Ты не бойся, я не кусаюсь

*** Только и успел я до своей пещерки добраться, как замело-завыло вокруг так, что меня чуть не сдуло в прямом смысле этого слова. Последние шаги до входа буквально на пузе дополз, зубами, руками, хвостом за все выступающие места рельефа цеплялся. Если бы не мешок за спиной – улетел бы, как птичка-невеличка. Вот было бы чудо из чудес: летающий кэйсир! Только и успевай билеты раздавать на такое невиданное зрелище. В пещере уже, отдышавшись немного, мешок аккуратненько к стеночке прислонил и отправился совершать подвиг по спасению себя ненаглядного от ветров зимних и снега колючего. Это было очень непросто. Ледяной ветер задувал так, что меня сносило обратно в пещеру. Так что, мне пришлось сделать не один заход, перенести не один камушек, пока я вход завалил. Расстраиваться оттого, что обратно не смогу через него выбраться, я не собирался, путей отхода полным-полно, горы пронизаны туннелями и пещерами, как сыр дырками. Надо будет лишь постараться и найти самый удобный и безопасный для меня вход, не слишком задуваемый, достаточно незаметный со стороны и желательно расположенный повыше. И заодно закрыть подобным образом все прочие входы, которые слишком явно снаружи видны. Но этим я планировал заняться чуть позднее, после того, как в пещере устроюсь со всеми удобствами. Все последующие дни, пока за порогом природа безумствовала, я потихоньку, не спеша, устраивал свой быт. Пусть и ближайший вход теперь завален был, зато так мне спокойнее. Всего в моих владениях было целых три пещеры, соединенных меж собой недлинными переходами. В первой, что ближе всего к выходу была, сделал что-то вроде «приемной», гостей нежданных встречать, буде такие найдутся. Окошечко, через которое я в прошлый раз на грозу любовался, закрыл, потому как снегу через него надуло нехилую кучку. В дальней решил сделать гостиную, столовую, кухню и библиотеку заодно. Для кладовки небольшой тупичок приспособил. А вот дивную маленькую пещерку под спаленку обустроил, как и хотел. Рядом с ней, по всей видимости, проходил теплый источник, так что стена и пол были теплыми. То, что в спальне моей не будет окон и выход где-то под потолком, меня более чем устраивало. Зато уютно, тепло, хорошо, спокойно, надежно. Зеркало я почти сразу на видном месте повесил, не утерпел, уж больно хотелось мне себя рассмотреть как следует. Рассмотрел. Я красавец. Просто чудо как хорош. Белая кожа, носик аккуратный, скулы высокие, глаза синие, волосы черные. Ушки чудные, остренькие немного. Губы, правда, бледноваты были, но я это свалил на свою общую худобу. Ничего, отъемся, еще больше похорошею! В следующие дни, пока завывала непогода, я убирал вековой мусор, что накопился после зверей в моих пещерах, да ветрами нанесенный. Потом принялся проход к источнику расчищать. А то не дело - четверть часа после помывки обратно добираться, пока дойдешь – снова в пыли и паутине, будто и не мылся вовсе. Пурга длилась неделю, потом буйство стихий стало потихоньку стихать, и к вечеру седьмого дня снег прекратился. Пробравшись по переходам повыше, я рискнул высунуть нос из горы. И просто замер, вцепившись руками в камень, заворожено любуясь раскинувшимися искристыми горами, белоснежными пиками, гордо устремившимися в бесконечно синее небо, тонким кружевным шлейфом снега, что тянулся с вершин, лениво сдуваемый ветром. Все это великолепие сверкало, переливалось, играло на ярком солнце, так, что после полумрака пещеры резало глаза до боли, и слезы непроизвольно наворачивались. Недолго думая, решил обновить это великолепие и, сделав первый торжественный шаг со своего карниза навстречу зиме, ухнул вниз, провалившись под снег во весь