Te amo est verum

Голова тут же начинает кружиться, и Эмма вынуждена сесть обратно. – Съешь что-нибудь, – советует Регина, звук ее голоса только вызывает глухое раздражение. Тем не менее она права, и Эмма берет с подноса кусок хлеба с тонко порезанным вареным мясом, и съедает его так быстро, как может. В чаше оказывается гранатовый сок, и Эмма, почему-то надеявшаяся на вино, смотрит на него с отвращением, однако все равно выпивает. Голод немного отступает, правда вставать снова Эмма не рискует. И поднимает голову, глядя на Регину снизу вверх. – Почему? Это единственный вопрос, который волнует Эмму. Почему Регина промолчала? Ей приказал Аурус? Он же приказал ей сблизиться с Эммой? Что он прикажет ей снова? Эмма понимает, что Регина делает то, что ей скажут. Но неужели Аурус действительно озаботился тем, чтобы Эмма не узнала, с кем была? Чего он опасался? Регина оправляет подол светло-зеленой туники. – Потому что не посчитала необходимым. Она прекрасно поняла, о чем ее спросили. Эмма не может поверить тому, что услышала. Не посчитала необходимым? Просто решила за них обеих? Или что? Гнев толчками пульсирует в ране на руке. Эмма раздувает ноздри. – Ты должна была сказать мне! – выпаливает она, сжимая было кулаки, но запястьям тут же становится больно. – Я ничего тебе не должна, – возражает Регина. Эмма осекается на полуслове, когда слышит это. В самом деле – это ведь так странно: желать откровенности от друга. Вот только Регина, кажется, так ее другом и не стала. Может быть, зря она согласилась на этот разговор? Может, стоило уйти? Пережить все в одиночестве? А потом сказать себе, что все это – ерунда? Что бывает и хуже? – Хорошо, – обреченно выдыхает она. – Ты ничего мне не должна. Но и я тогда тебе тоже! Она по-детски надеется, что зацепит этим Регину, но та просто пожимает плечами. – Я у тебя ничего и не просила. И снова Эмма оказывается поверженной. Что бы она ни сказала, о чем бы ни спросила – Регина отбивается от этого на лету и так легко, что возникает даже какая-то зависть. Эмма не может просто взять и выкинуть из головы то, что мешает жить. Наверное, стоило бы поучиться этому у Регины. На подносе лежит еще один кусок хлеба с мясом, и Эмма тянется за ним, потому что не знает, что еще может сказать. Она молча жует, надеясь, что Регина уйдет, но та стоит и, видимо, ждет, когда освободится поднос. В какой-то момент Эмма думает опрокинуть чашу с соком и освободить Регину от навязанной повинности, но потом новой волной накатывает обида. – Что ты сказала Аурусу там, в ложе? Эмма не рассчитывает на ответ. Тем более – на честный. И вяло удивляется, когда слышит: – Что прибыл Сулла со своей супругой. Эмма, конечно, не станет признаваться, что приняла все на свой счет. Но и полного доверия к Регине у нее уже нет. – И поэтому он так расстроился? Разве Сулла не был приглашен? Ведь он, вроде бы, ставил деньги на бой Эммы. Регина усмехается, но усмешка не выглядит веселой. – Сулле – нет. Лупе – да. Эмма зачем-то вспоминает то пиршество, на котором Лупа залезла Регине под тунику. Но не мог же Аурус расстроиться из-за того, что свободная римлянка снова захочет пристать к рабыне. Или мог? Эмма дожевывает хлеб, давно разделавшись с мясом, давится и заходится в кашле. Регина заботливо протягивает ей чашу с соком. Эмма в порыве злости отбивает рукой ее руку, и сок выплескивается на каменные плиты пола. Регина поджимает губы. – Зачем ты это сделала? Ты ведь потеряла достаточно крови, разве ты не хочешь… – Замолчи! – гневно перебивает Эмма, и в ней нет ни капли уважения и привязанности, которые она еще недавно чувствовала к Регине. – Какая тебе разница?! Ты всегда хотела, чтобы