Сферы влияния

      Джинни первой нашла в себе силы спросить:         — В каком смысле?       Гарри и Аврорат ассоциировались друг с другом у всех очень прочно: он стремился к карьере аврора с пятого курса, подтянул ради этого ненавистное зельеварение, пропадал на работе сутками — и вдруг решил всё бросить?         — Почему, дружище? — осторожно спросил Рон, словно опасаясь, что Гарри сейчас обратится в чудище и начнёт крушить гостиную.       Он ни в кого не обратился, а спокойно пояснил:         — Потому что это не моё. Я хочу спасать людей, а не волочь их на допросы, — поймав удивлённый взгляд Гермионы, он стушевался и добавил менее уверенно: — Я не сам догадался. Только после разговоров с Дереком. С целителем Смеллвудом.         — Это его идея? — спросила Гермиона.         — Нет, — тут же покачал головой Гарри, — он только спросил меня, доволен ли я результатами своих трудов, а потом… Я уже сам думал об этом. Я… мне лучше не пользоваться непростительными заклятьями, не встречаться с дементорами и не… — он попытался подобрать слова, — в общем, я и так — тот ещё псих. Лучше не усугублять.       Пока Рон и Гермиона осмысливали новость, Джинни взяла Гарри за руку и сказала:         — Ладно. Думаю, не худшая идея. Чем займёшься? Может, отдохнёшь немного? Мы могли бы заняться ремонтом этого дома…         — Не сейчас, — он сжал её руку в ответ, и, хотя жест был совершенно невинным, Гермиона почувствовала желание отвернуться, словно увидела что-то слишком личное, — мне нужно дело, которое как следует загрузит мой мозг. И я… — он вздохнул, — я уже подал прошение принять меня на курсы целительства в больнице Святого Мунго. Дерек согласен лично заниматься со мной зельями и ментальной магией, а с чарами у меня всё отлично. И… я получил от них ответ сегодня. С понедельника я начинаю учёбу.         — Целитель… — протянул Рон. — Офигеть.       Гермиона выдавила только:         — Здорово, Гарри.       Она была поражена — и не была уверена в том, что ей самой хватило бы мужества на подобное. Пять лет отдать любимому делу, а потом резко бросить его — и начать учиться чему-то новому. Согласиться на занятия теми науками, которые даются хуже всего.         — Думаю, это надо отметить! — заметил Рон, и с ним бурно согласились.       Кикимер подал соки, от огневиски дружно решили отказаться, как и от любого другого спиртного: Гарри, пока не закончено лечение, были запрещены стимуляторы любых видов, а пить без него было бы невежливо.       Обед постепенно перешёл в поздний ужин — разошлись они только к часу ночи.       Рон аппарировал их с Гермионой в центр её гостиной и, не говоря ни слова, жадно поцеловал. Гермиона всхлипнула, прижимаясь к нему изо всех сил — она соскучилась по нему. По их близости. Она быстро, даже торопливо дёрнула ворот его мантии, а потом одним желанием, сырой магией расстегнула все пуговицы. Рон выругался сквозь зубы и схватил её за запястья, прижался губами к ладоням и отпустил, зарылся пальцами в волосы, освобождая от заколки, и привычным движением расстегнул её мантию. Прохладный воздух заставил Гермиону вздрогнуть — а жаркие губы Рона вырвали тихий стон. Он постепенно опускался на колени, целуя губы, шею, грудь, живот. Жёсткие волосы щекотнули кожу. Гермиона вцепилась в них, потянула на себя. Рон запрокинул голову назад, и Гермиона опустилась к нему на колени и требовательно поцеловала, прикусила нижнюю губу.         — Я скучал, — шепнул ей Рон на ухо, подхватил под бедра и аппарировал в спальню, уронил на заправленную постель, навис сверху, чуть улыбнулся, пальцем провёл по застёжке бюстгальтера спереди и скомандовал: — Алохомора.       Гермиона тоже улыбнулась, подумав, что, наверное, эта их шутка никогда не потеряет актуальности, но почти сразу забыла об этом, потому что вслед за мгновением боли — ей всегда вначале было немного больно, — пришло всё нарастающее чувство близкого восторга. Рон зажмурился и ткнулся лбом ей в плечо, она прижалась виском к его виску, закусила губу, чтобы сдержать вскрик — и шумно выдохнула, достигая оргазма одновременно с Роном.       Он снова поцеловал её, передвинулся в сторону и обнял. Гермиона откинулась на подушку, пощёлкала пальцами, пытаясь призвать палочку, но не сумела — не хватало сосредоточенности. Рон без слов протянул ей свою, и она направила её себе на живот, проговорив противозачаточное заклинание, после чего расслабленно положила голову Рону на плечо.         — Если ты и дальше продолжишь работать сутками — о долгом и медленном сексе мы можем забыть, — заметил он с насмешкой.         — Я подыщу тебе подходящее зелье, — ответила Гермиона. Рона на долгие словесные игры не хватало никогда, поэтому без лишних разговоров он схватил её за нос — и тут же отпустил и состроил очень умильную физиономию. И Гермиона, уже собравшаяся сообщить, что сейчас завяжет ему уши бантиком на затылке, только щёлкнула его по лбу и прикрыла глаза.       Вообще-то, нужно было подняться и сходить в душ. Или хотя бы вернуться в гостиную, забрать из кармана мантии волшебную палочку и наложить очищающие чары. Но совершенно не хотелось этого делать. Она пообещала себе, что полежит ещё минутку — и сделает всё, что нужно, но через минуту уже не сумела разлепить глаза. Где-то в полусне услышала тихое:         — Я тебя люблю, — и, кажется, скрипнула кровать и стало прохладней, а потом снова — тепло и спокойно.       Проснулась Гермиона по будильнику, как и всегда. Рон дрых, не обращая на писк никакого внимания, а мантия и палочка Гермионы лежали на стуле возле кровати.       После непростого понедельника понеслась ещё более безумная неделя. Нужно было решать проблему маггловского правительства и воздействия на него. Для встречи с Майкрофтом ей требовалось максимум сведений — поэтому, сцепив зубы, она решила начать с мистера Грейвза.       Как и у всех членов тайного совета — для себя Гермиона решила называть эту группу, стоящую во главе маггловской Британии, именно так, — у него было мало информации в досье. В основном — сухие биографические факты по типу «родился-учился-женился». Хотя, нет — последнего пункта как раз не было, а в графе «Отношения» красовалась рукописная пометка о возможной интимной связи с Рудольфом Холмсом. Мистер Тревис, когда Гермиона пришла к нему за консультацией, только пожал плечами и сообщил: «С семидесятых годов у магглов это не запрещено. За это больше не сажают в тюрьму». Будь на то воля Гермионы, она предпочла бы не думать об этом ни одной минуты: в её картине мира отношения между мужчинами остались где-то во временах Древнего Рима и исключительно в книгах вроде «Золотого осла» — и никак не в реальной жизни. Но её предпочтения не играли никакой роли — нужно было понять, что из себя представляет мистер Грейвз и может ли он помешать смещению Рудольфа Холмса с его места. А заодно определить возможные способы давления на него. Этого врага требовалось знать в лицо, поэтому, сцепив зубы и проклиная всё на свете, и в первую очередь — соображения секретности, из-за которых в операцию было посвящено минимальное количество людей, она отправилась на разведку самостоятельно.       Мистер Самюэль Грейвз занимал три этажа в доме номер двадцать на Орчард-стрит — и если бы не новейшие видеокамеры у входа и возле окон, ни за что нельзя было бы предположить, что здесь живёт один из влиятельнейших людей в стране. Гермиона аппарировала почти за милю до нужного дома и шла к нему пешком, чтобы не привлечь внимания возможной охраны. Вживую дом выглядел даже скромнее, чем на фото — только цветы на балконах придавали ему нарядный и мирный вид. Камеры были на месте: две над крыльцом и по одной возле каждого окна.       Вообще, видеонаблюдение было большой проблемой для магов: никогда нельзя было быть уверенным в том, что на месте аппарации не окажется следящего устройства. К счастью, специалисты Отдела тайн уже разработали комплекс чар, позволявших редактировать записи, а на прошлой неделе Кингсли поручил им создать чары помех, которые бы воздействовали на видеотехнику.       Пока же Гермиона просто прикрылась дезиллюминационным заклинанием и подошла к двери. Обнаруживающее заклятие показало, что внутри сейчас только три человека — вероятнее всего, охранник, домработница и ещё кто-то из обслуги. Едва ли Грейвз настолько свободен, что может позволить себе сидеть дома в двенадцать часов дня.       Гермиона уже хотела наложить «Алохомору» — но замерла с вытянутой рукой. Что подумает охранник, увидев через камеру, как дверь сама собой открывается? Разбить камеры — тоже неподходящий вариант. И пропажа изображения, и открывшаяся сама собой дверь послужат поводом включить сигнализацию или вызвать полицию. В растерянности Гермиона отошла в сторону. Можно было дождаться, пока кто-то сам откроет дверь. Но сколько придётся ждать? Она не обладала терпением авроров и не готова была сидеть в засаде часами.       