Убийство не по плану

      Утро тридцатого сентября 1475 года принесло с собой затянутое свинцово-серыми тучами небо, сквозь тучи робко пробивались редкие солнечные лучи. Дул холодный ветер, заставляя кутаться в плащи меня и моих близких, когда мы все провожали Филиппа, который должен был отправиться обратно в ставку Карла Смелого в сопровождении небольшого отряда рыцарей, облачённых в доспехи с голубыми плащами и серебряными орлами на полотнах плащей. Провожать Филиппа вышли мой отец и я с Марией и Флавией, моя милая Леонарда, наша экономка Амелина. Как много бы я отдала, чтобы этот день, когда я должна провожать мужа на войну, никогда не наступил, чтобы Филипп остался рядом со мной и нашими девочками — Марией и Флавией, чтобы мой возлюбленный муж застал появление на свет нашего ребёнка. Конечно, мой отец охотно пообещал Филиппу вчера помочь мне за всем присмотреть в его отсутствие. Пообещал моему супругу заботиться обо мне и девочках, о моём с Филиппом будущем ребёнке, но я всё равно никак не хотела мириться с тем, что пока я буду в Селонже — в уюте и тепле, в безопасности, окружённая комфортом, дорогой мне человек будет рисковать своей жизнью и терпеть лишения на войне, сражаясь за амбиции Карла Смелого. Я вынашиваю только первого кровного ребёнка, это моя первая беременность, но по рассказам моей кормилицы Жаннетты я знала, какой нелёгкой ценой женщинам и этому миру даются дети. Знала, что матери рискуют своей жизнью, рожая в этот мир новых людей, терпят сильные боли на протяжении многих часов. Возможно, если бы мужчины могли подобно женщинам взращивать в своём теле новую жизнь и производить на свет детей, если бы прочувствовали всё на себе и в муках рожали детей, хотя бы чаще бывали рядом со своими жёнами в часы рождения их наследников, этот мир не знал бы войн. С одной стороны, меня радовало, что я ношу под сердцем ребёнка от моего любимого мужчины, моё с Филиппом дитя, продолжение моей с мужем любви, которое я увижу где-то в апреле. С другой стороны, я боялась думать о том, что будет, если я рожу на свет мальчика. Конечно, в семье Селонже появится законный наследник, продолжатель рода, которого будут растить в духе приверженности идеалам рыцарства и верности сюзерену. До семи лет мой с Филиппом сын будет расти под крышей родового замка, а потом поступит пажом в другую знатную семью, если его ещё не пристроят в пажи герцогу Карлу или к кому-то из его семьи. Затем дитя после службы пажом станет оруженосцем и далее рыцарем, жизнь его будет тесно связана с военной службой, опасностями, риском погибнуть и многочисленными лишениями вдали от дома, и меня не будет рядом с ним, чтобы уберечь от любого зла. Мне же останется тревожиться не только о своём муже, но и о сыне, да молиться за них обоих, чтобы небесные силы были к ним милостивы и уберегли от страшной участи. Но и рожать в этот безумный и опасный мир девочку мне тоже было страшно. Я вспоминала всё, что со мной случилось за последнее время во Флоренции, как меня травили за появление у меня малышки Флавии — которую записали в нагулянные; как Франческо Пацци и Марино Бетти пытались меня оклеветать — якобы моя Флавия зачата и рождена от дьявола; и как Лука Торнабуони пытался меня подставить с подложным письмом к Римскому папе — будто бы я замышляла покушение на Лоренцо Медичи и обещала Сиксту IV помочь ему организовать во Флоренции переворот с последующей передачей понтифику Флоренции. Да, мне удалось избежать эшафота, Филипп защищал мою жизнь и честь на божьем поединке, меня признали невиновной, но осадок остался. И это мне ещё повезло. Если так посудить, то меня спасло только высокое положение моего мужа и то, что после моей свадьбы с Филиппом я стала подданной Бургундии. Моя родная мама была жертвой тирании своего мужа