Te amo est verum

Ave, Caesar, morituri te salutant здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя

Когда Эмма занимает свое прежнее место у решетки, все уже изменилось. И в ее жизни, и в жизни арены. Трибуны заполнены полностью, ликующая толпа, соскучившаяся по играм, не умолкает ни на мгновение. Галл, сражающийся первым, важно расхаживает из стороны в сторону и то и дело кланяется, помахивая сетью: он и есть тот единственный ретиарий, принадлежащий Аурусу. Бои с ним проходят быстро и призваны подогреть интерес публики. Эмма смотрит на арену сквозь слезящиеся глаза. Она никак не может отогнать от себя видение Регины и ее шрама. Как она могла не понять еще там, в атриуме? Как не почувствовала при поцелуе шрам на губе? Как не заподозрила во внезапно сменившемся поведении Регины чего-то плохого? Эмма винит себя, отлично, впрочем, понимая, что она видела только то, что хотела видеть. Она не стремилась подозревать Регину в ношении маски. Напротив – она бы хотела, чтобы все это оказалось неправдой. Но, увы… Эмма сердито смахивает слезу указательным пальцем и, крепче вцепляясь в решетку, устремляет взор на арену. Она не должна сейчас думать о Регине. Не должна! Шум на трибунах внезапно становится тише, и Эмма видит, что в ложе появляется Аурус. На губах его цветет горделивая улыбка. Он поднимает руки, успокаивая толпу, а затем выкрикивает: – Свободные граждане Тускула! Рад приветствовать вас на ежегодных играх гладиаторов! Его последняя фраза тонет в шуме голосов и одобрительных выкриках. Эмма чуть не глохнет и трясет головой, словно пытается выбить оттуда весь этот гвалт. А потом снова прислушивается, гадая, как Аурусу удается так громко вещать на все это огромное пространство. – Сегодня я приготовил для вас несколько сюрпризов, но давайте начнем с нашего старого, доброго Галла! Толпа снова приветственно ревет, а Галл посылает ей воздушные поцелуи. На нем лишь набедренная повязка, поддерживаемая балтеусом – широким поясом, – и большой доспех на левом плече. Нет ни обуви, ни шлема. К балтеусу прикреплен длинный кинжал. В левой руке Галл держит сеть, в правой крутит трезубец, расхаживая по арене в ожидании противника. Вместе с ним ждет толпа, и Эмма ждет, и Аурус со всей своей семьей. Кору не видно, наверное, она сидит чуть подальше, зато и Ласерта, и Паэтус стоят возле парапета и жадно всматриваются вниз. Эмма сжимается, на какой-то миг забывая, что никто не может ее увидеть, а потом невольно ахает, когда Регина появляется за спиной Ауруса и что-то говорит ему на ухо. Хозяин мрачнеет и кивает, отсылая Регину прочь. Эмма стискивает зубы – почти до боли. Что могла сказать ему Регина? Наверняка только то, что Эмма все узнала. Вот Аурус и недоволен. Эмма со свистом втягивает воздух через нос и снова трясет головой. Обида клокочет у нее в горле. Обида, которую следует прогнать, чтобы выйти на бой с чистой, ясной головой – но теперь уже вряд ли получится. Эмма задерживает дыхание и снова запрещает себе думать о Регине. Но та сама появилась в ложе! Толпа оживляется, когда на арене появляется противник Галла – незнакомый Эмме невысокий секутор, рядом с Галлом кажущийся и вовсе карликом. На нем шлем, закрывающий все лицо – круглый и гладкий, чтобы труднее было зацепить сетью, – а в руках – гладиус и средних размеров овальный щит с ярким рисунком. На левом предплечье он носит маннику – металлический наруч из нескольких сегментов, а ноги закрыты толстыми обмотками. Набедренная повязка и пояс похожи на те, что красуются на Галле. Секутор проходит в центр арены и становится напротив Галла. Оба, обернувшись в сторону ложи, замирают в ожидании вместе с толпой. Аурус медлит. То ли ему доставляет удовольствие тянуть время, то ли он все еще расстроен тем, что сказала ему Регина. Зрители потихоньку начинают роптать. Ласерта раздраженно поглядывает на