Amadeo Pour Un Italiano

— Сегодня две пары отменили, поэтому приезжай раньше, — сказал Амадей, радостно заскакивая в машину. Франческо обошел черный мерседес, и открыл дверцу с водительской стороны. Моцарт выглядел слишком встревоженным, он не был сонным и раздраженным, как это бывало обычно утром, и удивительно, но жалоб на Антонио тоже не было. — Ты такой радостный, — охранник сел за руль и сразу же повернулся к парню. — Что-то случилось? — Я просто рад тебя видеть, — сообщил мальчик. — Рад, что смогу выйти в мир после заперти в комнате. Эти выходные были ужасными. — Он так и не выпускает тебя? — Пф-ф, нет. Будто сам не знаешь, — фыркнул Моцарт. Он откинулся на сидение, и начал наблюдать за дорогой через окно. Колледж был не так уж и далеко от особняка — минут десять езды на машине, и за это время мальчик очень любил болтать с охранником, которого теперь видел не часто. — Не знаю, как я буду на каникулах. Надеюсь, он меня отпустит домой хотя бы на пару дней. — Хочешь поехать на праздники домой? — Франческо вывернул на оживленную улицу. — Да, я скучаю по дому. Даже не представляю себе праздники так вдали от семьи, — Амадей пожал плечами, и увидев, как из-за угла многоэтажки показался колледж, надел сумку через плечо. — Ладно, увидимся, Ческо. Он помахал мужчине рукой, и открыл дверцу машины. Сегодня были несложные предметы, хотя мальчик едва вспомнил о них утром. Он проснулся раньше нужного, и немного поболтал с Эвер на кухне. Девочка относила стирку в ванную и они столкнулись по пути. За разговорами прошло много времени, но зато Антонио он так и не увидел. Это означало, что день будет не таким уж и плохим. Парень зашел в аудиторию как раз за минуту до звонка. Он нашёл Маэву в толпе одногруппников и сразу же подсел к ней. — Хей, Маэвс, как дела? Девочка что-то сосредоточенно выводила на нотном листе, и Моцарт вспомнил, как Сальери с точно таким же лицом писал свои наброски. — Привет, — Маэва на секунду оторвалась от своего занятия, чтобы поприветствовать друга. — Сегодня не очень хороший день, даже не знаю… — Почему? — вообще-то сегодня был довольно хороший и милый денек по сравнению с остальными. По крайней мере Вольфгангу он таким казался. — Контрольная на последней паре. Ты, что забыл? Амадей хлопнул себя ладонью по лбу. Точно, контрольная! Но разве можно думать об этом, когда рядом Сальери? И если он получит плохую отметку, это будет не его вина. — Забыл, — слегка поникше ответил мальчик, доставая из сумки ручку и тетрадь. Он уставился вперед, глядя перед собой, когда в аудиторию вошел преподаватель. Герр Мюллер — упитанный мужчина в очках средних лет. Вольфганг фыркнул. У них были довольно натянутые отношения, из всех преподавателей только этот зануда не любил Моцарта. Вполне несправедливо, как думал мальчик. — Вы неплохо играете, Моцарт, но поработайте над интонацией. Амадей презрительно отвернулся, но все же признал, что с интонацией у него проблемы. Это была единственная вещь, которая у него не получалась, а ведь он хорошо играл. Но из-за этого промаха ему снизили балл, проклятье. Вольфганг поморщился, рассматривая свою отметку. Он может больше, намного больше, и такая маленькая проблема не испортит ему аттестат. Хотя до этого ещё далеко… только начало четверти. Всю дорогу до дома он молчал. Даже Франческо не понимал в чем дело, ведь с ним он всегда был искренним и все рассказывал. Мальчик просто расстроенно смотрел в окно, а когда машина подъехала к особняку, натянуто улыбнулся охраннику, и вышел. Антонио в доме не было. По крайней мере Моцарт его не видел. Он сразу же пошёл в свою комнату, даже не поднимаясь на второй этаж. Знал, что должен был идти к Сальери, знал, что скорее всего получит за это, но настроение было таким паршивым, что было попросту плевать. Его комната