Te amo est verum

Впервые Эмма видит Луция Сергия Калвуса не на ужине, а утром после завтрака. Она выходит на арену, чтобы немного потренироваться, и видит, как с Августом разговаривает какой-то высокий, начинающий лысеть, мужчина в белоснежной тоге. Эмма замедляет шаг, чтобы случайно не подслушать разговор, но Август уже заметил ее и что-то говорит мужчине. Тот оборачивается, тонкие губы его неприятно кривятся. Безразличный взгляд быстро обегает Эмму с ног до головы. Август делает знак рукой, приходится подойти. – Это Эмма с северных земель. Лучший гладиатор Тускула, господин Калвус. Так вот он какой… Эмма против воли с любопытством устремляет взгляд на человека, перед которым лебезит Аурус, и замечает, что Калвус недоволен ее интересом. Вероятно, он предпочел бы, чтобы она смотрела в землю и выглядела робко и забито. – Аурус говорил мне о женщине-гладиаторе, но я думал, он шутит. Голос у него не визгливый, но от этого не менее неприятный. На гладко выбритом лице пролегли морщины. Глаза светлые и равнодушные, впрочем, у большинства римлян они такие – равнодушные уж точно. Эмма ощущает легкое омерзение, возможно, из-за того, что она слышала о Калвусе – ведь это, само собой, наложило отпечаток на ее отношение. На ум приходят слова Регины, и кулаки сжимаются. Сейчас было бы очень удобно врезать этому римлянину по носу и с удовлетворением посмотреть, как кровь брызнет на песок вместе с невольным криком. Но Эмма удерживает себя от неразумных действий. Отчего-то ей кажется, что время отомстить придет – и уже скоро. А следовательно, можно и потерпеть. Калвус бесцеремонно щупает ее мышцы на руках и спрашивает: – И с этим ты побеждаешь? В его голосе – насмешка. Он не верит в возможности женщин. – Она не сражается с мужчинами, – отвечает вместо Эммы Август. – А равных среди женщин ей нет. Калвус скукоживает лицо в пародии на улыбку и кивает. – Разумеется. Он отворачивается, теряя интерес к Эмме, и что-то тихо говорит Августу. Эмма неслышно отступает назад, не желая прислушиваться. Ей неприятно находиться здесь, и тренировка может подождать. Эмма отворачивается и быстро уходит, обещая себе, что вернется сюда позже. В конце концов, никто сейчас уже особо не следит за тем, как и сколько она тренируется, что само по себе достаточно странно, ведь деньги Аурусу все еще нужны. Или он настолько доверяет Эмме? Она качает головой, подходя к спуску в подземелья, и внимательно оглядывается. Никого. Все заняты предстоящим торжеством. Эмма топчется возле спуска еще какое-то время, чтобы убедиться, что никто не наблюдает, затем стремительно юркает в провал. Издалека слышится лай собак, на ум невольно приходит Пробус и то, что они с ним сделали. По инерции Эмма вздрагивает, а потом думает, что и от Калвуса можно было бы избавиться так же, разве нет? Нет, конечно, нет. Его будут искать гораздо тщательнее. И не успокоятся, пока не найдут. Эмма проходит под городом, невольно прислушиваясь, но вокруг все тихо, и только где-то размеренно капает вода. Чем ближе к дому Суллы, тем быстрее идет Эмма. Она может не сознаваться себе в том, что соскучилась, но у Суллы ей действительно было лучше, чем у Ауруса. Если бы только можно было перетащить туда Регину… Эмма напоминает себе, что в лудус она возвращалась не исключительно за Региной. Ей нужны были гладиаторы – и она их получила. Это большой успех, в который она практически не верила. Но боги, видимо, на ее стороне. Или, по крайней мере, не мешают. Хочется выбраться на волю, пройти в порт, посмотреть на корабль, который обещал Наута. Но Эмма понимает, что сейчас это вряд ли возможно, кроме того, хоть у нее и есть время, но оно все-таки конечно. И нужно будет вернуться в лудус, пока не хватились. Лилит ждет ее наверху и подает руку, помогая подняться. Выбравшись на свет, Эмма часто моргает, потому