Убийство не по плану

      Дни и недели сменяли друг друга, проходя для меня в заботах о Марии и Флавии, родовом имении и о живущих на моих с мужем землях крестьянах. Самым ревностным образом я и мой отец следили за тем, чтобы дома крестьян были в хорошем состоянии, чтобы никто не бедствовал и не прозябал в нищете. Специально, чтобы поддержать наиболее уязвимых жителей своих с мужем владений, я ввела небольшие выплаты для вдов и матерей-одиночек с одинокими стариками. Люди, живущие на моих с Филиппом землях, видели с моей стороны искреннее радение об их благе, потому любили меня и очень уважали, порой говоря мне в лицо, что их господин — счастливый человек, раз именно я его жена. Всегда с тёплой почтительностью приветствовали меня, когда я и Леонарда гуляли с детьми, обращаясь ко мне «госпожа Фьора» или «дорогая госпожа графиня». На мне было управление всеми хозяйственными вопросами. Радовало то, что управлять имением мне помогал отец, а в заботах о девочках мне помогали Леонарда, иногда Амелина, Жакетта с Марселиной. Я старалась уделять Марии и Флавии время, как бы ни была сильно занята, и старалась приободрить обеих девочек — которые очень тосковали по уехавшему на войну Филиппу. Письма от Филиппа приходили очень редко. Я понимала, что у него не всегда есть возможность их писать, и неизвестно, как скоро они дойдут до Селонже и попадут ко мне в руки. Но в каждом письме Филипп неизменно спрашивал, насколько всё благополучно у меня и детей, как я и девочки себя чувствуем, справлялся об Амелине и о моём отце с Леонардой, интересовался делами имения. Всегда он говорил в письмах, что любит меня и наших детей, что больше всего на свете он хотел бы быть рядом с нами, что мысли обо мне с детьми и о наших близких помогают ему не падать духом и держаться, помогают пережить все трудности. Филипп писал в послании мне, чтобы я не опускала руки и не падала духом, берегла себя и детей — Марию с Флавией и нашего будущего ребёнка, который тоже очень ему дорог, и что какого бы пола ни родилось дитя — мальчик или девочка, он любит этого ребёнка. Не забывал вселить в меня уверенность, что всё будет хорошо, что война кончится, и мы снова все будем вместе. Выражал надежду, что Бургундия обретёт независимость от Франции, и что он будет всеми силами стараться, чтобы я и девочки, наш будущий ребёнок и все дорогие нам люди жили счастливо в независимой и свободной Бургундии. На прощание Филипп просил меня обнять за него Марию и Флавию, поцеловать и сказать им, что очень их любит. Передавал слова тепла, любви и благодарности моему отцу и Леонарде с Амелиной — за то, что они подставляют мне плечо и помогают заботиться о Марии с Флавией. Какие трудности выпадают на его долю, Филипп не писал — наверняка, чтобы меня пощадить и не добавлять мне тревог в моём положении. Но я могла догадаться о том, каким опасностям подвергается мой муж, что ему приходится выносить на этой войне, что смерть и страдания с болью многих людей он видит каждый день, выносит непогоду и холода… пока я в тепле, уюте и в безопасности, окружена любящими меня людьми, в надёжном тылу. Я же в письмах рассказывала мужу, как живём я с девочками и наши близкие, писала обо всём происходящем в имении, рассказывала Филиппу об успехах в учении наших старших девочек — Мария и Флавия обе радовали меня тем, что росли очень добрыми и жадными до знаний девочками с пытливым умом. Мария демонстрировала прекрасные задатки художницы. Очень усердно училась у меня писать картины, оказалась талантлива в музыке, у неё оказались хорошие способности к иностранным языкам, историю и риторику с философией и литературой она просто обожала. Слегка хромали у неё математические дисциплины, хорошо всё складывалось с этикетом, что до рукоделия — у Марии оказались способности и к этому, но рукоделие она не очень любила. Маленькая Флавия же научилась довольно бойко читать для своего возраста и понемногу начала осваивать счёт. Малышка росла очень шустрой, любознательной, смышлёной, разговорчивой и жизнелюбивой, доброй и ласковой девочкой. Флавия была очень дружна с Марией и привязана к своей старшей сестре, никогда не жадничала от неё свои игрушки и очень любила вместе с ней разыгрывать кукольные балы и званые вечера. В письме я непременно передавала Филиппу слова любви и тепла от наших близких с пожеланиями его скорейшего возвращения домой — особенно от наших девочек. Всегда писала мужу, что дома все ждут его возвращения и просят в молитвах высшие силы вернуть его домой здоровым и живым. Иногда могла позволить себе маленькую слабость и написать в послании мужу, что каждый мой день, проведённый без него, тянется для меня как столетие, что я готова много отдать — только бы он был рядом со мной и детьми, что моя любовь к нему умрёт только вместе со мной. Просила не тревожиться обо мне и наших детях, говоря, что у меня всё идёт хорошо. Писала на прощание, что в Селонже все его очень любят и ждут. Все редкие письма от мужа, которые он урывал возможность написать мне и отправить, я бережно хранила в сундучке и перечитывала в те моменты, когда грусть и тоска по нему были особенно мучительны. В отличие от меня, Мария и Флавия не умели скрывать от всех свои чувства, чтобы никого не огорчать — как делала я. Нередко глаза