Amadeo Pour Un Italiano

      Той ночью он так и не добрался до дома; всё сидел, на том же бордюре, возле того же самого здания. Пачка сигарет быстро закончилась и он приноровился к соседней, которую мальчишка вытрусил из рюкзака и в спешке забыл. Антонио сосчитал сигареты, что там были. Раз, два, три… шесть, семь… Семь. Он хмыкнул. Слишком мало для того, чтобы умереть или получить рак легких. Хотя, учитывая то, сколько он выкурил перед этим, может вполне сработать. Теперь его ещё и тошнило. Городской рынок к десяти вечера полностью опустел, впрочем люди отсюда исчезли ещё к шести. Как раз тогда толстый неуклюжий мужчина, который работал здесь сторожем, пытался вытурить Антонио за ворота, но итальянец сунул ему смятые пятьдесят евро и попросил оставить в покое. Это сработало на удивление. Наверное, он выглядел так жалко, что мужчина даже не подумал, что он мог бы ограбить какую-то лавку. Ничтожество. Он слышал шум городской автострады недалеко отсюда и это почему-то успокаивало. Ночь опускалась на Вену стремительным мраком, Антонио смотрел на небо, усыпанное звездами. Сейчас оно напоминало ему огромную черную дыру. Как бездна. Впрочем, в бездну можно было упасть, а черная дыра неумолимо засасывала в себя всё, что было поблизости. Антонио знал, что внутри у него самая настоящая черная дыра, а глаза — это бездна. Может, поэтому ему было так легко управлять людьми и получать от них то, что он хотел. Но иногда это играло злую шутку, потому что иногда он чувствовал, как разрушает сам себя. Как если бы черная дыра поглощала сама себя. Он поморщился и потер пальцами виски; было ощущение, что небо со всеми этими яркими огоньками поглощает его, разрастаясь всё шире и шире; он физически ощущал, как тьма сгущалась вокруг. Наверное, он всё-таки слишком много выкурил. Табак посыпался ему на туфли и он затушил сигарету об асфальт, доставая новую. Возможно, это был не самый надежный способ, чтобы умереть, но зато самый простой. Огонь на кончике зажигалки красиво тлел и переливался. Простой… У него всегда было всё просто, как же. Отдать мальчика, чтобы избавиться от чувств. Отдать собаку, потому что она ему мешала. Отталкивать Франческо много лет, потому что это было проще, чем просто поговорить. Антонио закрыл глаза и затянулся, втягивая в себя как можно больше дыма; в легких защекотало, но он не обратил на это внимания. И неважно, как бы ты не пытался всё исправить, в тебе всё равно будут видеть ублюдка. Эту грязь с себя никак не отмыть, никак нельзя избавиться от прошлого. А стоит ли пытаться, если всё равно будет всё зря? Если в тебе только и хотят видеть чудовище? Гораздо проще им оставаться, чтобы не разочаровывать людей. Проще. А не послать бы это проще куда подальше, и не сделать ли в этот раз всё правильно, хотя бы раз в жизни? Даже если Вольфганг никогда так и не простит его. Он обессиленно откинулся назад и лег прямо на тротуар; теперь звездное небо было лучше видно, теперь оно было просто повсюду. Огоньки сверкали, переливаясь. Их было так много, что не получилось бы сосчитать, даже если бы он потратил на это полжизни. Антонио смял пачку с оставшимися сигаретами и запустил ее в урну, даже не целясь. Пошло бы всё к черту. Сигареты не избавят его от боли, от чувства вины, и уж точно не исправят прошлого, или тех, на кого это прошлое повлияло. Он вспомнил вдруг, что курить начал после того, как Вольфганг вернулся из мертвых. Тогда всё было таким странным и неправильным. Со всеми чувствами и ощущениями невозможно было бы справиться в одиночку. Он пропустил сквозь себя дым последний раз и затушил окурок. Кажется, хватит с него на сегодня. Внутри и так щипало, а тошнота заполнила его до краев. Антонио поднялся на ноги с трудом, и хрипло прокашлялся. На улице было тихо, насколько возможно было для городской жизни — вдали всё ещё шумели машины на главной трассе, и слабовато галдели люди. Но здесь было тихо. Рынок полностью пустынный, напоминал край света, совсем нетронутый людьми. Хотя скорее всё-таки тронутый, но покинутый. Здесь было хорошо. Антонио даже задумался над тем, не остаться ли ему, но на улице становилось прохладно несмотря на то, что городом сейчас правило лето. Он последний раз окинул взглядом здание Тира, и на негнущихся ногах пошел прочь. Всё-таки он не солгал, когда говорил, что Роберт скрывался именно здесь. За всё время, что он провел на бордюре у этого места, мужчина так и не вышел, а ведь торговцы давно ушли по своим домам, свернув товар. Антонио точно знал, что ублюдок жил именно здесь. Больше ему некуда было пойти, а Тир был таким удобным местом, чтобы залечь на дно. Несмотря на то, что это городской рынок и людей здесь полным полно, само здание было старым и потрепанным. Вывеска выгорела и с трудом можно было даже прочитать то, что на ней написано. Люди скорее всего воспринимали это место, как заброшенное здание. Клиентов бывало мало, насколько Антонио мог судить — они с мальчиком пробыли там часа пол, но за это время никто так и не вошел. Идеальное место для того, чтобы тебя не засекла полиция. Ты на виду у всех, но при этом тебя никто не видит. И в таком месте, как правило, даже не станут искать. Если его вообще кто-то искал, в этом Антонио сильно сомневался. Полиция наверняка давным-давно замяла дело. Это нужно было проверить, и он пообещал себе, что поручит это дело Альберту завтра утром, а пока… Человек, который покрывал Роберта интересовал Антонио больше всего, но он точно знал, что это не Курт. В отличии от Вольфганга, травмированного последним, он здраво смотрел на ситуацию. Этот подонок просто не мог выжить, иначе уже давно дал бы о себе знать. Антонио всё-таки входил в круг его приближенных, как бы противно ему от этого не было, а в такой скверной ситуации, в которой оказался Курт, с полицией на хвосте, ему потребовалась бы помощь. Антонио знал, что он подходил идеально — по документам он был чист и имел хорошую репутацию. Его ни в чем не заподозрили бы даже, если бы какой-то проныра настучал. Ни доказательств, ничего. Он был просто музыкантом, да и к тому же, известным. Его поклонники заживо сожрали бы полицию, если бы его арестовали. От этого было лестно и мерзко одновременно. Потому что, он знал, что не заслуживал их любви. Проклятье. Но кем тогда был тот человек? После мясорубки в лесу никто из преступников не выжил, если верить новостям. Значит, это кто-то из приближенных самого Роберта. К несчастью, Антонио об этом ничего не знал. Это плохо. Если этот человек со связями, то посадить в тюрьму его подопечного будет несколько сложно — он сможет подкупить полицию, сделать новое имя, в конце концов покинуть страну. Это была настоящая проблема и решать её нужно было побыстрее. Он добрался до ворот и сунул в окошко сторожевой будки ещё пятьдесят евро, очаровательно улыбнувшись. Пожилой