***
Из мыслей Лайта выдернул голос. — Лайт, тебе нравится фортепьяно? Вольдемар сидел за роялем и перебирал клавиши в какой-то замысловатой мелодии. Один. Без сестер. И музыка не была угрожающей. И вообще из них троих он единственный играл на фортепиано. Лайт мог сколько угодно приводить доводов, но он испугался. Сны занимали важное место в его жизни и если хоть что-то начинает сбываться, то парня начинает охватывать иррациональный страх. Мальчик повернул голову и внимательно посмотрел своими зелёным и глазами на задумчивое лицо няни: — Так тебе нравится фортепьяно? Лайт выдохнул и кивнул головой. Рояль стоял в спальной комнате, где было около десяти ребят, которые предпочитали относительное спокойствие и уединение. Кто-то собирал-разбирал головоломки, кто-то читал книги, кто-то учился рисовать. Всего одна треть от группы соответствовала какому-то стереотипному мнению о маленьких гениях. Остальные были в зале и играли в более шумные игры. Впрочем, Лайту нравилось сидеть именно с этой тихой частью группы, но нянечки все равно менялись местами. — Послушайте, что я сочинил для завтрашнего концерта, — все ещё на смешанном попросил мальчик и, дождавшись утвердительного кивка, заиграл. Мальчишка был безусловно талантлив. Руки у ребёнка были малы для стандартного рояля и потому клавиши были в два раза меньше. Но растяжка пальцев всё равно поражала. О’нил спокойно растягивал пальцы на целую октаву. По-хорошему, то что обычно и играют в четыре руки он играл в две. Да, мальчик полностью сосредоточен. Да, он буквально морщится от боли, когда рукой приходится перекрывать полторы октавы. Да, это всего лишь ребёнок. Однако, он играет почти сравнимо со взрослыми профессионалами. Возможно через пару лет Вольдемара будут называть новым Бахом. Слишком часто и пылко эмоции в композиции сменяют друг друга. Наконец стихли последние ноты. Лайт непроизвольно зааплодировал. — Ты завтра будешь там? По распоряжению вышестоящих людей, Лайт и не должен знать об этом вечере, как, впрочем, и Ребекка, ведь оба все еще находились на испытательном сроке. Однако они слишком быстро завоевали доверие детей, которые тайно наперебой рассказывали им о предстоящем вечере. Правда выступать из всей младшей группы будет только Вольдемар, но только он до сегодняшнего дня молчал. — Волнуешься? -мягко улыбнулся Лайт. — Очень, всё-таки завтра будет сам L. — Там будет не только L. В этот раз он не будет первым, он будет одним из серой массы. Ты даже не будешь знать кто именно носит эту букву. Ты великолепно играешь, я уверен, всем понравится. — Спасибо, но ты так и не ответил. — Нет, меня не будет. Я ещё не прошёл испытательный срок, а там будет слишком много людей чья охрана стоит первоочередной задачей государства, — он печально улыбнулся и развел руками, — Ребекки тоже не будет. — Жаль, я очень хотел бы видеть вас, а не фрау Виндергольц. Она вечно зачесывает мне назад и сильно ругается если я сижу с кривой спиной, — пожаловался мальчик, на что Лайт только рассмеялся. — Я знаю одного очень умного человека, — словосочетание «очень умный» поразило мальчика, до сегодняшнего дня он не слышал не разу такой характеристики от своего няня, хотя тот уже и работал почти два с половиной месяца, — Он вечно сидит в невероятно скрюченной позе, а на любую попытку усадить его нормально говорит, что, если он сядет иначе, его мыслительные способности падут на сорок процентов. Лайт и сам не знал почему описал одну из привычек L. Мальчик мог увидеть того на концерте и… И, что «и» он сам пока не знал, но фантазия подкидывала вариант с разной вероятностью событий. В мыслях мелькнуло «Ну вот, тоже начал считать все в процентах». Правда самым вероятным событием оставалось то, что ничего не произойдёт. «Вольдемар не настолько зациклен на деталях. По крайней мере пока» — именно так думал в этот момент Ягами. А один из тройняшек О`Нил в это время думал над словами горячо обожаемого няня. Эпитетами тот особо не разбрасывался и говорил в основном