что внизу слишком темно, и редкие факелы, прикрепленные к стенам, не помогают. – Все хорошо? – интересуется она, понимая, что если бы было плохо, она узнала бы об этом очень быстро. Лилит спокойно улыбается и кивает. – Все хорошо, – подтверждает она и тут же озабоченно спрашивает: – А что в лудусе? Калвус приехал? Эмма передергивает плечами. – Приехал. Мерзкий тип. Ей хочется сказать много больше, но слова и так звучат весомо. Лилит поджимает губы. Взгляд ее становится холодным. – Заклинаю тебя, Эмма, не пытайся ничего с ним сделать. Он слишком важен для Рима, чтобы простить тебе его смерть. Она будто читает мысли, и Эмма морщится, настолько ей это не нравится. – Когда-то давно он избил Регину, – говорит она так, будто это может оправдать ее во всех начинаниях. Она, во всяком случае, в это искренне верит. Лилит качает головой. – Это все равно не поможет, – голос ее звучит убедительно. – Если ты пришла ко мне, чтобы я успокоила тебя и сказала: «Действуй, Эмма, накажи его!», то я так не скажу, можешь не надеяться. Она выглядит по-настоящему встревоженной, и Эмма успокаивающе кладет руку ей на плечо. – Я пока ничего не собираюсь делать. – Вот это «пока» меня и беспокоит, – возражает Лилит. Хочет добавить что-то еще, но мелодичный голос Роксаны разбивает их уединение. – Я не помешала? Юная рабыня, улыбаясь, подходит ближе. У нее большие блеклые глаза, взгляд которых – любопытный и неожиданно цепкий – устремлен на Эмму. Эмма, отчего-то смутившись, убирает руку с плеча Лилит. Лилит же, моментально смягчив выражение лица, воркует: – Ты никогда не помешаешь мне, душа моя. Она обнимает Роксану за талию и оставляет на ее щеке нежный поцелуй. Роксана, не сводя взгляда с Эммы, проводит ладонью по волосам Лилит и прижимается к ней, словно прося защиты. Эмма вдруг усмехается. Или чтобы показать, кто здесь кому принадлежит. – Все хорошо, Роксана, – говорит она с улыбкой. – В лудусе просто слишком шумно, поэтому я здесь. Роксана понимающе кивает и обвивает руками талию Лилит. – Там намечается большой пир, как я слышала. Она старается казаться доброжелательной и даже улыбается Эмме в ответ, но Эмма уже достаточно хорошо разбирается в чужих улыбках, чтобы понять: Роксане не нравится, что они тут расхаживают с Лилит наедине. Интересно, как много она знает? И почему сделала те выводы, которые сделала? – Да, – отвечает Эмма, отчетливо ощущая себя лишней. – Очень большой. И это меня не радует. Она разводит руками, не вдаваясь в подробности, а Роксана вдруг говорит, и от равнодушной отстраненности ее голоса становится не по себе: – Там, где я жила раньше, часто устраивали пиры. И всякий раз на них что-то происходило. Что-то плохое. Она не пророчествует, но по спине Эммы моментально спускается вниз холодок. Он цепляется за позвонки острыми коготками и заставляет поежиться. Эмма смотрит какое-то время в безмятежные глаза Роксаны, потом говорит: «Мне пора», и уходит, не оглядываясь, совершенно забыв, каким способом попала сюда. У ворот ее ловит за руку Сулла и, нахмурившись, спрашивает вполголоса: – Что-то случилось, Эмма? Почему ты здесь? У него озабоченный вид. Он явно думает о чем-то нехорошем, и Эмма торопится разубедить его. Сулла кивает и отпускает ее, добавляя: – Мы скучаем по тебе. Он не говорит рабыне: «Приходи чаще». Он говорит рабыне: «Мы скучаем». Мы. Идущая за мужем Лупа сталкивается взглядом с Эммой и какое-то время смотрит на нее, будто не в силах отвернуться. На мгновение Эмме кажется, что в том взгляде промелькивает что-то вроде отчаяния, но римлянка щурится, и ощущение пропадает. – Эмма! – восклицает она, раскидывая руки. – Какая приятная встреча! Они по-прежнему обращаются к ней совсем не как к рабыне – и позволяют себе скучать по ней, – и Эмму смущает только то, что кто-нибудь чужой может их услышать. Мулан