мне было больно! Она кашляет последний раз и заставляет себя подняться, потому что глупо вот так вот разговаривать с Региной, когда она все равно выше. Ноги слегка зудят, но не так, как запястья, мазь на которых давно перестала охлаждать. – Это неправда, – спокойно говорит Регина. – Я никогда не хотела, чтобы тебе причинили боль. Ты путаешь с этим мое нежелание общаться с тобой. Она чуть улыбается, а Эмма так разозлена, что хочет содрать с ее губ эту улыбку. Чему Регина радуется? Тому, что принизила ее? Эмма ловит себя на мысли, что могла бы ударить ее. Сейчас, в запале после боя, который не ушел окончательно, она могла бы сделать многое. Но она не бьет женщин. Даже за то, что они врут. В голову внезапно влезают образы из прошлого, и Эмма задыхается, вспоминая сначала атриум, а потом и купальню. Стыд накатывает удушливой волной, потому что она оказалась в роли глупой девчонки, которую обвели вокруг пальца и сделали с ней все то, что хотели сделать. – Зачем ты спросила меня тогда, знаю ли я, кто под маской? – Эмма всматривается в глаза Регины, надеясь уловить в них тень сожаления, хоть что-то, что позволит понять ее и принять то, что она сделала. Но Регина все еще под маской, и пусть она не золотая, но настолько непроницаемая, что Эмма бьется об нее, как о каменную стену. – Потому что мои дальнейшие действия зависели от того, что ты скажешь. – Я могла соврать, – отчаянно выдыхает Эмма. Она цепляется, сама не зная, за что именно и для чего. Губы Регины изгибаются в насмешливой улыбке. – Я видела, что ты не врешь. И Эмма краснеет, когда понимает, на что дан намек, но стыд только распаляет своим огнем ту злость, с которой уже почти невозможно справиться. – Зато солгала ты! – вдруг взрывается Эмма и вздрагивает от собственного крика. – Ты солгала мне! Ты все знала и смеялась надо мной! Сначала в атриуме, а потом и там, в купальне! Ты сотворила из меня посмешище! Она все кричит и кричит, и голова кружится от этого крика, а внутри будто зреет что-то и вот-вот прорвется. А когда она замирает, дрожа, то слышит, как спокойно говорит ей Регина: – Ты хотела общаться со мной, – она прищуривается. – Думаешь, смогла бы ты делать это, знай, кто именно лежал под тобой в тот день? Смогла бы смотреть на меня без жалости? Смогла бы не корить себя, хоть ни в чем виновата и не была? Она все еще щурится, не отрывая от Эммы взгляда. А Эмме кажется, что ее сразили в самое сердце. Она подступает ближе, Регина же не двигается с места и не поднимает рук. – То есть, – охрипшим от крика голосом спрашивает Эмма, – ты… пыталась позаботиться обо мне? Она не успевает проникнуться к Регине теплыми чувствами, потому что та насмешливо говорит: – Разумеется, нет. Я защищала себя от твоей жалости. Назревшее внутри прорывается и заливает все едкой желчью. Эмма моментально припоминает тот разговор в молельне, когда Регина с яростью набросилась на нее за помощь с Паэтусом. Почему она так боится, что кто-то пожалеет ее? Это связано с ее прошлым? Она доверилась кому-то, а он ее предал? Эмма трясет головой, мысли в которой никак не могут связаться воедино. – А потом? – она не просит – она требует ответа. – Потом, в купальне? Что это было? Зачем это было? Регина усмехается, и на этот раз усмешка делает ее лицо злым. Карие глаза снова полнятся темнотой. – Долг за долг, Эмма, – небрежно отвечает она. – Ты сделала хорошо мне, я сделала хорошо тебе. «Ты уже отблагодарила меня…» «…уже отблагодарила…» «…уже…» Эмма снова трясет головой, пытаясь избавиться от всплывающих из прошлого фраз, и отчаянно клянет себя за то, что не видит намеков, не нащупывает второго дна. Но она доверяет – доверяла! – этой