Сферы влияния

Гарри дома уже не было, только записка, накарябанная на клочке пергамента с рабочего стола Гермионы: «Прости за всё. Г.», напоминала о его тяжёлом визите. Оставив её на диване, Гермиона прошла в спальню и, не раздеваясь, упала на постель, зажмурилась — но не заснула. Сон не шёл, а перед внутренним взором тут же предстали бездонные глаза Майкрофта Холмса, искрящиеся сдерживаемым весельем. Кажется, они ей пригрезились, как вся эта ночь. Может, и не приходил к ней Гарри, не напивался в хлам, и Майкрофт не возникал неожиданно на пороге её дома? Мерлин, как же сладостно было думать, что ей всё примерещилось! Но она не могла допустить подобного самообмана. Напротив, нужно было самой себе в лицо сказать: «Да, это было». И прибавить для уточнения: «Да, я ужинала в половине третьего ночи с Майкрофтом Холмсом. И мне понравилось». И он так и не вернул ей книгу, а значит, новая встреча будет совсем скоро. И придётся разговаривать с ним самостоятельно, без помощи той внутренней безумной Гермионы. Завтра, уже завтра к ней вернётся трезвость мысли и восприятия, и то, что сейчас кажется удивительно важным, покажется несущественным. Воспоминания поблёкнут, волнение пройдёт, и краска радостного смущения больше не будет заливать щёки. Всё потонет в огромном, спокойном океане, которому чужды тревоги. Ему неведома суета, и он скроет в своих водах всё, что беспокоит сердце. Из-под толщи прозрачной воды ей не будет никакого дела до Майкрофта Холмса. Перед глазами действительно заплескался океан, запахло бризом, пульс замедлился, шум в ушах прошёл. Гермиона повернулась на спину, скинула туфли, накрылась одеялом и начала следить за дыханием: грудь оставалась неподвижна, воздух набирался в живот и выходил через нос, обогащая кровь кислородом. Только океан, только ленивое шевеление его волн — и никакого Майкрофта Холмса. Бум! В голове с треском лопнул шарик наигранного спокойствия, дыхание сбилось, Гермиона распахнула глаза и уставилась в потолок — сердце бешено колотилось под ребрами, его стук отдавался в горле. Она с трудом села на кровати, поставила ноги на прохладный пол и попыталась отдышаться. Медитация и привычная окклюментная техника не помогали — она не могла избавиться от наваждения, выбросить из головы Холмса, не слышать его голоса, не вспоминать каждое мгновение беседы. За окном уже давно рассвело. По всему было ясно, что нужно выпить зелье сна без сновидений, раз уж окклюменция не спасает, и лечь снова, а проснувшись, оценить произошедшее здраво и спокойно, после чего признать, что, в сущности, и оценивать нечего. Двое взрослых людей, давно знакомых, после совместного разрешения проблемы поужинали и приятно поболтали немного об истории — было бы о чём переживать! «Давай, Грейнджер», — привычно подхлестнула себя Гермиона и действительно встала, дошла до шкафчика с зельями, сняла нужный флакон с полки, вытащила пробку, поднесла ко рту, но глоток сделать не успела. В окно постучали. Почему-то от этого стука стало страшно до темноты в глазах, и почти полминуты Гермиона не могла пошевелиться и обернуться, а когда сделала это, увидела крупную незнакомую сову. Она била клювом в стекло и смотрела немигающими желтыми глазами. Гермиона отставила флакончик и впустила птицу, та влетела, сделала большой круг под потолком комнаты, уронила на стол письмо и уселась на подоконнике в ожидании ответа. Было что-то жуткое в этом пухлом конверте, подписанном знакомыми квадратными буквами: «Гермионе Грейнджер». Пожалуй, это был самый нестрашный почерк, который вообще можно было представить, но она не сразу нашла в себе силы сломать печать и достать из конверта лист бумаги и сложенную вчетверо газету. Для начала она отложила газету и раскрыла письмо. В нём не было ни приветствия, ни формул вежливости — сразу к делу. «Гермиона, это всё-таки произошло. Я надеюсь на лучшее, но думаю, что, если бы мы боролись до конца, как раньше, этого не случилось бы. Твой всё ещё друг, Невилл». Это его «если бы мы боролись до конца» эхом отдалось в голове Гермионы. Она положила записку на стол, взяла газету, спокойно, без тени прежнего волнения полюбовалась громадной колдографией на