сторож выпустил его, открыв ворота, а от такой небывалой щедрости, даже пожелал доброй ночи. Антонио усмехнулся сам себе, надо же, в этом мире с помощью денег можно было купить даже хорошее отношение к себе. Вот только работало это не со всеми людьми. К сожалению. Он вывернул из-за угла, обминая рынок, пытаясь вспомнить, где оставил машину. **** На следующий день он встретился с мальчишкой в особняке, но ничего не сказал. Они оба ничего не сказали. Вольфганг выглядел растерянным и Антонио правда не знал, что он здесь делает. Почему он здесь? Из-за Анри? Но его даже не было поблизости. Сальери вообще сомневался в том, что он был дома. Странно. Они переглянулись. Антонио запретил себе говорить с ним, потому что в последнее время от этого были только беды. Всё летело к чертям, когда он открывал рот. Наверное, просто не умел общаться с людьми. С нормальными людьми, а не ублюдками. Мальчишка и не ждал, что ему что-то скажут. Он вылетел из гостиной и пошёл прочь, пряча что-то под ветровкой. Что-то подсказывало, что Антонио его больше не увидит. От этого нещадно давило в груди; хотелось броситься за ним вслед, но он сдержал себя. Не стоит. Больше он его не преследовал, хотя тревога закрадывалась в сознание и упорно била набатом, что в таком состоянии его оставлять не стоит, но Антонио пытался уверить себя, что Анри всё уладит, а ещё, что Моцарт ничего не сделает с собой, пока собака всё ещё жива. Теперь он возлагал большие надежды на её выздоровление, впрочем никогда не признался бы в этом даже самому себе. Иногда Антонио видел его в клинике или где-то поблизости с ней. Он всё ещё приходил сюда, даже после того, как мальчишка послал его к черту. Хотелось почему-то убедиться, что с собакой всё будет в порядке. Он всё ещё чувствовал вину, хотя знал, что в этом инциденте никак не был замешан — в собаку он не стрелял, да и не смог бы, как бы ни хотел. Это… слишком. Он ненавидел её, но теперь не хотел её кончины так яростно. В конце концов, она всего лишь защищала Моцарта. Защищала от него. И пожалуй, правильно делала. Жаль только, что её клыки так и не смогли добраться до горла в прошлый раз. Чертов ошейник. В холле были люди, Антонио тут же поморщился, потому что к этому месту теперь были привязаны воспоминания. Хотелось вырвать их из сознания, но не получалось. Белый цвет был просто повсюду. Он прошел мимо, миновав коридор и поднялся по лестнице наверх. Саманта теперь лежала в стационаре. В её палате тоже было много белого цвета, но Антонио не вошел внутрь. Вольфганг стоял возле стола, на котором лежала собака; Антонио остановился у двери, не желая мешать им, и втайне надеялся, чтобы его не заметили. Вольфганг держал её за лапу и что-то говорил, слов не было слышно. Антонио был благодарен за это, потому что не был уверен в том, что сможет выдержать того, что услышит. Мальчишка гладил вьющуюся мягкую шерсть, перебирал её руками. Он улыбался, слишком болезненно, но искренне. Собака никак не реагировала на это, тогда он наклонился и обнял её, прямо-таки лег на стол, руками обхватывая её спину и грудь. Антонио показалось, что он ищет её сердцебиение, чтобы убедиться, но лицо его выражало спокойствие. Он не выглядел встревоженным или испуганным, просто грустным. Но спокойным. Казалось, он просто был счастлив видеть её, ощущать её, быть рядом. Антонио никогда не видел ничего столь завораживающего. Теперь он жалел, что на дверях были прозрачные стекла, потому что видеть это было слишком… он даже не мог подобрать слова, точно описывающего это состояние. В груди просто давило, а вместе с тем разливалось тепло. Сердце начинало биться быстрее. Неужели оно у него всё-таки есть? Неужели его действительно по-настоящему что-то взяло за душу? И что? Эти двое. Собака, лежащая на больничном столе, и мальчишка так отчаянно обнимающий её. Их связь. Он отскочил в тень, за угол, когда услышал, что Моцарт засобирался на выход. Парень прошел мимо него, так и не заметив, и со стороны лестницы послышались шаркающие шаги. Антонио в нерешительности толкнул дверь в стационар. Помимо Саманты здесь лежало ещё три собаки, но он не обратил на них внимания. Она выглядела крайне плохо. Казавшаяся всегда большой из-за шерсти, сейчас она словно уменьшилась в размере раза в три. Худая, как и мальчишка. Глаза теперь были закрыты, а грудь едва вздымалась от дыхания. В лапе у неё всё ещё торчал катетер, на теле красовалась повязка, теперь плотно скрывающая дыру от пули. Аппарат рядом издавал размеренное пищание, к которому Саманта была подключена. Ничего. Она выкарабкается. Это Антонио знал наверняка. Впрочем, подойти к ней оказалось сложнее, чем он думал. Непрошенный страх взялся из ниоткуда, поселился внутри и сдавил легкие. Саманта была без сознания, более того — в коме, что абсолютно точно означало, что она не могла внезапно вскочить на лапы и броситься на него, чтобы впиться зубами в шею. Об этом говорил здравый смысл, но Антонио его не слушал. Вблизи, она выглядела устрашающе, а может так казалось только потому что он ещё никогда не подходил к ней настолько близко. Слабое дыхание отбивалось от всех четырех стен. Антонио дышал с ней в унисон, до тех пор, пока не начал дышать часто, прерывисто. Он занес руку, но так и замер в таком положении, не решившись прикоснуться к белоснежной шерсти. Давай же. Погладь. Не бойся ты, она же спит. Она даже не почувствует этого прикосновения. Давай, черт возьми, сделай это! Он зажмурился и отдернул руку, резко отскочив на шаг. Твою мать. Какой же он слабак. Перед глазами стояла картина, как она разрывала его на части, как клыки ее смыкались и размыкались на его плоти. Шрамы на руке зачесались. Резко захотелось закурить, но он сдержал себя. Сигарет всё равно не было, да и тошнило его теперь только об одном упоминании об этом. Но всё равно хотелось. Черт. Нужно чем-то занять мысли. Он взглянул на аппарат у самого стола, на котором лежала собака и задумался. Саманта была в коме. Почему? Пуля застряла где-то внутри, протаранив грудь, но её вытащили, легкое осталось не задето, больше никаких повреждений у неё не было. Почему она была в коме? Её мозг был в порядке. Ведь именно при повреждении мозга возникает кома, насколько он знал. Отсутствие рефлексов, потеря сознания, коматозное состояние. Фактически, это и есть смерть головного мозга. Или его отключка. Но сердце при этом ещё бьется. Когда врач закончил оперировать собаку, он сказал, что она в порядке. В относительном, ей только нужно было проснуться, но организм её был сильным. Она шла на поправку. Но на следующий день ему позвонили и сообщили, что она впала в кому. За ночь и тот остаток вечера что-то произошло с её мозгом. С медицинской точки зрения, всё было в порядке. Так сказал ему ветеринар, когда он приехал. Антонио обошел стол, остановившись позади и сжал