отца, Паэтус недовольно морщится. Наконец Аурус поднимает руку и дает отмашку. В тот же миг секутор бросается на Галла, занося меч, а Галл, демонстрируя удивительную ловкость, отскакивает в сторону и наотмашь бьет секутора трезубцем по заду вдогонку. Хохот разносится над ареной, даже Эмма слабо улыбается. А потом понимает: это ведь ее первые игры. И что-то трепетное разливается в ее крови. Она все еще раб, но и те, что сражаются сейчас, тоже рабы, а им удается держать внимание нескольких тысяч свободных граждан, мыслящих себя выше любого из гладиаторов. Эмма невольно вспоминает сумрак атриума и то, как жадно, как страстно, как моляще наблюдали за ними с Региной несколько десятков мужчин – и, видимо, Ласерта. Они сами отдают власть в такие моменты тем, кого считают низшими существами. Понимают ли они это? Эмма рвано вздыхает. Они с Региной… Ненужные воспоминания будоражат сознание, а Галл тем временем то и дело шлепает по заду, по спине и по ногам суетливо носящегося вокруг него секутора, который никак не может дотянуться до противника мечом. Сквозь хохот, свист и улюлюканье толпы Галл представляется Эмме этаким большим добродушным дворовым псом, рядом с которым крутится брехливая надоедливая шавка. Пес позволяет ей тявкать и кусать его за ноги – но до поры, до времени. Вот секутору удается провести хороший прием, и он, проскользнув под поднятой рукой Галла, резко разворачивается, щитом встречая очередной шлепок трезубца. Галл издает удивленный возглас и набрасывает сеть, которую секутор легко отбивает гладиусом, умудрившись не запутать в ней клинок. Галл останавливается, видимо, решая, не стоит ли сеть подобрать, но потом перекидывает трезубец из руки в руку и обратно и жестом подзывает к себе секутора, предлагая ему снова нападать. Эмма обращает внимание на то, как согнуты ноги Галла. Время игр прошло. Очевидно, понимает это и секутор, потому что не спешит приближаться. Он кружит возле Галла, и тот поворачивается за ним, не желая ни на мгновение упускать его из виду. Танец затягивается, толпа начинает недовольно свистеть и что-то бросать на арену, присмотревшись, Эмма понимает, что это гнилые овощи и фрукты. Секутору это не нравится, и он первый прерывает затяжное присматривание, вновь бросаясь вперед. А Галл снова уворачивается и снова бьет его сзади, но на этот раз не трезубцем, а своим мощным кулаком, и не по заду, а прямо по шлему. Судя по тому, как секутор валится на землю в тот же миг, удар получился хорошим. Эмма морщится, представляя, какой, должно быть, там внутри звук. Галл приставляет трезубец к шее секутора и поворачивается в сторону ложи, с самым добродушным выражением лица ожидая решение Ауруса. Эмма видит, как секутор с трудом, из неудобной позиции, поднимает вверх правую руку с вытянутым указательным пальцем. Робин объяснял ей, что это значит: боец больше не может сражаться, он просит пощады. Странно, что ему хватило лишь одного удара. Или это реакция на уткнувшийся в шею трезубец? Толпа принимается волноваться, снова летят на песок гнилые овощи. Галл терпеливо ждет. Эмма переводит взгляд на хмурого Ауруса. Что он тянет? Она почти прижимается лицом к решетке, словно это что-то изменит. И в тот же момент Аурус поднимает руку с отогнутым в сторону большим пальцем*. Общий потрясенный выдох проносится над ареной, когда Галл резко отводит в сторону трезубец, а потом с силой вонзает его в шею секутору. Кровь брызгами разлетается во все стороны. Эмма, замерев, смотрит, как бьется в конвульсиях агонизирующее тело, ничего не понимая: ведь Аурус говорил, что никого не убьют! Как же так?! В этот момент толпа взрывается восторженным криком, и он несется по арене, силой своей и мощью практически отпихивая Эмму от решетки. Она невольно отшатывается, представляя, как выйдет туда, где только что убили человека, и будет сражаться, и, быть