женщине, хотела быть ближе ей, хотела помогать ей и защищать. Почему ее добрые намерения обернулись вот этим?! Разве заслужила она такое? – Я ведь тобой восхищалась, – горько говорит она и в который раз вздрагивает, когда Регина просто небрежно пожимает плечами. – Я не просила тебя это делать. Эмма садится обратно на скамью и закрывает лицо руками. Внутри у нее все рушится. Зачем она согласилась на этот разговор? Ей нужно было уйти. Регина успела подготовиться, она чувствует себя на коне, а что досталось Эмме? Право узнать, какая она жалкая и никому не нужная? – Зачем, зачем все это? – глухо произносит она и не до конца понимает, спрашивает ли она у Регины или у самой себя. На какое-то время вокруг устанавливается густая тишина, и Эмма варится в ней ровно до следующего взрыва воплей толпы: видимо, Робин провел какой-то хороший прием. Эмма убирает руки от лица и всматривается в Регину с угасающей надеждой все исправить. Прямо сейчас она готова принять извинения. Готова забыть все, пусть только Регина скажет, что была неправа. Она устала. Она хочет покоя. И в душе тоже. – Ответь же, Регина, – просит она почти умоляюще. – Зачем было все это? И, наверное, нет ничего непредсказуемого в последующем ответе Регины. – Я пожалела тебя, – говорит она. – Я видела твое лицо там, в атриуме. И до этого, в купальне. Я видела, как тебе страшно. Как одиноко. Эмма холодеет с каждым словом, и силы оставляют ее. Горечь и тоска достигли своего предела и теперь уже только могут идти на спад, уступая место разочарованию. Эмма снова чувствует боль от ранений, и ей хочется взвыть. Но она молчит и слушает, что продолжает высказывать Регина. – И, к моему большому сожалению, – в голосе Регины проскальзывает вдруг горечь, сравнимая с той, что испытывает Эмма, но Эмма тут же выкидывает ее прочь из своей головы, – я все еще остаюсь человеком. Иногда я жалею таких, как ты. Всякий раз это выходит для меня боком. И всякий раз я клянусь, что больше этого не повторится. Но вот появляешься ты с твоим забитым взглядом, и ты лезешь ко мне, и ты просишь защиты… – Я не слабее тебя, – глухо перебивает Эмма, и Регина тихо смеется: – Ты можешь продолжать себя в этом убеждать. Эмма, несмотря на непринятие всего, что ей только что сказали, понимает, что имеет в виду Регина. Она говорит о том, что Эмма показалась ей ребенком – слабым и нуждающимся в защите. От Паэтуса. И, забыв о собственном решении не общаться, Регина переступила через себя, чтобы потом, практически сразу же, получить наказание за свою мягкость. Но разве есть в том вина Эммы? Разве смеет Регина обвинять ее в этом? С губ Эммы срывается злое: – В следующий раз будь матерью собственным детям. Ей кажется, что Регина вздрагивает прежде, чем равнодушно сказать: – Я не могу иметь детей. Сами боги могут сойти на землю, и это не явится чем-то более поразительным. Пораженная высказанным откровением, Эмма, подавляя внезапный стыд, силится услышать горечь или боль в чужих словах, но ощущает лишь холод. Регина смирилась? Или научилась не показывать то, что чувствует на самом деле? Ей двадцать семь, как давно она узнала о своем горе? В другое время Эмма обязательно спросила бы, как это произошло, но сейчас… Сейчас она способна только на одно-единственное. – Мне жаль, – искренне говорит Эмма, в этот момент забывая обо всех преградах, что разделяют их, обо всех обидных поступках и словах. Нет для женщины большей беды, чем не познать радость материнства – так учила Эмму мать. Так запомнила она на всю жизнь. И совершенно забыла, что только что говорила ей Регина про жалость. А потому не понимает, почему так сильно искажается лицо Регины после ее слов. Будто