пальцами столешницу, нависая над собакой. Она размеренно дышала, и кажется совсем не собиралась вставать. С ней явно было что-то не так. Она вовсе была не похожа на собаку. Слишком умная, слишком сильная, слишком… человечная. Он закрыл глаза и снова открыл их. В тот день, когда они привезли её, Вольфгангу было сильно плохо. По правде говоря, Антонио никогда не видел его в таком состоянии. Это пугало до дрожи во всём теле. Могло ли ему быть так плохо из-за того, что Саманта была в крайне тяжелом состоянии? И могло ли что-то произойти с его собакой из-за того, что он так отчаянно был уверен в том, что она мертва? **** Это звучало, как бред. Это выглядело, как бред. Это ощущалось, как бред. Антонио не мог поверить, что он задумывался об этом всерьез, но достаточно было вспомнить слишком человеческие глаза собаки, буквально пронизывающие тебя насквозь, и у него не оставалось сомнений. Антонио тоже умел смотреть так, но в отличие от неё, он был человеком, а ещё учился этому достаточно долгое время. Руки на руле непроизвольно сжались. Слишком много событий за последние дни, он уже не мог рассуждать здраво. Да, виной тому переутомление, а от того такие бредовые мысли. Собака как собака, и чего он так завелся. Дома было отвратительно тихо. После клиники остался какой-то осадок в душе, осадок в виде мальчишки с бездонными глазами, который перебирал пальцами шерсть собаки, уже наполовину мертвой. Чувство вины давило на него мощным грузом. Он знал, что не мог исправить прошлого или как-то изменить его. Не мог предложить помощь мальчишке, потому что тот пошлет его к черту. Не мог убить себя, чтобы заслуженно понести наказание за всё содеянное, по той причине, что смелости на это просто не хватит. Но как-то помочь он всё ещё был способен. Даже если Вольфганг никогда его так и не простит, но это был хороший способ заплатить по счетам. Изменить прошлого он не мог, но исправить последствия ему никто не мешал. Например, бросить Роберта за решетку, чтобы эта падаль больше никому не навредила; поспособствовать выздоровлению собаки — кстати об этом… мальчишка так и не рассказал ему, что произошло. Выпытывать у него сейчас уже поздно. Можно, конечно, было спросить у Анри, но отчего-то Антонио не хотелось связываться с этим парнем. Потом не отвяжется ведь, гораздо спокойнее было, когда они не говорили, и вообще не пересекались в особняке. Он вздохнул; кажется, в этот раз придется справляться самому. Он отправил Альберта на рынок проследить, а может и узнать что-нибудь о Роберте. Нужно гораздо больше информации, если он хочет что-нибудь с этим сделать. Возможно, в течении дня объявится его загадочный пособник, к тому же Альберт был единственным, кого этот ублюдок не знал в лицо. Сам Антонио направился в колледж, чтобы дать на лапу директору, который наверняка захочет придать этому случаю огласку. К счастью, учебный год подошел к концу, и когда всё произошло, поблизости колледжа было не так много людей. Но на крики Вольфганга всё равно сбежалась небольшая толпа, это Антонио помнил хорошо. И как же славно, что вместе их никто не додумался сфотографировать, да и журналистов поблизости не было. Очередного скандала ему не хотелось. Герр Леманн охотно принял деньги в обмен на молчание, как и всегда. Антонио он теперь хорошо знал, сложно было забыть человека, который отличался подобной щедростью. Однако о случившемся на заднем дворе он так ничего и не сказал. Это насторожило, впрочем, возможно, он и сам не знал, что произошло. Придется всё-таки спрашивать у Анри. Проклятье. Сигарет у него с собой не было, как назло. **** Мальчишки в особняке не оказалось, когда он вернулся. Тишина давила на голову несвойственно; И как он раньше не замечал, насколько это место было пустым? Место, которое служило ему домом вот уже восемь лет. Место, которое домом совсем не ощущалось. Антонио прошелся длинными коридорами, но Анри так и не нашел. Вернулся он только к позднему вечеру; с нижнего этажа эхом пронесся хлопок двери, а затем и шаги — Анри никогда не умел ходить тихо. В отличие от Антонио. Он появился в проеме его комнаты неожиданно и тихо. Мальчишка копошился в своем рюкзаке, взваленном на кровать. Плечи его были сгорблены и стоял он спиной. Однако чужое присутствие всё равно почувствовал. — Можешь не подкрадываться ко мне, я слышу каждый твой шаг, — говорил он обыденно, без издевки в голосе, но Антонио всё равно почувствовал её. Он был оскорблен до глубины души, что Моцарт что Анри теперь явственно чувствовали, когда он приближался. Слух острее стал, что ли? Вот только съязвить в ответ он не успел; Анри повернулся к нему лицом и вновь заговорил: — Чего тебе? Насколько я знаю, ты десятой дорогой обходишь мою комнату. Вот теперь Анри усмехнулся, но что-то было с ним не так, Антонио прямо-таки чувствовал это. Его отросшие темные волосы так сильно спадали на глаза, что лицо едва видно было. Но мешков под глазами они не могли скрыть, как и его уставший взгляд. Антонио нахмурился, скрестив руки на груди и уперевшись плечом в дверной косяк. Что с ним не так? Впрочем, не важно, как будто бы его это хоть когда-то интересовало. — Это мой особняк, и я хожу, где захочу, — с нажимом прошелестел Антонио, как бы намекая, что они все-таки находились в его доме. — Мне нужно знать, что произошло с собакой. Анри посмотрел на него с каким-то сомнением. — Вольф тебе не рассказал? — Стал бы я тогда спрашивать. Мальчишка задумался, глаза его выражали неуверенность. Потом он отвернулся, застегнул рюкзак и, закинув его на одно плечо, пошел к выходу из комнаты. — Прости, не могу сказать. Мне нужно идти. А вот это уже было подозрительно. Антонио ловко шагнул в сторону, загораживая собой выход. Дверь захлопнулась. Что-то промелькнуло во взгляде парня, но Антонио точно знал, что это не страх. Анри нервозно передернул плечами и замер посреди комнаты. С ним определенно было что-то не так. Ни одной издевки, никаких идиотских шуточек, усмешек, озорных огней в его глазах. Он словно нервничал, торопился, спешил поскорее уйти, и Антонио подумал, не могло ли это быть связано с Моцартом. Ни к нему ли он торопился? — Скажи, что там произошло, — настойчиво повторил он. — Не могу я сказать, — Анри кажется был раздражен, но умело скрывал свои эмоции. Пальцы сжались на ремне рюкзака, который он придерживал одной рукой. — Вольф тебе не рассказал, а значит и я не буду. Хочешь узнать, что произошло — спроси у него сам. А теперь пропусти меня, я и так задержался. Он двинулся вперед, но Антонио только хмыкнул, даже не думая отходить в сторону. — Ты только пришел, тебя не было весь день. Куда ты спешишь? — Сальери посмотрел на него с интересом, едва заметная усмешка проскользнула в голосе. Анри проигнорировал её, он как-то взвинчено потоптался на месте, глянул себе через плечо. Часы. Смотрел на