Марии были на мокром месте, а маленькая Флавия всё высматривала в окнах замка Филиппа, часто спрашивая меня, когда приедет папа. Крепко обнимая Марию и Флавию, я ласково говорила им, что Филипп непременно вернётся, что с ним всё будет в порядке, что папа очень нас любит и сделает всё, чтобы быть дома с нами, когда кончится война. Убеждая девочек в том, что их отец вернётся с войны живой и здоровый, я также поддерживала эту веру в себе. — Фьора, скоро у тебя и папы будет ребёнок… Ты же не разлюбишь меня и Флавию, когда родишь малыша? — однажды с тревогой задала мне вопрос Мария, когда я читала ей и Флавии сказки перед отходом ко сну. — Ну что ты, милая… Как я могу разлюбить тебя и Флавию? Вы обе очень дороги мне, я люблю вас. Конечно, я не смогу уделять вам много внимания как раньше, потому что малыш будет без меня совсем беспомощный. Но любить тебя и Флавию после рождения ребёнка я не перестану, — тепло заверила я Марию, погладив её по голове и поцеловав в макушку. — Мама, ещё читай, хочу ещё слушать, — влилась в мой с Марией диалог малышка Флавия, коснувшись маленькой ручкой книги. Поправив одеяло девочкам, подоткнув его со всех сторон, я продолжила читать Марии и Флавии книгу со сказками. При Марии и Флавии я крепилась, старалась не падать духом, надеялась и верила в то, что мой любимый человек и отец моих детей вернётся к нам, что мы обязательно будем все вместе. Я старалась всегда быть не только доброй госпожой по отношению к крестьянам и нашим вассалам, но и справедливой, сильной… Старалась не ронять лица и крепилась даже перед отцом и Леонардой с Амелиной. Теперь, будучи графиней де Селонже, когда на мне ответственность за родовое имение и детей, когда я отвечаю за благополучие стольких людей, зависящих от меня, я считала, что у меня нет права открыто печалиться и показывать, как мне страшно за мужа. Если мне и хотелось иногда поплакать, я делала это, закрывшись в чулане, чтобы меня никто не видел. Потом, после того, как дала волю слезам и выпустила из себя боль, я снова надевала на себя маску несгибаемой и стойкой госпожи владений. Беременность у меня протекала благополучно, врач и повитуха раз в неделю приходили меня осмотреть и расспрашивали о самочувствии, оставляли рекомендации. Конечно, беременность вносила и свои перемены в мою жизнь. Теперь уже не могло быть и речи о том, чтобы я срывалась с места и уезжала подкупать золотом какого-нибудь военачальника Карла Смелого, чтобы переманить на службу королю Людовику. Я отказалась от моего первоначального плана. Не хочу рисковать своим обретённым счастьем и ставить его под удар. Не хочу делать подлость человеку, который пытался спасти от страшной участи моих родителей. Не хочу плести интриги за спиной у мужа… Не хочу, чтобы мои дети рисковали остаться без матери. Поэтому я решила, что буду жить спокойно в Селонже, заниматься делами имения, растить Марию с Флавией и будущего ребёнка, ждать возвращения домой Филиппа… Пока же мне остаётся только ждать, надеяться и молиться о возвращении домой ко мне и детям мужа. Текли дни и недели, месяцы… Каждый день был похож на предыдущий, и я думала, что состарюсь на сотни лет. Если бы не Мария и Флавия — о которых надо заботиться, и которых надо поддерживать, и если бы не предстоящее появление на свет моего с Филиппом ребёнка, если бы меня не поддерживали отец и Леонарда с Амелиной, если бы не ответственность за феод и крестьян, я бы совсем позволила чёрной меланхолии взять надо мной верх. Мне хотелось просто запереться в своей супружеской спальне, лечь на кровать и свернуться клубком, чтобы никто меня не трогал. Но позволить себе этого я не могла. Я обещала самой себе и Филиппу не падать духом, обещала быть сильной и надеяться на лучшее, не терять стойкости. И это данное себе и мужу обещание я старалась держать. Нередко мне наносили визиты в Селонже мои бабушка и сестра. Мадам Мадлен и Маргарита всегда были желанными гостьями в моём замке, всегда их очень радушно принимали. Вместе я и бабушка с Маргаритой могли сколько угодно наговориться о том, как у нас проходит жизнь, мы старались всячески ободрять и поддерживать друг друга — бабушка и Маргарита проводили на войну Кристофа, терзаясь неведением о его судьбе, и не зная, суждено ли будет моему дяде вернуться домой живым. Я терзалась страхом потерять мужа и отца моих детей, которого проводила на войну. Как никто другой мы понимали друг друга. Как мне похвасталась Маргарита, бабушка наняла ей хороших учителей, и моя сестра с утроенным рвением изучала всё, что должна знать и уметь каждая девушка из уважающей себя дворянской семьи, в чём Маргарита делала успехи. Благоприятно всё обстояло и с тем, чтобы затребовать для Маргариты наследство мёртвого моими стараниями Рено дю Амеля. Как и хотела я с моими близкими, Мадлен де Бревай смогла добиться состояния дю Амеля для Маргариты. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. Зато теперь Маргарита будет достойно обеспечена. Я ощутила удовлетворение, что богатство её душегубца-папаши сослужит Маргарите хорошую службу. Что я рада была наблюдать, так то, что жизнь в лучах любви и заботы моей бабушки Мадлен успела изменить Маргариту. Она похорошела ещё больше с того дня, когда я покинула Бревай и уехала в Селонже. Моя сестра стала намного чаще улыбаться и вновь вспомнила, каково это — просто жить и радоваться жизни, причём улыбалась она искренне, даже взгляд зелёных глаз у неё стал другой — более лучистый, умиротворённый, чуть более счастливый… Наконец-то у Маргариты появились силы и желание жить дальше, о чём она мне говорила. Девушка изъявила желание открыть убежище для женщин и детей, которые страдают от тирании в семье, и моя бабушка поддержала её в этом. Я же пожелала Маргарите и бабушке всяческих успехов с их начинанием, поддержав обеих в их добром и благом порыве — поблагодарив за прекрасную идею с убежищем для жертв насилия в семье. Надо будет и в Селонже такое создать… Бабушка и Маргарита поначалу были очень удивлены тем, что в моей с Филиппом семье теперь двое детей — помимо малышки Флавии, они познакомились с дочуркой Филиппа, Марией. И бабушка, и Маргарита обе находили Марию очаровательной девочкой и не раз замечали, как она похожа на моего мужа. Благодаря же доброму характеру, девочка быстро поладила с моими сестрой и бабушкой, они довольно хорошо общались между собой. Мария лишь немного смутилась, когда Маргарита спросила её о том, кто была мама девочки. Я пришла на помощь падчерице, сказав, что мама Марии умерла, когда девочка была ещё слишком маленькая, чтобы её помнить. После сказанных мной слов Мария крепко обняла меня и с облегчением мне улыбнулась, словно без слов желая сказать «спасибо». Маргарита и бабушка никогда не обделяли своим вниманием маленькую Флавию, играли с ней и Марией, бабушка читала девочкам книжки и вместе с Маргаритой брала их на прогулки. Больше всех радовалась этому малышка Флавия, которая всегда была рада видеть свою прабабушку и тётю. В каждый свой визит бабушка и сестра привозили вкусные гостинцы для Флавии и Марии, иногда дарили девочкам красивые ленты для волос или кукол. Зная о том, что я в положении, бабушка и Маргарита дарили что-нибудь для будущего ребёнка — будь то постельное бельё или сорочки. Я уже и не знала, как благодарить за то, с каким теплом они относятся к моим старшим детям и будущему ребёнку. Миновала зима с её снегами, метелями и вихрями, холодами, уступив бразды правления весне. Март пролетел быстро и незаметно. Первого апреля 1476 года я произвела на свет чудесного сынишку, которого нарекли Филиппом Жаном-Франсуа — в честь моего мужа, приёмного отца и родного. Когда у меня отошли воды и мне помогли добраться до спальни, отец увёл Марию и Флавию в библиотеку, чтобы мои крики не напугали девочек. Рождение на свет сына стоило мне восьми часов мучений и криков от жуткой и разрывающей на части боли. Не раз я в сердцах кричала, что следующего ребёнка пусть Филипп рожает сам. Не единожды я крепко стискивала руку Леонарды или Амелины, умоляя прибить меня, чтобы я не мучилась. Эти две добрые женщины ласково и терпеливо успокаивали меня, подбадривали, давали мне есть и пить в перерывах между схватками — чтобы я не обессилела. Утирали мне испарину со лба, прося потерпеть и держаться, утешали меня и убеждали, что всё будет хорошо. Леонарда и Амелина, обе знающие на своём опыте, что такое рождение ребёнка, напоминали мне, как дышать, когда я кричала. Вместе с тем Леонарда и Амелина бойко раздавали приказы служанкам, которые то и дело сновали с тазами нагретой воды и чистыми простынями. Но все эти долгие часы, когда я думала, что лучше бы меня прикончили, были не бесконечными. Мой ребёнок, едва появившись на свет, издал первый требовательный крик. Счастливые Амелина и Леонарда поздравили меня с тем, что я родила на свет мальчика. Вытужить из себя послед было уже легче. Малышу перевязали, перерезали и обработали пуповину. Со смесью неверия, удивления, радости, облегчения и нежности я смотрела на своего сынишку, которого положили мне на живот. Совсем крохотный, сморщенный, красненький, такой трогательный, с чёрным пушком на головёнке и мутными голубыми глазками… Подумать только, мой сыночек, от моего любимого мужа… — Госпожа Фьора, как вы хотите назвать дитя? — спросила Амелина, помягче взбив мне подушку. — Филипп Жан-Франсуа. Я уже давно определилась с именем, — проронила я тихо. Какое-то время ребёнку дали спокойно полежать у меня на животе. После ребёнка и меня обмыли, обтёрли нас чистыми простынями. Я высвободила грудь из плена сорочки. Леонарда помогла мне удобнее устроить маленького Филиппа у меня на руках и объяснила, как правильно кормить малыша. Ребёнок принялся энергично пить молоко из моей груди, закрыв глазки. Бедный мой крошечка, он тоже пережил нелёгкое испытание. Девять месяцев он мирно себе рос у меня под сердцем, ни о чём не тревожился, а тут ему пришлось родиться в этот непредсказуемый и сумасшедший мир… Моему сыну тоже пришлось очень нелегко. Покормив ребёнка, я оправила сорочку и передала сына на руки Леонарде, которая шустро запеленала дитя и немного поносила его столбиком. Чуть позже проведать меня пришёл отец и мои девчонки. — Мессер Франческо, вот он, Филипп Жан-Франсуа де Селонже, до чего славный ребёнок, — с гордостью и нежностью произнесла Леонарда, подойдя к моему отцу и показав ему моего с Филиппом сына. — Такое милое дитя, прелестный ребёнок, — отец улыбался малышу и гладил его по головке. — Подумать только, я снова стал дедушкой… — Маленький Филипп напоминает мне Фьору в