она хочет броситься вперед и задушить Эмму. – Теперь лжешь ты, – голос ее, однако, все еще равнодушен. – Ты просто выучила, что именно нужно говорить. Эмма открывает рот и тут же закрывает его. Что толку, если она скажет, что все совсем не так? Регина умеет поворачивать под себя любую ситуацию. И если ей кажется, что никто не смеет ее жалеть… Что ж, Эмма может доставить ей такое удовольствие. В конце концов, она не девочка для битья какой-то римской рабыни. Она – гладиатор! И она только что одержала свою первую победу! Эмма встает и подходит к Регине: очень близко. Так, чтобы увидеть себя в ее глазах. А потом говорит, стараясь вложить в слова максимум равнодушия – такого же, которым щедро одарила ее Регина: – Я думала, ты хороший человек. Мне хотелось верить тебе. Мне хотелось верить, что мы будем друзьями. Никем они теперь не будут, конечно. Эмма не хочет никаких отношений с женщиной, которая обманула ее и смеет в лицо говорить, что так и нужно было поступить. У Эммы тоже есть гордость. Пора бы уже вспомнить о ней. Регина снисходительно смотрит на нее. – Мы – рабы, Эмма с северных гор. И мы исполняем волю хозяев. Если ты думаешь, что я поставлю твои желания выше, чем желания Ауруса, то ты ошибаешься. – Не Аурус приказал тебе врать мне, – парирует Эмма. Регина вздергивает брови. – Ты так в этом уверена? Смех срывается с ее жестоких губ морозным ветром. Эмма уверена. Она была уверена до этого момента, но теперь… Регина говорила только про себя, только про свои желания и намерения, но что, если они совпали с приказом Ауруса? Эмма невольно сжимает кулаки. Она хочет сделать Регине больно – потому что не сможет дотянуться до Ауруса, а нужно на ком-то выместить злость. Причинить боль, сходную с той, что сейчас испытывает она сама. Но Регина вздергивает подбородок и с вызовом смотрит на Эмму, будто говоря: «Ну, давай! Бей! Бей, Эмма! Думаешь, тебе станет от этого легче?» Карие глаза искрятся злым задором. Регина готова к любому удару и тотчас же отразит его. И Эмма, с блеском выигравшая на арене, позорно бежит с нового поля боя, оставляя победу женщине с самым каменным из всех сердец. Она уходит к себе и валится на постель, бездумно вслушиваясь в далекие крики. Толпа чествует Робина, она уже забыла о ней, и, может быть, это даже хорошо. Будь Эмма единственным триумфатором сегодня, ей пришлось бы снова выйти на арену, презрев все то, что ей открылось. Она смотрит в потолок и все крутит и крутит в голове слова Регины. Злость и горечь постоянно сменяют друг друга, в какой-то момент Эмма думает, что надо было все забыть – они действительно всего лишь рабы, и ведь Эмма сама лезла с дружбой, – но потом вспоминает, что именно говорила Регина, и гнев вспыхивает с новой силой. Если бы дело было только в приказе Ауруса… однако Регина не скрыла, что не чувствует за собой вины. Более того, она бравировала этим и кидала в лицо Эмме обидные слова, отлично зная, как они подействуют. На долю мгновения Эмма думает, а не специально ли Регина так вела себя, чтобы снова оттолкнуть ее от себя по какой-то причине, но в комнату вваливается Лепидус, и мысль ускользает, чтобы уже не вернуться. – Вставай, бравый гладиатор! – орет он и размахивает чашей, из которой выплескивается вино. – Пойдем праздновать! Игры окончены! Эмме не хочется никуда идти, и она просто отворачивается от Лепидуса, а тот, продолжая радоваться, хватает ее за плечо. – Эй, хватит лежать! Ты надрала задницу Лилит – это дорогого стоит! Давай, выпей! И он сует ей под нос чашу. Эмма морщится, а потом думает: почему бы и нет? В конце концов, это ведь ее день. И только Регина, на самом-то деле, виновата, что захотела его