Когда тают льды: Сердце Иннара

Поздний ло-хельмский вечер порадовал обилием звёзд на чёрном небе, морозной тишиной и освещенной фонарями главной улицей, служившей маяком для окраин. Илиан задержался, оглядывая их семейный клан с пригорка: два новых дома старших братьев-близнецов, и два старых, потемневших от времени жилища, в одном из которых он вырос. Второй дом, где раньше жила тётка Октавия, долгое время пустовал; сейчас туда перебрался Ульф, один из приёмных детей отца, которому в этом году исполнилось двадцать зим. Судя по тёмным окнам, тоже отправился в таверну на празднование. Сильнейший вздохнул, не размыкая губ. Отчего так получилось, что, несмотря на вес и уважение, отец и сыновья всегда держались стороной от прочего люда? Отчего никто из их семьи не участвовал в весельях и неизбежных склоках прочих соседей? Отчего Белого Орла до сих считали пришлым, хотя отец прожил тут большую часть жизни? Герой войны, иммун легиона, маг третьего круга, бывший староста – чего не хватало односельчанам, чтобы принять его? А Никанор? Старший брат дослужился до капитана, женился на самой красивой девушке Стонгарда, пропадал на границе, защищая Империю от альдских набегов – отчего его никогда не звали в общий круг, выпить да поговорить за жизнь? Назар... Назар всегда держался стороной от всех, кроме близнеца, вот и сейчас перешёл в крылатый отряд иммуна Сибранда, впервые оторвавшись от Никанора. Лучшего ловца ящеров во всем Мире не сыщешь; и всё же Назар жил вместе с семьей на отшибе. На приемных детей неприятие тоже распространялось: немой Ульф затворничал рядом с отцом, хотя к нему за травами и перевязками весь Ло-Хельм бегал, а Эрик, ещё один приёмыш, сбежал из Ло-Хельма в Кристар, подальше от местных доброжелателей. Впрочем, «сбежал» - не совсем то слово, учитывая, что своих ног у него не имелось. Умница Эрик воспользовался чужими – и прихватил с собой Олана, младшего сына иммуна Сибранда. Как они там? Давно не получая известий от отца и не спрашивая о младших братьях сам, Илиан не знал. Он шел по подтаявшим тропинкам, знакомым до зубовного скрежета, и тщетно отгонял невесёлые мысли. Если вдуматься... их семья всегда была иной. И никакие успехи, героизм, награды этого не меняли. Люди признавали, уважали, побаивались, восхищались и равнялись, но никогда не считали их своими. И он, Илиан Иннар, зашёл дальше братьев в отстранённости от мирского. Чужой для стонгардской глубинки – и чужой для высокообразованного колдовского общества. Ведь стонгардец, каким бы самородком ни был, не создан для магии. И тем более стонгардец, который всё ещё цеплялся за память и веру прежнего рода. У знакомого дома он остановился и тяжело положил руку на плетень. Ничего здесь не изменилось, только окна отец обновил прошлой зимой, да кровля оказалась местами перестелена. Кто помогал? Никанор, Назар? Кто-то из имперского крылатого отряда? Этого Илиан тоже не знал. Сильнейший шагнул внутрь двора, легко отперев калитку, глянул на пустую будку, в которой, после Зверя, другого пса так и не завелось, внезапно погрустнел. Каким бы тоскливым ни казался ему ло-хельмский быт, сердце отозвалось щемящей болью. Сколько дней он проводил здесь, мечтая о несбыточном? Повторял, как молитву, лишь одно – стану сильным, выбьюсь, смогу, докажу, взлечу, уйду, уйду отсюда... И теперь, когда покоренная детская мечта лежала у ног, оказалось, что она совсем не похожа на то, чего он хотел. Удовлетворения и радости Сильнейший не ощущал, как и чувства завершённости пути. Впрочем, другим себя господин Иннар тоже больше не видел. Окна слабо светились и, против обыкновения, оказались не прикрыты ставнями. Илиан заглянул в одно из них и замер. Сквозь мутную слюдяную поверхность он различил освещенный угол, в котором на коленях стоял отец. Молодой господин Иннар хорошо помнил и сам угол, и знак Великого Духа под потолком. И молитвы, которые Белый Орёл зачастую не имел сил прочесть и просил о том его, Илиана... Сильнейший нахмурился, сцепил зубы и коротко постучал в ставень, прежде чем вернуться к двери. Ему становилось физически душно от молитв и лицезрения постороннего благочестия: стонгардский маг давно отошёл от Творца и даже перестал противиться неизбежному огрубению. Тёмные искусства не служили оправданием: получилось ведь у мачехи, госпожи Деметры Иннары, будучи магом седьмого круга с внушительным