love and fall

      Я ценю эти моменты. У нас с ним очень мало таких воспоминаний. Когда это было в последний раз, чтобы мы так просто валялись в моей кровати и ничего не делали? Чтобы мы молча любили друг друга. Просто скользить взглядом по его бровям, ресничкам, по губам, по алеющим щекам. Просто любоваться его красотой, дышать с ним одним воздухом и молча любить. Прижать его к своей груди и обнимать. Просто целовать. Без напряга. Без бушующей страсти и несдержанной грубости. Целовать нежно и бережно.       И так целый час. Два часа. Три часа. Иногда почти целый день. Такие дни выдаются лишь тогда, когда у нас расписание относительно свободное. В такие дни он любит спать, и я не беспокою его. Но бывают и дни, когда он предпочитает отдыхать в моих объятиях. Просто притиснуться между мной и стеной под левым боком, лицом зарыться где-то в шею и кончиками пальцев крепко цепляться за какую-то часть моей футболки, будто я могу сбежать. Будто держится за реальность, потому что трудно поверить, что всё наяву. Что он может прикоснуться ко мне. Открыто. Наплевав на скрытность, осторожность и уставы. Что можно любить и быть любимым, не боясь, что кто-нибудь застукает, снимет на грёбаную камеру и раскроет наш секрет.       Порой бывает так трудно сдерживать себя. Всегда быть начеку, чтобы не натворить дела, за которые пришлось бы защищаться. Ладно меня, но он такой ранимый. Притворяется беспристрастным, но всё принимает близко к сердцу и мучается каждую свободную минуту, задаваясь глупым вопросом, какую он совершил ошибку. Разве можно считать невинность ошибкой? У него слишком чистая душа, чтобы даже такой, как я, был достоин бродить по ней.       Идя по улице, так хочется сплести руки прямо, как сейчас, притянуть его ближе за талию и прикоснуться губами к щекам, а потом лицезреть его смущенную улыбку и милые ямочки и чуть ли не сойти с ума, потому что, чёрт, он счастлив, и я тоже. Хочется обнять его крепче, ближе, чем я позволяю себе в людных местах, не за плечи, а за спину, за тонкую талию, чтобы носом утыкаться в его длинную шею и вдыхать его запах, напоминающий морские волны. Было бы прекрасно, если бы мы просто сходили в кино или кафе вдвоём без ребят, менеджеров или стилистов, чтобы это было кино, которое мы смотрели бы на нашем первом, десятом, сотом свидании, наше кафе, в котором мы частенько обедаем, потому что это было бы нашим местом. Хочется любить его без каких-либо ограничений. Мои желания слишком сильны, и, возможно, поэтому я частенько чуть ли не совершаю те самые ошибки, глупые ошибки, за которых нам пришлось бы защищаться. Именно защищаться, а не отвечать, просить прощения или исправлять.       Любовь — это не то, за что нужно извиняться, тем более защищаться, но существуют такие уникумы, которых полным полно в мире, что приходится скрываться, притворяясь не тем, кем являешься, чтобы тебя и твоего любимого вместе с дорогими тебе людьми не загнобили. Это немножко обидно. Обидно, что я даже не выбираюсь куда-то вместе с ним, оказываюсь в другой команде, когда играем или снимаемся, потому что стоит ему оказаться очень близко рядом, и мне сносит крышу, что я чуть ли не трахаю его. Возможно, поэтому нас частенько разделяют.       Я люблю его. Слишком сильно, что даже почти все мои тексты о нём, и больше половины моих песен в альбоме про него. Было так трудно перешагнуть за любовь и исправить некоторые выражения, заменить слова и сделать так, будто я пою о какой-нибудь девчонке, которую не то что встретить, было невозможно представить. К счастью, у меня имеется целая папка воспоминании в моём красочном подсознании о блондинке без сисек, которая неустанно танцует «Up&Down».       — О чём ты думаешь? — он легонько погладил подушечками пальцев мою шею. Его тёплое дыхание щекотало, а кончики ресниц едва касались моей щеки. Я улыбнулся. Мне нужно придумать какой-нибудь дурацкий ответ, чтобы услышать его яркий детский смех. Он, как ребёнок, ведётся на мои шутки. Либо он правда настолько наивен, либо старается для меня, либо он просто влюблён, и что бы я не сказал, он порадует меня нужной реакцией.       — Я думаю о тебе, — ответил я честно. Не хотелось нарушить идиллию.       Люблю, когда мы лежим вот так. Его сердце над моим и так близко. Я задыхаюсь в такие моменты. Кажется, невозможно без последствии пережить это безумное биение двух сердец. Думаю, в такие моменты наши чувства только усиливаются и прочно запечатываются во всех уголках нашего подсознания и в каждой частичке души. Возможно, из-за этого я люблю его только сильнее, становясь зависимым от него. Мои чувства настолько сильны, что иногда становится трудно дышать без него.       — Ханбина, я влюблён в тебя. Я по уши влюблён в тебя, — прошептал я. Он немножко отстранился и посмотрел на меня, — Ты понимаешь, что я полон любви и чуть ли не схожу с ума? — продолжил я, почти утопая в его глазах, которые смотрели на меня так, словно я целый мир. Завороженно.       Трудно не свихнуться, когда он смотрит на меня, словно я особенный. Словно на меня смотрит каждая частичка в нём, чтобы наверняка запомнить меня всяким. Запечатать каждую эмоцию, промелькнувшую на моем лице, каждый дрогнувший мускул, каждую улыбку. Я вижу своё отражение в бликах его глаз. Думает, что я не замечаю, но я чувствую его каждой клеточкой своего тела, каждой ниточкой своей души. Когда он смотрит на меня, эти ниточки разрываются, а клетки распадаются на миллионы маленьких частиц, которые молча выкрикивают одно имя.       Ким Ханбин.       Он для меня особенный. Возможно, я не смотрю на него так же, как он на меня. Открыто. Влюблённо. Жадно. Но я зову его так, словно он особенный. Словно нет ничего важнее его имени. Словно не возможно жить без него. Выкрикиваю, иногда шепчу, а, бывает, молча. Всем сердцем, душой и телом. И он отзывается. Всегда появляется. Всегда рядом. Такой особенный и любимый. Смотрит на меня, будто бы говоря «Я слышу. Я рядом.»       Люблю, когда я произношу его имя одними губами, а он отзывается. Люблю, когда он смотрит на меня тем самым взглядом и проводит подушечками пальцев по моим губам, будто бы ловя собственное имя на них. Люблю, когда время останавливается и мы тонем в наших чувствах.       Я люблю его. Люблю от кончиков до кончиков. Люблю каждый миллиметр в нём.       — Перестань рекламировать мне «In love». Я же сказал, что моя любимая «Swim», — проговорил он, хмуря брови, чуть ли не выбрасывая меня за борт моих чувств, которые во мне полыхали, что я аж поперхнулся, когда он внезапно изменился, но продолжил смотреть на меня так же.       — Да не рекламировал я. Ты просто должен слушать всё, что я посвятил тебе, мой прелестный человечек, — подколол я его в шутку, догадываясь, что он хочет немножко развлечься бессмысленной словесной перепалкой, к которой мы частенько прибегали в свободное время, как к приятному развлечению.       — Ты написал, — он коснулся моего лица, провёл кончиками пальцев по моим скулам, медленно блуждая взглядом по моему лицу, — что я свожу тебя с ума своими поцелуями, — он остановил свой взгляд на моих губах на секунду, а потом прикрыл глаза. Я лишь успел подумать, что он собрался свести меня с ума.       И он сводил с ума. Его поцелуи — это некое волшебство, заставляющее меня теряться в пространстве и во времени. Сначала медленно, нежно, почти неуловимо, что душа растворяется от всей этой ванили, потом начинает углубляться, наращивая темп, но всё же сладко и нежно, чтобы наверняка полностью взять надо мной вверх, потому что после такого я долго прихожу в себя и позволяю ему всё.       — И ты хочешь, — он облизал мои губы, — видеть моё лицо максимально близко, когда наши губы сольются в поцелуе, — и вновь стал целовать, только уже жадно, что нам обоим стало трудно дышать. Но мы продолжали целоваться, крепко прижимаясь друг другу.       Я потерял контроль. За секунду перевернул нас, и он оказался подо мной, и теперь я вёл. Получалось грубо. Но что поделаешь, если мне крышу снесло от его поцелуев. Я начал снимать с него штаны. Хотелось быстро его раздеть и трахнуть, но, блядь, какого он чёрта надел эти грёбаные узкие джинсы, которые, мать его, очень трудно снять. Я не помню, о чём и кого я материл, но был почти отчаян оттого, что мне приходилось возиться с этой тряпкой, чтобы завалить своего парня и трахнуть. Зато я отчётливо помню его заливистый смех, от которого меня ещё круче сводило с ума. В итоге он сдался и сам стащил эти грёбаные брюки, пока я возился, срывая с себя всё тряпочное и рылся под матрасом в поисках смазки и презерватива. Они у меня всегда наготове, чтобы наверняка. И Ханбин уже был готов, даже слишком. Весь голый ждал меня с раздвинутыми ногами и заметным стояком, давая мне понять, что от меня требуется только одно. Трахнуть.       Ким Ханбин — один сплошной разврат.       Он знает, что нельзя ему так со мной поступать. Потому что я полностью теряю контроль при таких обстоятельствах. По идее, я всегда теряю контроль, когда он голый, но не настолько, чтобы почти трястись от возбуждения и захлёбываться воздухом, потому что вот он голый лежит и ждёт меня. Ну вот просто немыслимо, что он так ловко может мною управлять, и ведь знает, что я полностью зависим от него.       