Орк пришел с востока.
Он был мелкий, кряжистый, и черной грязи на нем было столько, словно он неделями ползал на брюхе у отрогов Ородруина. Дозорные поймали его только у нурненской заставы, не так далеко от крепостных стен, и Раш Живодер пообещал лично пообрезать им всем уши и скормить карагорам. У Раша слова редко расходились с делом, так что можно было быть уверенным в том, что в ближайший месяц патрули не пропустят и крысы.
Впрочем, в Мордоре всегда хватало дерьма, что просочилось бы и сквозь землю.
Талион спустился во двор, сощурился и устало потер глаза. Солнце стояло высоко, но цвета почти не проявлялись, размывались в блеклый серый. Этот серый теперь преследовал его неотступно, смертоносным ядом выжигал все краски — с каждым днем все сильнее. Талион, бывало, терял счет времени, когда все сливалось в одну грязную жижу. В такие дни он уходил далеко за пределы «своих» рубежей и возвращался спустя недели в крови и потрохах. Его то была кровь или чужая, он не всегда различал — порой боль была единственным, что еще удерживало его в здесь и сейчас.
— Сюда, вожак, — рыкнул Раш. — Свежачком ублюдка притащили, но если нужно будет поковырять его, ты только скажи.
Талион коротко дернул плечом, подошел ближе.
Схваченный урук мало походил на лазутчика, молчал, равнодушно таращился в землю и лишь изредка, щерясь, вздергивал верхнюю губу. Руки его было болезненно вывернуты за спиной и жестко стянуты веревкой, но он словно не замечал этого.
Талион взял его за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза. И вздрогнул.
— Мне нужна помощь, — хрипло сказал урук, и в зрачках его горел такой мучительно знакомый серебряный свет. — Найди наше Кольцо.
И на одно неуловимое мгновение все как будто стало прежним; серебро вскрыло застоявшуюся серую пелену, непримиримым пламенем выжгло изнутри грязь и гниль. На одно неуловимое мгновение в мир вновь вернулся настоящий цвет, живой и яркий; небо цвета лазури, рыжий блик на башенных шипах Шаркбурца и ярко-алая кровь на пальцах.
Глухо и резко выдохнув, Талион молча отступил назад. И, коротко замахнувшись, вскрыл уруково горло кинжалом.
Развернулся и ушел.
Воды Нурнен были черными, как смола.
Талион присел на корточки, опустил ладонь в озеро. Прохлада была приятной, даже теперь, когда его тело почти утратило чувствительность. Сила назгула оградила его от смерти, но он уже почти ничем не отличался от оживших мертвецов, что вставали за его спиной во время боя. Закрывая глаза, Талион видел рядом с собой тени, такие же серые, как и он сам; они касались его призрачными руками, словно трогали открытую рану.
Рана истекала гноем. Сколько еще осталось времени, прежде чем он уже не сможет сопротивляться их зову?
— Дерьмо, — устало пробормотал Талион. Почти беззвучно, но Рыкач услышал все равно, подобрался ближе и несильно ткнулся крупной лобастой головой в плечо. Задрал голову, бесцеремонно напрашиваясь на ласку — и в его глазах не было ни пронзительного света, ни мглисто-ядовитой зелени.
Талион потрепал его по загривку, запустил пальцы в жесткую шерсть, и карагор тихо и удовлетворенно взрыкнул, переступил с лапы на лапу.
— Знаешь, — отрешенно произнес Талион, — после всего, что он сделал, после трех проклятых лет в этой грязи, он…
Он стиснул кулак; раскаленный обод назгулова кольца врезался в кожу.
— Какое у него есть право просить моей помощи?!
Рыкач не ответил, конечно же, огромной тушей развалился рядом на земле, прижавшись теплым боком. Щенком он любил класть голову Талиону на колени, но теперь ему приходилось довольствоваться хозяйскими сапогами.
Ветер хлестнул по лицу, неожиданно холодный, пахнущий терпкой горной свежестью. Талион запрокинул голову — небо над ним было беспросветно черным, как всегда в Мордоре, но в разрывах невидимых туч изредка проступали звезды. Одну он узнал почти сразу же — и воспоминание ударило под ребра притупившейся, но все еще острой болью.
***
...— Эарендил, — сказал Келебримбор.
Талион, обернувшись, вопросительно поднял бровь. Призрак выступил из теней серебристым всполохом, взгляд его был направлен на ночное небо, где чисто и ярко горела одинокая звезда.
— Ты знал его? — негромко спросил Талион.
Келебримбор неопределенно качнул головой.
— Мы оба сражались в Войне Гнева, и, конечно, кто не знал Эарендила Морехода, просившего за нолдор? Но близкими друзьями мы не были, если ты спрашиваешь об этом.
Талион промолчал — ту часть истории он почти не помнил. События тех времен были для него далекими легендами из тех, что рассказывают бродячие сказители у костра да складывают песни менестрели в трактирах. Большую часть их он считал выдумкой; если там и была когда-то доля истины, то она давно уже истерлась в веках и затерялась в тысячи раз перевранных рассказах. Но...
— Ты хотел бы вернуться туда? — тихо спросил Талион. — В Валинор.
Келебримбор взглянул на него — и в глазах его пылал изначальный свет.
Чужая память вдруг нахлынула и прожгла насквозь застарелой отчаянной болью — перед мысленным взором Талиона мелькнули белоснежные башни, летящие стяги и звездно-лучистый свет Двух Дерев. Он видел корабли, расправлявшие крылатые паруса, слышал смех и песни, прекрасней которых не было на земле, и касался живых вод в благословенном мире, где не было смерти.
— Нет, — сухо и холодно ответил Келебримбор.
Видение исчезло.
Талион, оставшийся один в темноте, осел на колени, задыхаясь от мучительной, сжавшей грудь утраты. Сморгнул выступившие слезы и запрокинул голову, вглядываясь в мягкое сияние Эарендила...
***
Рыкач мягко поднялся на лапы, обошел его и бесшумно сел с другой стороны. Там замер на мгновение, насторожившись, и вдруг, вытянув шею, завыл, пронзительно и тоскливо. Талион молчал, отрешенно и невидяще глядя в ночь; звезды вновь затянулись тучами.