часы. Торопился. — Не у всех есть вагон денег и возможностей, знаешь ли, — Анри с сарказмом посмотрел на Сальери, скрестив руки на груди. — Некоторым из нас всё ещё нужно работать. Впрочем, не уверен, что ты что-то об этом знаешь. — Очень смешно, — фыркнул Антонио скорее рефлекторно — он, кажется, по умолчанию отвечал на сарказм сарказмом, на язву язвой. — Я работал, чтобы получить всё то, что имею сейчас, умник. — Рад за тебя, — безразлично бросил мальчишка. Он бесцеремонно оттолкнул Антонио подальше и открыл дверь, просачиваясь в коридор. Антонио опешил от такой наглости, черноволосая макушка промелькнула перед глазами и скрылась за углом. Бежать за ним не хотелось, но Антонио подумал, что выбора у него особо не было. Почему-то вспомнилось, как Вольфганг точно так же убегал от него, избегая разговоров и встреч. Он просто бездумно несся вперёд, не разбирая дороги. Анри сейчас очень напоминал его, и это было странным, хотя бы потому что, обычно Анри не вёл себя так. Почему это напрягает, трудно было сказать. Если о Моцарте он беспокоился, то здесь… что-то очень неприятно сжимало грудь. Антонио сжал губы в тонкую полоску. И куда он, черт возьми, торопится? За окном вечерело, его не было дома весь день. Сомнения закрадывались в голову, и Антонио не понимал откуда такой интерес, почему его вообще волновало это. И все же… Анри слишком часто исчезал из особняка ближе к ночи. Антонио знал, что он работал где-то, но черт, ночью? — Торговля своим телом, это не работа, Анри, — черт бы его побрал сказать это. Мальчишка остановился на полпути, кулаки его сжались со злости. Как же он напоминал сейчас Моцарта. — Я не трахаюсь за деньги, ясно тебе?! — он повернулся слишком резко. Тёмные волосы спали ему на глаза, взгляд не выражающий ничего кроме ярости смотрел твердо. — А даже если бы и трахался, это не твоё дело. Правильно, это не его, черт возьми, дело. Да что же сегодня за день такой. Антонио выдохнул, мысленно благодаря Анри за то, что он понесся дальше по коридору и не стал продолжать этот разговор. И всё равно на душе как-то легче стало после того, как он услышал, что его догадки оказались неверны. Как же собственные мысли давили на голову. Сложно было понять, что у тебя внутри. Всё было, как в кошачьем клубке. Однако узнать ответ на свой вопрос нужно было, поэтому Антонио тенью двинулся следом. Ладно, простые разговоры не помогали и терпение заканчивалось. Что-то он совсем разучился нормально общаться с другими людьми. Оставалось только то, что он умел больше всего — быть ублюдком. Как с Робертом, как с Альбертом, как и с Куртом когда-то. Как и с большинством людей в его жизни. Потому что быть ублюдком было проще, а он ведь так любил, когда всё было просто. Антонио догнал его, когда беглец уже почти достигнул двери и схватился за ручку. Стена сзади выросла мгновенно, его грубовато прижали к ней, позвонки жалобно хрустнули. — Да что с тобой не так, черт возьми?! Отвали от меня! — Анри яростно сверкнул глазами. Кажется, он больно ударился затылком о стену; его терпение тоже заканчивалось. Человек напротив только усмехнулся, вперившись в него непроницаемым взглядом. — Хватит бегать, мой мальчик, это так утомляет, — в его голосе сквозила угроза, но Анри не обратил на это внимания, только сцепил зубы с раздражением. Антонио в очередной раз заметил, что он спешил, суетливо поглядывая на часы, теперь уже в гостиной. — Мне кажется, ты не совсем понимаешь… ты живёшь здесь, ты спишь здесь, ты ешь здесь, только потому что я так услужливо позволяю тебе. Но твоё поведение никак не мотивирует меня оставаться таким же благосклонным к тебе. Говори. Угрозы в голосе наверное не заметил бы только идиот, впрочем Анри это не особо интересовало. Его рубиновые глаза метали искры. О, кажется садист всё-таки смог вывести его из себя. Они скалились друг на друга, как озлобившиеся собаки. — Угрожаешь мне? — зрачки у парня сузились от злости, хотя во взгляде больше читалось возмущение; как будто бы он вовсе не ожидал, что Сальери посмеет говорить с ним в таком тоне. — Что, вышвырнешь меня за дверь? Я ни черта не скажу тебе о Вольфе, и мне плевать, что ты за это со мной сделаешь. Он мой друг. Даже так. — Сколько преданности, надо же, — ядовито прошипел Антонио, с презрением осматривая парня под собой. — Никогда бы не подумал, что такой как ты будет так яро бороться за кого-то. Ты же эгоист, Анри. Тебе никто не нужен. Ты по головам пойдёшь, чтобы достигнуть цели. Мы с тобой в этом похожи, мой мальчик. — О, кто бы говорил! Великий манипулятор, славившийся своей хладнокровностью и эгоизмом! Цель оправдывает средства, ведь так? Скольких человек ты задавил, пока варился в котле шоу-бизнеса, а скольких уничтожил после! А сейчас ты бегаешь в клинику, как к себе домой, и платишь ветеринару только бы он поставил собаку на лапы, которую ты ненавидишь всей душой! Ты врываешься на задний двор колледжа и спасаешь её от пули, хотя сам же мечтал засадить эту же самую пулю ей поглубже в грудь! А теперь ты пытаешься выведать у меня о причинах, вероятно для того, чтобы разобраться с теми, кто виноват в том, что Саманта в коме. И всё ради чего? Ах, чтобы услужить своему Амадео! — Заткнись! — Антонио рычит, со злостью вжимает его в стену сильнее обычного, впрочем прекрасно знает, что этим не заткнуть мальчишку. Тот только хрипло смеётся, продолжая: — О, ты всё ещё не можешь свыкнуться с мыслью, что какой-то мальчика, один из немногих твоих пленников кстати, так сильно перевернул твой мир с ног на голову. Ты думал, он будет твоей игрушкой, но на деле все оказалось наоборот, верно? Он сломал твой прежний мир. Ты был независимым, эгоистичным ублюдком. «Делаю, что хочу». «Играю чужими судьбами, как хочу». Но что теперь? Он так сильно нравится тебе, что теперь ты сам ломаешь себя. Ты ходишь за ним, и так отчаянно хочешь показать, что ты хороший, но скулишь в душе, когда он в очередной раз посылает тебя нахер. Ты хочешь его рядом и ничего не можешь с этим сделать. Ничего. Ты в ловушке, Антонио. — Я тебе сказал, заткнись, блять! — пощёчина; резкая, хлесткая, болезненная. Но Анри только жмурится, привычно усмехаясь. Надо же, как же они похожи, черт возьми. Антонио ломает других одним только взглядом и красивыми словами, Анри справляется с этим куда лучше, ему достаточно всего пары нужных слов. Проклятье, он слишком хорошо знает Сальери. Знает его слабые стороны. И почему-то Антонио не может ему противостоять. Не может, потому что всё, что он говорит — правда. И отрицать это не имеет смысла. От этого руки только сильнее дрожат от злости, а желание сломать позвоночник этому выскочке растёт с невероятной скоростью. И когда он успел превратиться в это? Антонио точно помнил, что Анри не был таким. Не умел он так хорошо считывать людей и владеть слабыми сторонами других, чтобы