пустовала. Было видно, что здесь уже никто не живет, хотя некоторые вещи все же остались. Антонио разрешал сюда приходить, только чтобы взять что-то из одежды или для учебы. Сейчас мальчик просто проигнорировал его приказ и сел за стол, как ни в чем и не бывало. Он вынул из сумки несколько черновых листов и уткнулся в учебу. Ближе к вечеру он переместился в кабинет своего мучителя, где были музыкальные инструменты. Ему нужно было фортепиано, чтобы отработать интонацию. Получалось плохо. Хотя может быть все потому, что у него просто плохое настроение? Когда игра окончательно перестала получаться, мальчик рассержено начал нажимать на клавиши, порождая дьявольскую музыку. Впрочем на музыку это слабо походило. — Ты его сломаешь, потише, — за спиной послышался спокойный голос, и Вольфганг поморщился. Он не видел Антонио с того самого момента, как заснул вчера у него в комнате. Пальцы безвольно повисли на клавиатуре, а их обладатель тяжело вздохнул. — Что ты делаешь? — У меня не получается интонация, — буркнул юноша. — И ты решил выместить весь свой гнев на инструменте? Психуешь, как девчонка, — Антонио обошел мальчика и стал с правой стороны от него. Вольфганг шумно дышал от злости, он через силу поднял голову, посмотрев на похитителя снизу вверх. Как всегда строгий официальный костюм в темных тонах и аккуратно зачесанные волосы назад, лишь челка небрежно спадает на глаза. Сальери практически никогда не носил типичных футболок и джинс, его одежда составляла из себя классические наряды и никаких броских цветов. Вольфганг бы даже назвал его привлекательным, если бы не личная ненависть. Антонио был очень симпатичным. — Лучше бы помог мне! Тебе же важна моя успеваемость, не так ли? — вспыхнул мальчик, резко надавив двумя пальцами на клавиши. Раздался протяжный вой инструмента, который Антонио бы даже назвал жалобным. Он на мгновение отвернулся, заставив мальчика фыркнуть, но в следующий момент длинные, музыкальные пальцы обожгло ударом. Амадей зашипел от боли, отдернув руки от инструмента. — Я же сказал, чтобы ты прекратил, — строгим голосом произнес Сальери. Он покрутил в руках длинной палочкой, словно грозя Моцарту. Тот лишь недовольно на него посмотрел, потирая ушибленные костяшки пальцев. Этот предмет напомнил ему обычную школьную указку, вот только было в ней что-то нестандартное… — Больно! — А будет ещё больнее, если не начнешь слушаться меня! Играй, — мучитель указал палочкой на клавиши фортепиано. Вольфганг посмотрел на него с долей презрения, но послушно опустил руки на клавиатуру, играя одну из многих своих импровизаций. Он даже забыл, что Антонио находится в этой комнате, музыка полностью поглотила его, но еще один удар грубо оборвал мелодию, заставив привычно отдернуть пальцы. — Эй, хватит! За что?! — мальчик недовольно зашипел. — Ты допустил ошибку так, что играй заново, — со скучающим видом произнес композитор. Вольфганг вновь заиграл, но все оборвалось точно так же, как и в первый раз. — Прекрати, мне больно! — Будешь получать по пальцам, пока не исправишься, — с долей строгости протянул Антонио. Моцарт сжал губы в тонкую линию. Ошибку он видел, но исправить не мог. Просто не получалось, уже который час. — Ты мне так все пальцы отобьешь! Я не могу! — воскликнул он. — Можешь. — Нет. Хватит, все. Я не буду больше играть, — парень сложил руки на груди всем своим видом показывая, что менять своё решение не намерен. Антонио такой ответ не устроил. Он угрожающе навис над пленником, подцепив его подбородок длинной палочкой, заставив посмотреть в глаза. — Знаешь, что это? — мучитель мягко провел рукоятью вдоль подбородка мальчика, — «Стек», он предназначен для воспитания собак и лошадей, а ещё он применим в практике БДСМ, чтобы наказывать таких взбаламошенных юношей вроде тебя. Так к чему я