рост. Не учел я глубину нанесенных сугробов, даже предположить не мог, что снегу бывает на свете столько. Как я выбирался – просто ужас. Снег рыхлый, рассыпчатый, ни зацепиться, ни утрамбовать, чтобы подняться. Так и топал, с головой уйдя под снег, до скалы. Правда, я её не сразу нашел, как-то сложно ориентироваться, не видя, не чуя ничего. Даже запаниковал сначала, а потом вспомнил, что земля-то подо мной никуда не делась, значит – по расположению подземных пещер сориентируюсь. Так и выполз, носом в камень с размаху впечатавшись. Зато как в скалу вцепился!… Как в родную, буквально. Потом уж по ней повыше забрался, огляделся да заржал, ну невозможно просто сдержаться было: мои блуждания под снегом на белоснежном покрове были видны как на ладони. Вот я и сидел, смеясь и за живот держась, разглядывая свои метания на расстоянии пяти метров от выхода из пещерки. Как дурень из сказки в трех соснах заплутал, так и я на пороге дома своего потерялся. С проблемой передвижения по снегу я быстро разобрался, тем более, через пару недель снег утрамбовался, просел немного под своим весом, и бегать по нему я мог с легкостью. Тут главное было - разбежаться посильнее, не останавливаясь, да хвостом помогать. Хотя прыгать было не в пример легче. А лучше всего – нормально пройтись под горой и скачущего придурка из себя не строить. Тем более, там было тепло и сухо. Да и темени, как таковой, не было, некоторые камушки светились неярко, к тому же те вьюны, которые я в доме охотника видел, в изобилии в пещерах влажных, что ниже по склону, росли. Я эти светящиеся камушки отковырял и к себе уволок, растения меня не так привлекли. Очень уютно и здорово в пещерке моей сталось, правда, разместил я их только в большой пещере, потому как они постоянно светятся, не прекращая, а я спать в кромешной темноте предпочитаю. Прихваченная у людей одежка очень впору пришлась. Прям как по мне шита. Такая мягкая, теплая, уютная… Я спал только в ней, зарывался поглубже в шкуры, укрывался с головой. К концу месяца я приноровился под горой перебираться, изучил все лазы, все пещеры, все ходы, переходы, тупики, отнорки, вплоть до самого низа, к деревне охотничьей добрался. Хоть и на передвижение под землей немного больше времени уходило, так зато мог незаметным чуть ли не в окна им стучаться. С пропитанием вообще проблем не возникло. Я могу есть все: и овощи, и крупы, и жареное мясо. Хотя намного, просто в разы превосходней, кровь живая, горячая… Только, к сожалению, те вкусные кошечки-нарри быстро кончились, а мелочь всякая - так, на один зубок. Люди же пахли ужасно, даже передергивало от мысли, как я к ним губами прикасаюсь… Хотя, кто знает, чего бы я с голодухи учудил… Тем не менее, я приноровился готовить на огне, благо, котелки да кремень с огнивом еще мне от караванщиков в наследство остались. Но готовил я все же в прихваченном из деревни. Уж больно нарядный котелок-то, не чета тем, что у караванщиков были, там слишком большие, прям котлищи, а не котелки, на целый полк только и готовить, я целиком сам мог там искупаться. За крупами и прочей мелочью бытовой я вниз спускался. Как и обещал для себя – приносил им шкуры. Правда, шкуры вместе с мясом и костями шли. Увы, свежевать тушки я не умею. Хотя, тех нарри, которые пали смертью храбрых в моих зубках, я в ледяной пещере припрятал. Шкуры у них просто шикарные, отдать такое жадность не позволит. Только ради них научусь скорняжному ремеслу. Так вот, людям я показаться не рискнул. В первый свой заход пришел к ним глубокой ночью, мешок вернул, на нем зверушек горой свалил перед дверью Тирка. И записку камушком прижал, а в ней всего пара слов, мол, то-то и то-то надо, помогите, кто