Рено дю Амеля, который также издевался над своей дочерью Маргаритой. Моя родная бабушка страдала от тирании моего деда Пьера де Бревая и только теперь освободилась, когда муж стал полностью парализован. Что, если моя дочь выйдет замуж за человека вроде Рено дю Амеля и Пьера де Бревая? Что, если я и Филипп окажемся не в силах защитить нашего ребёнка от этой беды?.. И вот в таком мире, который очень жесток и несправедлив к женщинам, моей дочери придётся расти и взрослеть, и по прошествии лет страдать от осознания, что она ничего не сможет изменить, по крайней мере, в одиночку. А ведь у меня есть теперь два ребёнка на руках, помимо третьего в утробе — Мария и Флавия, мои с Филиппом старшие девчонки, две чудесные и славные юные дамы, и их обеих я очень люблю, обеих хотела бы видеть счастливыми и довольными жизнью… Как мне их защитить от тех горестей, которые их могут поджидать?.. Я смотрела с нежностью и грустью в сердце на Марию и Флавию, которые обнимались с Филиппом. Опустившись на одно колено, Филипп бережно и с осторожностью обнимал девочек, чтобы не причинить им боли своими стальными доспехами. Я стояла рядом с ними, всеми силами стараясь не плакать, и не уронить лицо как графиня де Селонже — перед рыцарями, охраняющими замок, и теми рыцарями, которые отправлялись с моим мужем. — Папа, я прошу тебя, не уезжай, останься с нами! Ты нам очень нужен! — срывающимся и дрожащим голосом просила Мария, крепко прижимаясь к Филиппу, чуть не плача. — Да, папа, останься, останься, останься! — просила маленькая Флавия, сидя на локте Филиппа и обнимая его за шею. — Мария, Флавия, мои родные… я так хотел бы остаться с вами и с мамой, но не могу. Мой долг вассала вынуждает меня уезжать. Но я бы много отдал, чтобы остаться со всеми вами, — мягко проронил Филипп в ответ девочкам, обнимая их и целуя обеих в макушки. — Я вас люблю, мои ненаглядные. Прошу вас, слушайтесь маму и не огорчайте её, у вас скоро будет братишка или сестрёнка, маме нельзя переживать. Со мной всё будет в порядке. — Филипп ещё на какое-то время задержал в объятиях Марию и Флавию, крепко расцеловал обеих в макушки и в обе щёки, потом передал маленькую Флавию на руки подошедшей к нам Леонарде. Леонарда бережно прижала к своей груди Флавию, гладя по златокудрой головке. — Папа же к нам вернётся? — невинный вопрос слетел с губ Флавии. — Да, моя радость, вернётся, иначе не может быть, — ответила моя наставница малышке и поцеловала её в макушку. — Уверена, что мессир граф благополучно вернётся с войны к нам всем. — Фьора, не пускай его, на войне убивают! — крепко прижавшись ко мне, Мария с мольбой смотрела на меня полными слёз карими глазами, как будто я была всесильной сущностью, способной остановить эту безумную колесницу смуты. Но что может одна женщина?.. — Прости, Мария. Есть вещи, против которых мы бессильны, — дала я печально-кроткий ответ падчерице, обняв её и гладя по черноволосой голове, чтобы успокоить. Изнутри меня буквально разрывало от злости и отчаяния, что война отрывает от меня мужа, а от моих детей — отца, и я ничего не могу с этим поделать, и таких женщин как я — великое множество и в Бургундии, и во Франции. В любой точке этого мира, потому что нет такой страны, где начатые правителями войны не отнимали бы мужей и отцов с сыновьями от их семей. — Папа вернётся, Мария. Вернётся к нам, — упрямо твердила в святой и нерушимой уверенности малютка Флавия, чувствуя настроение своей старшей сестры. — Конечно же, я вернусь, непременно. И мы все будем жить вместе в свободной и независимой Бургундии, — ласково уверял Филипп Марию, взяв её на руки и нежно прижав к себе. — Мария, будь умницей. Ты только верь и жди. Скоро мы все снова будем вместе. Ты веришь мне? — Да, папа. Только возвращайся обязательно. Мы будем тебя