испортить. Поэтому она осушает чашу до дна, а потом обнимает Лепидуса за шею и вместе с ним отправляется на кухню, где уже шумят и веселятся остальные гладиаторы. Особенно усердствует Робин: выбрав кого-то себе в партнеры, он в лицах пересказывает бой и, конечно же, побеждает снова. Гладиаторы вновь и вновь поздравляют его, а он, завидев Эмму, остановившуюся в стороне, бежит к ней, хватает за руку и кричит: – Вот настоящий победитель! Герой! Гладиаторы тут же окружают Эмму и наперебой выкрикивают одобрительные слова, а Эмма смущенно улыбается, с каждым мгновением все быстрее избавляясь от грусти. Даже мысли о том, что бой мог быть подставным, больше не лезут в голову. Она победила! Победила! И это ее право – выпить столько вина, сколько захочется! Аурус расстарался для своих гладиаторов: на столах есть почти все, что Эмма видела тогда в атриуме, на пиршестве. Никто, конечно, не будет обновлять блюда и играть на кифаре, но можно наесться и напиться до отвала. Где-то на третьей чаше вина Эмма напрочь забывает о больных руках и вместе с Робином отплясывает какой-то танец под ритмичные хлопки в ладоши остальных гладиаторов. Отдуваясь, Робин поясняет, что это танец с его родины, и Эмма старательно повторяет движения, а когда не получается, заливается искренним смехом и мотает головой. – Я хочу есть! – заявляет она и садится, и ест – все, что душе угодно. Лепидус подливает ей вина, и Эмма думает, что знает, чего он добивается. Но ведь Робин рядом, он не допустит ничего подобного. Однако Робин занят чем-то своим, Эмма слышит его оживленный голос в другом конце кухни, а рядом с ней усаживается Кирос – тот самый грек, что клал монеты на глаза бедняги Капито. Он с улыбкой смотрит, как Эмма залихватски осушает очередную чашу вина, а потом заботливо спрашивает: – Я гляжу, ты тут одна сидишь. Он подвигается ближе и интимно шепчет Эмме на ухо: – Развлечься не желаешь? Я могу устроить. Его рука ложится Эмме на бедро и весьма уверенно ползет под край туники, а Эмма смотрит тупо и не может понять, в чем же заключается то развлечение, что предлагает Кирос. В следующий момент его губы прижимаются к ее шее, и Эмма давится виноградиной, которую успела закинуть в рот. Чужая рука хватает ее за промежность, и это вовсе не весело. В глазах Эммы начинает двоиться, она замахивается, чтобы отпихнуть Кироса, но тот и сам отлетает куда-то, а рядом вдруг оказывается взбешенный Робин, который орет: – Еще раз подойдешь к ней – оторву хозяйство! Все вокруг затихают. Кирос огрызается из того угла, в котором очутился: – Для себя бережешь, что ли? – Ах ты!.. – Робин кидается к нему, но Галл и Лепидус хватают его и оттаскивают в сторону, попутно увещевая не тратить силы на дурака. А Эмма опрокидывает еще одну чашу вина и думает, что Робин хорош. И он защищает ее. А она ему доверяет. В прошлый раз он отказал ей, но на то была причина. А если спросить его снова? Эмма икает и вяло размышляет о своей невинности. Что в ней хорошего? Разве стоит за нее цепляться? Подумаешь, какой-то Аурус считает, что в ней сокрыта женская мудрость! Эмма – хозяйка своей девственности! И если она захочет, то избавится от нее тотчас же! Приняв твердое решение, Эмма встает и, покачиваясь, идет к взволнованному перепалкой Робину, который в компании Галл и Лепидуса пьет вино. Она садится ему на колени и, не дав опомниться, хватает за щеки и крепко прижимается губами к губам. Лепидус огорченно присвистывает: – Ну, я так и знал! Так и знал! Галл тихонько посмеивается. Эмма продолжает целовать Робина, и тот вроде бы отвечает ей, по крайней мере, руки на бедра кладет и легонько сжимает, но когда Эмма пытается засунуть ему в