оборачивать их против них же самих. Он был просто занозой в заднице, выскочкой, постоянно делающей нервы, но на этом всё. Неужели он так хорошо научился этому в «Чёрном Нуле»? Или от самого Антонио? Как же это раздражало, черт возьми. И сколько бы Антонио ни скалил зубы, это бы не помогло. Как и не помогло бы его умение манипулировать. Если Моцарт был единственным, кто мог его поставить на место своей искренностью, живыми огнями в глазах и лучистой солнечной улыбкой, то Анри был способен сделать это так же низко и грязно, как делал и сам Антонио. Проклятье! Он стиснул зубы со злостью, заметно теряя контроль над собой. Мальчишка видно заметил это, его глаза светились превосходством. Ни следа не осталось от его удрученного уставшего вида. Нервозность тоже ушла. И теперь Антонио точно был уверен, что ему плевать, что бы там не происходило в жизни этого маленького наглеца. Он в очередной раз занёс руку, чтобы влепить пощёчину и стереть ухмылку с его лица, но что-то пошло не так. Анри ловко перехватил его за запястье и вывернулся, больно согнув руку Антонио. Они в миг поменялись местами. Анри с силой впечатал садиста лицом в стену, и вывернул обе его руки за спиной. Пошевелиться было больно, это Сальери понял, когда попытался вырваться. Должно быть, это один из тех приёмов, которым учили в том сраном месте. Да будь проклят тот день, когда ему в голову пришло, что отдать туда этих двоих было отличной идеей! Черт возьми. Ему никак не выбраться, пока чёртов мальчишка сам не отпустит. — Может, мы и похожи с тобой, — ласково начал вещать Анри где-то за спиной. Держал он крепко, Антонио оставалось только рычать от злости, — ведь мы оба послали к черту то, кем мы были ради того, кого любим. Но знаешь в чем наше различие? Вольф меня не ненавидит. Эти четыре слова ударили его больнее любого ножа, и Антонио не мог понять почему было так больно. Там, где у него должно было быть сердце неприятно жгло, будто бы кто-то приложил к нему раскаленные путы. Черт. Анри знал, чем и куда бить. — А если ты вздумаешь опять мне угрожать, — продолжал он, — не забывай о нашем секрете, из-за которого Вольф не просто пошлет тебя нахер, а пошлет окончательно и безвозвратно. Хорошего вечера. Хватка исчезла слишком резко; Анри выпрямился и прошёл мимо, будто бы между ними и не было этого разговора. Антонио стоял на месте и недовольно потирал пострадавшие запястья рук, смотря ему вслед. Какой-то неведомый порыв всё-таки заставил его переступить через свою гордость и он несмело окликнул мальчишку, который снимал засов со входной двери. — Он в порядке? Это хоть можешь сказать? Анри замер, словно не ожидая. Этот вопрос таки выбил его из колеи. Он повернулся, маска превосходства спала с его лица, теперь Антонио видел. Он был таким же, как и когда его застали в комнате. Разбитым, уставшим, потерянным. — Нет, — Анри тряхнул волосами, будто бы пытался убрать их с лица, взгляд его ещё больше потемнел. — Он не в порядке. Он, черт возьми, не в порядке. Едва заметная тень сомнения промелькнула в его глазах, впрочем Антонио этого не заметил. Коридор вмиг опустел. На часах было уже больше восьми. **** Уснуть у него не получалось. Дожидаться Альберта тоже не было никакого желания, тот видно решил караулить Тир всю ночь, хоть Антонио об этом и не просил. Что ж, это похвально, но доплачивать за энтузиазм он всё равно не будет. На часах было 22:40 и их тиканье порядком раздражало. Давно нужно было перейти на электронные. Что же, надеяться на сон сегодня видно не стоит. Антонио встал, уставшим взглядом обвел комнату, и схватил ключи от машины с тумбы. В определенный этап своей жизни, наверное каждый оказывался здесь. Он устало смотрел на неоновую вывеску перед собой, вывеска приветливо ему мигала. Здесь было на удивление тихо, музыка доносилась из бара, но достаточно приглушенно. Антонио бросил окурок на землю и затушив его ботинком, двинулся внутрь. Полумрак смешался с синеватым цветом, которым был окутан клуб. За барной стойкой были люди, поэтому он решил занять место в конце. Всё-таки не хотелось, чтобы его кто-то узнал, пусть он специально выбрал клуб ничем не примечательный и не такой известный, как остальные. Ему уже давно хотелось выпить. Просто бросить всё и сорваться в безумную пляску с алкоголем, который подарит освобождение. Антонио тошнило от этого города. Ему тошнило от самого себя и от людей, которые его окружали. Впрочем, Моцарт в этот список не входил, как и всегда. Он уже и не помнил, когда этот мальчик стал сплошным исключением. За последний час он, кажется, перепробовал все коктейли, и чувствовал как его немного ведёт в сторону. Пускай. Было хорошо. Приятная невесомость окутала тело, усталость теперь ощущалась как-то притупленно. Он отмахнулся от очередной девушки за барной стойкой и принялся флиртовать с барменом. Почему-то это ощущалось правильным. Как будто бы он был на своём месте, и от этого в теле разливалось приятное тепло вместе с алкоголем. Позже Антонио переместился за столик в зале. Здесь было спокойнее, менее людно, хоть ему и не было одиноко, ведь на столе была бутылка крепкого Виски. Сидя здесь и прикуривая кальян, он почему-то думал о Франческо в ту ночь. Возможно ли так накуриться этой дрянью, чтобы мозг окончательно отключился? Он не знал и знать не хотел по правде говоря. Что вообще должно было произойти, чтобы человек не себе, придя домой, изнасиловал своего младшего брата? Возможно, Франческо чего-то недоговаривал. Возможно, это была и не случайность вовсе, а дурь вместе с алкоголем просто развязали ему руки. Антонио поморщился и выпустил клубок дыма, чувствуя легкое щекочение в легких. Не за этим он сюда пришел, черт бы его побрал. Мысли не желали затыкаться. А голова, чугунная из-за алкоголя, стала ещё тяжелее, убивая его теперь ещё и болью. Он горько усмехнулся и прикрыл глаза, окунаясь в приятную невесомость, которая охватила всё тело. Кальян успокаивал нервы, да и от него не тошнило так, как от табака, которым он всё-таки тогда отравился. Он поморщился, вспоминая, как его вывернуло, едва он только добрался до своей машины. Оставшийся вечер во рту было горько, а тошнота сделалась такой обыденной вещью, что когда она прошла, ощущать себя было странно. Ничего. Так ему и надо. Кажется, Антонио начинал понимать, что смерти не заслуживал. Он заслуживал жить, утопая в чувстве вины. Ходить по земле с осознанием того, что сделал. Смотреть на сломанного Моцарта, зная что это его рук дело. И это было хуже всякой смерти. Ещё через час мысли всё-таки заткнулись. В голове было невесомо пусто, а тело охватило приятное оцепенение. — Вы ведь Антонио? Он вздрогнул поначалу, порядком отвыкший от того, что кто-то мог звать его по имени, особенно в таком месте; но затем присмотрелся, откинувшись на спинку стула и втянул в себя новую порцию