Четыре года прошло с тех пор. Я вырос и, кажется, стал умнее. Четыре года прошло, а я так и не смог сказать: «Я сожалею».
«Я не жалею, мама. Прости. Не говори ему». Раз за разом Чонгук пробегался взглядом по этим словам с глупой надеждой увидеть что-то новое. Прочесть между строк то, что хотелось бы услышать от Хери ранее, или хотя бы понять, что на самом деле творилось в душе Ли в последние недели жизни. Да. Он знает. Теперь, спустя четыре долгих года он всё знает. О болезни и истинной причине возвращения Хери, и о том, как она умирала: тихо и в одиночестве, совсем как хотела. — Я больше не могла молчать, прости, Чонгук, — госпожа Ли утирала нос платком, исподлобья бросая взгляды на парня. Ожидала увидеть хоть малейшую скорбь или хотя бы сочувствие, а вместо всего этого леденящий душу взгляд. Неужели, он и вправду так сильно ненавидел Хери, раз, даже узнав о смерти, не может её простить? — Надеюсь, вы не попытаетесь разболтать об этом Сыльги? — только и смог произнести Чон. Он сжимал в руках изрядно помятую за четыре года записку, опустив глаза в пол. Не было ни сил, ни желания смотреть на собеседника. Только пальцы немного дрожали, и в висках пульсировало от волнения. Может быть, это не было заметно со стороны, поскольку госпожа Ли, посчитав его тон чересчур озлобленным, поспешила заверить в твёрдости своего обещания. — Сыльги узнает о матери, только если ты сам захочешь ей об этом рассказать, — женщина нервозно поправила волосы и встала с кресла. Не говоря больше ни слова, она забрала листок из рук Чона и, бережно сложив вчетверо, спрятала в карман широкого платья. Поняв это как намёк, Чонгук последовал её примеру и поднялся на ноги. Чтобы попрощаться, он заглянул в глаза, а затем, медленно поклонился, задержавшись в такой позе на несколько секунд дольше обычного. «Спасибо, что хранили этот секрет столь долгое время» — пронеслось в голове. Вслух же пришлось сказать нечто иное: — Хери умерла для меня семь лет назад, в тот день, когда ушла из нашей жизни. За это время я пережил потерю и больше скорбеть не хочу, — не поднимая головы, произнёс и только после этого выпрямился. — Сыльги навестит вас в выходные, как и договаривались. Надеюсь, вы сдержите своё обещание. Не дав женщине возможности оправдаться или что-то добавить, он вышел из комнаты и направился к двери. Обулся и натянул пальто, а после укутался в тёплый шарф. Перед тем, как покинуть квартиру, ещё раз оглянулся, убедившись, что госпожа Ли пристально наблюдает за ним, молча утирая худыми пальцами слёзы. У него не было сожаления к этой женщине, только понимание и покорное уважение. Вряд ли он сам смог бы молчать столь долгое время. — Она любила тебя, Чонгук, — хрипло прошептала женщина, когда Чон покидал квартиру. — Это вряд ли, — с ядовитой усмешкой ответил парень и торопливо направился вниз по лестнице. — Она никого не любила кроме себя. Он продолжал шептать это себе под нос, вспоминая всю боль, которую пришлось пережить. Бросила его, покинула дочь. Да о какой любви может идти речь, если она ни разу даже не узнала, как у них дела? Ни разу не попросила прощения! — Да, она никого не любила, — более убедительно прошептал парень, вырываясь из душного помещения на свежий воздух. На улице было немного ниже нуля, и маленькие хрупкие снежинки медленно опускались на землю, заставляя зачарованно наблюдать за их падением. Чонгук мгновение неподвижно стоял у подъезда, задрав к небу голову и рассматривая снегопад. Свежий воздух немного взбодрил его, и новость об истинном уходе Хери стала казаться не такой шокирующей, а боль слегка притупилась. На смену гневу пришло неумолимое осознание простой истины: ему больше не больно. Есть сожаление и немного сомнений, жажда забыть это всё и продолжить наслаждаться жизнью, но больше нет любви и горечи, что щемили его душу долгие годы. Нет переживаний за дочь, что за столь долгий срок успела вырасти и стать чересчур самостоятельной, нет глупого чувства вины за то, что не дал Хери возможности выговориться перед самым концом. Это была её расплата. Последствия её выбора семь лет назад, и в этом уж точно не могло быть его вины. Теперь, когда всё разрешилось, и правда оказалась на поверхности, ему стало немного легче. Теперь нечего было ожидать, не к чему готовиться или переживать за завтрашний день. Хери больше никогда не постучит в их двери, и от мысли об этом ему стало немного легче. Жестоко? Возможно. Ведь об умерших не говорят плохо, и, раз уж это так, в таком случае он и вовсе будет молчать, храня все воспоминания глубоко в сердце. Оттуда их уже не вытащишь, не расскажешь о том, как тяжко ему было эти годы — растить дочь и бороться с мыслью о том, что он не сделал для того, чтобы Хери осталась. Ему некому поведать о чувствах, что успели угаснуть, но так больно делали раньше, и, пожалуй, Чонгук сможет смириться с тем, что из них двоих только ему придётся хранить этот груз. И пусть. В конце концов, если он действительно смог разлюбить Хери и смириться с её уходом, от этих воспоминаний ему никогда больше не станет тяжело.