это говорю? Ах, да, я просто не могу дождаться, когда он пройдется по твоей сладкой заднице, а ты будешь выгибаться на моих коленях от боли и жжения, вскрикивая каждый раз, когда он будет опускаться на твои ягодицы. Обычно я не устраиваю первую порку стеком. Он слишком болезненный нежели ладонь или паддл*, но если ты сейчас не заткнешься и не сыграешь нормально этот отрывок, я добавлю тебе еще десять ударов помимо тех десяти, которые ты уже заслужил, — Сальери изящно взмахнул стеком в воздухе, опуская его на покрасневшие пальцы юноши. Удар был не сильным, скорее походил на прикосновение, но мальчик по инерции прижал руки к груди. Он молчал, только сейчас получше рассмотрев предмет в руках похитителя. Тонкий изящный стержень, рукоять отделанная кожей, и расширенный кончик, который больше походил на маленькую лопатку. Эта вещь была явно предназначена для того, чтобы ею бить людей, шлепать ягодицы, наносить удары. Со школьной указкой она теперь схожа быть перестала. Вольфганг так и не ответил, только молча опустил пальцы на клавиатуру и вновь заиграл. Он со всех сил пытался исправить свой прокол, но вновь и вновь Антонио наносил один и тот же удар, заставляя отдергивать руки. Пальцы уже неприятно жгло, а косточки болели. — Не могу я, не могу! Кому вообще нужна эта дурацкая интонация?! — он вскочил со своего места, со злостью отталкивая табурет. Руки сводило судорогой, злость уже достигла такого пика, что Моцарт проигнорировал все угрозы. — Прекрати истерить, и продолжай играть, — голос Антонио звучал очень спокойно, но от того он больше запугивал. — Немедленно. — Не буду! — Значит, не будешь? — композитор недобро прищурил глаза. — Подойди. Вольфганг меньше всего хотел сейчас изображать из себя послушного мальчика, но голос Сальери был настолько пугающим, что он не посмел бы ослушаться. Шаги были какими-то слишком скованными, мальчик подошел почти вплотную, едва ли не касаясь грудью груди садиста. — Ты думаешь, я буду с тобой носиться? Оставь свои капризы для кого-то другого, — Сальери с откровенной злостью зашипел. Он схватил Вольфганга за воротник, едва ли не срывая пуговицы с петель. Мальчик слабо трепыхнулся в чужих руках — пальцы Антонио слишком сжали его за плечи. Наверняка останутся синяки. — Не дергайся, — грубые руки начали торопливо расстегивать рубашку. Сальери практически сорвал её с мальчика, а затем так же неосторожно распахнул пояс на брюках. Джинсы вместе с нижним бельем так же небрежно оказались стянуты. — Не смей прикасаться ко мне! — Вольфганг протестующе зарычал, отталкивая руки мучителя от себя. Его грубо потянули в сторону фортепиано, и прежде чем Антонио сел на табурет возле инструмента, мальчик плюхнулся ему на колени. — Помолчи, сладенький, — Сальери удобно (для самого себя) разместил парня у себя на руках, и потянулся за стеком, который предварительно был отложен на крышку фортепиано. — Думаю, что двадцать ударов ты вполне заслуживаешь. Сверху послышалась какая-то полу-усмешка. Вольфганг услышал, как в воздухе свистнул хлыст, а затем шлепком опустился на обнаженные ягодицы. Было больно. Амадей зажмурился, чтобы не выдать стона. — Считай, Вольфганг, — мальчик вздрогнул, наверное, впервые услышав свое имя из уст Сальери безо всяких сокращений и издевок. Во рту сильно пересохло, он едва выдавил из себя: — Один… Очень хотелось пить. — Два, три. Уже на четвертом ударе он почувствовал, как горят ягодицы, Антонио либо нарочно бил слишком сильно, либо эта палочка правда была сильно болезненной. На десятом ударе хотелось кричать, но мальчик только до боли сжимал зубы, чувствуя, как глаза неприятно жжет. Плакать он себе не позволит, нет. Только не от такого унизительного наказания. — Двенадцать! — ещё немного. — Ш-шестнадцать… — едва сдерживая слезы. — Двадцать… — он слышит