по делу. Вольдемар понимал, что тот считает «очень умным» себя и почти никого рядом с собой не ставил. В этом был несомненный минус этого человека. Для Вольдемара было сложно судить, хороший Лайт или плохой, он, несмотря на всю свою гениальность видел весь мир, впрочем, как и остальные дети, в черно-белом свете. Лайт же выбивался из основной картины мира, может именно поэтому мальчик так к нему прикипел. Маленький музыкант снова развернулся к роялю и начал наигрывать что-то более простое, одновременно рассуждая. В это время парень переключился на Кармен, семилетнюю черноволосую и черноокую девочку. Она училась рисовать пейзажи сидя на кровати, но неловко дернулась и опрокинула мутную воду на чистое постельное белье. Малышка сразу вся сжалась, будто ее сейчас ударят, но Лайт лишь сел рядом с чистой стороны койки и приобняв за плечи начал успокаивать. Он в чем-то ее понимал. Девочка сбежала в возрасте пяти лет из цыганского табора, в котором она родилась. С детьми там особо не церемонились. Били постоянно и за дело, для профилактики. Она и по сей день так и не разговаривает. Только рисует постоянно. Да пишет в блокноте если ей что-то надо. Врачи говорят, что физически ей ничего не мешает. Просто не хочет. Один или два раза на все вопросы психолога она ответила хриплым от долгого молчания голосом «бей бабу смолоду — будет баба золотом». И все больше не было ни одной фразы за эти два года. Дети посмеивались над ней и считали дурочкой, но результаты тестов говорили совершенно о противоположном явлении. Пока Лайт менял белье в голове мальчика прошла целая цепочка логических рассуждений. В чем-то до ужаса детских, но в целом правильных. В приюте Ягами никого не называл дураками, что творилось за его стенами для мальчика оставалось неизвестным. Хотя, порой и кажется, что он удерживается от этого комментария в сторону фрау Виндергольц только силой воли. Умными он признавал Ребекку, Роджера и кажется трех или четырех старших детей, которые заглядывали в младшую группу время от времени. Среди них был и Ниа. Первый по рейтингу приюта. Старшие ребята судачили, что он и некий Мэлло соревнуются за звание приемника L. А кто может быть умнее приемника L? Только сам L. То есть он сможет узнать его по позе. Великий детектив обязательно будет на концерте, а по словам Лайта, тот ни за что не захочет садиться как надо. Мальчик еле удержался от того чтобы захлопать в ладоши от радости.***
Свободный день Лайт решил посвятить новой картине и копанию в самом себе. Поставив загрунтованный холст на мольберт, молодой человек достал папки с набросками. Некоторые из них годами ждут своей очереди, но Ягами откладывал один за другим. Все было не то. Перед глазами все еще стояла повзрослевшая сестренка с пустыми глазами. Наверное, именно это было самое страшное во всем вчерашнем кошмаре. Эта бойкая живая девчушка и вдруг девушка с мертвым взглядом. Когда она встала с инвалидного кресла — Саю выглядела не как Фемида, и даже не как Немезида, а как Адрастея(1). Безэмоциональное лицо и взгляд полный холодный ярости сразу напоминали строки об этой богине «служительница вечной справедливости и мстительница, от которой смертный не может уйти». Один вид «такой» сестры пробирал до дрожи в коленях. Лайт потянулся за кисточкой будто, не осознавая ничего вокруг. До подачи документов в Оксфорд осталось меньше месяца. Конец сентября. За окном неожиданно выпал первый снег. Слишком рано для дождливой Англии. Парень с каким-то отчаянным страхом наблюдал за большими хлопьями снега, которые падали слишком медленно из-за отсутствия ветра. И толи из-за затянутого тучами неба толи из-за грязных окон, но хлопья эти казались мутно серыми. Будто с неба падал пепел. Могла ли Саю добраться до тетради? Могла ли случайно обнаружить тайник? И если да, то что та делала в его комнате? Ягами посмотрел на толстую кисть, не понимая зачем он ее взял. Ее место мгновенно занял карандаш. Черный след на белом грунте начал описывать крылатую