и чёрным послужным списком, сорвать с себя печать Тёмного – и принять свет Духа? Он, Илиан, поступил наоборот: отказался от света, чтобы принять тьму. Поначалу оправдывал это жестокой необходимостью: без полного погружения и понимания тьмы невозможно ни управление ею, ни пользование с наибольшим успехом. Кроме того, он использовал магию и темные искусства в интересах Империи и её народов – родных ему народов! – а потому считал себя вправе отступать от общепринятых канонов. Пока в один день не понял, что отошёл от них настолько, что счёл себя выше толпы. Любви к народу и стремления служить Империи становилось всё меньше; люди казались всё глупее и безыскуснее; мир терял краски столь стремительно, что Илиан поначалу встревожился за собственное зрение. Цвета меркли, словно он то и дело пользовался высшей магией седьмого круга, мир терял запахи, отдавал мертвечиной, и внутренняя тоска пожирала всё быстрее. Бурная деятельность и постоянное движение спасали от окончательного окаменения; любовь к полуальдке наполняла сердце надеждой: он всё ещё жив. Он управляет собой и желаниями, чувствами и жизнью, и однажды... однажды... он оживёт вновь. Не растеряв при этом силу, разумеется. Дверь скрипнула – снова отец петли не смазал! – и открылась. - Вот и ответ моим молитвам, - без удивления поприветствовал его иммун Сибранд. – Входи, сын. Илиан тяжело перешагнул порог, наклонившись, чтобы не зацепить головой перекладину, быстро огляделся. Матери, Деметры Иннары, внизу не оказалось: хорошо, потому что именно с ней Сильнейший встречаться не хотел ещё более, нежели с отцом. Иммун Сибранд затворил за ним дверь, обернулся, молча разглядывая среднего сына. И плескалось в синих глазах непонятное – мягкое, светящееся... внимательное и цепкое... - Здравствуй, отец, - тяжело проронил Илиан. – Я... вот, прилетел... Сибранд Белый Орёл кивнул – вижу, мол – оглядывая сына с ног до головы. - Не холодно в этом плаще? – когда молчание затянулось, спросил иммун. – Ткань красивая, да только меховая подбойка слабовата – небось даже весной зябко. - У меня рубашка тёплая, - тут же откликнулся Сильнейший, окончательно сбиваясь с мысли. – Элеа настояла, говорит, ты не такой уж стонгардец, раз в унтерхолдской крепости то и дело мёрзнешь... Отец, прости меня, - тут же, без перехода, выпалил Илиан. – Я... не в себе был в прошлый раз. На нервах… - Понимаю, - не сразу проронил иммун. – Я понимаю. Ты просто устал, сын. У всех случаются дурные дни. Иди сюда. Илиан чувствовал себя неловко, обнимая отца. Детское чувство защищенности и радости оттого, что отец рядом, сменялось недоумением от того, что он по-прежнему переживает те же чувства, хотя давно сравнялся ростом с родителем, перегнал его в почестях и признании. Отстраняться не хотелось. - Мы назвали тебя Илиан, - вдруг едва слышно шепнул ему в ухо Белый Орёл, - что означает «иной». Твоя мать, ещё нося тебя во чреве, говорила: «Этот будет не таким...». Великий Дух свидетель – каждый из сыновей мне дорог. Ты, Илиан... моя великая гордость и редчайшее сокровище. Не из-за тёмного дара: и без него ты бы добился многого. Я благодарю Творца, что ты не озлобился на мир в детстве и отрочестве, когда занимался ненавистным домашним трудом; нет, ты оставался неизменно терпеливым и добрым в сердце. Любящим братом, верным товарищем, нежным и послушным сыном, ищущим ласки, которую я не мог тебе дать... Прости и ты меня, Илиан – я слишком погрузился в заботы об Олане в те самые трудные годы... и совсем упустил тебя. Теперь я понимаю, что Олан – легчайшее из моих испытаний. И болеть сердцем следовало не за самого убогого – их сам Дух бережет – но за самого одарённого из сыновей... Илиан невольно напрягся, вспоминая то жуткое время после рождения Олана; то, как и в самом деле искал утешения... как скучал по отцу, когда тот оставил их, чтобы найти лекарство для Олана; как лежал в темноте тоскливой ло-хельмской ночи, слушая мерное дыхание старших братьев и беспокойное ворочанье ныне покойной тётки Октавии, присматривавшей за племянниками в отсутствие зятя. Как злился на отца, глотая обиженные мальчишеские слёзы – за то, что родитель так и не почитал с ним новую книгу перед отъездом, за то, что не поцеловал перед сном, что прогнал надоедливую соседку, мечтавшую выйти за него замуж и оттого рьяно опекавшей его детей... семилетнему Илиану после смерти