И стонать в уши, пока я его растягиваю, и извиваться, как волна, может, наверное, только он. От всего этого мне хочется поскорее его взять, но я ведь слишком люблю его, чтобы хоть немножко причинить боль. Даже если его лицо будет искривляться, то только от наслаждения, а не от боли, причиненной мною.       Я быстро чмокнул его в губы, когда головка коснулась его дырочки. Вышло это очень по-дурацки. Он прогнулся в спине и застонал, когда мой член оказался наполовину в нём. Именно в эти моменты нашей интимной близости я ощущаю неповторимый восторг, потому что каждый раз, как в первый раз. Это нереально хорошо, вот прямо хорошо, преодолеть тугое колечко мышц и оказаться в нём, ощущая его жар, и чуть ли не сойти с ума, потому что кажется, будто вокруг тебя сжимается весь он. А потом двигаться медленно, постепенно наращивая темп, чтобы было хорошо и ему, и тебе, потому что это действительно хорошо. Просто отлично смотреть ему в глаза и толкаться в него медленно и нежно, вопреки своим животным инстинктам, потому что невозможно увидеть его таким покорным и одновременно властным.       Я начал наращивать темп, с каждым толчком входя глубже, почти до основания, заставляя его комкать одеяло в руках и прогибаться подо мной. Я подложил подушку под него и почти навалился всем телом сверху, прилипая кожа к коже. Его руки блуждали по моим бокам, а ноги обвились вокруг меня, и стонал он так, что мои уши блаженствовали от этой пошлой симфонии. И звенеть будет это у меня в голове еще час после секса.       Он стал прижиматься ко мне ещё теснее и тянулся за поцелуем, давая мне понять, что вот-вот кончит, и я чувствовал тоже самое. Я мазнул губами по его губам и оторвался от него, уже грубо вколачивая его в постель, срывая с его уст более развратные звуки, которых не услышишь даже в самом популярном порно.       Пару толчков, и он кончил, сжимаясь колечком вокруг моего члена и заставляя меня слететь с катушек. Я кончил следом и вновь навалился на него, уже расслабленного и податливого. Мы громко дышали, опаляя друг друга жарким и частым дыханием. Он взъерошил мои волосы, потом притянул меня за подбородок и поцеловал тягуче.       — Рад сообщить тебе, что ты являешься моим ярким фейерверком, — прошептал он в мои губы, а потом залился смехом.       Я сначала не понял, о чём это он, потом догнал, что сейчас надо мной издеваются.       — Спасибо, мой дорогой, и я рад сообщить тебе, что ты заставил мой фитиль ярко запылать, — я широко улыбнулся и прижался губами к его ладони, которой он коснулся моего лица.       Хотелось ещё добавить, что мы устроили неповторимый взрыв эмоций, и мы с ним единое целое, но понял, что нам не потребуется говорить всё вслух, ведь всё ясно без слов.       Мне не надо говорить, насколько он красив, что самое прекрасное, что есть в нём — это улыбка на его губах, что давно упал в омут его глаз и остался в их плену. Ведь всё, что у меня в сердце, я стараюсь перенести в свой текст, а он вечный свидетель того, как я сочиняю. Бывает, что я порой после жаркого секса открываю блокнот и пишу всё, что пришлось мне ощутить, благодаря ему. А бывает, мы просто сидим, шутим о всяком, и он заливается смехом, озаряя всё вокруг, что мне хочется писать и писать о его очаровательной улыбке, от которой я зависим. Это правда, что каждый раз, когда он улыбается, я становлюсь счастливым.       — Я тоже влюблён в тебя, Ким Чживон, — произнёс он отчётливо, когда я вытирал его тело влажной салфеткой. Я улыбнулся, но ничего не ответил. — Если послушать твой альбом, то я самое прекрасное, что создал Бог, — самодовольно проговорил он, а потом усмехнулся, будто бы только что произнёс какую-то чушь.       Возможно, это и есть полная чушь для кого-то. Но стоит хоть немножко прислушаться к моему сердцу, и станет понятно, что Ким Ханбин — самое прекрасное, что стряслось со мной.       — Но ты должен прекращать снимать на камеру мои губы только потому, что тебе хочется видеть моё лицо максимально близко! — он пнул меня в колено, — Тебе не кажется, что ты слишком одержим моими губами?       — Только губами? — я приподнял одну бровь, а он закатил глаза. — Весь мир должен знать и принять одну горькую правду, — деловито произнес я.       — И какую же? — он приподнялся и встал на колени передо мной, вглядываясь в мои глаза, ожидая какую ересь я могу придумать.       — Весь мир должен восхититься твоими великолепными губами и понять, что им никогда не поцеловать их, — прошептал я ему в губы, почти касаясь их своими. — А я вот могу. Пусть весь мир завидует мне, — я кончиком языка провёл по его нижней губе, а потом увлёк его в глубокий поцелуй, и мы упали, теряясь в объятиях друг друга.

***

      Это так прекрасно — лежа рядом с ним, погрузиться в сон в абсолютном спокойствии, потому что он счастлив, и я счастлив тоже.