проходит мимо, и на лице, обращенном в сторону дома, написано равнодушие. Она не замедляет шаг и не склоняет головы, продолжая идти с абсолютно ровной спиной. Эмма мельком смотрит ей вслед, затем позволяет Лупе себя обнять. – Все в порядке, детка? – беспокоится та ей на ухо, гладя по волосам. – Я не думала, что ты заглянешь так скоро. Она ведет себя так, словно давно все пережила. И Эмма думает: так лучше. Для всех. – С ней все хорошо, – вклинивается в разговор Сулла, но Лупа даже не смотрит на него. Обхватив ладонями щеки Эммы, она повторяет: – Все в порядке? Ее настойчивость приятна Эмме, но не настолько, чтобы поверять свои тревоги. Она улыбается, надеясь, что глаза не выдадут. – Все хорошо. Теперь так точно. Будь Лупа по-прежнему ее хозяйкой, она рассказала бы ей все. Но чего нет, того нет. И ее проблемы теперь принадлежат только ей. Она видит, что Лупа не верит, но римлянка, будто что-то понимая, больше не задает вопросов. Оставив быстрый поцелуй на губах Эммы, Лупа отталкивает ее от себя и весело произносит: – Что ж, если так… Она небрежно пожимает плечами и велит рабам, терпеливо ждущим приказов, нести покупки в дом: видно, они с Суллой ходили на рынок. Если Лупе и хочется знать, почему же Эмма врет, она никак не демонстрирует этого своего желания. Эмма провожает бывшую хозяйку взглядом и упускает момент, когда Сулла становится рядом и говорит: – Ты же знаешь, что всегда можешь попросить о помощи, Эмма. Эмма знает. А еще она знает, что никто не возьмется ради раба убивать другого знатного римлянина. Даже ради нее. Быть может, она действительно просто слишком много себе придумала. И все же тревога не оставляет ее до вечера. Эмма пытается встретиться с Региной, но та слишком занята, и все, что Эмме достается, это пара быстрых поцелуев и торопливое обещание прийти ночью. В другое время этого оказалось бы достаточно, однако сейчас Эмма изнывает от того, что все идет как-то не так. Она даже молится Одину усерднее, чем обычно, прося его не отворачиваться и присмотреть за происходящим, но Всеотец привычно молчит, и впервые его молчание так сильно раздражает и даже гневит Эмму. Что толку в этих богах, если она никогда не отвечают?! Быть может, Лилит права, и нет никакой необходимости в вере? Эмма всерьез размышляет об этом до самого пира и немного на нем самом. Гладиаторы стоят вдоль стены в ожидании, когда их вызовут для боя, а домашние рабы прислуживают господам, разнося напитки и угощения. Нет ни Паэтуса, ни Ласерты. Эмма отмечает это довольно рассеянно и думает, что так даже лучше. Неизвестно, что может прийти в голову этим двоим, особенно, когда они вместе. Кора сидит возле супруга и неспешно потягивает фруктовую воду, то и дело кидая в рот виноградинки. Время от времени взгляд ее падает на Эмму, и Эмма читает в нем раздражение. Безусловно, Кора не сможет оставить в стороне тот факт, что Аурус отдал ее любимую рабыню. А раз так, то следует ожидать какого угодно подвоха. И, возможно, в ближайшее время. Приглашенные гости почти все незнакомы Эмме. Быть может, это кто-то, сопровождающий Калвуса: некоторые военачальники никогда не путешествуют в одиночку, предпочитая возить за собой личных поваров, брадобреев и прочих. Сомнительно, конечно, что подобную публику Аурус бы допустил в атриум по собственной воле, но Эмма уже давно успела понять, что есть люди, для которых Аурус эту самую волю сгибает так, как будет нужно им. Она утирает ладонью внезапно потное лицо и ищет взглядом Регину. Находит и невольно улыбается, когда ловит ответный взгляд. Регина было хмурится, потом почти незаметно кивает, и Эмму обдает теплом. Она переступает с ноги на ногу и вздыхает, молясь, чтобы этот странный, неприятный вечер побыстрее закончился. Аурус оживлен и угодливо радостен. Он размахивает руками возле лица Калвуса, повествуя