Я не прощу себя.

1. Утро. Сырая серость прохладой прижимается к обнаженной коже. Люди, проходящие мимо, угрюмы. Подростки идут в школу – разве это может их радовать? Я иду туда же и вряд ли выгляжу счастливым… Второе сентября – повод для грусти. Не то что бы я не любил школу… Не то что бы я ее любил. Скорее, мое отношение к ней можно охарактеризовать одним словом – надо. Как говорит моя мама: «Хочешь, не хочешь, а надо». Этим она давит на меня, если моя комната полностью исчезает под грудами бумаги (я рисую). А вот я люблю хаос. Творческие люди все такие… Я почти дошел. Сейчас сверну за дом… и, вот она, родимая школа… Тянутся вереницей малыши с родителями, восьмиклассники торчат на порожках… Все как всегда. Надо найти Димку. Мы дружили с детского сада, а потом он уехал в Штаты на пять лет. Вначале мы писали друг другу письма, но это быстро надоело… Пацаны были… Сейчас он вернулся и вновь в мой класс. Изменился, наверное… Вчера я не пошел на линейку: это ведь надо костюм, рубашку – я это терпеть не могу. Только из-за этого и не пошел… (Хорошо, что мама в командировке.) Теперь мучаюсь любопытством… Издалека вижу свой класс… Как попугаи, ну честное слово! Пестрые, шумные… Лена, с которой я когда-то по глупости встречался, кокетничает с кем-то в стороне… Я его не знаю, но сочувствую. Ленка – та еще зараза! Расстались мы бурно. Отношения выясняем до сих пор, даром, что три года прошло… Она не упускает случая меня подколоть, я отвечаю изрядной порцией сарказма. «Дружим» в общем… Меня встречают радостными возгласами. Ну, конечно, я поверил. Что они рады меня видеть… Через неделю лаяться будем. Ленкина жертва подходит ближе. Зеленые глаза смотрят весело. Парень кажется мне смутно знакомым… Неужели… Я окончательно соображаю, что этот пижон в белой рубашке с галстуком – мой старый друг Димка, когда он хлопает меня по плечу с широкой голливудской улыбкой. Идиотски ухмыляюсь в ответ… Да-а… Америка меняет людей, но чтобы настолько?! Дима всегда был худым и лохматым… Я помню, как он привычным жестом ерошил короткие светлые волосы, как морщил нос, если предложить стрельнуть сигаретку, как вежливо здоровался с моей мамой… Пять лет прошло. Из тощего улыбчивого создания Дима вырос в офигенно красивого парня… Светлые от природы волосы обесцвечены и отрасли до плеч. Любимый жест заменило легкое движение головой, отбрасывающее волосы с лица. Драные джинсы превратились в узкие черные брюки, а кеды – лакированные туфли… Неудивительно, что наши девчонки так по-боевому накрашены. Видимо, еще вчера оценили… Дима все так же улыбается. Я тоскливо вздыхаю и, все еще надеясь вернуть былую дружбу, предлагаю сесть вместе. Удивительно, но он соглашается. Может, не все потеряно? Все пять уроков на парту к нам падают скомканные записки – девчонки «штурмуют крепость». Дима обаятельно улыбается всем, но не отвечает. Честно говоря, мне это приятно. Пять лет похоже изменили только форму, а не содержание. Э-эх… Помнится, мы оба влюбились в соседскую Дашу… Я оказался удачливее и целый месяц провожал ее до дома. Дима же в гордом одиночестве гонял мяч по двору, наблюдая за тем, как я возвращаюсь домой. На дружбе это все, как ни странно, не отражалось. Исподтишка продолжаю разглядывать друга детства. Дима задумчиво смотрит в окно и вертит в пальцах карандаш. Замечаю на шее почти зажившее пятнышко… Засос? Это не мое дело… Хотя интересно, у него же, наверное, в Штатах девушка осталась? Уж конечно, получше новых «старых» одноклассниц. Дима поворачивается ко мне и улыбается. Не так, как другим… Теплее, что ли. — Ты сегодня вечером что делаешь? — Гм… Да ничего. — Приходи. Вспомним молодость… — он смеется, а я с легкой завистью разглядываю его белоснежные зубы, как из рекламы Орбита. — ОК, — отвечаю я одновременно со звонком. Забежав домой и бросив вещи, я подождал для приличия час, а потом, вспоминая забытую привычку, добежал до третьего подъезда (я живу в седьмом). Восьмой этаж… Вот и дверь. Я помню ее другой… Впрочем, ладно… Звоню. И