Убийство не по плану

      Следующим утром я и мои близкие начали собирать свои вещи, в чём нам помогала прислуга замка Бревай и моя бабушка с Кристофом и Маргаритой. Ни моя бабушка Мадлен, ни Кристоф с Маргаритой — никто из них не хотел нас отпускать, но мы не могли более злоупотреблять долгом гостеприимства, хотя мне и моей семье с Деметриосом так хорошо жилось все эти две недели под крышей замка де Бревай… Разумеется, тошнота по утрам от меня не отступилась, и на какое-то время я крепко подружилась с ночной вазой — в которую меня обильно рвало. Филипп заботливо держал мне волосы, чтобы я их не испачкала содержимым моего желудка. Сомнений, что я могу быть беременна, у нас обоих становилось всё меньше, и тем больше мы укреплялись в правоте Деметриоса. Малышка Флавия никак не могла проститься со своей тётей, молодым двоюродным дедом и прабабушкой — ведь Маргарита, Кристоф и бабушка Мадлен были с ней всегда так добры, охотно с ней играли и читали ей сказки, так тепло её приняли в свои сердца… Не хотелось уезжать из дома, где тебя так любят, где всегда ждут и сердечно примут, готовы отдавать тебе море тепла и ласки, но у меня теперь есть в Бургундии мой с мужем дом — имение Селонже, госпожой которого я стала, выйдя замуж за Филиппа. И на мне ответственность за то, будет имение процветать или нет, насколько хорошо будут жить простые люди в моих с мужем владениях, как научиться справляться с такой ответственностью — вот что мне важно ничуть не меньше семейных уз. Я должна суметь вникнуть в дела имения, чтобы никто не смог меня обмануть, чтобы я была прекрасно осведомлена обо всех тонкостях управления и ведения хозяйства с важными книгами счетов и гроссбухами… Мне нужно как-то суметь себя поставить должным образом перед вассалами моего мужа, чтобы они со мной считались — я уже молчу о тайне своего происхождения… вряд ли кому-то из них понравится, что я — плод проклятой любви Жана и Мари де Бревай, и незнатная дочь купца, банкира и судовладельца Франческо Бельтрами. Даже если я, возможно, ношу под сердцем ребёнка Филиппа, даже если Филипп охотно назвал своей дочерью мою Флавию… В Бургундии, как, впрочем, во многих странах Европы, очень много значит происхождение, родословная, знатность… У меня вызывало некоторый страх то, как меня примет высшее общество Бургундии, конкретнее — в Селонже. Я боялась не вписаться, боялась стать парией, опасалась недовольства дворянства из числа вассалов супруга. Всё же в Бургундии несколько иная шкала ценностей, нежели во Флоренции. Своими опасениями я делилась с супругом, который уверял меня в том, что эти трудности я преодолею, что я буду не одна. Филипп ясно дал мне понять, что он настроен решительно и не откажется от меня только потому, что кому-то из его вассалов я могу не понравиться тем, что не родовитая бургундка, а флорентийка и дочь негоцианта. — Фьора, тебе нечего бояться. Мне с тобой жить и строить семью, а не с кем-то из моих вассалов. Ты моя жена, мать моей дочери, носишь моего ребёнка. Я скорее пошлю к чёрту тех, кто станет выступать против тебя, чем откажусь от женщины, которую люблю, и которая дала мне уют и тепло семейного очага, — успокаивающе заверял меня Филипп, гладя мои виски, касаясь губами моих закрытых век и кончика носа, приникая в поцелуе к моим губам. — Филипп, но что, если из-за женитьбы на мне от тебя отвернутся все твои вассалы? Как тогда быть? — тревожилась я. — Прямо всех к чёрту пошлёшь? — Правильно, пошлю всех. Ты бы меньше забивала этим свою голову. Ты добра и умна, прекрасна и талантлива, половине точно будет плевать на твоё происхождение. А если кому-то ты не понравишься — пусть катятся в пекло, — заявил уверенно мой муж, обняв меня и целуя в макушку. — Я не хочу, чтобы из-за меня на