как ненавистная палочка с треском ложится на поверхность пюпитра, чувствует как Антонио проводит ладонью по красноватым ягодицам, и изгибается из-под его рук, шипит от боли, поднимается с чужих колен. Стоять на подогнувшихся ногах было трудно, но от чего-то казалось, что сидеть будут ещё сложнее. — Ублюдок… — шепчет Вольфганг сквозь зубы, а Сальери только улыбается. Щеку опаляет пощечина, мальчик морщится. — Собирай свои вещи, и иди ко мне в комнату, — командует мучитель, но парень словно не слышит. Он смущенно отворачивается, и только потом собирает вещи с пола. Обнимает их руками, прикрываясь, и разворачивает, собираясь одеться. — Я сказал, иди ко мне в комнату! — Антонио шипит. Его пальцы смыкаются на затылке Моцарта, плотно обхватывая шею. Он силой выпихивает его из кабинета, волочет по коридору, грубо заталкивая к себе. Вольфганг садится на кровать, тихо застонав от боли. Да, это слишком. Отсидеть завтра все пары будет настоящим испытанием. Сальери водит пальцем по сенсорному экрану телефона, меря комнату шагами, и мальчик отворачивается. Через несколько минут дверь распахивается. Франческо… Амадей одним только взглядом умоляет помочь, сильнее прижимает к себе одежду, но охранник отрицательно качает головой. — Принеси мне цепь, — Антонио отрывается от телефона. — Два метра будет достаточно. Возьми ту, что была у Анри. Франческо только с сочувствием смотрит на Моцарта и с легким осуждением на брата. Он кивает, выходит, и через несколько минут подает Антонио цепочку. — Иди, — младший безразлично кивает в сторону двери, разворачивая цепь во всю длину. Да, эта та самая, на которой сидел Анри, в этой же комнате, в этом же углу за кроватью, где сейчас был Моцарт. Вот только Антонио нарочно укорачивал её, чтобы доставала только до конца стола. Анри слишком плохо себя вел, чтобы позволять ему садится на кровать. В его распоряжении был только пол. Амадей морщится, когда к ошейнику цепляют карабин. Цепочка слишком тяжела для него, голову теперь постоянно тянет вниз. — Зачем это? Я же от тебя не убегал! — в голосе сквозит едва заметная обида. — Серьезно? Ты думал, я не замечу, что сегодня ты проигнорировал мой приказ, и расположился в своей комнате? Если меня нет дома, это не значит, что ты можешь делать то, что тебе вздумается, — цепь заметно натянулась, заставляя склонить голову. Мальчик не ответил, но опустил взгляд. Это было не смертельное наказание за его прокол так, что можно потерпеть. Цепочку отпустили, Антонио внимательно посмотрел на австрийца, и затем выхватил у него из рук одежду. — Отдай! — протестующе воскликнул парень. Сидеть вот так открыто перед взрослым мужчиной оказалось неуютно. Он потянул на себя покрывало, лежащее на кровати. — М? — Антонио как раз собирался сесть за стол, и бросил взгляд на юношу, который практически с головой залез в плед. — Нет, это тоже часть твоего наказания. — Ты, гребаный извращенец, я не могу постоянно ходить вот так! — оскалился мальчик. — Почему же? Можешь, — мужчина подвинул к себе огромную стопку нот и начал выбирать оттуда некоторые листы. — Иди сюда, Вольфи, — цепочка снова натянулась, и Вольфганг не удержавшись на месте, плюхнулся на пол. Эта цепь была слишком тяжела для него. Он всё ещё неуклюже вертел головой, пытаясь совладать с грузом, который то и дело тянул вниз. — Я хочу, чтобы ты посидел вот здесь, пока я буду работать. Теплая ладонь легла на светловолосую макушку. Амадей завертелся и принял более менее удобную позу. Назад вернуться не получалось — Сальери держал за другой конец цепи, а вырвать её из рук композитора было слишком тяжело. — Здесь холодно, — пожаловался Амадей, но все же остался на своём месте. — Ты же не хочешь, чтобы я застудил свою очаровательную задницу? Антонио на миг отвлекся, посмотрев на Моцарта, который так