ему о чем-то, но Эмма видит, что военачальник не слишком-то вовлечен в разговор. И сердце обмирает, когда становится понятно, куда устремлен его взгляд. Эмма невольно делает шаг вперед и тут же заставляет себя вернуться на место. Калвус смотрит на Регину. Следит за ней. Рассеянно кивает в ответ на разглагольствования Ауруса и снова глядит на Регину, которая проходит мимо с подносом с фруктами. Эмма стискивает зубы и шумно дышит. Перед глазами быстрыми всплесками шумят белые искры. Она пошатывается, когда понимает, что устоять на месте будет трудно. Кажется, ее дурное предчувствие перестает быть просто предчувствием. – Что случилось? – склоняется к ней Робин. – Ты чего? Плохо себя чувствуешь? – Ничего, – цедит Эмма, не сводя пристального взгляда с Калвуса. Пусть он тоже посмотрит на нее. Пусть захочет ее. Она готова. Она сделает для него что угодно. Лишь бы только он никогда больше не смотрел на Регину. Но Калвус не чувствует ее взгляда. Он наклоняется к Аурусу, прерывая его на полуслове, и что-то говорит ему на ухо, указывая на Регину. Эмма не слышит, что именно, однако легко догадывается и едва удерживается от любого действия, которое отвлекло бы общее внимание на нее. Аурус недоверчиво смотрит на Калвуса и, к облегчению Эммы, качает головой. Калвус же обнажает зубы в ухмылке и снова что-то говорит. На этот раз, судя по движению губ, он обещает простить Аурусу долг. И Эмма не хочет – не может! – поверить, за счет чего он настолько щедр. Она не выдерживает и, шагнув вперед, громко спрашивает: – Господин, я хочу сражаться! Назначь мне соперника! Удивленные взгляды присутствующих устремляются на нее. Гладиаторы за спиной взволнованно переговариваются. Сама Регина смотрит на нее строго и неодобрительно. Эмма знает, что нарушила правила, но она не может больше молчать. Аурус кашляет и потирает ладонью лоб. – Погоди, Эмма, – начинает он. – Погоди… Он выглядит абсолютно растерянным. Вероятно, предложение действительно слишком заманчиво. А рабы… Что ж, они всего лишь рабы. Эмма в отчаянии сжимает кулаки. Ну почему, почему он не догадывается об истинной причине ее поступка?! Зато, кажется, догадывается Калвус. Он громко смеется, откидываясь назад на триклинии, хлопает себя по бедрам и заявляет во всеуслышание: – Я прощу тебе долг, Аурус! Прямо сейчас и прямо здесь, в присутствии всех этих добрых людей. Но взамен ты разрешишь мне поразвлечься с этой рабыней. Он указывает на Регину. Вот тут уже и Робин понимает, что к чему. Жаль только, что страх за семью вынуждает его отмалчиваться за спиной Эммы. А Эмма предпринимает еще одну попытку спасти Регину. – Я хочу лечь под тебя, господин, – говорит она твердо, вновь собирая на себе все взгляды. – Возьми меня. И она скидывает тунику, оставаясь в одной набедренной повязке. Ей не страшно за то, что Калвус может сделать с ней. Ей страшно, что Калвус может сделать с Региной. И этот страх бежит по венам, будоража кровь. Калвус внимательно оглядывает ее, оценивающе чмокает губами, но качает головой. – На мой вкус у тебя слишком много мышц, девушка с севера. Но я подумаю над твоим предложением. Аурус, – обращается он к ланисте. – Так что скажешь? Долг в обмен на пару минут с твоей рабыней. Аурус подавленно молчит. Эмма видит его сомнения, и в какой-то момент радостно верит, что Калвус – это не Кора. Аурусу необязательно слушаться его. А денег она ему заработает! Столько, сколько он скажет! Пусть только он откажет! Кора выглядит так, будто хочет что-то сказать и не говорит. Эмма ловит ее взгляд, устремленный на Ауруса, и отчаянно хочет крикнуть: «Ну же! Скажи ему, чтобы запретил! Пусть не смеет!» Но Кора молчит, и Аурус медленно кивает. Эмма дергается вперед, и Робин тут же хватает ее за плечи. – Стой на месте, – шипит он ей на ухо. – Ты ничем не поможешь. Только усугубишь