Сферы влияния

Есть решения, которые нужно принимать быстро и доверяясь только своему чутью. Это был явно не тот случай. Слова Майкрофта не оставляли Гермиону ни на мгновение. В течение двух дней, она спала только с зельем «Сна-без-сновидений», а просыпаясь, вновь возвращалась к ним, обдумывая снова и снова, будто от этого они могли приобрести новый смысл. «Я могу предположить, что мистер Малфой и Джим Мориарти были близки, так или иначе». Малфой искал Брука. Сама мысль о связи этих двоих, какой бы характер она не имела, была противоестественной. Малфой — трусливый жалкий хорек, бледная тень своего сволочного, но умного отца и жалкое подобие изворотливой, хитрой матери. Чем он мог заинтересовать Брука? Гермиона была бы рада забыть лицо Джима, но редкие кошмары, прорывающиеся через окклюментный блок, не позволяли этого сделать. Она помнила его совершенно отчетливо: его лицо, голос, манеры, сводящий с ума лес самоубийц в его голове. Тогда она посчитала, что до защиты Брук додумался сам, но, если они были знакомы с Малфоем, хорек мог подсказать ему несколько ходов. Это все равно не объясняет, зачем Малфою интересоваться Бруком, выходить на Майкрофта, пытаться выяснить что-то о его судьбе. Если только, разумеется (Гермиона скривилась от этой мысли), их отношения не носили интимный характер. Думать об этом было омерзительно, но приходилось, потому что тогда паззл складывался почти целиком. Брук ищет волшебника, который поможет ему провернуть аферу с отправкой книги в Министерство Магии, выходит на Малфоя. Они становятся близки, Малфой попадает от Брука в зависимость, дает ему нужную информацию, в том числе и о том, как послать компрометирующую книгу членам Международной Конфедерации Магов, а потом Брук пропадает. Малфой в растерянности, начинает искать его — но не находит. Ни в волшебном, ни в маггловском мире. Он начинает наугад бросаться от одной инстанции к другой, наверняка пользуется легиллименцией — тщетно. Его интерес не ускользает от внимания Майкрофта Холмса. Майкрофт на тот момент лишен подлинных воспоминаний, но его сведений хватает, чтобы распознать волшебника. Гермиона хорошо могла представить их первую встречу. Малфой одновременно злится, потому что вынужден общаться с магглом, пытается найти информацию у него в голове, но не преуспевает в этом. И тогда… «Я предлагаю вам сделку, мистер Малфой, — как наяву прозвучал в сознании Гермионы голос Майкрофта. — Нам обоим нужна информация, не так ли?» Майкрофт — единственный, кто может помочь Малфою в поисках, поэтому хорек соглашается на все условия. Приносит книги, рассказывает о волшебном мире, взамен получая крохи сведений о судьбе своего любовника. Майкрофт говорил, что не боится Малфоя — разумеется, ведь только он служит тонкой путеводной нитью между Малфоем и Бруком. Конечно, он говорит, что сбор сведений требует сил и времени. Кормит правдой вперемежку с ложью. Потом выборы. Малфой наверняка заверил Холмса, что, в случае избрания Забини, волшебники не будут вмешиваться в дела магглов, и Британское правительство это полностью устраивает. Все, что остается Майкрофту — рассказать о последних днях жизни Брука и о его смерти. Но он этого не делает, потому что… Гермиона складывала эту картинку, сидя в своем кабинете и не обращая внимания на то, что уже глубокая ночь. На этом «потому что» она вскочила с места и опрокинула кружку с кофе, заливая бумаги. Короткое:  — Тергео! — и бумаги высохли.