рот свой язык, Робин резко отстраняется. – Перестань, – тихо говорит он ей. У него очень серьезные глаза. Эмма думает, что он отказывается из вежливости, хмыкает и снова пытается его поцеловать, но терпит неудачу. А потом Робин просто встает, держа ее на руках, и молча выходит из кухни. – Хорошей ночи вам! – несется вслед обиженный голос Лепидуса. – Ты чего? – пьяно хохочет Эмма и бьет Робина кулаком по плечу. – Куда ты меня понес! – К тебе в комнату, – отвечает Робин, и Эмма ноет: – Ну, ты что? Там же только все веселье началось! Она пытается вырваться, но Робин крепче прижимает ее к себе так, что становится больно, и Эмма затихает. Мир вокруг покачивается – не то от шагов Робина, не то сам по себе. Громкие голоса гладиаторов становятся все тише. Эмма обнимает Робина за шею и прижимается щекой к его виску. Рядом с ним тепло и уютно. Почему бы ей не полюбить его? И вот ведь в комнату несет, можно пользоваться! – Ты меня хочешь? – спрашивает она его, когда оказывается в своей постели, а Робин заботливо накрывает ее покрывалом. Он устремляет на нее удивленный взгляд. – Что? Эмма привстает, старательно игнорируя продолжающий вертеться мир. – Ты бы х-хотел меня? – повторяет она и трет правый глаз, в который что-то попало. Робин садится рядом с ней и вздыхает. – Ты слишком много выпила, Эмма, – качает он головой. – Тебе надо поспать. Эмма усмехается и гладит его по щеке. – Какая тебе разница? – бормочет она. – Я просто буду еще одной твоей женщиной. Что тут такого? Сейчас она не вспоминает, как осуждала его за то, что он изменяет жене. Сейчас ей просто надо избавиться от того, что мешает. От всего разом. Робин ловит ее руку и целует внутреннюю сторону ладони. – Эмма, – мягко говорит он, – почему мне кажется, что тебя кто-то обидел? Едва он спрашивает об этом, как в голове Эммы вспыхивает ярким факелом образ Регины. Она прерывисто вздыхает, чувствуя, как глаза наполняются непрошенными слезами. Она ведь не собиралась плакать! Нет-нет! – Эмма? – Робин настойчиво смотрит на нее. – Я могу чем-то помочь? Эмма порывисто мотает головой, потому что не собирается ничего рассказывать, а потом вдруг открывает рот. – Регина, – выдыхает она. – Она сказала, что я ребенок! И что она пожалела меня! – Ребенок? – удивленно переспрашивает Робин. – Никогда не замечал за ней такого к тебе отношения. – А вот именно так и сказала! – жалуется Эмма. Она вываливает на Робина весь горький разговор и плачет у него на плече, а он бережно гладит ее по волосам и изредка целует в висок. Она говорит ему все и только каким-то образом умудряется промолчать про самую главную беду Регины. – Она ненавидит меня, – шепчет Эмма, устав от признаний. – Она так ненавидит меня, что лгала все это время. Смеялась надо мной мне же в лицо… Она морщится, чувствуя, как сильно хочет спать. – А разве ты смогла бы смотреть ей в глаза, знай, что именно она была под тобой в атриуме? – мягко спрашивает Робин. – Ведь ты пыталась стать ей другом. Это не покоробило бы тебя? Эмма тщательно моргает, глядя в стену. Вроде что-то такое говорила и Регина. Но у нее это прозвучало иначе. – Я не знаю, – выговаривает она через силу. – Но она все равно н-ненавидит меня. Она слышит вздох Робина. – Это не так, Эмма. Если бы она ненавидела тебя, она бы с тобой даже не заговорила. Она просто не подпускает тебя к себе слишком близко. А ты веришь всему, что она говорит. – Почему не подпускает? – зевает Эмма, и Робин осторожно укладывает ее на кровать. Потом снова натягивает покрывало. – Потому что она уже потеряла одного близкого человека и не хочет проходить через это снова, – слышит Эмма сквозь немилосердный сон и проваливается в него так