только теперь замечаю громкую музыку с той стороны. Через пару секунд дверь распахивается, и меня втаскивают внутрь. Дима все в тех же брюках, но без рубашки, буксирует меня по коридору. Его комнату я знаю наизусть… Еще бы – провел здесь сотен пять ночей, не меньше! Но вместо привычного и довольно скучного интерьера меня встречают черно-серебристые обои и белоснежный ковер с ворсом не меньше пяти сантиметров! Димка улыбается, заметив мою изумленную физиономию. Потом приглушает музыку. — Ну как? – он небрежно, я бы даже сказал, изящно, садится в бархатное кресло. Я гораздо более неуклюже падаю на диван, заправленный атласным покрывалом. Мамочки… Он изменился все-таки гораздо больше, чем я предполагал! Неуютно ерзаю. — Гламурно… — почему-то липнет именно это слово, заезженное до дыр нашими девчонками и Собчак. Дима приподнимает брови. — Это комплимент или завуалированное оскорбление? — Даже не знаю, — честно признаюсь я. — Ладно, спишем на культурный шок… — и без всякого перехода друг продолжил, — За те пять лет, что мы не виделись, ты изменился. — Гораздо меньше, чем ты. — Я говорю пока только о внешности… Я не очень понял разницу, но промолчал. Дима начал вспоминать: — Ты был таким смешным воробушком… Вечно в ссадинах, синяках… А я за тобой бегал и волновался, как наседка… — Все было наоборот! – немного обиделся я. — Мне лень спорить… Ты тогда выше меня был, кажется… Сейчас наоборот. — Ленка тебя чуть глазами не сожрала. — Ленка… Блондинка в розовом? — Ага. Она к нам перешла через год после того, как ты уехал. — Твоя девушка? — Да ну! Было дело, но не сошлись характерами… Советую быть поосторожнее. — Я... ладно, постараюсь. — А у тебя девушка там осталась, да? Ну вот о чем говорить двум пацанам семнадцати лет, как не о девчонках?! — М-м… Нет. Вспоминаю засос… Странно. Впрочем, может он просто не хочет со мной откровенничать. Вполне все понятно. Мы еще болтаем, смеемся. Затем перебираемся на кухню, жуем бутерброды с сыром, пьем кофе. Дима извлекает из кармана пачку сигарет и предлагает мне. Удивленно мотаю головой, отказываясь. «Он курит? Да еще тонкие и с яблоком? А как же зубы?» — вертится в моей голове. У Димы звонит телефон. Он берет трубку и уходит с кухни. Краем уха я слышу «My darling,…» Э-э… С английским у меня проблемы, но это понять я в состоянии. Вывод напрашивается сам собой. Ухожу уже через полчаса. После телефонного разговора Димка становится каким-то раздраженным и прощается сухо. Однако, в школу мы договариваемся идти вместе. По закону подлости следующим утром я проспал. Мама уже ушла, а в дверь кто-то громко стучал. Телефон, предатель, сел. Толком не одевшись, я поплелся открывать. На пороге стоял разъяренный Дима. — Какого хрена?! — А? – спросонья соображаю я туго. — Ты проспал, что ли?! – Дима отталкивает меня плечом и входит. От толчка я пошатываюсь и приваливаюсь к стене, чтобы не упасть. Дима смотрит на меня и тихим угрожающим голосом сообщает: — У тебя пять минут. Хлопаю ресницами, но тут мой взгляд падает на часы, и я ошалело выпучиваю глаза. Уже двадцать пять минут! Урок начинается в половину… Бегом несусь в душ. Не обращая внимания на Димку, одеваюсь, спиной чувствуя внимательный и холодный взгляд. Приглаживая рукой волосы, другой шнурую кроссовки. Дима уже курит на площадке. — Итак… Десять минут, тридцать секунд… Плохо, Мирочка, плохо… Терпеть не могу, когда меня называют Мирочкой! И пять лет уже никто и не называл. Кулаками я отвоевал более приемлемый вариант – Фима. Мир, Мира и Мирочка – прозвища, придуманные мне Димой, как я думал, канули в Лету… Ан нет. На Алгебру мы опоздали на пятнадцать минут. При нашем появлении зашептались, но грозный окрик завучихи, по совместительству нашей математички, успокоил оживившееся болото. Все места, кроме первой парты перед учительским столом были заняты. Недовольно взглянув на меня, Дима сел к окну. Ну и пусть обижается… Я не виноват! На перемене Лена, облаченная в сногсшибательную мини-юбку, подошла к нашей