младенчестве, — Леонарда уложила дитя в колыбельку, принявшись тихонько качать и убаюкивать песенкой. — Фьора, ты как себя чувствуешь? — с беспокойством проронил отец, присев на край моей кровати и погладив меня по щеке. — Спасибо, отец. Ощущение, словно по мне десять карет раз сорок проехались туда и обратно, но в целом неплохо, — нашла я в себе силы на лёгкую иронию. — Фьора, я так рада, что ты в порядке! — Мария робко подошла к занятой мною кровати и погладила меня по щеке. — Мамочка, ты как? — Флавия тоже приблизилась к кровати, забралась на неё и устроилась у меня под боком, а я нежно гладила её по золотоволосой головке. — Я правда в порядке, мои хорошие, мои ненаглядные, — ласково отвечала я девочкам, улыбаясь им. — Вы, наверное, обе очень волновались… — Очень волновались, Фьора. Нам всем было за тебя страшно. Но радует, что с тобой всё в порядке, — промолвил отец, пройдясь по комнате. — Мария, Флавия, посмотреть на вашего братишку не хотите? — спросила девочек Леонарда, тепло улыбнувшись. — Назвали его Филипп — как вашего отца. Обе девочки, Мария и Флавия, пошли взглянуть на ребёнка, приблизившись к качающей колыбельку Леонарде. — Леонарда, он такой хорошенький, — произнесла ласково Мария, с улыбкой глядя на своего младшего брата. — Да, малыш просто загляденье, — согласилась с Марией пожилая дама. — А с ним можно уже играть? — радостно поинтересовалась малышка Флавия, глядя в ожидании на Леонарду. — Пока ещё нет, Флавия. Он совсем ещё крошка. Даже головку сам держать не умеет, — Леонарда по-матерински ласково улыбнулась и поправила Филиппу одеялко. — Вы меня извините, но я хочу спать. Я так устала, — слетело с моих губ, прежде чем мои веки сомкнулись, и я провалилась в сон. Так в моей жизни и в жизни моих близких появился маленький Филипп Жан-Франсуа де Селонже. Первые дни Леонарда и врач велели мне соблюдать постельный режим и восстанавливаться после родов. В постели я провела немного дней — всего-то три. Заботу о маленьком Филиппе взяла на себя Леонарда. Помимо того, что Леонарда заботится о малышке Флавии. Помогали ей Жакетта и Марселина с Амелиной. Мне ребёнка приносили только на кормление. Отец и Леонарда настаивали на том, чтобы я взяла сыну кормилицу, но я наотрез отказалась, решив кормить своё дитя самостоятельно. Роды у меня прошли без осложнений, молоко в груди есть. Поэтому я не видела никаких причин, почему должна доверить кормление моего сына кому-то другой. — Госпожа Фьора, но вы ещё очень слабы, вы такая хрупкая. Давайте, найдём маленькому Филиппу хорошую кормилицу. Ну, какая знатная дама сама кормит грудью своих детей? — беспокоилась обо мне Амелина. — Амелина, милая, спасибо, что так беспокоишься обо мне. Но, при всей моей хрупкости, я благополучно перенесла роды и в моей груди есть молоко. Другие знатные дамы пусть нанимают своим детям кормилиц, если им так легче. Я не хочу. Я мать моему сыну. Не хочу пополнять число женщин, которые спихивают своих детей кормилицам и видят малышей так редко, что при встрече их не узнают, — с мягкой решимостью возразила я попыткам меня убедить нанять кормилицу моему сыну. Быть может, я слишком ревнива, но мне хочется, чтобы мой ребёнок считал матерью только меня. В сынишке я не чаяла души, я любила его сверх меры — как Марию и Флавию… Пусть иногда мне становилось грустно от того, что Филипп далеко от меня и детей, что моего мужа не было рядом со мной в момент появления на свет нашего ребёнка. Но я жила надеждой на то, что Филипп вернётся живым и невредимым, что скоро мы все снова будем вместе… Когда я достаточно окрепла, было решено крестить маленького Филиппа. Восьмого апреля малыш был крещён в церкви Селонже. Этот торжественный момент со мной разделили Мария и Флавия, мой отец, Леонарда и Амелина. Не только мои близкие разделили со мной это радостное событие, но и все вассалы моего мужа с нашими крестьянами. Не могла я не пригласить на крестины моего ребёнка мою бабушку и Маргариту, которые особенно были в числе почётных гостей. Крёстными маленького Филиппа стали мой отец и Леонарда. Всё время, что длилось таинство крещения, мой сыночек вёл себя спокойно. Лишь немного покапризничал, когда священник опускал его в купель. В честь моего с Филиппом сынишки были устроены народные гуляния, которые длились три дня. Для вассалов моего мужа я устроила званый вечер, на который многие из них взяли своих детей — мальчишек и девчонок, по большей части в возрасте Марии или чуть помладше. Пока взрослые поднимали бокалы за благополучие и здоровье маленького графа де Селонже, или же воздавали должные хвалы плодам трудов кухарки, танцевали, детвора предпочитала веселиться и играть. Мария и Флавия так были обрадованы тем, что на празднике в честь рождения и крестин их братишки они имели возможность играть с другими детьми, что я решила взять за правило чаще приглашать в гости моих с мужем вассалов вместе с их детьми. Во время званого вечера я налегала исключительно на безалкогольные напитки, помня о том, что я кормлю грудью ребёнка. То и дело я через определённые промежутки времени убегала в свою спальню кормить маленького Филиппа. Праздновать мы закончили к часу ночи. К тому времени Леонарда уже уложила спать Марию и Флавию. Я же крепко спала в своей с мужем комнате, обнимая