Фронт

       - Хозяева! Почему нас никто не встречает?        - Нет, встречает! Встречает! – Мисси, вылетевшая щебечущей птахой, выбежала по лестнице навстречу, падая в объятья возлюбленного. – А сказал, что будете на полчаса позже, обманщик! Привет, милый! – улыбнулась она, здороваясь с переминающимся с ноги на ногу Джоном.        - Вам стоит завести собаку, Мисси. Время сейчас неспокойное, а мы зашли, словно к себе домой.        - Отец против, - вышедший к гостям Гарри обменялся с парнями рукопожатием, - он не любит собак. Хотя я бы с великим удовольствием.        - Но хотя бы из соображений безопасности можно завести пса.        - Если мы заведем собаку, Пит, - Мисси улыбнулась, покачав головой, - боюсь, нам придется жить в ее будке.        Питер нежно поцеловал возлюбленную в висок, позволяя себе быть утащенным в столовую.        - Умопомрачительный запах, - жадно вдохнул в себя аромат индюшки Джон, - слюнки текут. Это, конечно, не студенческая яичница.        - Голодные? Я знала, кого жду в гости, - кокетливо улыбнулась Мисси.        - Никогда не был еще так благодарен гостям, за то, что приходят пораньше, - заметил Гарри, - пока она готовила, у меня от голода желудок в трубку скручивался.        - Хорошо, милый, - Мисси ласково поцеловала брата в макушку, проходя с тарелками к столу, - я оставлю тебе самую большую часть грудинки.        - А мне? – хитро улыбнулся Пит.        - А тебе – самую сочную, мой дорогой – вернула улыбку Мисси.        - Отец многое потеряет, когда Мисси уедет отсюда – задумчиво произнес Гарри, наблюдая за тем, как сестра проворно хозяйничает, раскладывая еду по тарелкам. – Он так и не принял еду нашей экономки, небось, будет страдать, когда сестра совсем перестанет готовить для него.        - Надеюсь, твоя сестра будет готовить для меня – Пит поцеловал подошедшую Мисси в губы, ласково погладив ее по руке. Она села рядом с возлюбленным, подвигая к нему солянку.        - Я тоже надеюсь, Пит, - кивнул Гарри, - что ее выбор будет только ее выбором, ничьим больше. Женщин редко о таком спрашивают обычно.        - Ты о чем, братец? – Мисси сосредоточенно взглянула на него, упорно ища ответа.        - Я помню, бабушка говорила, что маму ее отец хотел выдать за сына какого-то промышленника. Она выбрала отца и сбежала с ним в итоге. Надеюсь, сестра, ты помнишь, что наш с тобой дед не особо тепло относился к отцу?        - Да, помню, - кивнула Мисси, - у них всегда были напряженные отношения, но я не думала, что это связано с его неприятием отца в качестве своего зятя. Мне казалось, они не могут найти общего языка, потому что очень похожи друг на друга по характеру.        - Если бы – усмехнулся Гарри. – Ладно, давайте не будем. В кои-то веки собрались вместе, еще и без отца, а говорим черт знает о чем.        - Ну, можем, поговорить о войне, - пожал плечами Питер.        - Об этом я вообще не хочу говорить. Мне вполне хватает войны из каждого радио-приемника, на каждом углу, на работе и даже в моих снах. Может быть какой-то уголок моей жизни, не заполненный войной? Хотя бы сейчас, пока еще это возможно. Приятного аппетита всем.        Гарри сердито засопел, так яростно орудуя вилкой, словно мечом.        - Мы не можем игнорировать то, что происходит вокруг нас, Гарри, - аккуратно возразил Джон, - я знаю, что ты цепляешься за мир, но игнорировать это просто невозможно.        Гарри, еще пару секунд назад перемалывающий индейку, положил вилку, стукнув кулаком об стол.        - Неделю назад пятая советская армия отошла на Днепр в условиях разгрома нацисткой авиации. В Польше продолжаются еврейские погромы, мать твою. Дети, приехавшие сюда в последнее время, похожи на ужас. Каждый раз, когда я смотрю на то, как они отличаются от моих приятелей, с которыми я вместе работаю, от тех, кто сбежал от нацистов еще пару лет назад, кому повезло больше, чем другим таким же бедолагам, мне хочется сбежать на край земли. В Чехословакии коренное население не просто ассимилируется, уничтожается на насильственных работах во благо победы Германии, чтоб ее! И немецкому недоноску все мало, и мало. И он не остановится. Германия все еще под санкциями, они должны продолжать выплачивать репарации, но они не делают этого, потому что им плевать. Все потому, что ублюдки, тараторящие о войне на каждом, черт возьми, углу, думали, что зверя можно усмирить, давая ему глотать по кусочку страну за страной. Судеты, Польша. Европа. Теперь он до русских добрался и, судя по всему, все его планы идут как по маслу. Мир погрузился в войну и вооружается так стремительно, что ни я, ни другие инженеры, не успевают делать чертежи новых моделей танков, все знают, все ПОНИМАЮТ, что мир погряз в войне, но никто не хочет принимать это окончательно, как данность. Даже профессор, явившийся вчера сюда, болтал о своей безвозвратно ушедшей юности, а не о том, о чем нужно говорить на самом деле сейчас, потому что его мозги все еще отвергают войну, как свершившийся факт. У всего гребанного мира было время уничтожить урода в зародыше, но мир закрывал глаза, ленился, слеп, потому