первой полосе и прочла помпезную, полную торжественных оборотов статью о назначении на пост Министра Магии мастера гильдии Зельеваров, алхимиков и травников, мецената и члена Визенгамота Блейза Забини. Статья была озаглавлена: «Стабильность возвращается в Британию» и занимала в общей сложности три полосы. «Мы просили Визенгамот подарить нам стабильность и безопасность — и Верховный суд пошёл нам навстречу!». «Блейз Забини многократно показывал себя как осторожный политик». «Господин министр ещё на посту члена Визенгамота не раз заявлял: «Сохранение традиций и бережное отношение к основным законам, регулирующим жизнь магического сообщества уже многие века — вот та сила, которая позволит Британскому волшебному сообществу оставаться непобедимым», — и на верховном посту собирается продолжить следование этому принципу». Гермиона прочла статью целиком и внимательно изучила колдографии, с которых новый Министр сдержанно махал рукой британским волшебникам. В основном это были официальные снимки — Забини, на лицо — типичный британец, хоть и с итальянской фамилией, был достаточно высоким, страдал лёгкой полнотой, носил наглухо застегнутые чёрные мантии и зачесывал тёмные волосы, скрывая намечавшуюся лысину. Ни дурацких котелков, ни серьги в ухе — образец респектабельности и благопристойности. Его жена Гермионе была не знакома — маленькая скучная женщина с постным лицом опиралась на локоть мужа, устойчиво стоя на крепких низеньких каблучках тупоносых туфель. Типичные консерваторы, победа которых предсказывалась легко всяким, кто хоть что-то знал о политической ситуации в волшебной Британии. После скандала с Кингсли никто из псевдо-демократов не мог надеяться на пост, и Забини — пожалуй, не худший выбор. «Если бы это был Малфой, Невилл и остальные подняли бы вооружённое восстание», — вдруг подумала Гермиона и, едва эта мысль пришла в голову, поняла, что угадала точно. «Если бы мы боролись до конца». Слава Мерлину, что они не стали этого делать. А ведь если бы они отважились на бунт, то вчерашний вечер был бы совсем другим. Невилл входил в состав Визенгамота и присутствовал вчера на заседании, а значит, точно знал, кто именно получил главный пост в стране, и мог бы среагировать очень быстро. Тогда сегодня в газете писали бы о другом — о том, как Лонгботтом, супруги Поттер и многие другие атаковали избранного Министра Магии и были взяты под арест. Или о том, как они же убили Министра — с тем же результатом. Гермиона сложила газету, слабо улыбнулась и невольно подумала об играх судьбы. Если бы Гарри не порвал вчера с Джинни, если бы он не напился или пришёл бы не к ней, а к Невиллу, то всё могло бы пойти совсем иначе. Слава М… Гермиона осеклась на полумысли, оборвала себя и медленно села за стол, сжала виски. Что-то смутное мелькнуло и тут же скрылось в глубинах подсознания, какое-то предположение, которое она не успела схватить за хвост. Голова начала кружиться от усталости, сосредоточиться было тяжело, но Гермиона преодолевала сонливость — чувствовала, что упущенная мысль была крайне важной. Вчера состоялись закрытые выборы Министра Магии в Визенгамоте. В то же самое время Гарри решил разобраться со своей личной жизнью. Ушёл из дома. Напился где-то и ввалился в её, Гермионы, гостиную. Гермиона помотала головой — казалось, она пыталась строить карточный замок на зыбучих песках: тяжело и бессмысленно. Эти события не объединялись в единую цепочку, потому что не являлись ею. Развод Гарри был давно предрешён, и то, что он совпал с выборами Министра — совпадение, не более того. Она устало вздохнула и опустила голову на стол. Сон, который всё никак не шёл к ней в постели, сморил её в неудобной позе за столом, мысли отошли на задний план и сменились сновидениями. Ей виделось, что она снова работает в Министерстве, в ДМП. Выложенный мелкой плиткой коридор, форменная мантия, тяжёлая папка в руках — всё это было совершенно настоящим. Как и раньше, она быстро шла к кабинету Кингсли, копна тяжёлых волос оттягивала голову, от шпилек, которые были бессильны справиться с непослушными кудрями, болел затылок и ломило в висках. Изредка безликие сотрудники окликали её привычным: «Добрый день, Гермиона» или «Здравствуйте, мисс Грейнджер», и она отвечала им. Секретарь беспрепятственно пропустил её к Министру, услужливо открыл дверь, Гермиона вошла. В кресле за столом сидел, положив ноги на низкий пуфик, Майкрофт Холмс. Ничуть этому не удивившись, она положила на стол папки и спокойно произнесла:  — Здравствуйте, Майкрофт.  — Садитесь, прошу, — Майкрофт указал на стул для посетителей, достал волшебную палочку и наколдовал чайник с чаем и две чашки, из-за глобуса достал вазочку с печеньем и жестом предложил угощаться. Гермиона села, но печенье не взяла, Майкрофт тоже к нему не притронулся, вместо этого соединил кончики пальцев перед собой и сообщил:  — Меня беспокоят логические связи, Гермиона. Вы невнимательны, а это недопустимо для человека, который собирается делать карьеру в политике.  — Я не собираюсь, — пробормотала Гермиона, — мне не нравится политика, я не хочу… я не хочу и не могу в ней участвовать. Майкрофт улыбнулся улыбкой ядовитой рептилии:  — Вы уже забыли про Брука? Сзади раздался дикий смех безумца-Джима, Гермиона вскочила, попыталась выхватить волшебную палочку — но пальцы схватили пустоту, палочки не было. А Брук стоял позади неё, живой, невредимый, с горящими яростью глазами, и хохотал. Гермиона обернулась к Майкрофту, однако тот не шелохнулся, продолжая смотреть, причем на неё, а не на Брука.  — Привет, Гермиона! — издевательски произнёс Джим, и она закричала:  — Прочь! Ты мёртв!  — Логические связи, Гермиона, — удивительно мягко напомнил Холмс, — думайте о них. Не отвлекайтесь. Это было невозможно — Брук подошёл к ней совсем близко, Гермиона чувствовала свежий аромат его парфюма и гнилостную вонь его безумия. Смешиваясь, они давали запах, похожий на трупный — холодный, формалиново-сладкий, выхолощенный.  — Это длинная цепочка, запутанная нить, — добавил Майкрофт, и Гермиона не увидела, но почувствовала, что он встал и подошёл к ней совсем близко, ближе, чем Брук. — Однако всё, что нужно, это найти конец и потянуть. Брук улыбнулся белыми зубами, его лицо начало корчиться и сжиматься, как под действием Оборотного зелья, и он превратился в ещё одну Гермиону, только коротко стриженную и взрослую. Она презрительно хмыкнула и сказала неприятным голосом:  — Всё слишком очевидно. Гермиона собиралась что-то ответить, но уже не могла. Не было ни второй Гермионы, ни Майкрофта, всё исчезло, и на смену пришёл тёмный парк в английском стиле. Он был пуст, тяжёлое осеннее небо низко нависало над кронами деревьев, холодные капли падали на лицо и скатывались за шиворот. Гермиона почувствовала, что её преследует что-то страшное, и бросилась бежать. Ноги едва касались земли, она летела вперёд, но вдруг запнулась и кубарем покатилась вперёд, под откос. Парк резко закончился, и она оказалась перед большим старым домом. У него не было ни крыши, ни окон — всё унёс бушевавший здесь когда-то пожар. Он был похож на Торнфилд-холл (1) — такой же опустевший и забытый. Погоня прекратилась, и, хотя сердце всё ещё громко стучало, Гермиона понимала, что ей уже не нужно никуда бежать. Она стояла, вглядываясь в тёмные глазницы окон, и ей казалось, что она уже когда-то видела этот дом. Не похожий, а именно этот, но до пожара, в то время, когда его ещё наполняла жизнь. Вдали заухала сова, и этот звук естественно вплёлся в окружающую тишину. Дождь стал сильнее, влажные капли ударили по голым рукам, Гермиона вздрогнула — и проснулась. Рядом сидела сова Невилла и ухала, настойчиво требуя ответа. Голова была тяжёлой, как всегда после такого короткого неглубокого сна. Гермиона протёрла глаза, которые щипало, словно в них насыпали песку, взяла чистый лист и быстро написала: «Невилл, здравствуй! Я рада, что вы не наделали глупостей. Твоя подруга, — она обвела это слово, — Гермиона Грейнджер». Сунула бумагу сове в клюв, выпустила птицу в окно и вернулась в спальню, где заснула, едва её голова коснулась подушки. Больше ей ничего не снилось. Примечание: (1) — Торнфильд-холл — дом мистера Рочестера из романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Торнфильд — сначала цветущий, а потом сожжённый, — один из самых ярких образов произведения.