чем может. Правда, не слов, а картинок, изобразил раскрытые мешки с крупой, а рядом с ними колосок нарисовал. Мне показалось, что так лучше, потому как не был уверен в правильном написании половины слов. Как бы то ни было, селяне мою просьбу уважили, шкуры с тушками забрали, пару мешочков небольших с крупами припасли в указанном мной месте. Еще и кулек орехов в нагрузку положили и махонький бочонок меда. Неожиданному подарку я обрадовался, облизывался на бочонок всю дорогу домой и смаковал вкусный, тягучий, янтарный мед целый месяц. Так и пошло. Я им тушки таскал, они мне провизию. Хотя мне больше и не надо было, мне бы и первых мешков на три зимы хватило, но отказываться не стал. В горах наверху дивный ледник, я туда все и таскал, чем сразу не намерен был пользоваться. А потом я как-то услышал причину их невиданной щедрости и уступчивости. Буквально краем ушка подслушал, когда в очередной раз к ним в деревню полез. Так вот, они на самом полном серьезе считали, что в горах дух завелся в моем обличье. И тот мальчик, что к ним перед снегом приходил, был никем иным, как духом горным. А кто ещё, кроме духа, из запертого дома бесследно испарится? Ведь дверь-то якобы заперта осталась. Я только тихо посмеивался над людской доверчивостью. Какая ушлая бабенка-то, та Риса оказалась! Я ведь четко помню, что дверь оставил открытой, она снаружи не запиралась. И про то, что кое-что из дома пропало, ни словечка не сказала. Только про оставленные мной вещи. Так расписала – просто новая легенда нашего времени! Каким-то боком приплела расположение духа, мол, хозяин мудрый с гостем хорошо обошелся, приветил как родного, и его так поблагодарили. Якобы и охота у него не в пример лучше, чем в прошлый год. Ну так и за ради бога, я такой, да-да! Всем помогаю! Хотя, каюсь, и сам невольно способствовал тому, что они уверились в существование горного духа. Слишком шумел и бесился. А ведь все от скуки. Первый месяц я был занят устройством пещеры, исследовал горы, охотился, изучал, все пробовал, везде свой нос любопытный сунул… Когда же снегопады закончились, ветра утихли, и можно было без боязни быть сдутым со склона выбираться, я облазил все склоны на два дня пути вокруг. Дальше ходить не рискнул, но информацию о своих горах в книгах людей нашел. С южной стороны горы были сплошь покрыты лесом, немного редким в высокогорье, плавно переходящим в чистый и светлый смешанный лес у подошвы гор, после него начинались чисто лиственные леса, затем равнина, на которой раскинулась какая-то там могучая, великая, и бла-бла-бла империя людей. Горный кряж, в котором спряталась моя пещерка, длинным языком тянулся на юг, заставляя многих искать обходной путь, лишь немногие, вроде тех почивших караванщиков отважатся пересечь горы напрямую. На западе через месяц пути начинается большое море, из века в век стремящееся разбить неприступные горы и раз за разом терпящее поражение. Оттого и море в тех краях злое и холодное. Во всяком случае, именно так было в книге написано. На востоке огромный разлом делил горы и низину. По книгам выходило, что перепад высоты на месте разлома около километра, в длину же разлом на пару месяцев пути в каждую сторону тянется. На севере – горы, горы и еще раз горы. И кэйсиры, родичи мои. Всего-то месяц пути. А сторожевые посты и того ближе. Но лезть к ним я не собирался. Я не помнил, отчего от них бежал, но бежал ведь! И, значит, мне к ним совершенно не надо. Уверившись, что никто мне тут не угрожает, я успокоился. Вокруг ни единой души, кроме охотников, но они высоко в горы не лезли. Это были мои горы. Только мои. А потом я заскучал. Делать в горах абсолютно было нечего. Книжки я выучил