А она задумчиво прошлась по комнате, села обратно за стол и вслух произнесла: — Потому что Малфой решает шантажировать меня, чтобы найти Шерринфорд. Это был единственный фрагмент, который разрушал все. В нем не было никакого смысла. Майкрофт не стал бы говорить о ее участии в деле Брука, чтобы не потерять право на эксклюзивность информации, но почему-то Малфой решил, что Гермиона может знать больше. Сдвинув бумаги, Гермиона устало уронила голову на рабочий стол и закрыла глаза, только для того, кажется, чтобы снова увидеть жуткую ухмылку Брука. Малфою не было никакого смысла опаивать ее приворотным, но он это сделал. Сделал, потратив много сил, рискуя попасться и встретиться с разъяренным менталистом, способным выжечь ему мозг, в то время как все, что ему требовалось, у него уже было: и переворот, и источник информации о Бруке. В дверь постучали. Гермиона дернулась и снова уронила кружку, по счастью, уже пустую.  — Войдите! В кабинет не вошел, буквально вплыл мистер Кто. Свой обычный костюм он решил украсить лентой мишуры, которую перекинул через шею на манер шарфа.  — Дорогая мисс Ата! Все работаете?  — Безуспешно, мистер Кто, — покачала она головой. — Я могу дать полный доклад о природе обскуров, но я не знаю ни одного способа им помочь. Разве что не допускать возникновения этой… аномалии. Мистер Кто всплеснул руками:  — Так ведь и это хорошо, дорогая мисс Ата! Предупреждение болезни — ничуть не хуже ее лечения, а как по мне, — он подмигнул, — даже лучше. Гермиона покачала головой:  — Я предоставлю вам подробный доклад по этому вопросу, но не думаю, что мы сможем что-то предпринять. Среди чистокровных или полукровок не бывает обскуров — только среди магглорожденных, которые растут в условиях неприятия магии. Боюсь, чем дальше будут развиваться маггловские технологии, тем их будет больше. Мистер Кто дернул за кончик мишуры, и вместо шарфа она теперь стала напоминать удавку.  — Знание проблемы — половина пути к ее разрешению, мисс Ата, — сказал он без тени улыбки. — Сегодня Новый год, как насчет того, чтобы присоединиться к друзьям и выпить? — он подмигнул, как будто намекал на что-то, им обоим известное, развернулся на каблуках и взялся за ручку двери.  — Мистер Кто! — окликнула его Гермиона. Он обернулся.  — Еще одно. Магглы изучали тело Кристиана Адамса, провели полное исследование крови и ДНК. С точки зрения физиологии, он был совершенно здоров. Брови мистера Кто сошлись домиком, что в скудном эмоциональном диапазоне маски невыразимца выражало удивление.  — Это означает, что обскур — проблема только ментального характера.  — Хорошо, что у нас есть менталист. Жду доклада, мисс Ата, но только после того, как вы отметите Новый год, — и он скрылся за дверью. Гермиона взмахом палочки собрала бумаги и спрятала их в ящик. Она не собиралась ни праздновать, ни писать доклад. Если она хотела этой ночью заснуть без помощи зелий, ей нужно было разобраться с Малфоем. Она вышла из кабинета, поднялась в Атриум Министерства, подошла к камину, бросила горсть пороха и сказала:  — Площадь Гриммо, двенадцать. Едва пламя вытолкнуло ее в гостиной, Кикимер подскочил и, поклонившись, сказал:  — Добро пожаловать, нечистокровная подруга хозяина.  — Здравствуй, Кикимер, — ответила она, избавляясь от сажи и пепла, — Гарри дома?  — Хозяин Гарри дома, госпожа нечистокровная подруга хозяина. Хозяин изволит бить бутылки «Старого Огденского» в подвале. Ох, что бы сказала старая хозяйка, если бы видела… — голос Кикимера опустился до шепота и перешел в неразборчивое бормотание.  — Кикимер, отведи меня к Гарри, — велела Гермиона. Эльф кивнул, так что его уши заколыхались, и засеменил вперед. Гермиона последовала за ним по коридору вниз, в подвал. Оттуда действительно доносились звуки бьющегося стекла и приглушенная брань.  — Хозяин Гарри не велел старому недостойному Кикимеру показываться ему на глаза, — сообщил эльф и бесшумно растворился в воздухе. Гермиона подняла палочку и толкнула толстую дубовую дверь. Подвал был большим и, кажется, полностью оборудованным под хранение спиртного. От входа вглубь тянулись полки, на которых, донышками вперед, лежали бутылки. Посередине разливалась огромная лужа, от которой омерзительно воняло спиртом. Пол был усеян крупными и мелкими осколками. Возле лужи в замызганной мантии стоял Гарри. В руках у него была еще целая бутылка. Он изучил ее, щелчком пальцев извлек пробку, понюхал содержимое и, вдруг размахнувшись, грохнул бутылку об пол.  — Арресто моментум! — скомандовала Гермиона, и бутылка, не долетев до пола двух дюймов, сначала зависла в воздухе, а затем неторопливо опустилась на пол. Гарри поднял голову и заметил Гермиону.  — Привет, Гермиона, — спокойно сказал он. — Как дела?  — У тебя странное развлечение, — заметила она вместо ответа. Гарри пожал плечами, брезгливо скривился, переступил через лужу, прошел по хрустящему при каждом шаге стеклу и пояснил:  — Хочу пить. Но решил, что не буду.  — Поэтому бьешь бутылки? Он снова пожал плечами, вытащил волшебную палочку и произнес:  — Эванеско, — пол очистился. — Теперь только проветрить — и порядок. С Новым годом, кстати.  — Ты, чувствуется, празднуешь. Третье пожатие плечами:  — Успокаивает. Когда он подошел достаточно близко, Гермиона смогла разглядеть его лицо — оно было откровенно больным и даже (Мерлин!) старым. Он выглядел старше своих лет, а седина в смоляных волосах только усугубляла впечатление. Она не выглядела, как это бывает, импозантной, она была жалкой, так же, как и глубокие носогубные складки, и серо-черная многодневная щетина на щеках и подбородке.  — Гарри, — сказала Гермиона, чувствуя, что вот-вот расплачется, — ты не…  — Я мудак, Гермиона, — объявил он и бросил раздраженно: — Не смотри так, — отвел глаза и вдруг рявкнул: — Не смотри!  — Гарри! Он пошатнулся, закрыл лицо руками и упал на колени — ноги перестали его держать. Его плечи сотрясались, голова мотылялась из стороны в сторону, как у китайского болванчика, но не было слышно ни единого всхлипа. На мгновение он вскинул голову — и, резко вытянув руки, схватил Гермиону в охапку, уткнулся лицом ей куда-то в живот и глухо, надсадно завыл, как смертельно раненый зверь. По лицу Гермионы потекли слезы. Она даже не пыталась их вытереть. Прикоснулась к немытым, спутанным, липким волосам, погладила трясущуюся голову. Вой стал на тон ниже, глуше.  — Гарри, — прошептала она и осторожно, почти не размыкая его объятий, села на пол, поймала его метущийся, бешеный, воспаленный взгляд. Он попытался разорвать контакт, дернулся, но Гермиона его удержала и легко, без усилий скользнула в его сознание. Там полыхал огонь. Красный, похожий на адское пламя, он жег душу Гарри, облизывал каждую его мысль, каждое ощущение. Едва Гермиона оказалась внутри, огонь устремился к ней, намереваясь уничтожить. О, да, он был разумен, жив, отчаянно-зол. Вокруг Гермионы вспыхнул непроницаемый купол, и огонь забился об него, надсадно ревя. «Отойди, глупая девчонка!» — сказал огонь и превратился в рыжеволосую женщину, похожую и непохожую на Джинни. Она улыбнулась и начала гореть, на глазах Гермионы с нее постепенно слезала кожа, обнажались черные мускулы и, наконец, белые сияющие кости, которые рассыпались пеплом. «Я убью тебя, Гарри Поттер», — шепнул огонь, и мир вокруг разорвался зеленой кислотной болью, но лишь для того, чтобы снова вспыхнуть огнем. «Это поможет», — пообещал огонь, и по алым языкам пламени заструилась черная липкая отрава, обволакивая и снимая жар. Гермиона вышла из его разума, рыдая в голос. Гарри еще крепче обхватил ее, уткнулся носом в шею, зашептал:  — Пройдет, все пройдет. И действительно, постепенно проходило. Она снова поймала его взгляд и осторожно послала образ своего любимого океана. Кристально-чистый, льдисто-голубой, он хлынул на пожар, туша его. Боль прошла. Гарри обмяк, уронив голову Гермионе на плечо. Она продолжила гладить его по волосам, шепча то же, что шептал ей он:  — Пройдет. Это пройдет. Хотя как мордредов менталист понимала, что не пройдет.