может, тоже проиграет. Что тогда? Толпа возбужденно ревет, и рев этот задевает что-то внутри. Несмотря на вернувшийся страх, Эмма хочет, наконец, покончить со всем этим. Она снова цепляется за решетку и жадно смотрит, не в силах отвести взгляд. Галл методично стряхивает с себя попавшую на кожу кровь. Секутор у его ног продолжает дергаться, видимо, удар пришелся вскользь. Тогда Галл достает кинжал, опускается на корточки, стаскивает шлем с головы секутора и, схватив его за волосы, одним быстрым движением перерезает ему горло. Очередной единодушный вопль толпы сотрясает арену, и Эмма, дрожа, понимает: Аурус сделал это, чтобы возбудить публику. Чтобы дать ей прочувствовать кровь. Но не получится ли так, что, насытившись, зрители не захотят смотреть остальные выступления? Не потребуют ли они еще смерти? Двое рабов выбегают, чтобы забрать тело, пока Галл раскланивается. Аурус все еще смотрит недовольно, зато Ласерта и Паэтус бурно радуются: им, очевидно, по нраву такое развитие событий. Гладиаторы выходят на арену, и каждого толпа приветствует бурно и мощно. Бои получаются разные – и длинные, и короткие, и красивые, и не очень, – но больше никто не умирает. Эмма ненароком даже думает, что секутор специально был выбран для такой роли. Может быть, это какой-то беглый раб или преступник – а учитывая, что сражался он не слишком хорошо, это вполне возможно. И тогда Аурус просто выкупил его, чтобы подогреть интерес толпы. Эмма содрогается, радуясь, что не ей выпала такая сомнительная честь. Бой следует за боем, солнце уже клонится к закату, скоро надо будет зажигать факелы, а Эмма все еще стоит за решеткой и наблюдает. Время от времени в ее голове возникают мысли о Регине, но немыслимым усилием воли она гонит их от себя прочь. И когда на арену с противоположной стороны выходит Лилит – в том же самом облачении, в каком она была в прошлый раз, – а Аурус восторженно представляет ее, Эмма судорожно вздыхает и выпрямляется, едва заставляя себя отпустить решетку. Вот оно. Пришел ее час. Она с подступающим нетерпением оборачивается в поисках того, кто поднесет ей оружие, и видит Регину. Злость и обида, с таким трудом вышвырнутые подальше, возвращаются мгновенно и заполняют собой все, до чего могут дотянуться. А Регина, сохраняя спокойное выражение лица, протягивает напряженной Эмме гладиус и щит – небольшой и круглый. То самое оружие, с каким Эмма выходила на тренировочную арену. – Да пребудут с тобой боги, Эмма, – говорит эта лживая рабыня, и глаза ее полнятся таким же лживым теплом. Но вот уж теперь Эмма ни за что этому не поверит! Она молча выхватывает у Регины оружие и стремится поскорее уйти, чтобы попасть на арену, но солдаты заступают ей дорогу. Эмма пораженно останавливается. Что происходит? – Выход для тебя здесь, – мягко говорит Регина и, сняв с пояса кольцо с ключами, отпирает решетку. Солдаты скрещивают копья, и обомлевшая Эмма медленно выходит на песок, где мощный глас толпы вновь оглушает ее – уже в который раз. И будто какая-то сила проходит сквозь тело, и скручивается в глубине до поры, до времени, и опаляет каждый волосок. Эмма дрожит, но не от страха – от предвкушения. За спиной слышится лязг. Обернувшись, Эмма видит, что решетка снова заперта, а Регина стоит по ту сторону, сложив руки на животе, и очень внимательно смотрит на нее. Подстегнутая непрекращающимся криком зрителей, Эмма очень живо представляет себе, как Регина выходит на арену вместе с ней – и проигрывает, и толпа требует ее смерти, а Аурус соглашается и вскидывает руку. В момент, когда в собственных видениях Эмма уже заносит меч над беззащитной шеей, она слышит, как в резко наступившей тишине кричит Аурус: – Перед вами, добрые граждане Тускула, Эмма, дочь Свана, дева с севера! Стылые ветры перенесли ее сюда специально для того, чтобы показать вам, на что может быть способна