назубок, пещерку вылизал, она блистала так, что можно было имперские балы устраивать. Все сундуки не по разу перебраны, все цепочки, колечки, бусы, ожерелья, браслеты, тиары многажды перемерены, ощупаны, обнюханы, облизаны. К концу этого месяца я видеть пещеры больше не мог. Просто не представляю, как кэйсиры годами на поверхность не выходят, полностью довольствуясь жизнью в своих подземных городах. Я же каждый солнечный день и безоблачную ночь проводил на поверхности. Любовался рассветами, закатами, невероятным звездным небом, таким близким, что казалось звезды - вот они, только ладонь протяни. И в один день не удержался. Уж больно все совпало - и настроение дурацкое, и погода солнечная, ясная, и снег, прекрасным белоснежным покрывалом укрывший горные склоны… Я, недолго думая, намочил одну из шкур, вытащил на склон, подождал, пока замерзнет, придавая ей форму чешуйки, укрепляя края, чтобы я мог держаться, и меня не сдуло. Уже под вечер, налюбовавшись красивейшим закатом вдоволь, я попинал свою чешуйку, уселся посередине, ухватился покрепче, и… оттолкнулся. Ох, сколько было криков, восторженных воплей, завываний, смеха!!! Я слетел за пару минут и потом минут десять лежал на спине и хохотал, как безумный. Это было то, что надо! Всю мою хандру вмиг сдуло! Так что, с тех пор я катался буквально каждый солнечный день, усвоил эту игру на все сто. Это был невероятный бесконечный восторг, чистый и незамутненный. Не было ничего лучше, чем лететь с горы, раскинув руки, ловя ртом снежинки! Я изъездил все склоны, и не по разу. Однажды так увлекся, что не заметил, как своими криками пробудил лавину. Ох, как я орал, несясь вперед на своей ледянке, удирая что есть мочи от настигающей меня по пятам стены снега. Только чудом тогда умудрился свернуть и, вжимаясь в скалу, молча созерцал ожившую стихию, грозную, неумолимую, прекрасную… А еще мне понравилось петь. Нет, кэйсир не знал песен, у него даже отсутствовало само понятие «музыка». От Людмилы я помнил просто уйму песен, даже помнил названия групп, исполнителей – их было так много в её мире!! – и с превеликим удовольствием пел для себя, частенько мурлыкая что-нибудь под нос. Но иногда душа просто требовала распахнуться, и тогда я пел миру, стоя на обрыве, раскрыв руки, пританцовывая от восторга. Хотя порой и тянуло пошалить. Так здорово выйти на свой любимый высокий карниз и гаркнуть так, что с соседней вершины срывается лавина! А потом по следу сошедшего снега спуститься на самодельной ледянке. Поднимался я всегда внутри горы, найти точку входа в гору для меня проблемой никогда не было. Как бы то ни было, за время моей зимовки я окончательно поправился, если можно назвать болезнью мою жуткую худобу, мясца наел, меня уже не сносило порывами ветра. Я и сам себе готовил, когда уж совсем мело на улице. Весну я ждал, как самого большого чуда. Но вместе с наступлением тепла меня все чаще стали одолевать странные сны, гнетущие, тянущие, зовущие. Я не помнил с утра, кто меня зовет, но сосущее чувство утраты с каждым днем было все острее. В один день я проснулся с четким ощущением перемен. Что всё, мое время тут подходит к концу, и мне придется уходить. И счет уже идет не на недели, а на дни. *** Утром я вскочил, будто меня толкнул кто. Тревожный крик комком застрял в горле, сердце колотилось как безумное…. Я заозирался, суетно завозился, ушибся лбом, пока из спальни вылезал… Умудрился поскользнуться в купальне… Меня тянуло наружу. Изо всех сил я противился непонятному стремлению, но становилось лишь хуже. С поверхности звали. Нет, не так. Орали во все горло, требуя немедля явиться! От такого напора у меня в голове зазвенело, зубы заныли… Не