***
Осознание того, что любовь прошла, приходит в тот момент, когда ты смотришь на предмет своего обожания, видишь те черты, что когда-то сводили с ума, и больше ничего не чувствуешь. Дрожь не пробирает твоё тело, а рот не приоткрывается от волнения. Ты больше не считаешь его своим — и этот факт перестаёт делать из тебя пленника. И в этот самый момент, как только развязываются руки, ты можешь улыбнуться своему мучителю и, наконец, покинуть темницу. Стереть совместные фотографии или номер телефона, удалить переписку и заметки на будущее, а в случае Химавари, просто пройти мимо. Улыбнуться знакомой спине, что вот уже десять минут неподвижно стоит на остановке в ожидании своего автобуса, а затем, покрепче сжав в руках приличных размеров холст, едва ли не вприпрыжку направиться домой. Химавари знает, что однажды в её голове вновь вспыхнут воспоминания о едва ли не самой первой любви: совсем юной и такой искренней. Она знает и больше не боится этого. Не страшится встретить его на улице в толпе проходящих мимо чужих людей. Она знает — он будет таким же: непричастным к её жизни и больше не тревожащим её сердце. Просто ещё одним человеком, который помог ей стать сильнее. Это правда, теперь она почти что сталь — крепкая и уверенная в себе. И стала такой в те холодные вечера, когда приходилось закрываться на кухне в полумраке и, забившись в угол, остервенело рисовать его портреты. Сжигать их после, и повторять этот ритуал раз за разом, пока знакомые черты не выйдут из головы, а образ не станет размытой точкой. Больше она не вспомнит запах его духов, и не обернётся на схожий тембр голоса. Она пережила эту влюблённость, и теперь абсолютно свободна. Как раньше рисует не всем понятные картины, продавая их, а после разглядывая на некоторых выставках. Ссорится с отцом за право жить самостоятельно, а, когда становится совсем туго, едет к лучшему другу в галерею и вместе с ним пытается увидеть в своих первых работах тот запал, который и сейчас покоряет сердца тысяч поклонников. Она возвращается к прежней жизни, и только небольшой шрам на сердце напоминает о не сложившейся любви. А, может, это просто первый штрих в пока не нарисованной картине?***
— Папа, прекрати меня кормить этими блинчиками. Они не съедобные, — Сыльги капризно отодвинула тарелку с завтраком, хмуро уставившись на отца. В милом бежевом фартуке и с небольшим хвостиком на макушке он выглядел так мило, что даже несостоявшаяся трапеза её больше не расстраивала. — Но тебе ведь нравилось раньше! — возмущённо заявил Чонгук, вспомнив о том, как решил порадовать дочь любимым блюдом. — Наверное, ты просто разучился их готовить, — ковыряя вилкой чуть подгоревший блинчик, оправдывалась девочка. Чонгук насупился, но промолчал, и Сыльги не оставалось ничего, кроме как встать и, заглянув в холодильник, выудить из него бутерброд. Там лежал ещё один, и девочка протянула его отцу. В знак примирения, что ли. — Может, лучше рамен? — пережёвывая холодную закуску, предложила девочка, и Чон покорно закивал головой. Что-то в последнее время он и вправду стал слишком неумелым, то кастрюлю уронит, то завтрак сожжёт. Наверное, это старость. — Похоже, в мои годы уже пора забыть о готовке и подумать о пенсии, — начал размышлять вслух парень, жуя бутерброд. — А как же я? — удивлённо протянула девочка, пытаясь вспомнить хоть один пример того, что семилетний ребёнок готовит сам себе завтраки, обеды и ужины и ходит при этом в школу. — Тебе придётся стать самостоятельной. Может, устроишься на работу? — притворившись задумчивым, выдал Чон. Сыльги успела подкрасться к нему поближе, и сейчас стояла рядом, едва ли не испуганно хлопая глазами. — Но я ведь ребёнок! А детям нельзя работать, — восприняв его слова