женщина, пережившая самые страшные из всех страшных зим! Эмма не понимает, о чем он говорит, и идет к центру арены, крепко сжимая оружие. Вокруг нее теми самыми ветрами носятся выкрики толпы, она слышит среди них осуждающие и поднимает голову, силясь понять, кто и что кричит, но лица зрителей сливаются воедино. Тогда она переводит взор на ложу, и вот уж те, кто находится там, различимы хорошо. Паэтус смотрит с недоброй усмешкой и поднимает руку, перебирая пальцами в приветствии. Ласерта презрительно кривит губы и вскидывает подбородок. Аурус одобряюще склоняется вперед, упираясь руками в перила. За его плечами Эмма видит Суллу и Лупу: римлянин пьет что-то – наверняка, вино – из разукрашенного кубка, а его супруга, обмахиваясь небольшим веером, смеется, переговариваясь с кем-то со стороны. Она не смотрит на Эмму, а когда все же поворачивается и встречается с ней взглядом, то Эмма вздрагивает и тут же опускает голову, надеясь, что не привлекла к себе излишнего внимания. Аурус продолжает что-то выкрикивать, но Эмма уже не слушает его. Она становится так, чтобы видеть Лилит и ложу одновременно, но потом не выдерживает и поворачивает голову в сторону выхода. Регина все еще там. Она не держится за решетку, как держалась сама Эмма, и стоит в тени, которая почти скрывает ее лицо и фигуру, но даже если бы Эмма не видела, она бы почуяла ее присутствие. Они смотрят друг на друга, и Эмма не может отвести взгляд, словно что-то притягивает ее. Будто Регина – ведьма, которая хочет поживиться ею, и там, в тиши, она накручивает свое черное колдовство, забирает себе чужую силу. И тогда Эмма, понимая, что время на исходе, принимается молиться. – Вижу я отца своего, – шепчет она, – вижу я мать свою, вижу я сестер и братьев, и предков своих: весь род свой до самого начала. Они зовут меня занять свое место, они призывают меня к себе, в Валхаллу, где герои пируют вечно… Эмма не верит, что семья ее погибла, но это единственная молитва, что легла на язык. И действительно становится легче. Она находит в себе силы, чтобы отвернуться и посмотреть на Лилит. В тот же момент Аурус выкрикивает: – Да начнется бой! И взмахивает рукой. Толпа захлебывается в восторженном крике, и если там еще и есть те, кому не нравятся женские бои, их не слышно: люди изголодались по зрелищам, они еще нескоро насытятся. Лилит делает шаг по направлению к Эмме и останавливается, вставая в боевую стойку и прикрываясь щитом, чуть постукивая по нему гладиусом. Эмма отражает ее позицию и принимается просчитывать варианты. К собственному удивлению, нет больше ни страха, ни волнения. Вопли толпы обтекают тело подобно волнам, а Регина за спиной и злость на нее подстегивают к тому, чтобы победить – всеми правдами и неправдами. Песок скрипит под ногами, когда Эмма переносит вес тела с одной ноги на другую. Она не отрывает взгляда от глаз Лилит, и в этот раз солнце спряталось за тучами, и не ослепит в последний момент. Эмма помнит, что недавно на этой арене погиб человек, но сейчас ее это почему-то не беспокоит. Видимо, они бездействуют достаточно долго, потому что Эмма вдруг слышит чей-то отчетливый негодующий вопль, каким-то образом пробившийся сквозь остальные крики, и гнилой помидор стукается прямо о щит Лилит, растекаясь по нему бурыми струйками. Лилит вздрагивает от неожиданности и невольно опускает взгляд, а Эмма тут же бросается вперед, пользуясь предоставленной возможностью. Первый удар приходится в щит: Лилит успевает выставить его и мгновенно бьет ответно, но Эмма готова. Дрожь от зеркального удара в щит пронзает тело, и Эмме внезапно нравится это ощущение. Она стряхивается, будто собака после дождя, и отпрыгивает назад, не сводя с Лилит глаз, не отпуская ее ни на миг, пытаясь уловить малейшее движение, малейшее изменение настроения. Лилит чуть улыбается ей, и это наверняка уловка, призванная расслабить