быстро, что успевает почувствовать свист ветра в ушах. Спит она без кошмаров, а наутро просыпается с больной головой и руками. Жадно пьет воду прямо из кувшина, а остатки выливает на лицо, чтобы хоть как-то взбодриться. Потом одевается и выходит в галерею, болезненно морщась от солнечного света. Попавшийся навстречу Лепидус ехидно осведомляется: – Ну, что, как там с Робином? Удалось его оседлать? Эмма ошеломленно смотрит на него, а потом разом вспоминает все то, что творила и говорила вчера. Стыд с такой силой ударяет ее по затылку, что она едва ли не приседает. О, Один, почему ты не укоротил ей слишком длинный язык?! Как же теперь она будет смотреть Робину в глаза! Но смотреть получается и очень даже просто, потому что Робин встречает ее на кухне и первым начинает разговор: – Эмма, все хорошо. Вчерашнее осталось во вчера, сегодня новый день. – Прости, – лепечет Эмма, и Робин грозит ей пальцем. – Без всяких сожалений! Он захватывает ее в крепкие объятия, смачно целует в затылок, а потом шепчет на ухо: – А насчет Регины – обдумай мои слова. Просто представь, что она делает все, чтобы тебя оттолкнуть, потому что боится. – А тебя она тоже отталкивает? – бурчит Эмма в подмышку Робину. Кого там Регина боится? Неужто какую-то девчонку-гладиатора? Сегодня, впрочем, Эмма понимает, что Робин, должно быть, прав, потому что слова и действия Регины расходятся между собой. Она пытается убедить Эмму в том, что та ей безразлична и даже ненавистна, но тратит свое время, чтобы что-то ей объяснить. Зачем? Не проще ли просто промолчать? Оставить все, как есть? Робин отпускает Эмму. – Я не стремлюсь быть ей другом, – серьезно говорит он и тут же улыбается: – Хочешь завтракать? Эмму мгновенно начинает тошнить, и она зажимает рот ладонью, а потом бросается на улицу, сопровождаемая смехом Робина. После завтрака, состоящего из одной только воды, приходится наведаться к Студию и вытерпеть перевязки. – На тебе заживает, как на собаке, – отвешивает Студий Эмме сомнительный комплимент. – Или ты у нас божественное дитя? Он громко гогочет, а Эмма кисло думает, что если бы она была потомком богов, разве сидела бы тут? Да от этого лудуса камня на камне не осталось бы! – Зайди, кстати, к Аурусу, – между делом сообщает Студий, и Эмма настораживается. – Это зачем? Ничего ведь хорошего там с ней не произойдет. Студий косится на нее, продолжая ловко заматывать руки. – Ты выиграла бой. Тебе полагается немного денег, чтобы ты смогла потратить их в свой выходной. Эмма замирает. И верно ведь! Не зря она так ждала этого дня! Но перепалка с Региной выбила ее из колеи и заставила забыть о приятном. – И я могу просто прийти к нему, даже если он меня не звал? – уточняет Эмма. Студий кивает. – Сегодня – можешь, он ведь всем выдает деньги, не станет же он бегать за вами. Вам нужно - вы и придете. Да и вообще – ты его любимица, тебе много чего можно, – он снова смеется и весьма беззлобно, видимо, потому, что им с Эммой нечего делить. Уже в домусе, стремительно шагая по галерее, Эмма жалеет, что не спросила у Робина, кого же все-таки потеряла Регина. Впрочем, вряд ли бы он ей сказал. Она давно поняла, что он, даже если знает что-то про Регину, то никогда не расскажет. Вот кто мог бы быть ей настоящим другом! Таблинум уже рядом, и, конечно, надо тому случиться, что за поворотом Эмма лицом к лицу сталкивается с Региной. В первый момент какая-то паника овладевает Эммой, и она почти позволяет Регине уйти, но потом поспешно догоняет ее и хватает за руку. – Регина! Она хочет сказать, что готова помириться. Что простит Регине злые слова – пусть только та признает, что специально все это сказала. Она даже готова