Корзинка с котятами

Хёк переминается с ноги на ногу, худые колени уже болят от того, как долго он стоит на вроде бы очень мягком ковре. Спина ноет, голова гудит, хочется опуститься и отдохнуть, но сам факт, что это не было разрешено, как-то даже сил придаёт. В этом есть своё наслаждение: стоять на коленях, опустив глаза, и ждать, пока Чихо разберётся с инвентарём на столе. Если смотреть на У, всё как-то достаточно обыденно, даже строгий прищур можно было бы списать на особенность его лица. Но Хёк опускает глаза, стоит Чихо начать поворачиваться, и смущается сам себя: без одежды он кажется себе ещё более уродливым, угловатым и неинтересным, все красивые цацки, типа наручей, ошейника или распорки, кажутся глупостью, тем, что никогда не будет хорошо смотреться на нём. Хёк ненавидит себя ровно до момента, пока У Чихо не позовёт его по имени. Поднимать голову сразу нельзя, думает Квон. — Хёк, посмотри на меня. Сложно смотреть в глаза, когда в руках у Чихо некрупный стек, выгнутый дугой от тяжести наконечника в виде сердца. У Хёка еле заметно дрожат колени, да и внизу живота горячее дискомфортное ощущение. Он, конечно же, доверяет У полностью. Но помнит, что будет больно, если сказать что-то неверно. Чихо подходит вплотную, так, что опусти Хёк голову, можно будет уткнуться носом в чужой пах. Но Квон не опускает, смотрит, а из головы не выходит понимание того, как он при этом жалко выглядит. Лишь еле заметно сглатывает и прикрывает глаза, когда пальцы Чихо впутываются в волосы на его затылке, ласково перебирая. Стек висит петлёй на запястье стоящего и спускается за спиной Хёка, касаясь кожи поясницы. Прохладный и пугающий. Хёк ластится к рукам Чихо. — Люблю тебя, Хёк, — тепло улыбается Чихо. Хёк не может не улыбнуться в ответ. — Просто хочу, чтобы и ты любил себя. Опускается на уровень лица Хёка и целует так, что у того колени подкашиваются. Квону не очень удобно, руки короткой цепью присоединены к распорке, и он чуть опускается назад, чтобы спина не ныла от напряжения. Чихо целует так, что Хёк готов забыть обо всём, от этой ласки дурно и душно. И когда поцелуй обрывается, Квон чувствует себя наркоманом, по венам которого растекается невероятное удовольствие: голова кругом, в теле слабость, а ещё так хочется пить. Чихо встаёт совсем близко и всё-таки прижимает левой рукой голову Хёка к своему бедру. Тот, словно бездомный котёнок, ластится щекой. Руки у Чихо стали заметно жёстче, поэтому Хёк понимает, что сейчас будет то, ради чего всё затевалось. Квону хочется жёсткого секса, чтобы ноющие синяки и ссадины заставили забыть о ненависти к себе до того, пока не станет эмоционально легче. А потом можно будет вернуться к музыке, ещё с месяц-два только нежно обнимать Чихо в постели и лениво целовать в висок. Чихо меняет положение тела едва уловимо, Хёк даже не успевает этого понять, только чувствует удар на ягодице, настолько болезненный, что вскрикивает. Потом пытается вдохнуть так, чтобы не захлебнуться воздухом. Жар боли накрывает второй волной: Чихо убирает стек с кожи, и прохлада комнаты заставляет Хёка зажмуриться. Очень больно. Свист рассекаемого воздуха предупреждает о новом замахе. Хёк не уверен, что не хочет это остановить, но решается на ещё один удар. Всё-таки, в этой боли есть что-то незаметно приятное. Наверное, именно с этим ощущением из человека уходят мысли о ненависти к себе, о нежелании быть собой. (Почему душевную боль надо изгонять телесными наказаниями?) Хёк кричит от второго удара, прижимаясь лбом в бедро Чихо. У всегда очень точно бьёт, долгие часы отбивок нескольких красивых игрушек из кожи разной твёрдости не прошли зря. Удар приходится ровно по тому же месту, что и до этого, и Хёку кажется, что у него на ягодице открытая рана в виде сердца. Словно кожу с этого места снимали слой за слоем, заливая лимонным соком. Хёк хотел бы схватиться за чужие штаны, чтобы не упасть, но цепочка с рук звякает о распорку, стоит только Чихо в очередной раз замахнуться. — Чихо, Чихо! — Хёк мечется, слёзы стекают по лицу, всё тело ноет от боли ниже поясницы, и он всё же выкрикивает: — Плутон! У опускает стек и тут же садится на колени, чтобы быть на одном уровне с Хёком. Тот прячет лицо, сгорбившись и опустив голову. Первый раз воспользовавшись стоп-словом, Хёк не чувствует ничего, кроме утешающих объятий. Они полны любви и успокоения, Чихо шепчет извинения и гладит его по голове, но слова повисают в воздухе: оба знают, что это не спасёт Хёка от удушающей волны ненависти к себе. Чихо прижимает, роняя стек, чувствует чужие тихие слёзы на своём плече и то, что в сердце Хёка уже есть этот червячок нелюбви и ненавистного ему «я не справился».