всерьёз, залепетала девочка. От неожиданности она даже жевать перестала, внимательно глядя на отца. Под пристальным взором крохи Чонгук не смог сдержаться и разразился громким хохотом. Стоило только представить, как его малышка выполняет взрослые обязанности, и на лице мгновенно расцвела улыбка. Наивная она всё же и жутко доверчивая. — Папа! — после такой реакции девочка надулась и несильно ударила отца по предплечью, сделав самое обиженное выражение лица, на которое только была способна. — Не дуйся, мышонок, — подхватив малышку на руки, попросил Чонгук. Легонько чмокнул в нос и взъерошил волосы, а затем, крепче прижав к себе, вдруг предложил. — Ты можешь работать моим помощником. Хочешь? Девочка даже забыла о том, что ещё мгновение назад дулась на отца. Недоверчиво взглянула ему в глаза, а после положительно закачала головой. — Тогда тебе придётся готовить вместе со мной завтраки и ужины, а так же выгуливать Ёля, — парень кивнул в сторону лениво развалившегося в углу той-терьера. — А ты будешь мне за это платить? У меня ведь будет зарплата? — завалила его вопросами Сыльги. — Дай-ка подумать, — опустив девочку на пол, Чонгук приложил руку к лицу и изобразил задумчивость. — Как насчёт десяти тысяч вон в месяц? Сыльги, ещё не слишком разбирающаяся в подобных деталях, вдруг тихо спросила: — Это больше того, что тебе платят, да? — Конечно! — Чон едва сдержал смех, увидев своего мышонка такой серьёзной. Девочка удовлетворённо кивнула и деловито сложила на груди руки: — Теперь я буду содержать нашу семью. А ты будешь ходить вместо меня в школу, — Сыльги в упор посмотрела на отца и для большей строгости поправила очки. Чонгук вновь не сдержался и захохотал, а затем, подхватив Сыльги, закружил по комнате. Девочка требовала поставить её на место и даже угрожала лишить отца сладостей — теперь ведь она в семье главная. Эта серьёзность в её голосе, заставляла Чонгука смеяться ещё громче, пока в лёгких не закончился воздух, а руки не устали от изрядно потяжелевшей дочурки. — Думаю, ты замечательно справишься со своей работой, мышонок, — заверил дочку парень, пытаясь прийти в себя после такой активности. — Правда? — просияла уверенностью девочка. — Конечно. Я горжусь тобой, Сыльги, — Гук погладил малышку по волосам, чмокнув в макушку и внезапно присев перед ней на колени. Притянул в объятия и тихо закончил. — И мама бы гордилась. За долгие четыре года, что прошли с момента исчезновения Хери, они не раз говорили о матери. Чонгук знал, как больно малышке, и потому пытался уже сейчас убедить её в том, что мама просто не могла остаться с ними, чтобы девочка не росла с ненавистью в душе. Он не смог объяснить причину ухода Хери, но заверил Сыльги в том, что так будет лучше для каждого из них, и спустя долгое время девочка перестала задавать вопросы и просто доверилась словам отца. Она не смогла полюбить мать, не получила такой возможности, но, благодаря Чонгуку, получила шанс вырасти прекрасным человеком, лишённым гнева на несостоявшуюся родительницу. — У нас ведь самая лучшая семья, правда, папа? — прижавшись к тёплой груди отца, вдруг спросила девочка. Чонгук искренне улыбнулся, кивая головой и подтверждая её слова: — Пусть и только из двух человек.***
Говорят, что каждый человек в своей жизни лишь единожды встречает любовь, и неважно: сможет он сохранить её или нет. Второго шанса не даётся, и все последующие чувства принято считать лишь влюблённостью. И дело даже не в том, что первые эмоции самые сильные и искренние, просто в следующий раз, встретив кого-то, кто западёт в сердце, невольно начинаешь сравнивать его с прежним обладателем твоего сердца. Для одних это становится роковой участью, постигшей их на одиночество, для других — просто нелепой присказкой. Чонгук не относился ни к одной из этих категорий — он в любовь больше не верил. Знал, что по человеку можно тосковать до безумия, и также бездумно сходить по нему с ума; мог рассказать, сколько сигарет нужно выкурить, чтобы никотин разъел боль в груди, а причиной прерывистого дыхания стал табак, а не ревность. Он прошёл обе стадии: встретил любовь и влюблённость, но так и не смог сохранить ни одно из этих чувств. Поэтому, отбросив предрассудки, он решил искать человека, с которым будет хорошо, а не без которого будет плохо. И, пожертвовав драгоценным личным временем, ему решил помочь в этом Намджун. Забросил собственные планы