парте. Не обращая внимания на меня, она томным голосом поинтересовалась у Димы не хочет ли он поменяться местами с ее соседом. Дима вежливо отказался. Он вообще оказался на редкость воспитан в отношении противоположного пола, как я узнал позже. Сейчас же я только злорадствовал относительно Ленки. Так ей и надо! Как-то раз, вместо того, чтобы позвать меня к себе в гости, вечером Дима заглянул ко мне. — Почти ничего не изменилось. – с улыбкой констатировал он, оглядывая мою комнату. Ну… Я пытался оживить бежевые обои плакатами, но полуголых красоток мама не одобрила… Пришлось ограничиться парочкой в тех местах, куда не падает взгляд сразу же с порога. Дима, прищурившись, изучал девушек. — Страшные, — изрек он наконец, отворачиваясь. Я обиделся. На вкус и цвет, как говорится… — Читал? – он заметил на моем столе неубранный журнал. — А? Ну да… Прикольная статья попалась. Какой-то умник рассуждал о том, что все люди от природы бисексуальны. Бред, конечно, но забавно… Дима пробежал глазами страницу и фыркнул, отбрасывая волосы со лба. Только теперь я заметил, что у него сережка. И почему я не удивлен? — И как? Тоже так думаешь? – зеленые глаза пристально изучают мое лицо. — Нет! Вот еще! То есть, конечно, пидорас совратить нормального парня может, но… — тут я немного запутался и замолчал. Дима продолжал сверлить меня взглядом, а потом, словно сообщая сводку погоды, спокойно сказал: — Я гей, если ты еще не понял, так что, пожалуйста, повежливее. Минуту я молчал, переваривая информацию, потом глупо спросил: — И зачем ты мне это говоришь? — Видишь ли, мне неприятно слово «пидорас» и иже с ним… Я вновь замолкаю. Перед глазами скачут картинки прошедших двух дней: как я хлопаю Диму по плечу, как наши коленки соприкасаются под столом, как я голый! одеваюсь перед ним, как подозрительно вежлив и беспристрастен он с девчонками, как мы близко склонялись над учебником, а его мягкие сладковато пахнущие волосы лезли мне в лицо, так что я чихнул. И тут я ляпнул совсем уж глупость. Наверное, в расстроенных чувствах… — Надеюсь, это лечится… Дима смерил меня холодным взглядом и молча вышел. Что-то подсказывало мне, что начавшая было возрождаться дружба погибла на корню. До следующего утра я и так, и сяк переосмысливал произошедшее. Я не являюсь гомофобом. Но и сторонником однополых связей меня назвать нельзя. Да простят меня пи… геи, но среди друзей я вполне мог и пройтись на их счет. К тому же распостраненные словечки: «педики», «пидоры» и «гомосеки» вместо нейтральных «голубые», «гомосексуалисты» и «геи» прочно вошли в мой лексикон. С этим ничего не поделаешь… Я не хотел обидеть Диму. Правда, не хотел… Но мне было противно. Просто потому, что он осквернил каким-то образом светлые воспоминания о нашей дружбе… Как? Я не знаю! Просто тот Димка, что помнился мне, не мог быть геем! Ну просто не мог! И это злило меня, раздражало и мучило… В школу я шел, как на эшафот. Как я и думал, Дима пересел к Ленке, бросающей на меня торжествующие взгляды… Ну и ладно! Переживу как-нибудь. Пять лет назад остался без друга, так чего грустить сейчас? В течении следующего месяца, постепенно втягиваясь в учебу, я никак не мог перестать думать о Диме. Мне все казалось, что он пошутил, но приглядываясь, следя за ним, я находил подтверждения его признанию. Вспоминались и мелочи, которым я не придал значения вначале: тюбики в его комнате, сережка, плавные движения, улыбка, осветленные волосы… Хотелось выть от обиды. Пятого октября я твердо решил – надо мириться! Ну не бросится же он на меня из-за того, что гей? А дружить с ним мне, ой, как хочется! За ту неделю, что мы общались в сентябре, я смеялся столько же (ну может на часик меньше!), сколько и за лето! А я вовсе не мрачный тип. К тому же с ним было необъяснимо легко. И говорить находилось о чем, и молчать было можно без привычной в этих случаях напряженности. После принятого решения мне полегчало. Но, стоило увидеть его рядом с хихикающей Леной, решимость стала таять. Не давая себе