фигуру. — Бред, это просто очередной кошмар, придуманный моим подсознанием, — бормочет под нос художник, прикидывая расположения мертвых деревьев. — У тебя тут подобным бредом целая комната заставлена, Лайт, — заметил стоящий рядом шинигами, — Что ты будешь делать со всеми этими картинами? — Не знаю пока. К тому же их не так много. Это всего лишь третья картина, а те две еще не просохли. Выставлять их в открытый доступ нельзя, — парень отложил карандаш и начал класть первый слой краски, — Эту скорее всего отправлю домой, Саю давно хотела, чтобы я нарисовал ее в подобном стиле. А те две… Ну одну подарю приюту. А вторую оставлю себе. После этих слов Рюк хрипло рассмеялся непонятно чему. Это неприятно действовало на нервы. — Какие же вы люди забавные, — ничего забавного в этот момент Лайт не находил. Отсюда оставалось сделать вывод, что, либо у Рюка появился новый сорт специфичного юмора, либо кто-то добрался до тетради. Задавать прямой вопрос художник не стал, зная, что шинигами лишь ухмыльнется и скажет: «Я не обязан тебе помогать». Лайт ни в коем случае не жаловался. Да и кому? С подобной жалобой его сразу направили бы к психиатру на пару лет. Однако его невероятно бесило. По какой-то, непонятной ему логике, он должен был обеспечивать шинигами развлечение и поставлять яблоки. А в ответ конечно же ничего не предоставлялось. Даже просто разобраться с воспоминаниями тот отказывался помочь. Впрочем, Ягами считал, что и сам справится с этой задачей. Цепочка воспоминаний, связанная с человеческой жизнью, была уже почти полностью восстановлена в памяти. Однако, то что было после все еще оставалось загадкой. Продолжая рисовать парень сам не заметил, как начал рассуждать в слух. — Я помню, как очнулся на пустыре. Тогда я уже не был человеком. Там было много других шинигами, которые на тот момент были мне незнакомы. При этом на мои попытки встряхнуть мир мне посоветовали обратиться к Рюку за историей о том, как тот устроил себе развлечение на земле. Но прошло очень много времени с того момента как я умер. Земной мир был уже совершенно другим. Где был я? Лайт хмурится и кусает губы. Рука дергается и мазок выходит совершено не к месту на полотне. Художник берет растворитель и морщась от едкого запаха смачивает лоскуток ткани, которым принемается оттирать свою ошибку. Рюк снова смеется, но видимо у того хорошее настроение, раз все же что-то проясняет. — Сто лет, Лайт. Сто лет ты переживал смерти тех, кого убил. Расплата за то, что пользовался тетрадью. После этого ты должен был раствориться в небытие, но ты, Лайт, в очередной раз меня удивил. В конце концов ты встал и сообщил точное число своих жертв. Если мне не изменяет память, сто двадцать пять тысяч. Самое главное, ты остался в человеческом обличии. Ты же помнишь, что это значит? Затем, ты направился к королю шинигами с намерением изменить тот мир. Рука снова дернулась и теперь Ягами стер слишком много с полотна. Да, он вспомнил этот момент. Дважды. Дважды он переживал смерти своих жертв и потому не смог отделить одно воспоминание от другого. Он снова заговорил, но теперь голос его дрожал: — Сто двадцать четыре тысячи девятьсот семьдесят пять. Я поспорил с королем, что смогу всколыхнуть мир шинигами. И проиграл. Моя ставка была мой человеческий вид и моя память. Его еще одна тетрадь смерти. — Ты явно не знал цены того, что ставил на кон, Лайт, — засмеялся Рюк, — В конечном итоге, тебе удалось не просто всколыхнуть мир Шинигами. Тебе удалось развязать целую революцию. И без своей внешности и памяти. — Что ты хочешь этим сказать? — Что единицы могут остаться при памяти о своей земной жизни. И никого до того дня не было, кто сохранил бы внешность. — А тогда ты сказать не мог? — Лайт отложил кисть и потер руками виски, голова заболела толи от запаха краски и растворителя, толи от всплывших воспоминаний. — Тогда ты не спрашивал. — И что же эти редкие случаи значат? — Только то, что пришел Легендарный. До тебя я видел только одного, да тот все