и, вооружившись крутыми шмотками и лаком для волос, направился прямиком к другу. Больше часа издевался над его гардеробом, выуживая оттуда, то пижаму с кумамоном, то майку в сердечки. И пока сам Чонгук краснел за содержимое своего шкафа, Намджун искренне возмущался, примерив на себя роль хёна. Он и вправду был немного старше Чонгука, но из-за разницы в темпераменте и сложившихся обстоятельствах этого совсем не чувствовалось. Благо время выдалось подходящее — у Чонгука выходные, да и Сыльги сейчас гостит у госпожи Ли, так что можно погулять на всю катушку, не переживая ни о чём. Это и было его девизом на протяжении всего вечера. Он вынудил Чонгука нарядиться в обтягивающие чёрны брюки, чёрт возьми, откуда взявшиеся в его шкафу, а после, натянув на него чёрную майку и пальто, вытолкнул на улицу. Всю дорогу рассказывал о том, как чудесно они проведут время в клубе, где уж наверняка кого-нибудь повстречают и расслабятся, как следует. На неуверенное «Не хочу» от Чонгука, отвесил подзатыльник. Держал образ мудрого хёна до первой попавшейся юбки, соблазнительно проскочившей мимо. Честно признаться, Чонгук не знал, за что больше был благодарен другу: за то, что Ким вытащил его отдохнуть, или за то, что скрылся из виду уже спустя несколько минут после входа в клуб. Что тут скажешь, это ведь Намджун. Потому и пришлось Чонгуку глубоко вздохнуть и, приняв свою учесть, направиться к бару. Найдя свободное место, он удобно уселся и даже заказал выпить, завязав непринуждённый разговор с барменом. Изредка отшивая приставучих девиц, он просидел так больше часа, а после направился курить. Несмотря на то, что на улице было холодно, он даже не накинул пальто, только чуть поёжился, когда, выйдя за пределы душного клуба, ощутил всё прелесть минусовой температуры. Неспешно закурил, потирая плечи и стряхивая снежинки, а затем краем уха услышал подозрительные звуки. Вначале не обратил внимания, а после всё же сделал несколько шагов в сторону, попадая в тень и обнаруживая полупьяную девицу, облокотившуюся о стену. Она то ли смеялась, то ли плакала, прикрывая рукой лицо. Не говоря ни слова, Чонгук выбросил сигарету и осторожно приблизился, касаясь чужого плеча. Девушка вздрогнула, а затем открыла лицо, переводя на Чона взгляд. Потёкшая тушь и красные от слёз глаза — ей явно было не до разговоров с любопытными незнакомцами. Да и сам Чон не торопился болтать. Вместо этого он выудил из кармана неприлично обтягивающих брюк пачку сигарет и протянул даме. Та молча кивнула, и уже спустя несколько секунд в темноте можно было разглядеть два вспыхнувших огонька. — Парень бросил? — тихо поинтересовался Чонгук, когда от сигареты осталось чуть меньше половины. — Ага. Как раз решала напиться с горя или ему яйца оторвать, — саркастично протянула девушка, бросив мимолётный взгляд на Чона. Тот усмехнулся и одним щелчком выбросил окурок в подтаявший снег. — Может, не стоит так переживать из-за куска дерьма? Девушка чуть улыбнулась, вытерев рукой мокрые щёки. Резкие слова Чонгука её немного отрезвили и даже повеселили. — Меня зовут Хара, — незнакомка протянула хрупкую бледную ладонь для пожатия. Парень повернулся к ней всем телом и, чуть склонив голову, подмигнул: — А меня звать не нужно, я сам прихожу. В один момент лицо девушки стало каменным, а затем расплылось в широкой улыбке. — Когда ты в последний раз знакомился с девушкой? В прошлом веке? Хара, продолжая улыбаться, подшучивала над мгновенно ставшим серьёзнее Чонгуком. Похоже, он и вправду многое упустил за эти годы. — Ты почти права. Я действительно давно не знакомился с девушками, тем более, с такими красивыми, — уверенно произнёс Чонгук, а на его губах расцвела полуулыбка. — А ты тот ещё обольститель, — сделав смущённый вид, выдала Хара и звонко засмеялась. — Можешь называть меня просто — Чонгук. Парень протянул руку и, взяв ладонь девушки в свою, крепко сжал. — Так и собираешься держать меня за руку весь вечер? — заметив, что парень не отпускает её ладонь даже спустя несколько десятков секунд, спросила Хара. — А ты против? — Чонгук загадочно улыбнулся и, всё так же по-детски мило наклоняя голову, в очередной раз подмигнул. Ответа он не дождался, но его вполне можно было разглядеть в глазах девушки — она больше не собиралась плакать. Да и ему теперь одиноко больше не будет. В этом не было никаких сомнений. Парень с разбитым сердцем решился попробовать ещё раз.