ситуацию. Он ничего ей не сделает. Ничего сверх того, что с ней может сделать каждый с разрешения хозяина – он не имеет права. Эмма пытается вырываться, однако Робин не позволяет ей это сделать и оттаскивает назад, сдавливая шею. Аурус отводит взгляд от Регины, которая стоит белее снега. Кто-то из рабов забирает у нее из рук поднос. Калвус удовлетворенно хмыкает и поднимается со своего места, неспешно приближаясь. Регина невольно отступает от него, выставляя руки перед собой. – Стой! – выкрикивает Эмма, и Робин тут же зажимает ей рот ладонью. Никто не обращает внимания на ее крик, быть может, из-за того, что музыка по приказу Ауруса начинает играть громче. В какой-то момент Регине больше некуда отступать, и Калвус, добравшись, одним ловким движением спускает с ее плеч тунику. Та падает к ногам, римлянин жадным взором скользит по телу рабыни, и если бы гнев и ярость Эммы могли обрести плоть, они разрушили бы все вокруг. В висках стучит, сердце колотится так, что вот-вот выпрыгнет из груди, не хватает воздуха, и слишком силен Робин за спиной: Эмма в его руках словно ребенок, у которого нет шансов на освобождение. – Становись на колени, – велит Калвус самодовольно. Регина медлит, и он хватает ее за руку, разворачивает к себе спиной и насильно опускает на четвереньки, затем избавляет от набедренника. Эмма пытается убедить себя, что не случится ничего страшного. Это всего лишь мужчина, а Регина не девственница. Да, это будет на глазах у всех, но ведь это можно пережить, разве не так? Умом она прекрасно это понимает. Но не сердцем. И слишком больно смотреть на Регину, которая пытается не бояться. Задрав тунику, Калвус пристраивается сзади и плюет на ладонь, тут же просовывая ее между ног Регины. Регина вздрагивает и пытается отстраниться, но Калвус второй ладонью удерживает ее и велит ближайшему рабу: – Масла! Все вокруг будто замирает в нехорошем предвкушении. Получив требуемое, Калвус растирает масло по своему члену, выливает немного на ладонь и щедро смазывает все между ног Регины. Эмма хочет поймать ее взгляд, хочет дать понять, что здесь, рядом, но Регина смотрит ровно перед собой. Калвус прижимается губами к уху Регины. Он явно что-то говорит ей, и Регина вдруг вскрикивает: «Нет!» Столько ужаса в ее голосе, что Робин на мгновение ослабляет хватку, и Эмма пользуется этим, выскальзывая из его крепких объятий. Она знает, что ей хватит пары вздохов, чтобы добраться до Регины, но Лепидус кидается ей в ноги и валит наземь, а сверху наваливается кто-то, и наверняка это Робин. Эмма еще пытается ползти, однако ничего не получается, и ее оттаскивают назад, хотя она умудряется врезать кому-то, и, судя по сдавленному вскрику, попадает по лицу. Калвус ехидно усмехается и гладит Регину по бедрам, примериваясь. Аурус отворачивается, морщась, и прикрывается ладонью. Кора привстает со своего места и тут же опускается обратно. Музыка играет все громче и громче. Эмма и рада бы не смотреть, но все равно смотрит, чувствуя, как тысячи острых ножей протыкают ее тело. В момент, когда Калвус входит, Регина громко вскрикивает и тут же зажимает себе рот ладонью. Ее глаза расширяются, по щекам и пальцам бегут быстрые крупные слезы. Она смотрит ровно перед собой, глаза ее черны и пусты. Эмма изнемогает вместе с ней и ловит себя на мысли выхватить у ближайшего соглядатая гладиус и проткнуть этого ненавистного римлянина насквозь, выворотить у него кишки и повесить его на них. Туман ярости застилает глаза, Эмма бьется в крепких руках Робина, извивается и плачет вместе с Региной, абсолютно бессильная, абсолютно равнодушная к тому, что будет с ней дальше. Она должна, должна остановить все это! Где же боги, когда они так нужны?! Кто-то из приглашенных гостей отворачивается по примеру Ауруса, кто-то смотрит, и растерянная Эмма видит, что