соперника, так что Эмма на нее не поддается. И снова кидается вперед, чтобы мечом встретить меч. Они проводят серию ударов, всякий раз сталкиваясь гладиусами, и сталь высекает искры, пронзающие подступающие сумерки. Аурус еще не распорядился зажечь факелы, и искры видны хорошо, каждое их появление толпа встречает бурным восторгом. В какой-то момент Лилит уворачивается из-под удара, и меч Эммы прорезает воздух. Не ожидавшая такого, Эмма падает, но в падении совершает кувырок и вскакивает, превращая промах в еще один прием. Они снова танцуют друг напротив друга, и с каждым движением Эмма чувствует, как нарастает возбуждение. Оно похоже на то, что было в купальне, и оно прошивает тело золотыми нитями, и делает ноги легкими и подвижными, а меч словно на самом деле становится продолжением руки. Эмма уже ничего не видит, кроме Лилит, в ней сосредоточился весь мир, вся вселенная, и это и солнце, и луна, и звезды, и даже боги. Лилит – единственная цель, до которой нужно дотянуться, и вот она сама идет в атаку, и обрушивает всю свою мощь на Эмму, обманным движением хватая ее за шею, а потом отшвыривая прочь, на песок, словно показывая, как легко могла бы победить. Эмма молниеносно перекатывается, отплевываясь от песка, и подсекает Лилит правой ногой, вынуждая и ее тоже упасть. Толпа хохочет от восторга, и Эмма вслушивается в этот смех, и в упор смотрит на Лилит, а потом бьет ее, едва поднявшуюся, щитом в спину, снова вынуждая упасть. Победа у нее уже в кулаке, но тут вся арена вдруг вспыхивает самым настоящим огнем, и Эмма в изумлении подскакивает, вертясь и не понимая, что происходит. Она видит, что и для Лилит это явилось полнейшим удивлением, а потом смотрит, как полоса огня бежит по песку по кругу, заключая их с Лилит в небольшое кольцо, и смыкает пламенные струи, отрезая от остального мира. Прикрываясь рукой от обжигающего жара, Эмма, тяжело дыша, вскидывает голову и смотрит на ложу, где радостно улыбается Аурус. Очевидно, такова была его задумка с самого начала, и он специально не отдавал приказа запалить факелы, чтобы подгадать момент, когда Эмма с Лилит окажутся в нужном месте. Становится жарко, и Эмма придвигается ближе к Лилит, а та, в свою очередь к ней, и расстояние между ними легко преодолевается одним прыжком. Но Эмма упускает свой шанс, а вот Лилит кидается вперед, и удар ее достигает цели, потому что огонь мешает и слепит, и Эмма боится подходить к нему ближе, словно может растаять, как та девочка из сказки, когда-то давно поведанной отцом. Гладиус втыкается в неловко выставленную руку, Эмма вскрикивает от резкой боли, а Лилит мощным ударом ноги выбивает у нее щит, и тот летит прямо в огонь. Эмма отшатывается и быстро оглядывает рану. Левая рука, не так страшно, как могло бы быть. Но теперь у Эммы не так много времени до того, как кровопотеря сыграет свою роль. А Лилит, будто уже учуяв свою победу, идет в наступление, и Эмма вынуждена отшатнуться. И снова это получается неловко: уворачиваясь от нападения, она склоняется прямо над стеной огня, едва не опалив лицо. Причудливо извернувшись, удается спасти еще и волосы, но вот обмотки на руках не выдерживают жара и загораются. Эмма невольно встряхивает руками, от чего, конечно, огонь распаляется еще больше, и почти не остается времени на то, чтобы принять решение. Если она сейчас начнет сбивать пламя, то Лилит воспользуется этим – нет сомнений. А если не начнет… Взгляд Эммы на какой-то момент устремляется в сторону той решетки, за которой она стояла, наблюдая за боями. Из-за яркого огня она не видит, там ли все еще Регина, но что-то подсказывает ей: там. Никуда не делась. И внезапно вспыхнувшая ярче самого яркого пламени ярость и обида позволяет Эмме перекатиться рядом с Лилит, уйти от ее натиска и оказаться за спиной. Лилит тут же разворачивается и выставляет щит, правильно предполагая, что