матери любая забота казалась верхом доброты, и отца он не понимал, решительно не понимал, когда тот не спешил привести в дом женщину, должную заменить мать. - Я скучаю по тебе, - сказал семилетний Илиан. Вслух сказал. - Знал бы ты, как я... – иммун отстранился, взглянул в лицо сына с улыбкой – по-новому, словно впервые увидел. – Ну, садись к столу. Хоть ненадолго... «Ненадолго» и впрямь прервали довольно бесцеремонно: едва отец поставил на стол графин с нагретой наливкой, в дверь постучали, и внутрь, не дожидаясь, пока впустят, вошёл Дагборн. - Мира и процветания, - поприветствовал бывшего начальника телохранитель Сильнейшего. – Пьёте и не приглашаете? - Не пьем, но приглашаем, - ровно откликнулся иммун, бросая на прибывшего быстрый взгляд. – Случилось что? - Из дому выгнали, - пожал плечами Дагборн. – Лия велела за мужем присмотреть и домой его притащить, пока местные не споили. Решил вот... заглянуть. Может, господин Иннар тоже изволит на свадьбу заглянуть? Сибранд усмехнулся, молча ставя на стол третий стакан. - Не изволит, - нахмурился Илиан, мигом превращаясь в отстраненного от мирских дел Сильнейшего. – Что мне там делать? - Помочь верному слуге вытащить оттуда ваших братьев, господин Иннар, - откликнулся телохранитель. – Иначе их жёны нас ночевать не пустят. - Довод веский, - с усмешкой признал Сильнейший. - Ступайте, - предложил иммун, пока Дагборн без церемоний осушивал свой стакан. – А с утра к нам с невестой заглянешь, верно, сын? И поговорим на свежую голову. - Хорошо, - сдался Илиан. Задуманное выступление на рассвете явно затягивалось. – Я сейчас, Дагборн. Знакомыми ступенями наверх – туда, где когда-то была родительская спальня. После смерти матери отец спал там с Оланом, чтобы хоть как-то оградить старших сыновей от младенческого крика, затем... Мачеха, госпожа Деметра Иннара, отдала ему всё, что могла: материнскую ласку, бесценные знания, силу, память древнейшего бруттского рода; подготовила и проложила путь к месту Сильнейшего. Выпустила в Мир подготовленным. Теперь... Илиан осторожно отодвинул занавеску из плотных шкур, застыл над родительским ложем, чувствуя, как больно отдается в сердце беспомощная слабость той, которую он привык считать всемогущей. Деметра Иннара не умерла в день, когда альдский эйохан выпил из неё колдовскую и телесную силу; но, видит Дух, то, что осталось, уже мало чем напоминало властную бруттскую колдунью. Здоровье мачехи пошатнулось настолько, что из года в год она чахла всё быстрее, чудом удерживаясь в мире живых. Илиан был уверен – удерживалась ради отца. - Я тут, мама, - позвал Сильнейший, присаживаясь на ложе. Провёл рукой по сухой тёплой щеке, отвёл прядь седых волос от лица. – Прости, что долго... Деметра открыла глаза. Неожиданно, резко, так что господин Иннар даже ладонь отдёрнул. - Мальчик мой, - улыбнулась бруттская колдунья. – Пришёл... *** Ближе к главной улице снег под сапогами исчез вовсе, так что их шаги гулко отдавались от стен новых каменных и старых деревянных домов. Часть из них Илиан не узнавал. В редкие визиты в Ло-Хельм он не посещал ничего, кроме дома отца и братьев, а потому то, во что превратилась тихая северная деревушка, его неизменно поражало: новые лавки с приветливыми фонариками снаружи, ярко разукрашенные ставни, новые плетни, заборы и дома. Сегодня сил на любование окрестностями не оставалось: поскорее бы прилечь да и забыться трудным сном. Сильнейший не ощущал в себе не только колдовских, но и телесных сил, когда они наконец добрались до таверны – самого яркого пятна в городе. - Братьев твоих под локотки берём, и на выход, - коротко скомандовал Дагборн, провожая взглядом вывалившихся из дверей поддатых гуляющих. Илиан, как оказалось, зря переживал, натягивая капюшон поглубже: никто в душной, пропитанной винными парами таверне внимания на еще двух захожан не обратил. - Присядьте, господин Иннар, - негромко попросил Дагборн, одной рукой перетаскивая заснувшего пьянчугу с лавки на пол и кивая на освободившееся место. – Нечего вам в эдакой толпе делать. Я быстро... «Быстро» затянулось: если Никанора телохранитель отыскал сразу же, кивнув ему на выход, то Назар осушал стакан за здравие молодых в другом углу таверны, рядом со сводным братом Ульфом. Посомневавшись, Дагборн обернулся на подопечного, который решился-таки стянуть капюшон и теперь озирал веселящийся люд