выдержав боли, я выбежал на свой козырек и опешил. Буквально передо мной в небе бились не на жизнь, а на смерть. Кого-то светлокрылого атаковали мелкие черные тени. От светлого летели огненные шары и молнии, бившие по летучим тварям, но их было слишком много, и ясно было, как светлый день, что светлый долго не продержится. Я не знал, как ему помочь, должен был, но не знал как… Меня тянуло к нему, жизненно важно было закрыть, защитить… но я прикован к земле, а он погибает в небесах… От отчаяния заорал что было сил, сжимая кулаки, отчаянно желая смерти бесконечным нападающим. Внезапно стала прям на глазах расти грозовая туча, темная, тяжелая, опасная. Через минуту она разродилась градом, снегом, закружила пурга невиданной силы. Только я отчего-то продолжал стоять, как стоял, безумство обходило меня стороной, лишь ветер трепал отросшие волосы. Летунов закрутило в снежной карусели, разметало во все стороны. Светлокрылый упал где-то недалеко от меня, мелочь темную унесло с бураном прочь. Недолго думая, я помчался к упавшему. На белоснежном снегу ярко алели капли крови, большое создание тяжело дышало, едва шевеля перебитыми крыльями. Оно умирало, но даже присмерти оно было прекрасно. Как же я сожалел, что медлил в пещере, не сразу выбежал наружу! Ведь это он меня звал! Меня! А я опоздал. На негнущихся ногах подошел к дивному созданию. Пегас. Это слово выплыло в голове. Прекрасный золотой пегас. Я неловко бухнулся на снег, зарылся руками в перья, завыл в голос от тоски. Как бы я хотел, чтобы он остался жив! Такая красота просто не может умереть так бездарно и нелепо! Заскулив от тоски, прижимал к себе еле дышащего пегаса, гладил по спине, по крыльям, уверял, что рано еще умирать, что свет так прекрасен, что мир погаснет без его красоты… И вдруг он задрожал, засветился неярко, будто облаком мерцающим накрылся, и через миг на снегу лежал мальчик… прекрасный светловолосый мальчик, в легкой курточке, потрепанных штанишках, истекающий кровью… С каждой его каплей драгоценной крови моя жизнь истекала из меня. Отчаяние затопило с головой. Он умирал, а я ничего не мог сделать! Прижав к груди ценную ношу, я понесся обратно в пещеру. Так быстро я никогда не бегал, влетел к себе буквально за пару ударов сердца. Уложил его бережно на меховом покрывале, заметался в поисках лоскутка, чтобы смыть кровь, посмотреть, что можно сделать, как помочь. Что помогу – в том не сомневался. Раз дышит ещё, то не отпущу! Хотя и жизни-то той осталось трепетная пара паутинок, еще чуть – и растворится бесследно. Оттерев немного кровь, ужаснулся. На мальчике не было живого места, весь в царапинах, порезах, укусах… вроде, и неглубокие они, но их так много… и кровь все текла и текла. Поддавшись какому-то неведомому порыву, я принялся его вылизывать, как кошка котят. Отчаяние ушло, осталась уверенность в своих силах. И только теперь я почуял, до чего же восхитительно он пахнет… просто самое лучшее лакомство, нежнейший торт, вкуснейшая из нарри! Не помня себя от восторга, я лизал и лизал его кровь, носом терся о его шею, руки, живот, прикусывал немного и снова лизал… Такого упоения, эйфории, невероятного экстаза только от запаха и вкуса крови я никогда не испытывал! Немного пришел в себя и смог отстраниться, лишь когда слизал почти всю кровь. И с огромным удивлением отметил, что почти все раны затянулись! Мальчик больше не стоял на пороге небытия! Довольный и спокойный, я уснул, обняв свою находку всеми конечностями. Вот только утро покоя не принесло. Мальчик трясся в лихорадке, его знобило, он был горячим, как печка, лицо в испарине, губы потрескались. Весь день я омывал его холодной водой, пытаясь унять жар, поил