Драбблы: Теон/Робб

Самое отвратительное качество Старка — его любовь спорить. И особенно то, как одним своим укоризненным взглядом он умеет лишать Теона последних доводов. Это выражение, полное чувства собственного превосходства, никогда не покидало его лица; казалось, что уже в первую встречу, когда им было пять и десять лет, Робб умел смотреть на Теона как на последнего идиота. В азарте боя, даже тренировочного, где мечи у них деревянные, но страсть настоящая, это раздражало невероятно. — Ненавижу треклятый Винтерфелл, — прорычал Грейджой и обрушил свою ярость на клинок лордёныша. Они давно договорились, что в пределах тренировочной площадки может произойти что угодно, а поэтому все сказанное и сделанное вскоре переставало иметь свою силу. Только так Теону и удавалось выговориться: жаловаться напрямую — признак слабости. — Волчий голод и холод, жди беды. Боги твои… молись-не молись, ничего не слышат. Какого ляда я вообще на них надеюсь? Я верил в иное. Теон любил обложить руганью место своего заключения, где торчать ему предстояло до глубокой древности, но иногда его заносило. Вот и теперь Робб оттолкнул его меч, ускользнул от следующего удара и свирепо сжал губы. — Винтерфелл — твой второй дом, — возразил он тем терпеливым тоном, от которого у Теона всегда чесались кулаки. Вне площадки он не бил Старка (во всяком случае, тогда, когда он не нарывался), но внутри правила менялись: или сам сдаешься, или заставят, так им твердил сир Родрик. Удар левой оказался слабым, но неожиданным. Голова Робба резко запрокинулась, клацнули зубы, и он, шатаясь и теряя равновесие, привалился к ограде. — У меня дом среди скал и моря, и я его еще отлично помню, — с хмурой тоской ответил Теон, встряхивая занывшую руку. — А тут вокруг только одно снежное дерьмо. — Ты пробыл здесь дольше, чем Бран, Арья и Рикон, — Робб не смотрел на него, сосредоточенно ощупывая свое лицо. Немного он шепелявил: видно, прикусил язык. Теон ощутил гордость и с деланным безразличием стал выискивать на мече свежие зазубрины и сколы. — Зато родился не здесь. — Я родился в Риверране. Что с того? Робб вдруг замахнулся, кидаясь в атаку (голос старого жирного сира Родрика отгремел в ушах: «Сдайся или заставят!»). Теон блокировал — и, оступившись, попятился. И от простейшей подсечки свалился прямо в грязный снег. Он ухнул на спину так, что в боку хрустнуло, с разочарованным воплем попробовал вскочить, но деревянное острие тронуло кадык, и лорденыш-Старк склонился над ним, смотря в лицо так, будто только что видел позорнейший из позоров. — Это ничего не значит, — задыхаясь, выдавил Теон. Робб подал руку и, стоило тому вцепиться в запястье, уверенно поднял на ноги. — Ну, конечно. Теон грубо отодвинул его от себя и направился с площадки прочь, отряхивая от снега куртку. Он не следовал здешним правилам: всегда проигрывал, но никогда не сдавался. Еще он готов был поспорить, что только что проявил высшей степени хамство… но Робб мрачно смотрел ему вслед и молчал, отчего Теон чувствовал себя еще хуже, чем от поражения. Они знали друг друга так хорошо, что Теон с трепетом ожидал, когда же, наконец, случится то самое, что Робб сочтет недопустимым. Он бесился от снисходительности, с которой на каждый его грешок, крупный и мелкий, Старк пожимал плечами: мол, давайте простим ему и это. В девяноста девяти случаях из сотни согласиться с любыми его словами было трудно, словно какое-то особое упрямство мешало Теону признать, что даже его пайковская кровь может заблуждаться. (Но когда Теон смотрел на дым, вихрящийся над знакомыми стенами, он думал: «Боги, лучше б ты был не прав».)