тебя сваливались эти трудности, любимый. Не хочу, чтобы из-за меня от тебя отворачивались… — прошептала я на ухо мужу, прижавшись к нему. — Как-то не пугает. От жены и детей не отказываются из-за каких-то презрительно вертящих носом снобов, — с лихой усмешкой, в которой было и столько теплоты, огорошил меня своим ответом Филипп. Такой ответ я нашла у мужа, когда честно поведала ему о том, какие безрадостные мысли владеют моим умом. И его настрой передавался мне, будущее меньше пугало меня и заставляло терзаться тревогой… Я вспомнила о моей подруге Симонетте, оставшейся во Флоренции. Вспомнила, с какой естественностью, изяществом, радушием и утончённой простотой она держала себя с людьми, искренне, без фальши, многие во Флоренции любили её и видели в ней олицетворение красоты и весны, видели в ней олицетворение слова «Возрождение». Только у семейства Пацци, как было с побеждённым Джулиано Франческо, повернулся бы язык сказать что-то дурное про донну Веспуччи. И воспоминания о Симонетте, о том, как она держала себя перед лицом целой Флорентийской республики, придали мне сил и храбрости, стойкости встретить с открытым забралом и рука об руку с мужем все испытания. Я буду вести себя как Симонетта, буду держать себя со всеми людьми как она, и, наверное, так смогу добиться благосклонности и авторитета не только у местного дворянства, но и у своих же крестьян. Во второй половине дня вещи были собраны и погружены на задники повозки, крепко и надёжно закреплены. На прощание я и мои близкие вдоволь наобнимались с Маргаритой, Кристофом и моей бабушкой Мадлен. Флавия тоже не могла допустить, чтобы ей не дали обняться с новыми членами её семьи. Бабушка говорила, что всегда будет рада принимать в гостях всех нас, особенно мою дочурку. Флавия же сказала, что будет рада гостить снова. Леонарда, Деметриос, Филипп, Флавия и я расположились в повозке со всем комфортом. Вёз нас кучер из штата бабушкиной прислуги, которому было поручено привезти нас в Селонже, помочь с вещами и отбыть обратно. Под мерный стук колёс задремали малышка Флавия и сидящие напротив Деметриос с Леонардой. Я и Флавия тоже немного задремали, прислонившись к Филиппу, который совсем не возражал тому, что он стал как живая подушка для жены и дочери. Скорее он заботливо укрывал нас лёгким одеялом и читал нам вслух «Старшую Эдду». Стук колёс и красивый, выразительный голос мужа убаюкал и меня с Флавией. Но спали я и Флавия недолго. Чуть освежив силы, я и дочь любовались в открытое окно на раскинувшуюся перед нами зелень лугов и на крестьянские пастбища, на шелестящие изумрудной листвой вековые деревья, припекало в голубом небе солнце. Словно родные края моего мужа, а теперь и мои, решили вселить в меня бодрость и смелость не пасовать перед грядущими трудностями. Даже солнечные лучи как будто путались в золотых волосах маленькой Флавии, которая громко выражала свой восторг, хлопала в ладошки и вслух заявляла, как же здесь красиво, как ей здесь нравится. Ненадолго мы сделали маленький привал, чтобы размять ноги. Филипп присел на корточки, подозвал к себе Флавию и меня, усадил нашу дочь на колено, бережно удерживая одной рукой и зачерпнув горсть земли другой. — Флавия, детка, смотри, — говорил он малышке, показывая ей горсть земли в своей крепкой и сильной ладони, — эта земля — наш дом, теперь это твой с мамой родной край, твоя опора. И мы все должны беречь наш дом, должны заботиться о живущих здесь людях… Не любить свою землю, которая даёт тебе силы и ресурсы для жизни — всё равно, что не любить своих родителей. Ты графиня де Селонже, как и твоя мама. Помни об этом, моя родная, — после этих слов Филипп бережно опустил горсть земли обратно и поцеловал в макушку Флавию, взяв её на руки и прижав к