Стрелка часов между тем подползла к отметке двенадцать тридцать. Гермиона пожалела, что так и не стала анимагом: превратилась бы сейчас, как Рита Скитер, в жука, и влезла бы в любую щель. Или в кошку, как МакГонагалл, — и залезла бы в форточку.       «Кошка!», — подумала Гермиона и едва не рассмеялась над своей медлительностью. Движение палочки — и булыжник на газоне превратился в симпатичную полосатую кошку. Она потянулась, зевнула и бодро потрусила к крыльцу. Остановилась на верхней ступеньке и протяжно мяукнула. Не дождавшись никакого ответа, обнюхала дверь и весьма красноречиво сообщила, что вовсе она никакая не кошка, а самый настоящий кот, пометив дверь.       Видимо, охранник или отвлёкся, или не слишком дорожил дверью, потому что на этот произвол не отреагировал, тогда кот, поскребя лапами, устроился посреди крыльца с очевидно грязным намерением — и в этот момент дверь распахнулась, и крепкая рука одетого в тёмный костюм мужчины сцапала зверя за загривок. Кот зашипел и попытался вырваться, а охранник лёгонько встряхнул его и начал осматривать в поисках ошейника.       Спросил в пустоту:       — Ты чей? — и вдруг задумчиво уставился в пространство, поймав себя на том, что размышляет о том, могут ли кошки быть инопланетянами и следить за людьми. Размышления оказались настолько глубокими, что он даже не сразу заметил, что кот, чуть царапнув его за руку, вырвался из захвата и шмыгнул за дом, где снова превратился в булыжник. Впрочем, лёгкая боль отрезвила, охранник встряхнул головой, закрыл за собой дверь и вернулся на пост.       Гермиона же перевела дух и вышла из закутка в коридоре. Трансфигурация в сочетании с «Конфундусом» забрала много сил, немало их шло и на поддержание невидимости. Вытерев вспотевший лоб, она набросила сверху глушащие звуки чары и начала осматривать дом.       Самюэль Грейвз был сибаритом и любителем показной роскоши — во всяком случае, все три этажа были устланы дорогими коврами, в коридорах и на лестницах — с коротким жёстким ворсом, в комнатах — с длинным и пушистым. На полу в гостиной стояли две глиняные вазы в половину человеческого роста, на стенах в вычурных рамах висели картины, причём две из них манерой письма подозрительно напоминали полотна ван Дейка*.       В центре столовой размещался круглый стол на четыре персоны, частично сервированный, чтобы хозяин мог сесть обедать сразу же, как придёт. Отдельная комната выделялась под библиотеку, в углу которой было оборудовано удобное читальное место — с дополнительным освещением и мягким креслом, а также письменным столом, покрытым алым сукном.       Спальня занимала почти всё пространство третьего этажа и была действительно роскошной — даже слишком. Невольно при взгляде на неё Гермиона вспомнила комнаты профессора Слизнорта, где проходили встречи «Клуба Слизней». Здесь также было слишком много подушек и пуфиков, кружева, плюша и ламбрекенов. Ноги буквально утопали в густом ворсе светло-персикового ковра, а кровать под балдахином напоминала кровати королей и богатых дворян из исторических фильмов или музеев. В спальне почти наверняка не было камер, поэтому Гермиона сделала точный выверенный жест и шепнула:       — Акцио, бумаги с именем Рудольфа Холмса.       Почти минуту ничего не происходило, а потом Гермиона услышала тихое постукивание, доносящееся из-за стены позади кровати. Отменив заклинание, она приблизилась к тому месту, где только что стих шум, и провела палочкой сверху вниз по стене. Невербальная «Алохомора» сработала, и в стене открылась небольшая ниша. Провод сигнализации дёрнулся было, но сразу же затих под ещё одним заклинанием.       — Акцио, бумаги с именем Рудольфа Холмса, — повторила Гермиона, и в этот раз ей улыбнулась удача: почти сразу ей в руки прыгнула стопка разрозненных разномастных листов и листочков. Запечатав входную дверь, Гермиона опустилась на ковёр и разложила добычу перед собой.       Сверху были счета на имя Грейвза, оплаченные Холмсом — Гермиона на всякий случай запомнила суммы и даты и отложила их в сторону.       Следом шли многочисленные копии государственных бумаг — их Гермиона просмотрела по диагонали.       