сама извиниться – пусть и не знает, в чем, – лишь бы только снова знать, что можно прийти к Регине и просто поговорить. Хотя бы поговорить. Но Регина бросает один-единственный взгляд, который заставляет Эмму отступить. А потом говорит, коротко и ясно: – Ты слишком много себе позволяешь, рабыня. И уходит, не оборачиваясь. Эмма ошарашенно смотрит ей в спину, и внутри снова просыпается обида. Уже не такая сильная, как вчера, но вполне ощутимая. Ведомая этой обидой, Эмма, после приглашения раба, переступает порог таблинума и склоняет голову перед Аурусом. – Господин. – А, Эмма! – Аурус кажется радостным, но улыбка его какая-то ненастоящая. Он не встает из-за стола и только делает Эмме знак подойти поближе. Она и подходит, а он достает откуда-то крохотный мешочек и бросает ей. Судя по звяканью, в нем монеты. И очень немного. – Это тебе на выходной, – небрежно говорит Аурус. – Остальное будет лежать у меня, и если ты когда-нибудь завоюешь себе свободу, то я выплачу тебе все, что полагается. Он снова улыбается, и этой улыбке его Эмма не верит так же, как и предыдущей. Когда-нибудь – это когда? Когда ее убьют на арене? Тогда она станет свободной? – Спасибо, господин, – вслух говорит она и сжимает мешочек, гадая, что сможет купить себе на эти деньги. Аурус милостиво кивает ей, но не отпускает. Разглядывает, будто видит впервые. Потом бросает: – Ты была хороша вчера. – Спасибо, господин, – повторяет Эмма недоуменно. Ей представлялось, что Аурус скажет что-то более ободряющее. А потом она слышит и холодеет, отчетливо понимая, что все это может значить: – Так хороша, что тобою заинтересовалась Лупа, супруга Суллы. Заинтересовалась? Значит, вчера она все же смотрела на нее… Эмма сглатывает, когда Аурус подтверждает опасения: – Скажи рабыням, пусть приведут тебя в порядок. Она заплатила больше, чем должна была. Ты ей приглянулась. В первый момент Эмма не хочет верить, что это опять с ней происходит. Почему? Что она сделала? Она ведь выиграла бой! Аурусу же, судя по всему, нет никакого дела. Он перебирает восковые таблички, ища что-то свое, и предоставляет Эмме строить самые разнообразные предположения. – Это будет как тогда, господин? – осторожно спрашивает Эмма, и к ее облегчению Аурус качает головой. – Это не наказание, Эмма. Ты должна быть рада, что на тебя обратила внимание знатная римлянка. Она сможет многому тебя научить. Твоя задача – слушаться ее во всем. Она знает, что ты – мой гладиатор, а потому не причинит вреда, иначе ей же будет хуже. Эмма заставляет себя улыбнуться. В самом деле, чего ей бояться? Лупа – женщина. Может быть, Эмма просто снова побудет сверху. Она уже знает, как это делается. И даже попробует получить удовольствие. А потом она вспоминает разговор с Региной, ее сегодняшнее поведение, собственные терзания, обиду, и заново воспрявшая духом злость забивает голову кроваво-красным туманом. Эмма чувствует, что реагирует неправильно, но ей отчего-то нравится так реагировать. Она ощущает легкость. Нет никакого страха сродни тому, что одолевал ее перед атриумом. Что ж, хоть кому-то она нужна. Так распорядились боги, а им виднее. Аурус смотрит куда-то в сторону, когда добавляет будто невзначай: – Надеюсь, ты понимаешь, что я не мог отказать супруге Суллы. Он слишком богат и влиятелен. И слишком любит свою жену. Он словно оправдывается. Но зачем ему это делать? Неужели ему может быть неудобно перед рабыней? Или он хочет, чтобы Эмма прониклась его положением? Но ей достаточно и своего. И коль скоро ее настрой совпадает с настроем хозяина… – Да, господин, – склоняет Эмма голову. – Я не подведу. Она словно кому-то мстит. И точно знает, кому.

КОНЕЦ 1 ЧАСТИ