время в черном плаще ходил, так что лица его было не видать. Не знаю, что сделал тот в бытности человеком, но… когда стал шинигами, у него появился особый подчерк. Вы люди называли это время черной смертью, он предпочитал убивать с помощью бубонной чумы. За двадцать лет выкосил шестьдесят миллионов. А потом резко потерял интерес ко всему и записал имя какого-то фермера, который хотел убить свою дочь. Своеобразное самоубийство. Ягами встал с небольшой табуретки и поспешил открыть окно, в надежде на то, что свежий воздух вернет ясность мысли. Он вдохнул холодный воздух Лондона полной грудью, но это не помогло. В голове до сих пор шумело. — За мной никто не пошел, потому что я был другим. Я не был шинигами в их понимании. И я проиграл в споре. Без памяти я оказался на том пустыре. Без памяти о своих стремлениях я оказался там, где никаких целей нет. Где вечность разменивают за игрой в кости. Где скука перекрывает даже самые яркие краски. Я не мог так. Сначала я хотел уйти на землю и мне сказали идти к тебе, Рюк. Но после я понял, что бежать от проблемы не выход. Я решил идти против короля. Маленькими шагами. Он не признавал ничего, что могло быть названо прекрасным и лично разрушил тот мир когда-то. Первым делом я построил сад камней, долго выверяя правильное расположение. Затем я высадил сакуру, что принес из мира людей, в безжизненную почву. Я помню, как она засыхала изо дня в день. Я почти отчаялся, но однажды она зацвела. И тот угол в мире богов смерти перестал быть мертвым. Да, птицы не щебетали в кронах, но запах сакуры и розовый цвет ее лепестков добавил жизни. Там больше не пахло разлагающимися телами, гарью и гнилью. Там не падал серый пепел. Это место не било энергией через край, но все понимали, что оно живое. Когда зацвела сакура в эту обитель спокойствия пришел ты и спросил, можно ли высадить яблони, такие как здесь, на земле. И я высадил. Начали приходить другие шинигами, почти никто не помнил свою жизнь на земле, но все они просили высадить разные деревья, — Лайт смотрел на оживленную улицу большого города, но видел не ее. — Да, Лайт, ты тогда смог в очередной раз удивить меня. Ты был истинным богом смерти для людей, но в мир богов смерти ты принес жизнь, — Рюк хрипло смеется. — Наверное со стороны это выглядело достаточно комично. Бог смерти сажает деревья, — усмехнулся Ягами. Мобильный завибрировал и грохнулся с края стола. Художник уже догадался чьих рук это смс. Он закрыл окно и поднял с пола мобильный. Номер был как всегда не определен. Содержание сообщения было до ужаса лаконичным «Сегодня в 19:00, Театр Ее Величества». Не здравствуй, не до свидания. Странно, L должен будет быть в это время в Винчестере на концерте воспитанников детского дома. Красть его не будут, не рядом с театром, слишком много народу там будет перед началом мюзикла. Однако осторожность не повредит. Лайт не забыл рассуждения о своих воспоминаниях, но оставил их на более подходящее время. То, что уже случилось, никуда от него не убежит в отличие от этого человека-загадки.***
Театр был относительно небольших размеров. Серое здание стояло на углу и с той стороны, с которой подходил Лайт не было видно ни «Фантома», ни L. До начала мюзикла оставалось полчаса. Возможно встречу назначил не L. Но кто тогда? А главное зачем? Может кто-то ищет слабые места приюта? Надавить на новеньких, на слабое звено коллектива? Ягами на всякий случай перешел на другую сторону улицы и встал спиной к дому, чтобы сзади не могли подкрасться. На часах было 18:55. До встречи оставалось не более пяти минут. L пришел сам. Возможно Ватари остановился где-то на парковке, но факт был в том, что черного роллс-ройса не было видно. Мужчина выглядел как обычно в растянутой белой кофте, синих джинсах, шел он, сгорбившись, правда на ногах все-таки были кроссовки. Он тоже шел по противоположной стороне улицы и потому подошел прямо к Лайту. Уголки губ детектива чуть заметно приподнялись, когда тот увидел, что художник оторвался от