послушно сидел у его ног. Садист о чем-то задумался, повертел шариковой ручкой, а затем сказал: — Возьми плед с кровати, и сядь на него. На мягком пледе сидеть было теплее, хотя пострадавшая задница жгла невероятно. Сидеть стало просто невыносимо так, что мальчик непроизвольно подогнул под себя колени и сел на них. Антонио такую позу явно бы оценил, но сейчас он даже не опустил головы. Он сидел так больше часа, и мальчику уже наскучило изображать из себя статую. У него затекла спина и ноги, он даже пытался лечь, но было неудобно. Сальери что-то писал. Мальчик видел, как он двигает ручкой, что-то красиво выводя, но того, что лежало на столе видно не было. Амадей почти не сомневался, что его мучитель снова сочиняет, и хоть посмотреть было интересно, он не решался нарушить тишину. Когда на улице уже начинало смеркаться, Моцарт несмело заглянул в сосредоточенное лицо садиста, и заговорил: — Можно мне уже пойти? — он говорил очень тихо, но Антонио его прекрасно услышал. — Уже поздно, и я голоден. — Иди, — мужчина даже не посмотрел на него. Он притянул к себе цепь, нащупал карабин, и вслепую отцепил его от ошейника. — Поешь и возвращайся. Немного подумав, Амадей завернулся в плед, и вышел из комнаты. Одежду обратно он так и не получил, а щеголять по дому обнаженным как-то не хотелось. В коридорах было тихо, сейчас, как никогда не хотелось встретить кого-то по пути, но на кухне горел свет. Амадей даже замешкался, стоит ли идти туда в таком виде, но голод все же сыграл свою роль. Слегка басистый смех отрезвил его. Вольфганг закатил глаза, посмотрев на довольного Франческо, который во все глаза смотрел на его внешний вид с довольной улыбкой. — Чёрт, прекрати! Он забрал у меня одежду, что, я голый должен ходить по дому? — мальчик слегка обиженно проговорил, плюхнувшись за стол. — Прости. Но ты такой забавный, — выдавил из себя охранник, пытаясь подавить приступы смеха. Он подвинул к себе ближе тарелку, и взял оттуда небольшой кусочек хлеба. — Очень смешно, — Амадей закатил глаза. — Не пойму, зачем столовая занимает столько места, если все равно все едят здесь? — Столовая для Антонио и для гостей. Но он сам очень редко трапезничает так, что проще всего перекусить прямо здесь. — А ты? — А мне не положено. Вообще можно, конечно, за это не убивают, но на кухне и в самом деле проще, — улыбнулся Ческо. — Ты надолго? — Он разрешил мне поужинать, и дал на это один час, — недовольно проговорил мальчик. Он, наконец, встал со своего места и открыл дверцу холодильника, вспомнив, зачем он здесь. — Зачем цепочка? — настороженно спросил охранник. — Догадайся. Не знаю, сколько это ещё будет длится, но роль домашнего животного мне не нравится. Амадей долго не заморачивался над едой, поэтому просто разогрел блинчики с творогом. Сомнительный ужин, но сойдет. — Следи за своим языком. Многого можно было бы избежать, если бы ты меньше дерзил. — Оно само, честно, — виновато проговорил парень, — но я стараюсь. Моцарт уткнулся в свою тарелку, а затем они начали говорить с Франческо, пока время ещё не истекло. Мальчик немного чувствовал себя неуютно, постоянно поглядывая на часы, но разговоры отвлекали его. Он даже начал рассказывать о своей семье, попутно мечтая о том, как он поедет на Рождество домой. Хотелось верить, что Сальери его отпустит. Хоть с охраной, хоть с какой-то слежкой, главное, что он будет дома с семьей. — Слушай, Ческо, а почему Сальери так любит издеваться над детьми вроде меня? — неожиданно спросил Вольфганг, и Франческо замер. — Ну, в смысле… Почему у него тяга к этому? Ты же его так хорошо знаешь, вы вообще так похожи, словно братья… Последние слова просто застали врасплох. Франческо отчаянно захотел, чтобы этот чертов час поскорее закончился, и мальчик ушёл. Ему совсем не хотелось говорить на эту тему.