подушку. Гостящие у меня вассалы и их дети были препровождены слугами в отведённые для гостей комнаты. Следующим утром все гости разъехались по своим владениям. Для меня снова настала череда дней, похожих друг на друга. Единственное, что мне скрашивало эти дни, были мои дети: Мария, Флавия и маленький Филипп. Забота о своих детях и их благополучии, забота о родовом имении и о крестьянах-арендаторах, управление имением — всё это не оставляло мне времени на то, чтобы падать духом. Ради детей я не опускала руки, крепилась и не теряла стойкости, старалась быть сильной и верить в лучшее — как обещала Филиппу в день его отъезда. Поплакать я себе позволяла только тогда, когда меня никто не видит, когда я одна. Находила я утешение также в живописи. Чтобы Мария и Флавия обзавелись друзьями с подругами и не тосковали, я часто приглашала в гости своих вассалов с их детьми. Из-за войны всем управлять в своих землях остались женщины и старики. В замке Селонже всегда радушно принимали жён и родителей моих с мужем вассалов, всегда у нас были рады их детям — сыновьям и дочерям с теми мальчиками, которые с семи лет служили пажами в знатных семьях. Мария и Флавия обе обожали те дни, когда у нас бывали гости. Ведь это всегда означало, что в замке будут другие дети, с которыми можно весело проводить время, развлекаться, поболтать, вместе крутиться на кухне и попросить кухарку напечь вкусных булочек, сыграть в прятки или в догонялки по всему замку… Самое главное, что детям весело, что они хорошо проводят время. Маргарита и бабушка как навещали меня в Селонже, так и продолжили, только теперь они искренне радовались за меня, что у меня с Филиппом появился на свет очаровательный и славный сынишка, правнук бабушки Мадлен и племянник Маргариты. И обе женщины, пожилая и молодая, не смогли не проникнуться к Филиппу-младшему. Дни, недели и месяцы тянулись для меня как столетия. Но кое-что хорошее в их череде было. Мария, Флавия и маленький Филипп день ото дня хорошели. Девочки росли настоящими умницами, славными и добрыми детьми. Филипп-младший с каждым днём всё больше напоминал мне его отца — каждой чертой детского личика, глаза его потемнели и теперь имели светло-карий цвет. Вот так вот рожаешь на свет своего ребёнка, мучаешься в родах восемь часов, а дитя изволит на отца быть похожим… впрочем, к моей радости… Колыбелька, где спал мой кроха, по моему велению стояла в моей с мужем спальне. Мне хотелось всегда быть рядом с моим сыном каждый раз, когда он будет нуждаться в моей заботе. Марию и Флавию, которые до рождения Филиппа-младшего спали со мной в одной постели, я переселила в детскую спальню, чтобы крики младенца не мешали им высыпаться. По большей части маленький Филипп крепко спал и словно старался меня пощадить, как будто бы мой сыночек понимал, что маму нужно поберечь. Плакал он только в тех случаях, когда чего-то испугался или когда у него болел живот, когда у него были грязные пелёнки или когда он проголодался. Я и сама занималась сыном, и мои помощницы — Жакетта, Марселина, Амелина и Леонарда подставляли мне плечо. Малыш в положенное время научился всему тому, что должны уметь дети. Я и мои близкие были свидетелями того, как сперва Филипп-младший научился держать головку, переворачиваться, смеяться и улыбаться, сидеть и ползать, затем и ходить. Вот что стало для меня и маленького Филиппа нелёгким испытанием, так это первые прорезывающиеся зубы! Матерь Божья, сколько же бедный ребёнок с ними мучился, а вместе с ним мучились я, Леонарда с моим отцом, Амелина, Марселина и Жакетта. Мы ночей не спали, когда дитя плакало от боли в набухших дёснах, когда у него поднимался жар и болел живот. Безопасная при попадании в желудок мазь на травах, которую для крохи готовила Амелина, лишь немного облегчала мучения с зубами для маленького Филиппа. В такие частые моменты, когда бедный ребёнок плакал от боли, я была готова поменяться с сыном местами — чтобы я мучилась вместо него, а мой крошка мог спокойно спать и был избавлен от этих мук с зубами, и в то же время я злилась — на себя, что мало чем могу помочь сынишке, когда ему приходится так нелегко. Леонарда рассказывала мне, сама-то я из своего раннего детства мало что помню, она тоже не спала ночей вместе с моей кормилицей Жаннеттой и моим отцом, когда первые зубы резались у меня, и мои рыдания с криками ставили на уши весь палаццо Бельтрами. Но и прорезывание зубов у малыша сам Филипп-младший и все мы смогли пережить. Даже не представляю, что бы я делала без поддержки отца и Леонарды с Амелиной, без помощи Жакетты и Марселины. Мои близкие — Леонарда, отец и Амелина, служанки Марселина и Жакетта помогали мне не только с маленьким Филиппом, но также помогали мне заботиться о Марии и Флавии, отец ещё помогал мне управлять имением. Без таких надёжных тылов мне было бы очень тяжело справляться с заботой о детях и их воспитанием, и ещё управлять моими с мужем владениями. Я дождалась первого слова сынишки, которое было «мама», когда Филиппу-младшему исполнился один год — первого апреля 1477 года. Слово «папа» я помогла сыну выучить тогда, когда показывала ему портрет и миниатюру его отца. Пусть Филипп сейчас далеко от меня и детей, пусть сейчас я и дети не можем быть с ним рядом и обнять его как можно