутся общие темы для беседы.       Она отвернулась, взяла какие-то тряпки и соорудила себе маску на лицо. Только сверкающие укором глаза и было видно.       — Что стоишь? — поддела она. — Хочешь, чтобы твои органы окаменели на часок-другой?       Я закатил глаза, вспоминая, когда это она успела стать такой язвой, после чего взял второй ошмёток ткани и по примеру Амелии закрыл свои дыхательные органы.       — Подойди ближе, — скомандовал я, вынимая палочку. — Не хочу лечить тебя ещё и от укусов докси.       Амелия фыркнула, но, как ни странно, повиновалась. Правда, «случайно» заехала локтем по моим старческим рёбрам, но всё-таки встала бок о бок со мной.       — На счёт три? — осведомилась она, и я положительно кивнул. — Тогда… три!       Вооружившись палочками в одной руке и ядом — в другой, мы потревожили жужжащие шторы. Из глубоких складок ткани стали поочерёдно вылетать паразиты, стрекоча своими блестящими крылышками и обнажив крохотные острые зубчики. Мы выпускали густые струи на существ, которые, мгновенно каменея, падали на пол с громким стуком. Из нас двоих вышли неплохие напарники, судя по тому, как уже через несколько минут проеденные молью ковры обновились пушистым слоем из оцепеневших докси.       Амелия притащила мусорное ведро и собрала всех поверженных. Я вытормошил оставшиеся в складках ткани гнёзда и отправил в тот же хлам отложенные яйца.       — Ещё комнату, — предупредила Амелия и вся наружу гордая собой посеменила в коридор.       Общими усилиями мы очистили ещё одну спальню, где была просторная двуспальная кровать да несколько старинных комодов. Причём все комнаты были обустроены предпочтительно в зелёном цвете, а ручки что на дверях, что на шкафах, представляли из себя свернувшихся в калач серебряных змей. Вот это я понимаю преданность своему роду…       — А свою комнату ты не хочешь очистить? — поинтересовался я, когда Амелия, взяв передышку и опустив самодельную маску на подбородок, утирала ладонью оросившие лоб капельки пота.       — Да ты оставь, я дальше сама, — отмахнулась она.       — Нет, я настаиваю, — сказал я. — Не зря же я тащился сюда.       Девушка капризно вздохнула, но к моему счастью спорить не стала:       — Ладно. Пойдём.       Амелия отхватила себе комнату на четвёртом этаже, так понимаю, одну из хозяйских, судя по внушительным размерам. Она казалась самой обжитой из всех, которые мне пришлось рассмотреть в этом доме. Огромная кровать с алым балдахином, простыни шёлковые и тоже алые, и небось холодные… без меня-то! На письменном столе, столешницу которого не было видно за раскиданными повсюду книгами и кое-какими газетными вырезками, дрожал запертый в банке голубой магический огонь. Книг, кстати говоря, было много: на столе, на прикроватных тумбах и даже из-под кровати выглядывало несколько цветных корешков. Но самым, пожалуй, поразительным атрибутом, громко указывающим на владельца сей комнаты, являлась, конечно же, магия сугубо амелиевская. Под потолком, замещая люстру, кружила стая бабочек, излучающих неяркое золотое свечение. Практической пользы от них, естественно, не было — комнату освещал, в основном, огонь на столе, — но глаз радовался, да и на душе как-то в миг потеплело.       — Мы займёмся, наконец, шторами? — спросила Амелия, заправляя оставленную в непритронутом после сна виде кровать.       — Где ты была? — вдруг спросил я. — Ты отправилась домой не сразу.       Она замерла на мгновение, согнувшись над взбиваемой подушкой, а затем с остервенением её отбросила.       — Это неважно, — сказала она.       — Как подтверждалось уже не раз, всё, что ты делаешь, имеет значение.       — Ты не можешь контролировать каждый мой шаг, — холодно отозвалась она. — У меня есть свои дела, ровно как у тебя — свои. Ты, однако, тоже не стремишься посвящать меня во все подробности.       — Какие же это подробности я не освятил?       — Много каких, — сказала она и закусила губу. — Я больше не хочу об этом говорить. Можем мы хоть один вечер не ссориться? В последнее время мы только и делаем, что выясняем отношения.       — Тебе не кажется, что нужно выяснить всё раз и навсегда? — заметил я.       Амелия зыркнула на меня не без раздражения.       — Хорошо, — согласилась она и опустилась на кровать. — Что ты хочешь знать?       — Всё, — ответил я. — Но начнём с Уизли. Что у тебя с ним?       Амелия фыркнула и с серьёзным видом заявила:       — Любовь, разве не очевидно? Так же бывает в жизни: целуешь одного, любишь другого.       Не зря я хотел поелозить лицом по асфальту этого мелкого раба гоблинов.       — Неужели, Снейп? — усмехнулась она. — Ты разучился понимать иронию?       — У тебя слишком узкие понятия об иронии, — прорычал я. — Это походит на насмехательство.       Над моими чувствами.       — Северус, будь добр, присядь, — похлопав рядом с собой, сказала она так, будто собиралась огорошить меня сбивающей с ног новостью.       — Спасибо, насиделся.       Амелия встретила мой отказ болезненной гримасой. Затем вздохнула, бегло обыскав пол на предмет возможных решений, и, не найдя ничего лучше, чем подойти ко мне самой, приблизилась.       — В моей жизни не так много мужчин, которых я люблю, — сказала она, словив мою руку. — К Гарри и Биллу я испытываю братские чувства, Сириуса и Римуса я с пелёнок считаю родными дядюшками. Последний же неназванный мужчина всей моей жизни стоит передо мной с перекошенным от злобы лицом. Сам догадаешься, какие чувства я питаю к нему?       — У меня туго с загадками, — усомнился я, невольно улыбнувшись. — Всё-таки опиши, какие.       — Я пришлю тебе по почте детальное описание, — рассмеялась она, в последнюю секунду увильнув от моих губ. — Все поцелуи после работы.       Амелия схватила распылители, напялила маску и встала напротив штор, тонко намекая продолжить. Я последовал её примеру, и мы вновь стали сражаться с расплодившимися вредителями.       — Когда мы отчитывались перед Дамблдором, — сказал я, оглушая струями докси, — он намекнул, что ты можешь рассказать мне, что с тобой случилось. Ты, верно, в сердцах крикнула: «Всё?!». Так вот, я бы хотел услышать остальные подробности этой безумной истории.       — Лучше, чем разжевал Дамблдор, я не смогу объяснить, — ответила Амелия, сшибив последнего на сегодня паразита.       Девушка приманила ведро и, присев, стала убираться.       — И всё же, он рассказал не всё, — заметил я. — Я не глупец, Амелия. Я в состоянии сопоставить имеющиеся факты. Вопрос лишь в том, сделаю ли я верные выводы.       Девушка ещё минуту молча поползала по полу, собирая остатки паразитов.       — Я не о многом прошу тебя, Северус, — наконец проговорила она, распрямившись. — Всего лишь не вмешиваться. Я понимаю, что в твоём случае это практически невыполнимо. Но ты должен постараться, ибо от твоего раздутого интереса зависит моя жизнь.       — Ты ведь понимаешь, что, когда ты говоришь мне подобные вещи, мой интерес возрастает до безрассудного предела?       — Понимаю, Северус, — ответила она, — и надеюсь, что ты будешь держать его в узде так же безразлично, как сам держишься на людях.       — Лесть тебе не к лицу, — сказал я, а Амелия уже во всю тянулась ко мне, и я не стал ей отказывать.       Каждый раз, когда она меня целовала, для меня считался как первый. Возможно, потому что в любой миг он мог оказаться последним. И дело уже было не в ней, а во мне. Я мог умереть в любую минуту.       — Поужинаешь со мной? — спросила она, отстранившись.       — Я обедал в Хогвартсе, — тактично отказался я.       — И что? — усомнилась она. — А поужинаешь со мной.       — Дамблдор скоро прибудет, — сказал я, глянув на настенные часы. — Не хотелось бы его задерживать.       — Что? — удивилась она. — Как это «скоро прибудет»?! Почему я об этом не знаю?!       — Кажется, я должен был это передать, — усмехнулся я. — Вот, теперь передал.       Амелия стала панически метаться по своей комнате, прибирая разбросанные вещи. Смысла в этой поверхностной уборке я не видел, но если она так успокаивалась… то почему нет?       — Он же сказал, что прибудет в скором времени! — возмущалась она, собирая вещи и небрежно бросая их в шкаф. — Это было только вчера!       — Для старика «в скором времени» зачастую значит немедленно, — уведомил я и уселся в кресло подле письменного стола.       В глаза сразу бросились вырезки из газет. Это были статьи ещё со времён Турнира Трёх Волшебников, где описывались достижения мальчика-который-выиграл, а также несколько его фотографий. Если бы я не знал, чьим братцем тот является, я бы вполне подумал, что стол принадлежит его фанатке.       — Изучаешь медицину на досуге? — удивился я, заметив толстенный справочник по целительству. Он пестрил разноцветными закладками, а некоторые заклинания и зелья были выделены красным цветом.       — Не трогай! — шикнула Амелия, когда я, не совладав с любопытством, взял полистать его. — Там всё в своём порядке.       — Крововосполняющее зелье, магические перевязки, вправка сломанных костей… — перечислил я. — Не знал, что ты мечтаешь стать рядовой медсестрой.       — Сейчас же положи на место! — пискнула она, когда я взял в руки другой справочник. — «Боевая магия для продвинутых».       Девушка мигом подлетела ко мне и вырвала свои драгоценнейшие книжки. Толку, конечно, от них мало — всё приходит с практикой — но, как говорится, чем бы дитя не тешилось…       — Что это за набор юной воительницы? — съязвил я.       — Все мои вещи облапал?! — разозлилась она. — Ты…       Не дал ей выместить свой гнев громкий звон с первого этажа, повлёкший за собой всеобщее возмущение портретов. Их недовольные выкрикивания оскорблений доносились даже до наших ушей.       — Нужно убрать его куда подальше, — пробурчала Амелия, имея в виду, наверное, дверной звонок, и скрылась из виду.       Я не особо спешил встретить самоуверенное лицо старикашки, а потому медленно поднялся, обошёл комнату Амелии, рассматривая уже почти заученный декор, и поднял с прикроватной тумбы пролистанную до середины книгу. «Трансфигурация не для всех» гласило название, и я вновь поднял взгляд на кружащих под потолком бабочек и понял, что Амелия, как бы ни старалась скрыть свою натуру, всё по-прежнему оставалась собой. Той же мечтательной девочкой, в которую я влюбился ещё зелёным юнцом.       Наконец вернув книгу на место, я подхватил распылители, чтобы Дамблдор не подумал невесть что, и поплёлся на первый этаж.       — Северус, ну вот ты где! — встретила меня Амелия, только я вступил в трапезную, и выхватила из моих рук пустые бутылки. — Всё готово, профессор, мы очистили даже больше комнат, чем я планировала.       — Прелестно, — сказал директор, посылая мне озорную усмешку. Старый ты развратник, Дамблдор! — Мне неудобно просить Вас, Амелия, но чтобы я смог обезопасить дом, Вы должны его покинуть.       — А Клюв и Кикимер? — спросила Амелия.       — Их выводить нет нужды, — ответил он. — Питомцы и домовики принадлежат дому.       — Вы станете Хранителем Тайны? — догадалась Амелия.       — Да, совершенно верно, — подтвердил директор.       Амелия вдруг потемнела. Взглянула на меня как-то боязно, затем перевела столь же озадаченный взгляд на Дамблдора.       — Если у Вас есть опасения, Амелия, самое время выдвинуть их сейчас.       — Я… — запнулась девушка, смутившись. — Да, есть… Можем ли мы дождаться других членов Ордена, чтобы кто-то из них стал Хранителем Тайны?       — В чём дело, Амелия? — не выдержал я.       — Не подумайте, что я не доверяю Вам, профессор, — сказала она. — Но мне кажется, что этим человеком должны быть не Вы.       — Тебе «кажется»? — усомнился я.       — Интуиция? — перебил меня Дамблдор, на что Амелия поникше кивнула. — Тогда…       — Нет, Дамблдор! — вмешался я, глядя, как старик вовсю блещет идеей. — Даже не думайте!       — Отчего же, Северус? Сами посудите, единицы знают, что Амелия жива. Никому в голову не придёт, что мы вверили хранить тайну мертвецу.       — Она не сможет провести обряд! — возмутился я.       — От неё это и не потребуется, — осадил директор. — Я сам проведу обряд и запечатаю на её сердце секрет этого дома.       — Нет! — выкрикнул я. — Я против!       — Почему, Северус? — спросила Амелия, остудив мой пыл подозревающим взглядом.       — Это слишком опасно, Амелия, — воззвал к её рассудку я. — За тобой объявят охоту… Нет. Нет! Я не позволю!       — Но как обо мне узнают? — спросила она, всё ещё странно смотря на меня. Как будто разочарованно.       — Северус, я понимаю Ваши опасения, — вмешался старик, — но мы можем дезинформировать врага. Вы передадите Волан-де-Морту, что именно я — Хранитель Тайны. И покуда я жив, он не посмеет вмешаться.       Амелию, я видел, напугали его слова. Она переминалась с ноги на ногу и не знала, куда себя деть. Я грубовато — согласен, лишнее, но как иначе? — взял её за локоть и оттащил в коридор. Хлопнул дверью и наложил заклинание против подслушивания.       — Амелия, что ты знаешь? — прижав девушку к стене и заключив её меж своих рук, надавил я.       — О чём ты? — она поёжилась и сцепила руки в замок.       — Не притворяйся, — отрезал я. — Ты совершено не умеешь скрывать свои эмоции. Я вижу, что с тобой что-то не так. Ты бы никогда не стала сомневаться в Дамблдоре, не будь весомой причины.       — Я не сомневаюсь в нём! — вскрикнула она.       — Что. Ты. Знаешь. Амелия? — повторил я.       Глаза её мигом стали наливаться слезами. Я не раз клялся себе, что больше не заставлю её разрыдаться, только не из-за меня, но глаза её, чудесные два изумруда, вновь наполнялись влагой, и слёзы вновь прокладывали мокрые дорожки по её прекрасному лицу.       — Прости меня, — сказал я, прижав к себе её содрогающееся тело. — Я не могу потерять тебя снова.       Я становился слабаком. Самым настоящим подкаблучником, которым помыкает как хочет женщина. Чудо, настоящее чудо, что завладевшая мною женщина, кроме слёз, на другие, более радикальные действия не способна. В ином случае всё было бы куда плачевнее.       — Кикимера сейчас вырвет, — проговорил откуда-то снизу скрипучий голос. — Порождение разврата, да ещё и под носом моей бедной Госпожи!       — Уйди, Кикимер, — промычала Амелия мне в грудь, — тебя ещё не хватало.       — Кикимер призван служить благородному дому Блэков, а не выполнять приказы маленькой грязной племянницы сына, разбившего своей светлейшей матери сердце.       — Тебе сказано уйти, — тут уж и я разозлился, отпихнув домовика ногой.       Тот повалился, начал рыдать да жаловаться своим покровителям на проклятых обидчиков. Смотрите-ка, точь-в-точь Поттер… Что внешность, что ум.       — Не нужно с ним так обращаться, — стерев остатки слёз, укорила Амелия и подхватила под мышки домовика, помогая тому встать. — Он хороший.       — Прескверные же у тебя понятия о хорошем, — съязвил я.       Амелия заговорщически сверкнула покрасневшими глазами.       — Ладно, — сжалился я. — Делай что хочешь.