ждать, — прозвучали исполненные надежды слова Марии, обнявшей за шею Филиппа, поцеловавшей его в щёку и слезшей наземь с его рук. Затем девочка подошла к Амелине и обняла её, Амелина гладила Марию по голове и спине, по волосам. Филипп приблизился ко мне, привлёк к себе и теперь с бережной осторожностью обнимал меня так же, как ранее он обнимал девочек. Губы мужа прильнули к моей макушке, после приникли в страстном поцелуе к моим губам. Но в этой ласке, которой я отдавалась, так же пылко отвечая на поцелуй Филиппу, были не только страстная любовь и безграничная нежность, но и жажда супруга остаться рядом со мной, горечь разлуки, обещание и надежда вернуться. Филипп не выпускал меня из объятий, никак не желал отпускать от себя, не разрывая поцелуя. Его руки держали меня за талию, а я обвивала своими руками его шею. Мы с упоением наслаждались последними моментами вместе перед долгой разлукой на месяцы и даже скорее годы, как нашедшие оазис два путника среди пустыни — мы жарко приникали к губам друг друга, желая остановить время, лишь бы не разлучаться. Весь остальной мир как будто бы перестал существовать. Нас не волновало, кто и что может подумать о том, что я и Филипп проявляем друг к другу любовь и тепло перед лицом многих людей, особенно на глазах двух наших девочек — Марии и Флавии. Что мне до того, что кто-то может меня осудить за слишком пылкие проявления чувств на публике? Я провожаю на войну своего мужа и отца моих детей, и возможно, что я годами не увижу Филиппа, а в лучшем случае буду его видеть дома только месяц и раз в три года… Меня и детей ждёт разлука с дорогим нам человеком, больше всего на свете я боюсь, что Филипп не вернётся с войны живым, что от него не останется даже что хоронить, а мои бедные девочки Мария и Флавия вместе с моим будущим ребёнком от Филиппа будут обречены расти без отца, я же рискую стать вдовой… И один только бог с Мадонной ведают, как больно мне от предстоящей разлуки, как мне больно сейчас прощаться с моим мужем, и только слова любви с обещаниями ждать, готовы сорваться с уст. Но сладостное забытьё кончилось, Филипп оторвался от моих губ и поцеловал в закрытые глаза. — Любимый, я прошу тебя, возвращайся живым. Хоть больной, раненый… Вернись любым, лишь бы живой, ты нужен мне и детям, я люблю тебя, — горячо шептала я на ухо Филиппу, крепко его обнимая, и как обезумевшая осыпая поцелуями его лицо. — Я и дети, все мы будем ждать тебя, только возвращайся живым. — Фьора, прошу тебя, не теряй стойкости, будь сильной, верь в лучшее. Я доверяю тебе Селонже и наших детей. Скоро мы все будем вместе. Мне есть, ради кого возвращаться живым — это ты и наши девчонки, наш будущий ребёнок. Я люблю вас, мои бесценные, — шептал пылко Филипп мне на ухо, утешающе гладя по спине, верно, почувствовав, как мелко дрожат от подступающих рыданий мои плечи и всё тело, и каких больших усилий стоит мне удержаться от этих рыданий — перед лицом множества людей. — Ради всего святого тебя умоляю, береги себя. Убереги Всевышний от такого, конечно… Ведь если с тобой что-то случится — такое испытание станет мне не по силам. Я буду молиться за тебя, чтобы эта война скорее кончилась, и ты вернулся живым ко мне и детям, — проговорила я сбивчиво дрожащим от подступивших слёз голосом, солёная влага — переполнившая мои глаза, хлынула из глаз и катилась по щекам. — Ты только верь в лучшее и жди. Ведь война — далеко не конец. Не плачь. Я сделаю всё, чтобы вернуться к тебе и нашим детям, обещаю, — мягко заверил меня супруг, утирая мне слёзы и целуя в щёки. — Береги себя и детей. Мы расстаёмся ненадолго, а ранения… много ли значат?.. Я верю в тебя, ты справишься. Ты дочь своего отца и моя жена, ты графиня де Селонже — достойный пример для наших подданных. — Я буду сильной, Филипп. Я