себе. — Обещаю, папа. Я всё запомнила, — ответила девочка ласково и кротко. Муж и дочь выглядели такими радостными, что я захотела к ним присоединиться, что и не замедлила сделать, обняв Филиппа и Флавию. — Филипп, я обещаю тоже, что всегда буду заботиться о том, чтобы всем людям, живущим на наших землях, жилось хорошо и благополучно, я обещаю беречь нашу землю и людей, — пообещала я мужу и поцеловала в щёку. Когда привал закончился, я и мои близкие вновь устроились в повозке, я снова упросила Филиппа почитать мне и Флавии книги. Что поделать — люблю слушать голос моего мужа, особенно, когда он читает мне с дочкой книги. Так умиротворяет, успокаивает, дарит чувство уюта. Тем временем повозка ехала на север, где, как сказал мне Филипп, находятся наши владения — Селонже, небольшой городок в долине Веннель, где есть церковь и хорошо укреплённый замок. Нетерпение жгло меня так сильно, что сложно было себя заставить усидеть спокойно на месте и слушать «Старшую Эдду», которую мне и Флавии читал вслух мой муж. Правда, в дороге мы пробыли ещё полтора дня, пришлось делать небольшой крюк в двенадцать лье. Бедная маленькая Флавия была не очень в восторге от того, что мы ещё нескоро приехали домой. Не обошлось без того, чтобы девочка не капризничала, выражая так своё раздражение и усталость от тягот пути. Как могли, мы все мягко её успокаивали и старались приободрить. Но раздражение Флавии сошло на нет, стоило девочке увидеть башни замка. Хоть Флавия никогда и не была в Бургундии до недавнего времени, какое-то чутьё подсказало ей и мне тоже, что мы прибыли в Селонже, на донжоне (главной башне) не было флага, что означало отсутствие дома хозяина. — Флавия, доченька, мы скоро будем дома, это наш замок, — подтвердил Филипп догадки Флавии и мои. Девочка даже заметно повеселела после этих слов. Так мы доехали до деревни. Уже виднелись бойницы замка, наша повозка проехала по подъёмному мосту, который опустили для нас, через ворота, и снова мост был поднят, как только наша повозка миновала ворота. Спустя недолгое время мы наконец-то добрались домой, все усталые и немного голодные. Отправленный отвезти нас в Селонже кучер бабушки Мадлен любезно помог слугам замка Селонже разгрузить все наши вещи, только после этого он почтительно с нами простился, охотно согласился передать моей бабушке нашу безмерную ей благодарность за такую заботу и уехал обратно к своей госпоже. Приятно меня поразило то, что при всей строгости внутреннего оформления замка Селонже, во всём этом была простая и неброская элегантность… Надеюсь, это всё уцелеет перед лицом творческой энергии Флавии, которая полюбила рисовать на повешенных на стену полотнах холста. С теплотой и приветливо, как своих родных детей нас встретила пожилого возраста женщина в опрятном и строгом сером платье с закрытой горловиной, в белом чепце, из-под которого выбивались седые пряди, полного телосложения, со вздёрнутым носом, на круглом рябом лице выделялись особенно большие голубые глаза. — Амелина, дорогая моя, ты всё хорошеешь! — поприветствовал Филипп эту пожилую женщину, смеясь от радости, и заключив её в крепкие родственные объятия. — Ах, мессир Филипп, я растила вас с детства и не учила вас лгать, — так же смеясь, отвечала Амелина, как выяснилось, та самая кормилица и няня Филиппа. — Что поделаешь, военная жизнь испортила меня, — ласково пошутил мой муж, за что Амелина наградила его шуточным подзатыльником. — Будет тебе, моя милая. Ты прекрасно выглядишь, — произнёс Филипп примирительно, взяв из рук Леонарды Флавию, усадил девочку к себе на шею и подвёл к Амелине меня. — Ох, как неудобно! За нашими разговорами мы заставили дорогих гостей столько ждать! — в волнении всплеснула руками Амелина. — Вы представите меня вашим