мало кому нравится происходящее. Однако никто, никто не встанет и не скажет прекратить это! Эмма глухо стонет. Почему она чувствует себя виноватой? Потому что еще недавно играла с мыслью насильно взять Регину, а теперь вынуждена смотреть, как кто-то делает это, показывая ей, насколько все может быть отвратительным? Это такое для нее наказание? Хватка Робина становится сильнее, потому что Эмма сильнее сопротивляется. Ей то и дело кажется, что она вот-вот вырвется, но ничего не получается, и только стон разочарования и боли слетает губ в момент, когда стонет Регина, уже лежащая на полу. Калвус крепко держит ее за шею и за волосы, вдалбливаясь внутрь, бедра его движутся все быстрее и быстрее. Вот он вынуждает ее снова приподняться, что-то выкрикивает, входит в нее последний раз и замирает, судорожно дергая Регину за волосы так, что она невольно прогибает спину, чтобы не лишиться скальпа. Калвус, отдуваясь, смачно шлепает Регину по заду и отталкивает ее так, что она, не удержавшись, валится обратно на пол. Эмма тут же дергается к ней, и вновь Робин настороже и не пускает. – Прекрати! – шипит он Эмме на ухо. – Немедленно прекрати! Ты ничем не поможешь! Неопавший член Калвуса покрыт кровью, рабы кидаются обтирать его, и Эмма замирает, понимая, что так не должно быть. А когда понимает, что именно случилось, то ярость с удвоенной силой ударяет ей в голову. Эмма рычит и рвется к Регине, пока та медленно поднимается. Растрепавшиеся волосы закрывают ее лицо и помогают ни с кем не встречаться взглядом. Регина отворачивается, и Эмма с отчаянием видит кровь на внутренней стороне ее бедер. – Скотина! – мычит она в ладонь Робину. – Пусти! Она не знает, кого из них называет так. Регина с трудом подбирает тунику и, низко опустив голову, медленно ковыляет к выходу. Римляне не смотрят на нее, они выше боли какой-то рабыни, и Эмма яростно ненавидит их за это: всех вместе и по отдельности. Ей хочется уничтожить их, пройтись кровавым ветром по атриуму и отомстить за Регину так, как требует того разгневанное сердце, заходящееся немым криком. Аурус так и не смотрит на Регину, зато на нее смотрит Кора, и это непонятный, абсолютно непонятный взгляд. Будь Эмме чуть лучше, она бы попыталась понять, что к чему, но все, что ей нужно сейчас, это быть с Региной. Проклятый Робин продолжает удерживать ее, и сил сопротивляться становится все меньше. Довольный Калвус садится на свое место и жадными глотками пьет вино, услужливо поднесенное рабом. – Вот это девка, Аурус! – отдуваясь, восклицает он. – И ты прятал такое сокровище! У нее отличная задница! Эмма видит, что Аурус кривится, хоть и кивает. То, что ланисте не нравится происходящее, позволит Эмме в будущем убить его последним – она уже знает, с кого начнет. Мало-помалу все вокруг приходит в норму. Рабы замыли пол и вновь снуют меж гостями, разнося угощения. Музыканты играют, гости смеются, никому нет дела до того, что только что произошло. Робин медленно разжимает руки. Убедившись, что Эмма стоит и никуда не собирается убегать, он поднимает с пола ее тунику и помогает одеться. Эмма покорно позволяет ему это, затем всматривается в его злые и уставшие глаза. – Зачем ты держал меня? – с убийственным спокойствием интересуется она. – Я бы убила его. У нее дрожат пальцы, готовые хоть сейчас сомкнуться на шее самодовольного римлянина. – Именно поэтому, – хмуро отвечает Робин. – Потому что потом убили бы тебя. – Он изнасиловал ее, – пустым голосом возражает Эмма. Робин поджимает губы. – Она переживет. А вот твою смерть пережить было бы затруднительно. Теперь Эмма хочет убить и его. Она стоит, неестественно выпрямившись, и не может поверить в то, что сейчас произошло. Внутри все выгорело. Ничего не болит. – Эмма! – вдруг слышит она и поворачивает голову. – Сходи, проверь ее. Все еще хмурый Аурус