крепче, меня грела мысль, что по возвращении в Селонже мой муж будет очень счастлив тому, что теперь в нашей семье трое детей. В чём я крепко была уверена, так это в том, что Филипп не сможет не полюбить нашего сынишку, не сможет устоять перед тем, каким очаровательным растёт наше дитя. Не было в замке Селонже такого человека, который бы не попал под очарование маленького Филиппа. Малыш был любимцем двух его старших сестрёнок, которые обожали его, и мальчик платил Марии и Флавии взаимностью. Детишки росли очень дружными между собой. Мой отец безмерно любил своего внука ничуть не меньше — чем сынишку любила я, Леонарда очень любила моего ребёнка. Амелина тоже души не чаяла в Филиппе-младшем и не раз с гордой нежностью говорила, как мальчик похож на своего отца. Я верила, что эта проклятая война однажды кончится, я вновь увижу моего мужа, а рядом с Марией и Флавией снова будет их отец, Филипп-младший же впервые познакомится со своим отцом не как с человеком на холсте. Не было дня, чтобы я не молилась с моими близкими о благополучном возвращении Филиппа домой. Многое я готова отдать, чтобы мой любимый человек снова был рядом со мной и детьми, чтобы Мария с Флавией и маленький Филипп росли при живом отце, знали отцовские любовь и тепло с лаской. Надеюсь, что Всевышний не откажет мне в этой милости, чтобы Филипп уцелел в войне Бургундии и Франции, чтобы я не осталась вдовой и мои трое детей не стали наполовину сиротами. А пока мне остаётся только жить надеждой, что мой муж вернётся ко мне и детям живым. Я обязательно дождусь, даже если долго ждать… В конце апреля в Селонже прибыл из Нанси оруженосец Филиппа — Матье де Прам, доставивший мне письмо от мужа. Вручив мне письмо, молодой человек хотел, было, отбывать в свой дом — проведать родителей и младших сестёр, но я убедила его остаться и хотя бы неделю отдохнуть. После очень утомительной дороги Матье сперва принял ванну, которую для него приготовили по моему распоряжению. После принятия ванны Матье разделил трапезу со мной и моими близкими. Понемногу оруженосец приходил в себя. Подкрепив свои силы за обедом, Матье с удовольствием составил компанию в играх моим детям. Молодой человек всё удивлялся тому, что спустя столь короткое время после свадьбы у меня и Филиппа на руках уже трое детей. Не вдаваясь в подробности, я рассказала Матье о том, что задолго до свадьбы со мной у Филиппа уже была дочка — Мария. Доверила другу моего мужа наедине тайну, которую попросила хранить, что я и Филипп удочерили маленькую Флавию, а вот Филипп-младший — уже мой с Филиппом общий ребёнок. Конечно, Матье был немного поражён тем, что я и Филипп за столь короткое после свадьбы время стали родителями троих детей, но с неподдельной радостью поздравил, пожелав нашей семье благополучия, чтобы дети росли здоровые и счастливые. Лишь поздним вечером, когда все в замке уже спали, а я и Леонарда уложили всех детей спать в детской, я решилась при свете свечи — оставшись наедине в своей комнате, прочитать переданное Матье послание от Филиппа для меня. С трудом уняв бешено стучащее, как бабочка в стекло, сердце, боясь даже дышать, дрожащими руками я вскрыла конверт и извлекла оттуда письмо, с радостью узнавая почерк мужа, принявшись читать: «Здравствуй, моя прекрасная, нежная и безмерно любимая Фьоретта. Наконец-то мне выпала возможность написать тебе письмо. Сказать, как сильно я люблю тебя и наших девочек, нашего младшего ребёнка, наших близких… Сказать вам, как вы нужны и дороги мне, как, находясь сейчас в дороге на пути домой, я считаю дни до нашей встречи — когда снова смогу быть рядом с вами. Это какая-то долгая и мучительная пытка — быть вдали от тебя, не иметь возможности обнять тебя как можно крепче и зарыться лицом в твои волосы, поцеловать, никуда не отпуская от себя. Как же хотелось все эти долгие месяцы хоть ненадолго тебя увидеть, услышать твой голос и обнять, видеть перед собой твоё лицо и смотреть в твои глаза, которые так пленяют… Видит Бог, как я тосковал по тебе и нашим девочкам. Наверняка наши Мария и Флавия подросли за время моего отсутствия, подумать только — нашим красавицам уже девять лет и четыре года… Это так мучительно — быть далеко от тех, кого ты любишь без меры всей душой, мысли о ком помогали тебе выжить… Я так сожалею, что меня не было рядом с тобой и нашими детьми. Я не видел, как наши Мария и Флавия день ото дня хорошеют, как они растут и учатся чему-то новому. Сожалею о том, что меня не было рядом с тобой всё это время, когда ты носила нашего младшего ребёнка и когда ты родила дитя на свет. Но меня радует то, что скоро я вернусь домой, к тебе и нашим детям, вновь смогу быть с вами рядом и стараться наверстать всё это время, когда мы жили в разлуке. Я ведь потому и выжил, потому что мне есть, ради кого вернуться домой, Небеса проявили сострадание к нам. Приходилось очень трудно. Даже не хочу говорить, насколько. Но выдержать все эти трудности мне помогали мысли о том, что в Селонже есть те, кто любит меня и ждёт моего возвращения, и кого всем своим существом люблю я сам, ради кого я должен вернуться домой живым. Я часто говорил себе, что у меня нет права погибать, нет права так разбивать сердца жены и детей с нашими близкими. Не было ни одного дня, когда я бы не думал о вас, не