со странным выражением на лице: не то страдальческим, не то тоскливым. Телохранитель не сразу повернулся обратно к кричащим здравицы гостям, наблюдая, как к господину Иннару подсаживается девица в откровенном платье. На фоне шумящих, веселящихся и пьяных гостей Сильнейший и впрямь казался лишним. Не только и не столько убранством и статью. Лицо его, расслабленное, слегка растерянное, сияло необыкновенной чистотой. Ни цепкий взгляд, ни выдававшие возраст морщины на лбу, ни даже память о том, каким может быть Сильнейший в гневе, не ослабляли впечатления. И причину Дагборн прекрасно знал. Искушенный взгляд телохранителя отмечал то, что для многих оставалось загадкой. Например, отчего господин Иннар, с головой нырнувший в запретные искусства, всё ещё оставался человеком – сострадательным, горячим, способным любить – несмотря на обагрившую руки кровь, возраст и метку Тёмного? Дагборн не был ни магом, ни духовником, но зато имел в прошлом столь многочисленные любовные связи, что потерял им счет задолго до провала в памяти, и считал себя мужчиной опытным – в определенном отношении. Одно бывший легионер знал наверняка: блуд убивает духовное в человеке. То, что господин Иннар оставался телесно чист, делало его одновременно уязвимым и надежно защищённым. Многой грязи Илиан не замечал, попросту не понимая, что видит, да и дословных значений большинства ругательств не знал. Это позволяло ему слушать вопиющее сквернословие и не морщиться; окружающие принимали за черствость, Дагборн же видел, что его подопечный словно жил в другом мире, глядя на грязь и скверну поверх и не принимая её душой при каждой мимолётной встрече. Впрочем, скверна и грязь липли к нему сами, с настырной настойчивостью. Вот и девица придвинулась ближе к вскинувшемуся Илиану, что-то шепнула с узнаваемо-пошлой ухмылочкой, кивая на лестницу в комнаты. Откуда такая в Ло-Хельме взялась? Никак, приезжая, с гостями в городе появилась... - Что, Дария прислала? – приметив Дагборна, понятливо вздохнул Назар. – Ну, идём... Пока продирались сквозь пирующих к двери, Дагборн следил за тем, как господин Иннар с непониманием разглядывал девицу, но ни сообразить, куда его так настойчиво приглашают, ни ответить не успел. В приоткрывшуюся дверь, чудом разминувшись с заслонившими проход мужчинами, скользнула невысокая фигурка, задержалась на пороге ненадолго, а затем так же юрко скользнула к лавке, на которой всё ещё сидел Сильнейший. Дагборн даже вскрикнуть не успел бы: в рукаве Элеи блестнуло и тотчас исчезло заточенное лезвие. Исчезло вовремя – словно ощутив присутствие невесты, господин Иннар обернулся и тотчас встал, тревожно вглядываясь в лицо полуальдки. - Почудилось, что не спишь ещё, - различил Дагборн, приблизившись. – Вышла воздухом подышать, ноги сами сюда принесли. Вижу, что недаром... Сильнейший нахмурился, накинул капюшон, за локоть выводя невесту из шумной таверны. На них уже оборачивались: всё же господина Иннара тут знали многие, даже если и не узнавали поначалу. Оставленная на лавке девица, чудом избежавшая скорой расправы, шустро переместилась поближе к шумной компании у очага. - Чем ты думала? Одна, ночью? По незнакомому городу? - Главная улица тут только одна, Сильнейший. Да и с пути не сбиться – свет и хохот вывели бы, куда нужно. - А если бы я в другом месте был? - Я бы пришла в другое место. Никанор первым шагнул к среднему брату, нетерпеливо повёл плечами, с неудовольствием глядя на подмерзшую тропинку. - Идём, что ли? До рассвета выспаться бы... На полуальдку старший из клана Белого Орла только глянул с изумлением, но промолчал, как и его брат-близнец. Знал бы капитан Никанор дочь легата получше, не удивлялся бы ничему. Дагборн точно не стал, вздохнув про себя с облегчением, что никем не замеченная сцена в таверне разрешилась без крови. И ведь не дрогнула бы рука нелюди. Бывший легионер чувствовал таких – не дрогнула бы. И отнятая жизнь спать бы ночью не мешала. Так, раздавленный жук на пыльной дороге... Как можно любить нелюдь? Верно, ответа сам Илиан Иннар не знал. Чего можно ожидать от полуальдки, для которой жизнь человека стоит ровно столько, сколько и мера приносимой им пользы? У которой нет понятий о совести, сострадании или жалости? Ответов Дагборн не находил, но и вопросов у телохранителя не отбавлялось. Главное, чтобы эти сомнения не почувствовала юная дочь легата.