дыма. Перед ним стоял мальчишка с взлохмаченными светлыми волосами и веснушками на щеках. Вот только это был не Вольфганг совершенно точно. Или ему действительно это всё просто привиделось от количества выпитого и выкуренного за сегодня. — А что, похож? — Антонио пьяно улыбнулся и наклонился к столу, выпуская дым прямо в лицо незнакомцу. Фанат. Как же он давно не общался с фанатами; хотя очень любил это делать, когда ездил по Австрии с концертами. Фанаты дарили вдохновение и рядом с ними ты чувствуешь себя нужным. Эти люди, они приезжают из разных уголков мира, только чтобы посмотреть на тебя. Они улыбаются, слыша твой голос; они подпевают твои песни, а потом тычут в руки блокнот для автографа. Обнимают тебя, хотя ты даже не знаешь никого из них в лицо, но зато они знают тебя. Любят просто за то, что ты есть. За то, что ты улыбаешься им со сцены, а потом раздаешь свои росписи на служебном выходе. Было в этом что-то чарующее, волшебное. Антонио очень любил это чувство. Совсем давно, ещё когда он был человеком, а не этим чудовищем. Парнишка перед ним был довольно зрелым, по крайней мере выглядел он намного старше Моцарта, хоть был и похож на него внешне. На нем была белая майка, клетчатая рубашка и рваные джинсы. Шея у него увешана подвесками, как и руки — браслетами. Он вроде бы даже ещё был трезвым. Странно, как для такого места. — Не думал, что можно встретить вас в таком месте, — он обвел взглядом весь клуб и потоптался на месте, словно не зная куда себя деть. — Можно присесть? Антонио хотел съязвить, но вовремя отдернул себя. Это всего лишь парень, который хотел провести время со своим кумиром. Не нужно вести себя как сука. Он молча кивнул на стул напротив и снова затянулся. — Почему это? — Антонио улыбнулся, изо всех сил стараясь вести себя не язвительно. До этого получалось у него только с Моцартом. Мальчишка сел напротив и сложил руки замком на столе перед собой. — Ну… это обычный клуб. Я думал, люди вроде вас… ходят в места более высокого статуса. — В таких местах обычно много других знаменитостей, или хуже того, журналистов. А мне хочется отдохнуть в спокойствии, знаешь ли. Без всего этого шума. Понимаешь? — О… так я помешал вам? Я могу уйти, — парень с готовностью засуетился. — Нет, нет, оставайся. Ты же не журналист, верно? — Антонио хрипло засмеялся; от алкоголя его голос звучал ещё мягче. — Угощайся, — он подвинул бутылку с Виски ближе к незнакомцу, и только потом задумался — парень ведь был достаточно молод, стоило ли предлагать ему такое крепкое пойло? С другой стороны, он бы не шлялся по такого рода клубам, если бы не хотел выпить. Мысли в конец запутались и Антонио с трудом сдержался от того, чтобы не потереть виски кончиками пальцев. Головная боль притупленно ощущалась где-то сзади. Мальчишка видно смутился, но остался на месте, принимая бутылку. Он подозвал парня с подносом и попросил принести ему бокал. Антонио неприкрыто рассматривал его, потягивая Виски из своего стакана. Парень был таким красивым, и сознание услужливо подбрасывало ему сходство со внешностью Моцарта. Да он даже улыбался так же. Черт, кажется мозг плывет, нужно собраться. — Кстати, меня зовут Адам, — сказал мальчик внезапно. Он налил себе пойла и с удовольствием выпил до половины. Антонио кивнул ему и протянул руку для рукопожатия. Мальчишка был вроде бы смелым, уверенным в себе, но всё равно как-то неуютно мялся на месте. Сальери даже усмехнулся, глядя на это. Такой чудесный мальчик. Жаль, он не знает, какой его кумир на самом деле говнюк. — Да не суетись ты, я же тебя не съем. Я такой же человек, как и все, — не выдержав, сказал Антонио, улыбаясь. Черт, он совсем отвык от такого отношения к себе, от этой… реакции. Когда на тебя смотрят так, как будто ты божество, хотя на деле… хотелось зажмуриться. На деле ты тот ещё кусок дерьма, не заслуживающий даже искренней улыбки. Но этот мальчик улыбался и кажется был счастлив только от того, что Антонио обратил на него внимание. Как будто бы он стоил чего-то, как будто бы и правда был таким, каким его видел этот парень. Мерзость. — Ну нет, вы же Антонио Сальери. Вы в таком юном возрасте вышли на сцену и достигли успеха. Этим поступком вы вдохновили многих, — Адам выдохнул это с каким-то восхищением и уважением, смотря прямо в глаза Антонио. — Ваша музыка спасает многих людей. Ваша музыка даёт надежду и силы двигаться дальше, когда их совсем не остается. И ещё вы директор студии, которая помогает многим ребятам так же делиться своей музыкой и дарить её миру. В то время как многие отказывают, вы помогаете. Это многого стоит. Если честно, я даже скучаю по вам. Вас так давно не было на большой сцене. Он с упоением слушал парня, про себя отмечая, что ему нравились комплименты и тёплые слова. Но теперь к ним примешалось чувство вины. Чувство того, что он этого не заслуживал. Ещё раньше — да, когда он правда пел и вдохновлял людей, когда общался с фанатами и дарил им улыбки, когда занимался студией, помогая многим ребятам и группам увидеть свет. Но сейчас… даже не учитывая того, какое он чудовище, когда же он последний раз появлялся в студии? Месяц назад? Два? Он только просматривал контракты, да изредка договаривался с продюсерами, закрепляя за ними подопечных, но всю остальную работу делали за него его заместители. Хорошие ребята, кстати, раз до сих пор не послали его к черту за то, что он всё бросил на самотёк. Хотя… он ведь директор. Он собрал их всех, дал возможности. Кто бы отказался вести дела в такой успешной компании? Возможно, в будущем стоит щедро наградить за это ребят, может быть выписать премию или повысить в должности. Хотя куда уж выше… парни буквально заменяют его место, пока Антонио отсутствует. — Брось, я не так уж и популярен в музыкальном мире. Многие наверняка уже забыли обо мне, я ведь очень давно появлялся на сцене, как ты заметил, — Антонио размеренно покачивал стаканом с Виски, наблюдая как переливается жидкость внутри. Глаза его были наполнены печалью, но со стороны казалось, будто бы он просто пьян. — Но я рад, что моя музыка стала такой отдушиной. Ведь с самого начала я только этого и хотел. — Нет, вы не правы. Люди помнят о вас, — запротестовал Адам, он даже поддался вперёд. — Любят. Любят. Почему-то именно это слово вызывало такой трепет в душе. Антонио не помнил этого чувства после того, как мама ушла, а Франческо превратился непонятно во что. Но пожалуй, когда он был на сцене, он чувствовал что-то похожее на любовь. Любовь всех этих людей, которые приезжали посмотреть на него, послушать. Уйдя со сцены, он навсегда лишился этого. — Ну, а ты сам, может быть тоже пишешь музыку? — Антонио не любил говорить о себе. Особенно с кем-то посторонним. Поэтому сменить тему казалось очень правильным. Он улыбнулся, теперь держа в руках трубку от кальяна. — Немного. У