мечтал оказаться с вами рядом хоть ненадолго. Я могу только представить, как тебе было непросто, будучи такой юной, нести столь большую ответственность за семью и наши владения. Конечно, ты очень стойкая и сильная, несмотря на то, что столь хрупкая и молодая, у тебя решительный и твёрдый характер с добрым сердцем — которые так меня восхищают в тебе, которые вызывают во мне уважение. Но всё же это очень нелегко — отвечать за семью и родовое имение. Чего тебе стоило со всем этим справиться, любимая? Успокоением мне служит только то, что рядом с тобой в это нелёгкое время твой отец мессер Франческо, Леонарда и Амелина. Я рад тому, что всё это долгое время нашей разлуки ты и дети были в безопасности, уюте и тепле, рядом с вами Амелина и Леонарда, мой тесть — который стал мне очень дорог как собственный отец. Я не знаю, кто у нас родился — мальчик или девочка, для меня главное — чтобы с тобой и ребёнком всё было хорошо. Кого ты родила — того и буду любить. Как ты, как наши дети и близкие? Надеюсь, что у вас всё благополучно? Так не терпится вас всех увидеть, обнять… наверняка Мария и Флавия растут настоящими красавицами и умницами, а нашему младшему ребёнку точно уже исполнился год… Скорее бы добраться домой, ко всем вам. Это была хорошая новость, что скоро кончится наша долгая разлука. Вынужден сообщить тебе плохую. Прошу у тебя прощения за это, моя родная. Поверь, меньше всего на свете я хотел бы заставлять тебя пережить огорчение. К моему прискорбию, наша Бургундия потерпела поражение в войне с Францией и обескровлена с гибелью в последней битве монсеньора Карла. Человека, который мне очень дорог, кого я всегда буду почитать и любить как отца, больше нет с нами в этом мире. Никак не могу привыкнуть к тому, что потерял моего сюзерена, который сделал мне много хорошего и заботился обо мне с моим братом, кого я считал ближе, чем мои родители. Мы проиграли в последней битве при Нанси пятого января 1477 года… отчасти по вине предавшего монсеньора кондотьера Кампобассо. Этот наёмник перешёл на сторону наших врагов… Ничуть не удивлён, что у тех, кто продаёт свой клинок за пленяющий звон монет, напрочь отсутствует честь. Но не только предательство в последней битве Кампобассо стало залогом нашего поражения. До этого мы лишились многих наших солдат, которые не пережили болезней, ранений и сильных холодов. На стороне французов воевали до двадцати тысяч человек австрийцев, эльзасцев и швейцарцев. В этой битве при Нанси монсеньор Карл и погиб. Нашли его спустя несколько дней после битвы. Лучше промолчу о том, в каком состоянии нашли тело монсеньора Карла. Опознали его только по боевым шрамам. Многие воины были перебиты, многие попали в плен. Среди пленных был и я. Но, благодаря снисходительности герцога Рене, я и мои сотоварищи обрели свободу. Сразу тебе говорю, что в плену со мной и моими соратниками обращались достойно, прошу тебя не терзать себя тревогами. Герцог Рене оказался столь великодушен, что позаботился о лечении моих сотоварищей, которые были ранены, и даже помог им вернуться к их семьям. Благодаря ему, я тоже получил возможность вернуться домой — к дорогим и любимым людям. Сейчас я думаю только о том, как будет благословенен тот день для меня, когда я вновь увижу тебя и детей, смогу вас обнять, прижимать покрепче к себе, увижу наших близких и родные земли. Поверь, скоро мы все снова будем вместе, я буду дома, с вами. Обними и поцелуй за меня детей, Леонарду с Амелиной, мессера Франческо. Не могу поверить своему счастью, что возвращаюсь домой. Крепко обнимаю и люблю всех вас, особенно тебя и наших детей». В конце была подпись — Филипп де Селонже. И след от печатки перстня с орлом. — Боже, с ним всё хорошо, мой Филипп вернётся, скоро он будет дома… Спасибо, Господи, спасибо!.. — горячо шептала я, чтобы никого не перебудить, прижимая к груди письмо от мужа, и утирая льющие из глаз непрошеные слёзы облегчения от тяжкого бремени и радости, что Филипп жив, что скоро он вернётся домой ко мне и детям… С одной стороны, я проливала слёзы радости, что мой возлюбленный жив и возвращается домой с войны, что Небесам было угодно уберечь его от гибели, у меня будет муж и у моих детей будет отец. Скоро будут позади все прожитые дни без любимого человека рядом — когда я мучилась страхом его потерять и старательно держала лицо на людях, позволяя себе выплакаться, только закрывшись в чулане наедине. Вновь для меня и детей настанут дни, когда мы всей семьёй проводили время вместе, и когда Филипп заботился о том, чтобы каждый мой с детьми день приносил нам что-то хорошее, когда мой муж посвящал мне и детям каждую свободную минуту. У меня возникло чувство, словно я возвращаюсь к жизни после долгой болезни, которая грозила свести меня в могилу. Но, с другой стороны, я не могла не сожалеть о том, что герцога Карла больше нет. Пусть я не имела возможности узнать его лично. Ещё не зная от Филиппа, что герцог Карл хотел спасти моих настоящих родителей — Жана и Мари де Бревай, я хотела ему мстить. Но жажда возмездия канула в Лету, когда Филипп рассказал мне о роли герцога Карла в попытках спасти моих родителей — сменившись теплотой и благодарностью. Мне не довелось узнать погибшего герцога Бургундского с его различных сторон — только по рассказам близких