передумать, я рявкнул с другого конца класса: — Дима! Надо поговорить! — Говори… — он даже не посмотрел в мою сторону. — Не здесь… — чувствую себя глупо. Мой бывший и, надеюсь, будущий друг соизволил взглянуть на мое покрасневшее напряженное лицо. — О чем поговорить? Да он издевается?! Начинаю злиться… В конце концов, на что он тогда обиделся?! Я ничего такого непоправимо-оскорбительного не сказал! Подумаешь, ляпнул… А как бы вы на моем месте среагировали? — Забудь… — бубню под нос и отворачиваюсь. Перебьюсь без этой дружбы. Этот Дима мне не нужен. После уроков меня ждет сюрприз. Возле моего подъезда курит тот, о ком я предпочел больше сегодня не думать. — Ты, кажется, хотел поговорить… Молчу. Моя решимость испарилась еще тогда… Но говорить-то надо… Вот вздохну, и… — Я хотел извиниться… Но и ты пойми меня! Ошарашил без подготовки! — Так тебя готовить надо было? – холодная усмешка. — Я правда не понимаю… На что ты обиделся? Я ляпнул не подумав, но ведь на моем месте многие вообще врезали тебе от избытка чувств! — Спасибо, что сдержался! – язвительно бросает Дима и затягивается. Почему-то мне больно смотреть в его зеленые глаза. — Когда ты понял? Мне важно услышать ответ… Когда Мой Димыч стал Таким… — В четырнадцать. Дима внимательно разглядывает деревья на фоне серого неба и продолжает говорить: — Я пытаюсь тебя понять… Но объясни мне… какого черта ты растрепал о моей ориентации всему классу? А, да… Я… гм… это сделал. Со злости… От обиды… Да, это не оправдание, знаю… Я поступил подло, сам до сих пор себя виню… И самое ужасное то, что все, все! и Лена в том числе, отнеслись к новости спокойно. Девчонки повздыхали, но смирились, а парни, с которыми Дима и так немного общался, и вовсе задали вопрос в лоб. Дима ответил честно, за что его зауважали. Меня же сочли последней сволочью… И правильно. Я уже десятки тысяч раз себя ругал за то, что сделал, но ничего не воротишь… — Прости… — это все, что я могу сказать. Внезапно Дима, не размахиваясь, бьет меня в живот. Сгибаюсь от боли. Что ж… Поделом! Сквозь туман боли смутно слышу: — Одного извинения мало, сука… С трудом разгибаюсь и встречаю ненавидящий взгляд зеленых глаз. — Ты знаешь, что со мной сделали там, в Америке, когда один такой же… ублюдок, называющий себя моим другом, проболтался? Качаю головой, с сожалением рассматривая красивое, нежное лицо. Пухлые губы кривятся и выплевывают: — Меня изнасиловали четверо, сняв все на пленку. Я полгода просидел дома, я рыдал целыми днями, спать не мог, потому что вновь и вновь видел, как они ржут над тем, как я кусаю губы, чтобы не кричать, когда один из них насаживал меня на свой хуй! Да я смог через это пройти только потому, что знал: здесь, в России у меня есть настоящий друг, ты, Фима. Я умолял отца и мать вернуться! А меня таскали по психотерапевтам… Спасли от самоубийства и на том спасибо. Помнишь… Именно тогда прервалась наша переписка? Мои родители решили, что так будет лучше. А три месяца назад у моего отца закончился контракт. Нам с мамой пришлось уехать. Знаешь, как мечтал я о нашей встрече… Думал, что дружбу можно вернуть… Я радовался, что нам хорошо вместе… Я думал, что все опять, как раньше. Идиот… — в голосе Димы помимо горечи появилась злость, — Я рассказал тебе… Просто потому, что думал — чем меньше тайн, тем лучше… Да и случай подходящий. А ты… Мразь ты, Фима. – устало закончил он. Я ошеломленно, ошарашенно молчал. Сердце неровными порывистыми скачками билось о грудную клетку… Дима… Если бы знал я… Димка… Хотелось немедленно что-нибудь с собой сделать, лишь бы не чувствовать этого ужасного едкого чувства вины и мерзости к самому себе… Теперь и речи быть не может о дружбе. Просто уже потому, что я ненавижу себя. Дима снисходительно наблюдает за мной, за тем, как меняется мое лицо, как я кусаю губы, как отвожу глаза. Надо сказать что-нибудь, но что? Меня хватает на еще одно глупое «Прости»… И Дима уходит. Глядя ему вслед, я чувствую, как ломается мое игрушечное пластмассовое сердце.