Десять стойких оловянных солдатиков

Артур не очень хорошо понимал, почему он не сидит сейчас, укутанный тёплым пледом, у камина с чашкой чая и томиком классической английской литературы на коленях, а терпит присутствие множества чересчур шумных и раздражающих личностей, принимает поздравления, отпускает поздравления направо и налево, изредка приличия ради угощаясь американскими сладостями ядовитых цветов да потягивая большую часть времени белый сухой портвейн. Каждый год он получал приглашение от Америки на рождественскую вечеринку, каждый год презрительно фыркал при мысли о возможности его принять и каждый год таки являлся таки прямиком в царство гремящей музыки, бестолковых разговоров ни о чём и несъедобных на вид американских десертов. Непостижимо. Пользуясь перерывом в обмене рождественскими поздравлениями и любезностями, Артур ускользнул из общего зала в коридор: портвейн уже успел ударить в голову, и очень хотелось пары глотков свежего, прохладного вечернего воздуха. Огромный американский особняк Англия знал как свои пять пальцев, но, толкнув вперёд дверь, предположительно, ведущую на балкон, оказался в какой-то захламлённой и неосвещённой комнате. Поняв, что ошибся, Артур собрался было развернуться и уйти, но внимание его привлёк кинутый поверх прочего барахла кусок материи. Оставив дверь чуть приоткрытой, чтобы комната окончательно не утонула во мраке, Англия сделал шаг вперёд и с сомнением пощупал изрядно потёртый твид, всё ещё не веря своим глазам. Надо же, он, тот самый. Когда-то Артур лично подарил Джонсу этот костюм, сшитый по снятым с него меркам в одном из лучших английских ателье. Покрутив головой, Кёркленд не без удивления обнаружил, что комната, в которую он по случайности попал, битком набита вещами, до того знакомыми, словно были частью его самого: первое охотничье ружьё, подаренное Америке, антология бессмертных произведений Шекспира в кожаном переплёте с золотым тиснением, призванная прививать подопечному любовь к прекрасному… о, а вот выстроились в ряд на подоконнике десять деревянных солдатиков, вырезанных вручную и вручную же раскрашенных, в точности имитирующих военное облачение служащих британской армии – жуткая редкость по тем временам. Англия подошёл к подоконнику, снял с него одного из солдатиков и задумчиво повертел в руках. Он старался как мог привить сопливому юнцу веру в то, во что верил сам и что искренне считал самым правильным; носился с ним, как дурень с писаной торбой, а в итоге, спустя некоторый промежуток времени, не такой уж и большой по меркам мировой истории – они совсем разные, ничуть не похожие страны, если даже не сказать – противоположные по своей сути. Когда всё успело настолько поменяться? Портвейн всё ещё бил обухом по вискам, воскрешая неприятные воспоминания. 1676 г. Вирджиния, Бэкон стоит во главе отряда повстанцев. Бесплодный мятеж, не имеющей особого значения, но – первая попытка неподчинения государственной власти. «Десять негритят отправились обедать, Один поперхнулся, их осталось девять», – задумчиво пробормотал Артур, не отдавая себе отчёта в том, что изо всех сил давит большим пальцем на затылок зажатого в кулаке солдатика. Старое сухое дерево звонко треснуло, и голова британского капрала, молодецки улыбающаяся из-под чёрных усов, покатилась по полу кладовки. Артур покровительствовал Сэру Вильяму Беркли, тогдашнему вирджинскому губернатору, а потому лично проследил за тем, чтобы около дюжины самых ярых его сторонников вздёрнули. Сам Бэкон, к тому времени благополучно испустивший дух по причине вспышки эпидемии малярии, в подобных процедурах уже не нуждался. Девять негритят, поев, клевали носом, Один не смог проснуться, их осталось восемь. 16 декабря 1773 года Гружёный чаем корабль английский «Дартмут» прибыл в Бостон, за ним последовало ещё два - «Элеанор» и «Бивер». Холодная морская вода в Бостонском порту приобрела мерзкий мочевинный оттенок и не менее мерзкий запах чайной заварки пополам с солью. Восемь негритят в Девон ушли потом, Один не возвратился, остались всемером. Для того, чтобы скинуть с трапа все триста сорок два деревянных ящика с чаем «Сынам Свободы» пришлось изрядно попотеть. Бостонское чаепитие длилось без малого три часа. Семь негритят дрова рубили вместе, Зарубил один себя и осталось шесть их. 5 сентября – 26 октября 1774 г. С полсотни человек (и выскочка Вашингтон в их числе) засело в Карпентанс Холле, выражая бурное недовольство английскими законами. В итоге те самые законы были названы «Невыносимыми», ещё они несли какой-то бред о правах американских колоний на «жизнь, свободу и собственность» и в конце концов обнаглели до такой степени, что посмели выставить требования британской короне. Реакция короны, разумеется, ждать себя не заставила. Шесть негритят пошли на пасеку гулять, Одного ужалил шмель, их осталось пять. 1775 – 1776 гг. Американцы состряпали своё собственное правительство. Пять негритят судейство учинили, Засудили одного, осталось их четыре. А ещё они придумали себе независимость. Да. Четыре негритенка пошли купаться в море, Один попался на приманку, их осталось трое. 1775 – 1783 гг. Свежеиспечённую независимость немедля бросились отстаивать с оружием в руках. Артур больше не пытался втолковать мятежникам последствия их нападения на недавних опекунов и покровителей: тщетно. Трое негритят в зверинце оказались, Одного схватил медведь, и вдвоем остались. Никто не знает, какой развязки достиг бы семейный конфликт, не всунь в него нос Франция, Испания и Нидерланды, но в итоге получилось так, как получилось. Двое негритят легли на солнцепеке, Один сгорел и вот один, несчастный, одинокий 1812 – 1815 гг. Последняя крупная стычка Альфреда и Артура, позже получившая название англо-американской войны и расставившая последние точки над i. Теперь оба – сами по себе, и уставшему Артуру, до последнему пытавшемуся одержать верх, стало плевать. К чёрту Конгресс, к чёрту индейцев, к чёрту Новый Орлеан, к чёрту… Последний негритенок поглядел устало, Он пошел повесился, и никого не стало! Артур пришёл в себя лишь когда последний солдатик, оказавшийся отчего-то более крепким, чем его несчастные собратья, отказался поддаваться напору англичанина и расставаться с собственной головой. Англия недоумённо оглядел комнату. Девять деревянных обезглавленных фигурок валялись по всей кладовке где попало, и шарики, ранее увенчивавшие деревянные шеи – отдельно от солдатиков, разумеется, – тоже раскатились по полу, как горошины. Кёркленд вымученно провёл ладонью по лбу, пытаясь, словно дворниками по лобовому стеклу автомобиля, стереть вязкий алкогольный шум в голове. И что на него нашло… – Прости, дружище, – виновато улыбнулся он последнему и единственному уцелевшему солдатику, водружая того на прежнее место на подоконнике. – Мы с тобой ещё немного повоюем, чтоб мне пусто было, так ведь? И бравый усатый вояка согласно улыбнулся в ответ, так лихо, словно и сам чёрт ему не брат. Артур закрыл за собой дверь кладовки, бросив попытки отыскать балкон, и вернулся к гостям. Странным образом среди творящейся какофонии он чувствовал себя легче, чем прежде. Почему-то Англия был уверен, что, получив очередное американское приглашение в канун Рождества в следующем году, будет кривиться чуть меньше, чем в этом.