последует удар. Та сила, что свернулась внутри Эммы в ожидании нужного часа, наконец, разливается в полную мощь. Схватившись за гладиус двумя руками, на запястьях которых полыхают обмотки, Эмма в отчаянном прыжке налетает на Лилит и с размаху бьет в щит, а потом, приземлившись, ногой отпихивает зашатавшуюся соперницу за пределы огненного круга. И в этот момент ее оглушает и едва не сбивает с ног единодушный вопль толпы, сходящей с ума. Пошатываясь, Эмма падает на колени и поспешно сбивает пламя с рук, теперь уже явственно чувствуя боль от ожогов. Толпа неистовствует, ее запал передается и Эмме, и она, перепрыгивая через огонь, подбегает к Лилит, уже почти поднявшейся, и приставляет меч к ее шее, взглядом встречаясь с насмешливыми глазами соперницы. Аурус с высоты своей ложи выкидывает сжатый кулак, что означает завершение боя, но Эмма никак не может убрать меч и тяжело дышит. За ее спиной рабы поспешно заливают водой огненный круг, а Лилит ладонью берется за клинок и медленно отводит его от себя. Потом поднимается и протягивает Эмме руку. Под непрекращающийся вой толпы, под боль в ранах, под стук крови в висках, Эмма хватается за запястье соперницы и почти не замечает, что Лилит ее обожженную руку старается не сжимать. – Эмма с севера показала, что не боится огня нашего города! – кричит Аурус, и толпа одобрительно вторит ему. Лилит улыбается, она, кажется, совсем не расстроена проигрышем. Отпуская ее руку, Эмма, уже с трудом соображая, что происходит, поворачивается к ложе и вскидывает меч, салютуя. Взгляд ее рассеянно перебегает с лица на лицо, и последней, кого она видит, становится Лупа, перегнувшаяся через парапет так, будто намеревается спрыгнуть на арену. Эмма не понимает, смотрит ли Лупа на нее или на Лилит, а потому отводит взгляд и ковыляет в направлении выхода, где ее тут же подхватывает Студий и усаживает на скамью. Он аккуратно стягивает обугленные обмотки, а до слуха Эммы доносится очередной вскрик толпы, в котором она четко различает: «Фур!» Робин на арене. Эмма хочет посмотреть на него и пытается встать, но Студий не дает ей этого сделать. – Надо же смазать! – сердится он. – Да и крови вот уже сколько натекло. После его слов Эмма замечает, как сильно кружится голова. Она вяло кивает и подставляет Студию запястья, которые он осторожно промывает, а затем покрывает толстым слоем жирной мази и снова заматывает – теперь уже чистыми повязками. Руку он промывает тоже, а потом достает иглу, в которую вдета суровая нить, и Эмме приходится что было сил вцепиться в скамью, когда ей начинают зашивать рану. Голова кружится еще сильнее, Эмма вот-вот упадет, и она откидывается назад, спиной вжимаясь в стену и закрывая глаза. Тело болит – от ран и от перенапряжения, – под веками хаотично мелькают всплески огня, она не может перестать слышать крики толпы: еще и от того, что где-то там сражается Робин, любимец публики, и она наверняка подбадривает его. Эмма кусает губы, пока Студий продолжает ее зашивать, а потом облегченно вздыхает, чувствуя, что мучения кончились. Зашитую рану Студий тоже чем-то смазывает и аккуратно затягивает чистой тканью. Спрашивает Эмму, нет ли у нее других повреждений, та отрицательно мотает головой. – Тебе надо что-то съесть и выпить, – заявляет Студий, поднимаясь. – До кухни дойдешь? Эмма снова мотает головой. Может, она бы и дошла, но ей просто не хочется двигаться. – Ладно, – буркает Студий. – Скажу, чтобы тебе сюда принесли еды. Он уходит, а Эмма снова закрывает глаза и, наконец, выдыхает. Она победила. Она победила! Радость робко поднимает голову и заглядывает в сердце. Эмма улыбается, прокручивая в голове бой, ища ошибки. Завтра Август, конечно, разнесет ее в пух и прах, но это будет завтра. А сегодня все хорошо. Она не подвела Ауруса. Она никого не убила. Один направил ее руку, позволил ей не дрожать. Завтра