выдержу и справлюсь, тем более что мой отец будет рядом, наши дорогие Амелина и Леонарда тоже… Я не уроню чести имени, которое ношу. Мне хватит стойкости. Ведь у рыцарей жёны не плачут, — нашла я в себе силы на улыбку, взяв себя в руки, и только Небесам одним ведомо — чего мне это стоило. Поцеловав меня в лоб, Филипп выпустил меня из объятий и подошёл к Амелине, осторожно и бережно, с нежностью любящего сына обняв её. Амелина крепко обняла своего бывшего воспитанника, расцеловав в обе щеки. И если я чуть не сорвалась в слёзы, Амелина хранила очень серьёзный и строгий вид, но голубые глаза экономки с материнским теплом глядели на Филиппа, своей узловатой и морщинистой рукой Амелина ласково провела по щеке моего мужа. — Моя милая Амелина, я верю, что ты справишься со всем достойно и поможешь моей Фьоре с мадам Леонардой заботиться о наших девочках с будущим ребёнком. Со мной всё будет в порядке, я вернусь — обещаю тебе. Я хочу, чтобы ты знала, ты очень мне дорога и занимаешь в моём сердце место, равное родной матери. Береги себя, — произнёс с сыновьим теплом Филипп, обнимая Амелину и легонько похлопывая её по спине. — Мессир Филипп, вы можете уезжать со спокойным сердцем, я позабочусь о нашей госпоже Фьоре и о ваших детях. Я не подведу вас. И буду молить Небеса о том, чтобы вы вернулись к нам как можно скорее. Я тоже люблю вас как своё родное дитя, — с грустной теплотой Амелина улыбнулась Филиппу, и они оба мягко отстранились друг от друга. — Сын мой, вы можете уезжать спокойно. Я во всём буду помогать Фьоре и поддерживать её. Я же обещал вам позаботиться о Фьоре с девочками и о вашем будущем ребёнке, — обратился к Филиппу мой отец, подойдя ко мне и поцеловав меня в щёку. — Я присмотрю здесь за всеми и всем. — Отец, вы не представляете, как я благодарен вам, что вы подставляете ваше плечо, — Филипп подошёл к моему отцу и обнялся с ним, похлопав слегка по спине, удостоившись такого же выражения теплоты. — Доверяю вам самое дорогое — детей и Фьору, — проронил Филипп с его неизменной улыбкой, в которой столько тепла, и которую я так люблю… Отделившись от своих близких, я взяла повод коня Филиппа у одного из рыцарей и подвела благородное животное к мужу. Филипп напоследок поцеловал девочек, Амелину и меня, обнял отца и Леонарду, после подошёл к своему коню и ловко вскочил в седло. Мой муж в крайний раз окинул взором нас всех и свой родовой замок, потом погнал вперёд по опущенному подъёмному мосту коня, его небольшой отряд рыцарей тронулся за ним, иногда я ловила мимоходом лёгкий взгляд Филиппа — который ему случалось бросать в мою с детьми сторону… Хотелось разрыдаться, упасть на колени, завыть раненой волчицей, но я запретила себе эти проявления слабости, я не опозорю моего мужа, когда он ещё даже не успел уехать. Жёны рыцарей не плачут, не на людях… если только закрывшись в тёмном чулане, где никто не сможет увидеть и услышать… Я должна крепиться, ведь чаши разлуки я не увижу дна ещё немало лет. Должна крепиться — ради Филиппа и ради себя, ради наших детей, ради всех людей — зависящих теперь от меня, ради наших подданных. У меня нет права опускать руки и быть слабой. Всадники мчались прочь. Я и мои близкие ещё долго стояли и смотрели вслед удалявшимся от нас Филиппу с его отрядом рыцарей, пока они не скрылись от наших взоров. Оставшихся в Селонже рыцарей я отправила обратно на их посты, всё равно оставшись стоять и смотреть вслед, пока Леонарда и девочки с Амелиной и отцом не позвали меня обратно в замок. С того дня для меня потянулись дни, похожие один на другой. Как бы ни рвалась на части душа, как бы ни кровоточило сердце от тревоги за мужа — что меня терзала, как бы ни было больно и грустно, я приучила себя улыбаться вопреки всему. Я приучила себя улыбаться ради моих с Филиппом