стены и улыбнувшись помахал рукой. На той стороне улицы был ажиотаж, люди спешили зайти в театр, но на этой никого не было. — Здравствуй, Лайт-кун, — Рьюдзаки наклонил голову на бок и робко улыбнулся, — Надеюсь, тебе нравятся мюзиклы. — Ты полон сюрпризов, — усмехнулся Ягами — Да, мне нравится мюзиклы и оперетты. Неужели ты решил пригласить меня на Призрака оперы? Мужчина пожал плечами и достал из кармана джинсов два билета. Пятый ряд партера, центр зала. Идеальный обзор должен быть. Можно видеть всю сцену, при этом не щуриться что же там происходит. — К сожалению в этом театре нет отдельных лож, — L заметил внимание Лайта к билетам . — Почему именно этот мюзикл? — удивился Лайт, когда они направились ко входу в театр. — Ты раньше его видел? — вопросом на вопрос ответил мужчина, смотря как контролер проверяет их билеты. — Нет, но наслышан очень много, к тому же читал книгу, — ответил Лайт. — Да, это один из самых известных мюзиклов. Его поставили здесь еще в восемьдесят шестом, что на два года раньше, чем он заиграл на Бродвее. Он третий из долгоиграющих постановок в Вэст-Энде. И мне до сегодняшнего дня так и не довелось ни разу услышать дуэт Кристины и Призрака, — театрально вздохнул L, явно не собираясь пояснять своих истинных мотивов — А сегодня выдался свободный день. Когда они зашли в зал прозвучал уже второй звонок. Люди потихоньку начали собираться и потому, чтобы занять свои места, пришлось поднять нескольких людей с места. Все это достаточно сильно отличалось от театров Японии. И роскошные, обитые красной тканью кресла, вместо длинных скамей. И тяжелый алый занавес, а не открытая площадка. Лайт, впервые был в театре европейского типа. Только смотрел записи постановок через интернет. L как обычно сел в свою скрюченную позу. Девушка, сидящая по левую руку от него, удивленно посмотрела на него, а затем вернулась к созерцанию пока еще пустой сцены, неодобрительно поджав губы, но замечания не сделала. Лайт тоже не стал отдергивать детектива, к тому же прозвучал третий звонок.***
Была какая-то интересная аналогия во всем этом. Ну прям очень. — В мой разум Призрак Оперы проник. Он мой двойник, (2)— пропел Лайт поднимаясь по лестнице в свою квартиру. Выходной прошел, ну прямо, очень продуктивно. Сейчас придется дорисовывать картину. Поскольку нужно чтобы первый слой просох, более-менее равномерно, а когда выдастся еще свободный день Лайт даже не знает. В голове упорно засела песня: — Всем слышан голос мой, незрим твой лик,(2) — промурлыкал под нос Ягами, стягивая рубашку через голову. Он включил две лампы, так что свет падает на холст, а сам уселся на табурет. Картина больше не представлялась ему чем-то страшным. Тем более сейчас, когда он буквально смаковал впечатление от Призрака Оперы. Да, голоса были и правду очаровывающими. И был в этом всем какой-то символизм, правда если все-таки знать, что Рьюдзаки — L. Он же фантом. Его никто и никогда не видел, но не найдётся в полиции такого человека, кто стал бы оспаривать его правоту. Он хозяин этого гранд-театра, что носит название «правосудие». При этом не все его методы можно назвать законными. Взять хотя бы Айбера и Уэди, аферист и воровка «помогают» справедливости. Но это цветочки по сравнению с тем психологическим прессингом, что оказывали на Лайта. Практически инквизиторская пытка забвением. — Так вот какая она — твоя пенджабская удавка(3), — хмыкнул молодой человек себе под нос, увлеченно работая над картиной. О да, в предыдущий раз из него вышла отличная Кристина Дае. Подобрался максимально близко, а затем убил его морально. Про физически было отчего-то не так страшно вспоминать. До сих пор в кошмарах его преследовала та грусть в глазах умирающего L, который дал ему фору в несколько ходов намеренно. Наверное, и Кристину до конца дней преследовал плач Призрака, который сам отпустил ее. Возможно был намек и предупреждение, что еще шаг сближения и просто так уйти не удаться. Однако Лайт и не собирался сходить с этого пути.