что пока чудовище бесновалось в рамках одной страны – это было нормально. И пока это же чудовище жрало чужие территории поменьше, мало что значащие, а, значит, слабые, это вроде бы тоже считалось в пределах нормы. Все делается в тайне, никто не говорит ни о чем откровенно. Мир давно уже подготовился к войне, мир уже воюет, политики вовсю делят сферы влияния, потому что в таких условиях это – удача, но никто, блять, никто даже не подумал признать факт войны, насилия, хаоса, оккупации и ужаса, потому что это будет означать невозврат к прошлому. Полный развал привычного уклада жизни. Катастрофу. Пока ум отвергает войну, можно жить хотя бы с иллюзией того, что все в порядке, что уж до тебя, до твоей страны, до твоего дома, эта гадость не доберется. И я хочу так жить. Во-всяком случае, пока. Я хочу жить, нюхая сраные розы, и есть индейку за ужином, смотреть Чаплина и делать вид, что все в порядке. Потому что если никто на высоком уровне, вооруженный до зубов, информированный лучше, чем сам Господь, не имеет смелости и ответственности заявить на высоком уровне, что мир горит в огне новой войны, и мы в полной жопе, то почему я, обычный инженер на заводе, должен это для себя принимать? Трусость? Да. Я трус, если хотите. Но не я один бегу от войны, как бы она не наступала мне на пятки, и вы не можете осуждать меня за то, что я все еще хочу жить так, как будто бы ничего не происходит.        Он отбросил вилку, срываясь с места и выходя на улицу. Хлопнул дверьми так, будто собирался разрушить дом до основания.        - Черт, - покачал головой Джон, - зачем мы только подняли эту тему?        - Потому что это стало нашей жизнью, - пожал плечами Пит, - и он прав. Мы игнорировали войну три года, и продолжаем ее игнорировать. А надо было признавать ее с того дня, как Гитлер оккупировал Чехословакию, как минимум. А еще лучше – с того дня, как он вторгся в Польшу.        - Я обманывался, - покачав головой Джон, посмотрев на свои пальцы, - я хотел себя обманывать. Я убедил себя, что он ни за что не нападет на Советский Союз. А теперь – убеждаю, что не нападет на Америку. Глупо, наивно, по-детски. Хотя, кажется, мы давно уже не дети. Но мы барахтаемся в этом ужасе как неприкаянные, потому что, если, к примеру, я приму для себя факт неизбежного, кажется, вышибу себе мозги. Я каждую минуту пытаюсь убедить себя, что нас коричневая чума обойдет стороной. И понимаю, что такой глобальной лжи самому себе у меня еще никогда не было. И меня бесит. И убивает, что я ничего не могу изменить в этом.        - Но Гарри действительно прав, Смит, - укоризненно покачал головой Пит, - мы как наивные и несчастные дети, которые просто не хотят думать. Потому что реальность отвратительна. Мы бежим от нее, потому что по всему миру от нее по-прежнему бегут повара, домохозяйки, учителя, политики и даже военные, как бы последние не закупались оружием, какие бы секретные планы боев и отражения агрессии не разрабатывали. Пока я не услышу официального подтверждения того, что война идет, что на нас напали, я ни за что не приму это. Не приму умом, потому что сердцем, кажется, это принять вообще невозможно. Наша проблема – в этом. В том, что пока одни ведут войну, другие упорно не желают воевать. И не понятно, что еще должно произойти, чтобы что-то кардинально изменилось. Мы уже который год ведем пустые разговоры, мы барахтаемся в собственном бессилии, и это дает возможность недоноскам делать с нами, что угодно. Жертва, пока она не сопротивляется, не является жертвой. Она вроде как дает добровольное согласие на издевательство над собой.        - Если вы, мужчины, которые обязаны защищать и оберегать, такие тюфяки, - Мисси подняла глаза на Джона, потом – с большим укором, - на Пита, - тогда я не знаю, как мы, девчонки, можем вам доверять. Вы думаете, я – слепо-глухо-немая идиотка, не понимающая, что происходит вокруг? Все мое детство и юность прошли под звуки радио, и я слушала сводки, одна другой хуже, и понимала, как и каждая из нас, как каждый ребенок, как каждая собака, к чему все идет. Я знаю, что происходит. Я живу в этой войне, только, в отличии от вас всех, от профессора Яны, говорящего только о сентиментальной чуши, о моем отце, который совершенно не знает, как дальше жить в сложившейся ситуации, я и мои подруги делаем, что можем. Мы открыли школу, чтобы показать детям, что возвращение к прежней жизни возможно. Мне снятся ужасные сны, почти каждую ночь я вижу кого-нибудь из вас с пулей в груди, а иногда и всех троих сразу, но я не позволила себе думать, что и дальше буду нюхать розы в саду брата, если мне не позволят продолжать это делать.        Мисси поднялась, смерив гостей надменным взглядом:        - Вы все напоминаете мне ленивых тюленей, которые будут продолжать лежать под солнцем, пока гроза не застанет их врасплох. И я отказываюсь общаться с мужчинами, которые устраивают глупые истерики из ничего.        - Мисси, - извиняющимся тоном произнес Пит, встав и пытаясь ее обнять. Она, впрочем, отняла руку, - пожалуйста…        - Ужин вышел замечательным, мальчики. Я вас провожу.