водой, зализывал открывшиеся вновь некоторые раны. Ночью просто упал без сил, прижимая к себе бьющееся в ознобе тело. Утром вскочил от отчаянного крика, стоящего в ушах: «Рхаи-ис… поторопись, где же ты! Ты мне нужен!» Рхаи-ис… так меня зовут? Кто же зовет меня? Раздумывать о сне мне не дал протяжный стон мальчика. Лучше ему не становилось, только хуже. Увы, я вынужден был признать, что тут я бессилен. Мне ничего не оставалось, как, сжав зубы, отнести мальчика в деревню, я надеялся, что ему там смогут помочь. У меня не было ничего, чем бы я мог им отплатить, разве что - отдать шкуры нарри. На том порешив, я, завернув мальчика в шкуру, прижав покрепче, побежал переходами вниз, в деревню. Солнце стояло в зените, когда я вышел из разлома, что был ближе всего к людям, и не таясь, вошел в деревню. Меня заметили. Шок, замешательство и недоумение – только эти эмоции читались на их лицах. Еще бы, не каждый день они видят босого парня в рубахе и штанах, прижимающего к груди непонятный сверток. - Где Тирк? Они отмерли, попятились от меня. - Стоять! – гаркнул, что было мочи. – Где Тирк? – медленно повторил вопрос. - Д-дык, д-дом-ма… – проблеял кто-то. - Веди! – потребовал я. Какой-то мужичок засеменил вперед, оглядываясь. Люди от меня весьма невежливо в стороны шарахались, как от чумы. Но любопытство людское неискоренимо, и они плотно смыкались за моей спиной и топали следом. Вот и знакомая крыша. Недолго думая, я распахнул дверь, не дожидаясь приглашения. Тирк встретил меня на лестнице, замер, глядя недоуменно. - День добрый, Тирк. Помоги, не откажи. Я в долгу не останусь. Он недолго глазами полупал и посторонился, в дом пропуская. - Проходи, Латир, тебе тут рады! - Мир дому твоему, Тирк, Рисе, хозяйке твоей! Пройдя в зал, я уложил нежно свою ношу на полок. - Что ещё опять? – недовольно выглянула с кухни Риса. – Латир? - удивилась она. - Добрый день, Риса. Помощь твоя нужна, не откажи. Я отблагодарю, не поскуплюсь. - Хм-м… Риса блеснула глазами, но, опомнившись, опустила взор, помявшись, спросила: - В чем помощь нужна? - Спаси его! – я откинул край шкуры. – Я раны затянул, но его лихорадит, тут я бессилен… – пробормотал, отводя светлую прядь с влажного лица. – Поможешь? - Ну-ка, посторонись… – она подвинула меня, к мальчику приблизилась. – Как долго лихорадит? - Вторые сутки пошли. Она мальчика повертела, глаза ему посмотрела, пульс пощупала. - Все не так страшно, – улыбнулась она облегченно, – вылечим брата твоего! Я облегченно выдохнул: - Благодарю, Риса, хозяйка добрая! - Ох, и добрая… – усмехнулась она, белозубо улыбнулась, – твоими заботами добрая, дух лесной! - Так поможешь? - Да, за неделю на ноги поставим! - Замечательно, – улыбнулся я. – Чем уплатить тебе? – повернулся к Тирку. - О какой плате ты говоришь! Мы и так тебе по гроб жизни обязаны! – воскликнул седой. – Твои шкуры бесценные просто невероятно хороши, нигде таких зверей не видал! Так что, мы должны еще останемся. - Ну и славно. Я через неделю вернусь, проведаю его. - Конечно, Латир, не сомневайся, ты желанный гость в нашем доме! Поклонившись, я ушел, с легким сердцем оставляя мальчика в надежных руках. Мне предстояло всего лишь одно дело, а именно: мне надо было непременно найти того, кто так звал меня во сне. Того, кто звал меня по имени: Рхаи-ис. И искать, похоже, мне придется в землях кэйсиров. В одно я верил точно, знал наверняка, что за обещанную неделю вернусь, почему-то казалось мне, что тот, кто зовет меня, совсем рядом, хоть и на землях родичей. Ну, боги укроют, не столкнусь я с ними! Прощения прошу за задержку, но глава готова! И следующая на подходе, уж не заставлю вас так долго ждать! И, как всегда, пару слов, ага?