меня даже есть пара песен. — Вот как, — кажется, Антонио действительно было интересно. — Выступал с ними где-то? — Нет, — мальчишка тут же смутился, кажется щеки его горели от стыда. Возможно, Антонио бы даже заметил лёгкий румянец, если бы в клубе не было темно. — Не думаю, что это кому-то интересно. Да и… страшновато как-то. Антонио усмехнулся где-то внутри себя, но совсем не по-злому. Он узнал в этих словах себя лет так пятнадцать назад. Тогда у него уже были наброски, мелодии и даже стихи. Кривые, но на музыку они ложились. Франческо всё пытался заставить его сыграть на людях. Было страшно. До этого Антонио играл только брату. Он прикрыл глаза на мгновение, позволяя воспоминанию завладеть сознанием на время. — Давай, Антонио, сыграй. Людям понравится твоя музыка, вот увидишь. Они стояли на городской площади в Венеции. После долгих уговоров Франческо всё-таки убедил Антонио сыграть. У младшего с собой была гитара и рюкзак. Но когда они пришли сюда, вся уверенность куда-то улетучилась. Площадь была заполнена людьми. Они и сейчас разглядывали его, Антонио страшно было подумать, что будет, когда он начнет играть. И сможет ли? Руки уже сейчас нервозно подрагивали. — Я не думаю… Есть так много талантливых людей, намного лучше, чем я. Куда мне тягаться с ними, — он рассматривал толпу, покусывая губы. Франческо только улыбнулся. — А зачем тебе с кем-то тягаться? Просто играй. Просто играй. Когда-то эти слова стали для него путеводителем. Не нужно пытаться быть лучше, чем кто-то. Не нужно бояться провалиться. И не нужно пытаться понравиться тем, кому ты не нравишься. Нужно просто играть. Отпустить себя и позволить музыке пройти просто сквозь себя. Тогда он сыграл впервые на площади. Люди стали собираться вокруг, но не сразу. Во второй раз было лучше. А в третий сомнения и вовсе ушли. И, кажется, людям правда нравилось. Нравился не он, а его музыка. И они приходили послушать. Ему было тогда всего пятнадцать. В конце концов, появляться на площади вошло к нему в привычку и он перестал бояться играть. Это продолжалось некоторое время, пока его талант не заметили. Гассман позже забрал его в Вену. Там он много учился, но всё-таки добиться чего-то смог только благодаря тому, что не боялся. Играл подолгу на улицах, собирал толпу, писал музыку в свободное время, а потом прогремел его первый концерт. Антонио выдохнул дым куда-то в сторону, оставаясь таким же задумчивым. Кажется, алкоголь на него плохо влиял. Адам отстукивал пальцами по столу музыку, что играла в клубе. Бутылка Виски неумолимо заканчивалась, которую они теперь делили на двоих. — Мне было бы любопытно послушать, — сказал Антонио после долгой паузы, мальчишка поднял на него глаза, — твою музыку. Он наклонился вперёд и прикоснулся кончиками пальцев к руке парня, очаровательно улыбнувшись. Тот жадно ловил каждое его слово. — Приходи в студию, — где-то у него должна была быть визитка… не зная зачем, Антонио всё ещё носил их с собой. Штук по пять, не больше, но они были. Он вытащил бумажник и всё-таки извлёк оттуда прямоугольную карточку, протягивая её парню. — Да вы шутите! — глаза у мальчишки загорелись от счастья и он схватил визитку, тут же рассматривая её в полумраке. Наверное, это многого стоит, когда твой кумир говорит, что не прочь послушать твои наброски, да в придачу приглашает тебя в крутую компанию, главой которой и является. Антонио примерно себе представлял это чувство. Он так же трепетал, когда Гассман забрал его в Вену, где позже занялся его обучением. — Спасибо. Я приду. И чего это он так расщедрился? Да, студия помогала большинству талантливых ребят, но обычно Антонио не раздавал приглашения всем своим фанатам. Возможно, дело было в том, что этот Адам просто был очень похож на Моцарта. Возможно, Антонио просто хотел забыться в этой иллюзии. Ведь эта иллюзия смотрела на него восхищенными глазами, не кричала и не посылала к черту. И можно было утонуть в этих глазах, если только забыть, что они принадлежат не Вольфгангу. Черт. Антонио глубоко затянулся, пытаясь вытеснить эти мысли вместе с дымом. Не получалось. Очаровательная копия Моцарта всё ещё сидела напротив и счастливо улыбалась, перекатывая его визитку между пальцев. Антонио попросил ещё Виски. — Может, дадите совет, синьор Сальери? Как музыкант. Голос у него всё-таки был не такой звонкий и высокий, как у Моцарта, и сейчас это неприятно резало слух. Но гораздо сильнее по ушам резануло это обращение, и Антонио с трудом сдержался, чтобы не вздрогнуть, не отдернуться. Давненько он не слышал, чтобы к нему так обращались. Приехав в Вену, он быстро привык к тому, что здесь все говорили по-австрийски — «герр». Некоторые люди, хорошо знающие его всё ещё пытались обращаться к нему «синьор», но со временем Антонио начал пресекать это. Слишком напоминало об Италии, о доме, о Франческо, и об их счастливом детстве. А потом и о смерти родителей, о собственном изнасиловании. Эти воспоминания болезненно сказывались на нем, поэтому в итоге Антонио отказался от всего, что могло бы напоминать ему о доме. Этот мальчишка с глазами Вольфганга всколыхнул уже не одну рану, но прогонять его всё равно почему-то не хотелось. В конце концов, это была не его вина, что Сальери это задевало. — Дам, — Антонио задумался на минуту, но потом улыбнулся, так искренне и ободряюще, что сам удивился тому, что он так может. Всё ещё может. — Если хочешь играть музыку — бери инструмент и выходи к людям. Музыка — это то, что нужно дарить миру. Не бойся играть для кого-то. Многие будут говорить тебе, что ты не можешь, но на самом деле так говорят только слабаки и трусы, которые и сами не в состоянии сделать что-то, а горазд только критиковать. Не зарывай свою музыку в стол, делись ею с другими. Не важно где — на улице, в переходе или во дворе своего дома. Просто играй. Когда-то именно эти слова, сказанные Франческо помогли ему сдвинуться с места, а не зарыться в себе ещё глубже от неуверенности. Ему нравилось писать музыку, играть её, слагать ноты в голове, но он не считал, что был хорош в этом. А мечта так и осталась бы мечтой, если бы брат не поддерживал его. Антонио никогда не верил в себя. За него это всегда делал Франческо. Кажется, именно его вера в своё время вытащила Антонио со дна. Это было даже забавно, потому что Франческо вдохнул в него жизнь; так же как и забрал потом этот свет назад, бросив обратно на самое дно. — Да, наверное, вы правы. Если постоянно прятаться, то ничего не получится добиться, — голос этого парня звучит неожиданно и громко. Даже не учитывая того, что на фоне играла музыка, пусть и несколько приглушенно. Антонио уже и забыл, что был не один. Алкоголь сильно его расслабил, а воспоминания сделали ещё хуже. — Я попробую. Спасибо, Антонио. Удивительно, насколько его имя звучало фальшиво из уст этого