она принесет ему жертву, а сегодня просто скажет «спасибо». Слышатся чьи-то шаги. Эмма думает, что это Студий с едой или кто-то, кому он велел принести ее, однако видит Лилит. Рука невольно принимается нащупывать меч, хотя оружие у нее отобрали еще на входе. Лилит понимающе усмехается. При ней тоже нет оружия. Она подходит ближе и, чуть помедлив, опускается рядом с Эммой на одно колено. – Ты – хороший боец, – говорит она, и Эмма чувствует искренность в ее словах. – Я хочу поздравить тебя. Эмма молча смотрит на нее. Потом спрашивает: – Что будет с тобой за проигрыш? Лилит небрежно пожимает плечами. – Скорее всего, ничего. Или меня продадут кому-нибудь. Если, конечно, – она сверкает зубами, – кто-то захочет меня купить после сегодняшнего. Она смеется, а Эмма искренне не понимает, как можно быть такой беспечной. Но, может быть, она просто не привыкла к мысли о том, что раб больше не владелец собственной судьбы? Должно быть, действительно не привыкла. И никогда не привыкнет. Это невозможно сделать. Она выпрямляется, чувствуя, как все еще кружится голова, и наклоняется к Лилит так близко, что видит свое отражение в ее светлых глазах. А потом вдруг спрашивает то, о чем до этого даже не думала: – Ты поддалась мне? Разве так не могло случиться? В прошлом бою Лилит велели лишь обороняться, а в этом – проиграть. Стремительно накатывает разочарование. Эмма еще не услышала подтверждение своим словам, а уже полностью, всем сердцем, верит в них. И все еще сомневается, когда Лилит отрицательно качает головой. – Это был честный бой. Ты – сильный противник, Эмма. Даже если сама этого пока не замечаешь. Эмма не замечает. А еще она вспоминает, как незадолго до боя открыла другую ложь. Может ли она вообще верить кому-то в этом городе? Но Лилит смотрит открыто и прямо, есть ли ей резон врать? В чем выгода этой лжи? Эмма медленно кивает. – Спасибо, – выдыхает она. – Мы еще встретимся? Она имеет в виду – на арене, но Лилит, кажется, понимает вопрос как-то по-своему. Ее брови ползут вверх, а в глазах принимаются плясать веселые огоньки. – Если ты захочешь, – отзывается она приглушенно. Эмма недоуменно пожимает плечами. Разве это будет зависеть от нее? Как скажет Аурус. Или хозяин Лилит. – В городе есть другие женщины-гладиаторы? Лилит кивает и хмурится. – Конечно. – Тогда почему на этот бой меня снова выставили против тебя? Для Эммы это лишнее подтверждение того, что бой был подстроен, и она снова мрачнеет. Лилит успокаивающе кладет ладонь ей на колено. – Не ищи скрытых смыслов, Эмма. Иногда все гораздо проще, чем кажется. Так странно, что проигравший успокаивает победителя. Эмма переводит взгляд на руку Лилит и отчетливо ощущает ее тепло. А потом слышит шаги и поднимает голову. Это Регина. Она стоит с подносом в руках и очень пристально смотрит на Лилит и на ее руку. Эмма сглатывает и расправляет плечи. Ей отчего-то становится неприятно, и она уверена, что все дело в той лжи, что никуда не делась. Лилит ободряюще улыбается Эмме напоследок, сжимает ее колено и встает. Проходя мимо Регины, она склоняет голову. – Управляющая. – Лилит, – спокойно отзывается Регина. Теперь она не сводит взгляда с Эммы, а та чувствует, как заново наливается ядом обида под сердцем. Она хочет поговорить с Региной, но не прямо сейчас. Ее победа и так под сомнением, и от нее и вовсе не останется никакой радости. Запястья начинают пульсировать, видимо, действие мази подходит к концу, но эта боль пока что далека. Эмма неровно вздыхает и хочет сказать, что устала, что ей нужно отдохнуть и побыть в одиночестве, однако Регина ставит к ее ногам поднос, а сама отступает на шаг. А потом говорит: – Я думаю, ты хочешь поговорить. Я готова выслушать тебя. Она соединяет руки на животе. Ее глаза кажутся почти черными, в них невозможно угадать истину. И Эмма, с силой выдохнув, встает ей навстречу.