благородным спутникам? — Охотно, Амелина. Вот эта юная и прекрасная женщина — Фьора, моя законная жена, мать моей дочери Флавии — которая также перед тобой, мать моего второго будущего ребёнка, — счастливо и с гордостью представил меня Филипп своей кормилице и няне, которая теперь была экономкой. — Ох, так теперь вы создали семью, женились, у вас скоро родится второе дитя! Госпожа Фьора, как же вы прекрасны, а ваша с мессиром Филиппом малышка — вылитая госпожа Вивьен — упокой Господь её душу! — от радости Амелина не находила себе места, брала в свои руки мои собственные и руки Флавии, горячо прижималась к ним губами, я остановила добрую пожилую даму от такого проявления ею своей радости. Вместо этого я обняла Амелину и произнесла: — Я счастлива познакомиться с вами, Амелина. Филипп рассказывал мне о вас только хорошее, что вы выкормили и вырастили его с мессиром Амори. Уже за это я готова любить вас. — Мессир Филипп, представите мне других наших уважаемых гостей? — спросила Амелина, немного отойдя об благого шока, в который её повергло моё приветствие. — Наш особый гость — личный врач Лоренцо Медичи, Деметриос Ласкарис, родственник византийских князей, человек очень обширных знаний, — представил Филипп Деметриоса. — А донна Леонарда Мерсе — воспитательница и гувернантка моей жены, вырастила Фьору и заменила ей маму. Тоже очень благородная натура, — такие слова Филипп нашёл для того, чтобы описать мою дорогую Леонарду, чем сильно её растрогал настолько, что Леонарда невольно смахнула слезу. — Какая же радость, что вы теперь будете жить здесь, под этим кровом! О боже… вы так устали с дороги, я распоряжусь подать ужин в ваши покои, чтобы вы отдохнули как следует, — деловито уже принялась Амелина за свою работу. Добрая экономка лично проводила в покои каждого из нас и распорядилась каждому подать ужин в комнату. Я делила супружескую спальную с Филиппом. Леонарда настояла на том, чтобы она делила детскую с малышкой Флавией, что мужу и жене нужно бывать вместе наедине хоть иногда — при всей любви к ребёнку. Сперва я и Филипп настаивали на том, чтобы кроватку Флавии поставили в родительской спальной, чтобы Флавия вволю радовалась времяпровождению с родителями. Но Леонарда нас уверила, что сумеет сама сладить с малышкой, а нам нужно побыть наедине. Так и получилось. Флавия была настолько уставшей и голодной от этой усталости, что без капризов съела самостоятельно всё, что для неё приготовили по распоряжению Амелины, и Леонарда легко её выкупала после дороги, убаюкала и уложила спать. Я тоже смогла наконец-то позволить себе отдых. Приняла тёплую и расслабляющую ванну с мужем. Мы не были физически близки из опасений Филиппа и моих навредить ребёнку нашей активностью. Просто лежали под одеялом в обнимку, крепко прильнув друг к другу. По распоряжению Амелины, помнящей, что я жду ребёнка, мне принесли такой вкусный и ничуть не жирный ужин, который мой измученный желудок согласился переварить. Так что я пребывала в весьма благодушном настроении. — Фьора, скажи, тебе не кажется мрачным замок? Быть может, ты захочешь здесь что-то поменять? — предложил мне Филипп, массируя мне спину, когда я легла на живот и обняла подушку. — Но мне нравится наш замок таким, какой он есть. Зачем что-то менять? Разве что повесить везде холсты для художеств Флавии для сохранности стен замка. И мне нужна комната, где я могу заниматься своими делами, немного побыть одной. Вот и всё, — проговорила я расслабленно, наслаждаясь массажем. — Фьора, ты теперь здесь хозяйка. Всё это у тебя будет. И если ты захочешь тут что-то поменять — то я буду рад это для тебя сделать. — Я счастлива с тобой. Ты уже очень много для меня сделал, — проронила я ласково, с улыбкой на губах, погружаясь в полудрёму.