Стопку писем, обвязанных красной лентой, она открывала дрожащими пальцами и с очень большим сомнением в душе. Впрочем, отступать всё равно было поздно, и чтение личной переписки — это далеко не худшее, что ей придётся делать, ввязавшись в политические игры.       Вопреки её опасениям, в письмах не было ничего интимного, как не было и зашифрованных посланий, только короткий текст и личная подпись Рудольфа. «Самюэль, подготовь бумаги №357i». «Договор в целом корректен. Проверь подпункты 7В и 8А.1 — я сумел бы оспорить». «Вечером жду на ужин в ресторане на Б.-п. Фрак». Обычные деловые записки, какими обмениваются сотрудники Министерства по многу раз в день. Единственное, что вызывало удивление — это способ хранения. И сам факт хранения. Гермиона сжигала такие записки, чтобы не погрязнуть в них — они прилетали десятками каждый день. А Самюэль бережно прятал в тайник.       Отложив письма в сторону, Гермиона взяла в руки последнюю бумагу, оказавшуюся сложенной пополам чёрно-белой фотографией. На первой её половине (той, которая оказалась наверху) были запечатлены Рудольф Холмс — лет на десять моложе, чем сейчас — и совсем ещё молодой Грейвз. Рудольф обнимал Грейвза за плечи и почти довольно улыбался в камеру. С другой стороны оказались загнуты братья Холмс. Майкрофт узнавался легко: Гермиона видела его фото примерно того же периода, и отметила только непривычно мягкую улыбку на лице. А вот Шерлок был мало похож на себя: не высушенный скелет, обтянутый кожей, а вполне здоровый и полный жизни подросток с румянцем на щеках и с непослушными вихрами, которые ерошил старший брат. Сверху фотография была надорвана — словно кто-то хотел разорвать её по линии сгиба, но передумал. Сзади узким косым почерком Рудольфа была надпись: «На память о прекрасном летнем дне. Руди». Собственно, надпись, видимо, и была той причиной, по которой фото не стали рвать: она шла через всю фотографию и наверняка пострадала бы.       Кроме этих записок, в тайнике за кроватью было ещё несколько бумаг, пистолет и стопка фотографий — на всех был запечатлён Рудольф Холмс. Гермиона просмотрела их, отмечая, что досье теперь можно будет пополнить за счет её воспоминаний, и убрала обратно — фото не были компрометирующими и практически ни о чём не говорили, хотя косвенно и подтверждали предположение о том, что Грейвз так или иначе заинтересован в своём наставнике — иначе не стал бы хранить записки и фото. Значит, едва ли будет приветствовать его смещение.       Гермиона направила палочку на разложенные по полу листы, указала на тайник и произнесла:       — Пак.       Листы послушно разложились по местам, фото собрались в стопочку и заняли прежние места. Ещё один взмах палочкой — и отпечатки её пальцев исчезли, на их место вернулся едва различимый слой пыли.       Убедившись, что не оставила никаких следов, Гермиона закрыла дверцу, вернула работоспособность сигнализации и вышла из спальни. Ничего нового осмотр кабинета не дал — ей не нужны были оборонные планы или дипломатические проекты, а личных бумаг он там не хранил.       До конца дня Гермиона завершила осмотр дома и осторожно пошарилась в головах охранника, горничной и повара, перекусила пирожком с мясом, который предусмотрительно положила в сумку заранее, и несколько раз мысленно повторила, что будет делать дальше. А к девяти вечера домой вернулся хозяин.       От волнения на миг все планы вылетели из головы, и Гермиона бестолково заметалась, но наконец взяла себя в руки и спокойно зашла в спальню. Ей нужно было поймать его в максимально расслабленном состоянии, тогда удастся прочесть мысли без напряжения — и он сам не заметит вторжения.       Через два часа, очевидно, поужинав и завершив дела, он действительно поднялся в спальню, запер дверь на ключ, расстегнул пиджак и швырнул на пол, а потом бессильно упал спиной на кровать, раскинув руки. Гермиона направила на него палочку и мысленно произнесла:         — Легиллименс!       Усилие с её стороны было совсем небольшим, поэтому Грейвз только потёр рукой глаза, не ощущая проникновения в сознание. А Гермиона окунулась в расплывчатый мир его мыслей и воспоминаний.       Примечание       * полотна ван Дейка — Антонис ван Дейк — фламандский художник, долгое время бывший придворным живописцем сначала у короля Якова I, а позднее у короля Карла I. У него много замечательных работ, но больше всего он знаменит как мастер придворного портрета. В частности, его кисти принадлежат все самые знаменитые портреты Карла I.