девочек — Марии и Флавии, ради отца и Леонарды с Амелиной… Чтобы меньше изводить себя всякими страшными мыслями, которые атаковали мой разум со дня отъезда Филиппа, я вся ушла в заботу о детях и о родовом имении, я всеми силами старалась забыться в занятии живописью и подготовкой приданого для моего с Филиппом будущего ребёнка. Вместе с капелланом Андре Арто я занималась образованием Марии и Флавии, ненавязчиво и очень деликатно учила девочек рисовать — причём Мария проявляла к этому немалые способности и ей очень нравилась живопись, Флавия пока что с азартной увлечённостью детства обожала на все лады разрисовывать красками холсты. Каждый день я проверяла лично, как идут дела в городке, удостоверялась сама — насколько хорошо живут на моих с мужем землях крестьяне и даже ввела небольшие выплаты каждой семье на каждого ребёнка раз в два месяца. Отец неизменно был рядом со мной и всегда был готов давать мне советы, как управлять имением будет лучше, и эти советы всегда были к месту. Нередко мне приходилось разбирать споры между крестьянами и судить неверных супругов, проверять — насколько честно ведётся торговля на рынке нашего городка. Порой я просиживала вечера за гроссбухами, книгами счетов, расходными книгами, проверяла — сколько в замке припасов… Я стала даже чаще молиться, пусть раньше и за мной до свадьбы не наблюдалось такого благочестия. Я мало помнила на зубок молитв, куда лучше меня молитвы знает моя милая Леонарда. Но в молитве часовни замка Селонже я тоже могла найти забытьё, когда просила все высшие силы уберечь от гибели на войне моего мужа и вернуть мне с детьми его живым, здоровым и невредимым. Всё годилось в дело, чтобы тревожные и жуткие мысли не делили на части мой разум между собой. Если бы не дети — Мария и Флавия, в замке мне было бы совсем одиноко и сумрачно. Летели дни, а за днями недели. Солнечных дней стало гораздо меньше, всё чаще серые тучи заволакивали небо, с небес проливались потоки дождей, дули холодные ветры, с деревьев облетела золотая и багряная листва. И как будто всё идёт своим чередом, иногда над сердцем маячило ощущение беды. Мне оставалось только заботиться о своих близких и подданных, жить в ожидании мужа или весточки от него, молиться о благополучном возвращении ко мне любимого, хранить честь имени — которое было вручено мне у алтаря. Я всё ждала новостей и помнила о данном самой себе наставлении, что у рыцарей жёны не плачут… То, что я отвечаю не только за себя и за будущего ребёнка, что я больше не принадлежу себе, заставляло меня взять себя в руки и не опускать их… Мария, Флавия и ещё не рождённое на свет дитя стали мне утешением в отсутствие Филиппа. Те черты, что я часто вспоминала в мечтах однажды увидеть снова, все — что были и есть моя любовь, я могла созерцать в личике Марии — этой доброй и славной девочки, которая с каждым днём всё хорошела и всё больше напоминала мне моего мужа. Да, Мария походила на Филиппа так, как только может дочь походить на своего отца, я и так успела полюбить девочку как продолжение моего мужа, но сходство Марии с её отцом укрепляло мою любовь к ней всё больше. Не без волнения и радости я думала о том, что примерно в апреле на свет появится мой с Филиппом ребёнок. И, боже мой, как же я мечтала о том, чтобы и этот ребёнок напоминал мне его отца каждой чертой!.. Конечно, без любимого человека рядом я чувствовала себя очень потерянно и тоскливо, помогала крепиться поддержка отца и Амелины с Леонардой — которые много помогали мне в заботе о девочках и делах имения, мне помогали крепиться и не падать духом мысли о благе Марии и Флавии… Но как же я мечтала о том, чтобы эта проклятая война поскорее кончилась, и я обрела вновь моего мужа, а мои дети — отца. Пока же мне остаётся только ждать. Ждать и надеяться.