мальчишки, и насколько правильно и особенно это ощущалось, когда его произносил Вольфганг. Блять, Антонио, возьми себя в руки. — Кстати, классный ошейник, — сказал Адам, кивнув на шею Антонио. — Вам очень идет. Ошейник, ах да. Он порой забывал, что до сих пор носил его. Наверное, ворот рубашки отвернулся в сторону и в свете прожекторов мальчишка таки заметил его. Антонио улыбнулся пьяно и довольно. Ошейник напоминал ему об играх с Моцартом и от этого внизу живота разливалась сладость и тепло. — О, прошу, обращайся ко мне на «ты», мой мальчик. Антонио точно не знает в какой момент всё летит к черту. Они оба пьяны — вторая бутылка Виски пустует наполовину, и кажется оба начинают флиртовать. Становится слишком жарко, и спустя двадцать минут Антонио уже прижимает этого недо-Моцарта к холодному кафелю в туалете. Да, кажется, теперь он понимает Франческо. Слишком много всего — голова туманная и пустая, в какой-то момент он даже забывает, что этот мальчик его поклонник, а со своими поклонниками Антонио обычно не трахается. Особенно с такими юными. Они целуются горячо и долго; Антонио не может отделаться от ощущения, что вместо этого мальчишки — Вольфганг. Это его руки мнут тело, жадно цепляясь за одежду, это его губы терзают поцелуями, так отчаянно и страстно. Этот мальчик желает его, так сильно, как никогда не пожелал бы Моцарт. И от этого хочется скулить прямо в губы, умоляя не останавливаться, лишь бы только эта иллюзия не исчезла, не растворилась, не оказалась лишь очередной его пьяной фантазией. Момент, когда они перемещаются в кабинку, Антонио благополучно пропускает, как и то, что мальчишка уже стоит перед ним на коленях, в отчаянии дергая бляшку на ремне. Эта слепая покорность его добивает, и он зарывается пальцами в светлые волосы, стискивая зубы, чтобы не застонать имя Вольфганга. — Подожди, — голос у него тихий, мягкий, бархатный. Хочется прижать мальчишку ближе, но что-то стопорит его, и пока Антонио не может понять что. Он оттягивает от себя голову Адама и заставляет его посмотреть себе в глаза. Картинка тут же сбоит и искрится, и он наконец видит лицо. Видит, что оно принадлежит не Моцарту. Его словно окатывает холодной водой, и сквозь пьяный дурман, он всё-таки вспоминает, что не дает ему покоя. — Тебе восемнадцать хоть есть? — это была та самая мысль. Мальчишка как-то неловко тупит взгляд, щеки моментально покрываются румянцем, и Антонио будто бы током прошибает. Нет, только не это. — Я… мне… Мне будет восемнадцать через три месяца, — выдыхает в конец смущенный парень, но Антонио отчего-то кажется, что он врет. Сознание шепчет, что это ничего, что можно забыться, ведь этот мальчик так похож на Моцарта, и боги, как он желал его. Сколько страсти было в его глазах, и вся она была обращена к Антонио, к нему одному. Руки сами тянулись навстречу. И если раньше ещё оставались какие-то остатки самообладания, то когда Адам принялся пальцами наглаживать его возбужденный член сквозь белье, всё просто исчезло. Как же хотелось поддаться, вжать его голову в пах и заставить отсосать так глубоко, насколько этот влюбленный мальчишка сможет, но что-то внутри всё равно неприятно жгло. Антонио окончательно встряхнулся, когда на глаза ему попался образ Франческо. Нет. Он не такой, как Франческо. Он не сдастся в омут своим желаниям, алкоголю и куреву, которое за этот вечер просто заполнило его до краев. Он не потеряет голову окончательно, как это было с Франческо. — Прости, я не могу, — Антонио дурно, но он отталкивает парня от себя, боясь сорваться, и вылетает из кабинки, на ходу застегивая ширинку. О, как же это возбуждение сводило его с ума. Чертов мальчишка, и почему ему только нет восемнадцати, ведь он выглядел так зрело. Проклятье. — Но всё в порядке, я почти совершеннолетний, правда. Не в порядке. Что-то внутри у Антонио сломалось и теперь он чувствовал это в полной мере. То, что раньше приносило удовольствие, теперь отзывалось отвращением. Он больше не будет этого делать. Никогда. Адам, кажется, расстроен, и Антонио даже жаль его. Ещё бы, кто бы не захотел переспать с таким, как Сальери? Он чувствовал в полной мере разочарование парня, когда от него так же отстранялся Вольфганг, в итоге ничего не давая. О, как же он скучал по их играм. Скучал, но никогда себе в этом не признается. Как и в том, что ему нравилось подчиняться. Нравилось подчиняться только Моцарту. — Ты слишком юный, мой мальчик, — Антонио улыбается в своей манере, поправляя на себе рубашку, местами теперь мятую. — Прости, должно быть, я слишком пьян. И ты тоже. Я не хочу, чтобы на утро ты себя чувствовал использованным. Антонио смотрит на себя в зеркало у раковин, и надо же, он всё такой же привлекательный и красивый, даже несмотря на то, сколько он в себя принял за ночь. Глаза только уставшие и челка растрепалась. Плевать. Он задерживается пальцами на ошейнике дольше, чем следовало бы перед тем, как отойти к выходу. Мальчишка вслед провожает его каким-то печальным взглядом. — Автограф хоть оставите? — доносится вслед, и Антонио останавливается на пол пути до двери. Автограф. Это можно. — У меня нет с собой ничего, чем можно расписаться, — говорит он размеренно, но позже добавляет: — Пойдем. В баре можно попросить хоть какую-то ручку. Почему-то Антонио чувствует вину перед этим парнем. Хочется как-то порадовать его. Бармен Ричард, с которым Сальери флиртовал часа три назад, с радостью дает ему и маркер, и клочок бумаги. Руки у мужчины трясутся от алкоголя, но он всё равно пытается как можно четче вывести роспись вместе с инициалами Адама. — Выходи играть на публику. Не прячь свою музыку от мира, — говорит он напоследок; улыбается, совсем как он раньше улыбался своим фанатам. Легко и ободряюще. Так как умел только Антонио. На душе даже становится легче. Этот вечер будто бы вернул его на миг в прошлое, в котором он был ещё просто парнем, выступал на сцене, давал интервью, общался с фанатами. Всё было так просто. Уличная прохлада немного приводит в чувство. Остатки возбуждения вытесняет вечерний ветер. Антонио шаткой походкой идет до своей машины, и думает, что всё-таки придется вызвать Альберта, чтобы он приехал и повел машину до дома. Слишком уж Антонио не доверял сейчас себе. Слишком много в нём было алкоголя. Дома он оказывается, когда уже начинает светать, часам к четырем утра. Кровать, большая и мягкая, манит его, и перед тем, как окончательно провалиться в сон, Антонио слышит трель пришедшей смс на телефон. От ее содержимого на душе становится так тепло и радушно, что он не может сдержать улыбки.

«Может, я правда зря на тебя накричал. Может, ты действительно хотел помочь, я не знаю. В любом случае, мне не стоило срываться. Как бы там ни было, предложение насчет ошейника всё ещё в силе. Приходи на пирс к закату, если хочешь. Я буду там.

Вольфганг».