к нему людей, но меня не покидало ощущение, что с гибелью Карла я лишилась чего-то важного — что уже не смогу восполнить. Я не хотела такого печального финала для него. Герцог Карл по сей день очень близок и дорог Филиппу. Даже больше, чем родной отец — который, в отличие от герцога Карла, был по отношению к Филиппу и его старшему брату Амори жесток, как и родная мать. Амелина и герцог Карл оказались для Филиппа и его брата Амори лучшими родителями, чем их собственные, как я успела понять. В сердце моё была воткнута игла острого сопереживания мужу, который лишился значимого для него человека. Я могу себе только представить, каково сейчас приходится Филиппу, когда Бургундия потерпела крах, а любимый им как отец сюзерен погиб… Всё, что я могу — это быть рядом с моим мужем и подставить ему плечо перед лицом такой утраты. Всю эту неделю Матье де Прам приходил в себя после долгой дороги до Селонже. Было видно, что Матье искренне проникся родственными, братскими чувствами к моим с Филиппом детям, так ведь и он тоже понравился им! Мария, Флавия и Филипп-младший очень обрадовались новому жильцу замка Селонже и другу. Матье охотно играл с детьми в злого, вредного дракона и рыцарей, всегда займёт их досуг чем-то весёлым — например, по очереди брать детей на руки и кружить в воздухе, запускать воздушного змея или нашить детишкам кукол из тряпок, а после показывать с ними разные сценки. Когда неделя миновала, Матье поблагодарил нас за гостеприимство, обнял детей на прощание, покинул наш кров и уехал проведать своих родных. Я же сообщила детям и отцу с Амелиной и Леонардой, что скоро Филипп будет дома с нами, даже зачитала вслух его письмо. Отец и Леонарда радовались тому, что мой муж возвращается живым домой — ко мне с нашими детьми. Мария побросала куклы и бросилась меня обнимать, не уставая делиться своим восторгом, что скоро увидит отца, и делилась тем, как ей было всё это время разлуки страшно от мыслей, что отец может и не вернуться с войны. Малышка Флавия без умолку сыпала вопросами, где сейчас её отец, как скоро он приедет, когда мы снова увидим его. Я, нисколько не скрывая ликующей и счастливой улыбки, отвечала дочери, что путь от Нанси до Селонже будет долгий, но Филипп обязательно приедет домой, и мы больше никогда не расстанемся. Маленький Филипп, с радостно блестящими карими глазами и улыбкой, обнимал за шею держащую его на руках Леонарду и повторял: — Папа приедет, папа приедет. Для кого счастье сейчас казалось непосильным, так это для Амелины, которая от переизбытка чувств так расплакалась, утирая слёзы платком, что Жакетте и Марселине пришлось заварить для неё успокоительную настойку, а я привлекла к себе пожилую женщину и ласково гладила её по плечу и спине, обнимая. Я могла понять бывшую кормилицу и няню Филиппа. Эта добрая женщина помнит Филиппа с младенчества, заботилась о нём как о своём сыне, выкормила его грудью и не спала ночей. Воспитывала его до семи лет, стала для него роднее и ближе родной матери, терзалась страхом его потерять — когда для Филиппа началась взрослая военная жизнь с её тяготами, лишениями и опасностями. Как тут хранить самообладание, когда ты каждый день боялась потерять дорогого тебе человека, молилась о его возвращении домой, и вот наконец-то получаешь известия, что скоро увидишь дорогого тебе ребёнка, пусть этому ребёнку уже близится тридцатый год?.. Я тоже для моей милой Леонарды до сих пор ребёнок — хотя не за горами моё двадцатилетие, я замужем и у меня трое детей — один кровный и двое приёмных… Когда же удалось успокоить Амелину, я раздала распоряжения слугам тщательно навести порядок в замке к приезду мужа, руководя процессом приведения нашего крова в подобающий для встречи его господина вид. Жакетта и Марселина занялись моим сынишкой, а Марию и Флавию увели в комнату для учёбы Леонарда и наш капеллан Андре Арто. Отец удалился в библиотеку, Амелина же — придя в себя, вызвалась помогать наводить порядок в замке, следя за тем, насколько слуги старательно это делают. Я не могла предугадать, как скоро Филипп будет дома, но эти дни ожидания мужа были наполнены для меня предвкушением, радостью и нетерпением. День не кончился, как эта чудесная новость облетела весь замок. Осталось подождать совсем немного до момента долгожданной встречи, которая ждёт нас впереди, когда кончилась казавшаяся бесконечной война… Я снова обрету моего мужа, а мои дети наконец-то будут расти с любящим и заботливым отцом… «И мы больше никогда не расстанемся! Никогда, никогда!» — угнездилась в моём разуме упрямая и счастливая мысль, от которой мне становилось теплее на душе. Тёплым вечером десятого июня 1477 года, гуляя по крепостной стене — пока Мария и Флавия были на занятиях учебными дисциплинами с капелланом и Леонардой, а Филипп-младший поручен заботам Жакетты и Марселины, я заметила вдали силуэты всадников — копыта лошадей которых поднимали облака пыли. Приглядевшись получше, я могла видеть, что это были облачённые в стальные доспехи и голубые плащи с серебряными орлами рыцари, во главе которых ехал молодой мужчина с коротко остриженными чёрными волосами, которого я не могла не узнать. Не теряя больше ни единой минуты, я отдала приказ опустить подъёмный мост и поднять флаг на донжоне. Филипп вернулся домой.