смотрит на нее. – Живо, ну! – прикрикивает он, так как Эмма отчего-то медлит, и та, вздрогнув, кидается к выходу. Вот только выбраться из атриума удается не сразу. На пороге стоит Паэтус. Он скрестил руки на груди и широко ухмыляется, заглядывая Эмме в глаза. Не нужно быть слишком умной, чтобы догадаться. Он все видел. Все знает. А может, Калвус сделал это с его подсказки? Ярость выцветает краски вокруг Эммы. Звуки теряются в море гнева, остается только ненавистный голос и облик, который необходимо уничтожить. – Как здорово все вышло, да? – шипит мерзкий Паэтус. – Никогда больше не вздумай угрожать мне, тварь! Эмма уже заносит руку, чтобы расплющить ему нос, когда слышит грозный окрик Ауруса: – Эмма! Она запомнит его слова. Но Регина сейчас важнее. И только поэтому Паэтус остается усмехаться, а Эмма, вздрогнув, опрометью бросается прочь из атриума. Куда бежать? Она не знает, но бежит, заглядывая во все помещения подряд, и судорожно выдыхает, когда в одной из купален видит Регину, скорчившуюся на полу. – Регина… – отчаянным выдохом срывается с губ. Эмма лишь на мгновение застывает на пороге, но этого мгновения хватает Регине, чтобы приподняться. Лицо ее искажено рыданиями, длинные черные волосы змеями лежат на плечах, почти не прикрывая грудь, пальцы покрыты подсохшей кровью. Эмма делает к ней шаг. – Пошла вон! – Регина срывается на крик, и он полосует Эмму, словно острое лезвие лучшего из ножей. Эмма вздрагивает и отшатывается, чувствуя, как взрезается щека от повторного вымученного крика: – Пошла вон, слышишь?! Убирайся! Безусловно, Эмма не собирается слушаться. Она подбегает и падает рядом с Региной на колени, пытается обнять, а Регина бьет ее кулаками куда придется и все повторяет: – Пошла вон! Пошла вон! Я не хочу тебя видеть! Она кричит еще какое-то время, потом затихает, и не сдавшаяся Эмма притягивает ее к себе и обнимает, баюкая. Ярость ненадолго отступает назад, сейчас Эмме необходима все нежность, вся забота, которую она только может дать. Она прижимается губами к мокрым волосам Регины, к ее щеке, и шепчет, сама себя едва слыша: – Прости меня, прости, умоляю… Я люблю тебя! Она хочет сказать, что все исправит, что виновные понесут наказание, но не успевает ничего, потому что Регина вдруг приподнимает голову и искаженным до хрипоты голосом издевательски повторяет: – Ты меня любишь? Правда? У нее беспросветно черные, залитые слезами глаза. И она смотрит ими на Эмму и говорит то, от чего сердце проваливается в ту прогоревшую золу, которой полнится Эмма, и пламя вспыхивает вновь: – Или хочешь? Ты говорила, что хочешь меня. Так ведь? Она хватает Эмму за руку, дергает на себя и силой заставляет положить ладонь на грудь. – Ну же! – требует она, кривя губы. – Давай! Мне уже все равно, а ты так меня хочешь! Давай! Регина кричит и смеется, а глаза ее полны слез и откровенного страха, что Эмма поступит так, как ее просят. Эмма видит это настолько отчетливо, что замирает, пораженная несоответствием. – Перестань, – просит она, но Регина продолжает смеяться и сжимать своей ладонью ее пальцы на своей груди. – Я ведь всего лишь рабыня, Эмма! Рабыня, которую можно взять! Которую можно получить в награду за победу! Что же ты медлишь? Давай! Эмма выдергивает руку и отшатывается, боясь утонуть в том безумии, что волнами накатывает сейчас на нее. Это говорит не Регина. Это говорит ее боль, которую можно заглушить лишь другой болью. И Регина хочет ее, она стремится к ней. Она понимает ее. И может принять. Губы Регины искривляются в злой усмешке. – Что такое, Эмма? – спрашивает она яростно, и эта ярость переливается через края бассейна, змеей подползая к ногам Эммы. – Я стала слишком грязной для тебя? Тебе омерзительна сама мысль о том, что ты дотронешься до меня? Ты больше меня не хочешь? Эмма ничего не отвечает. Она не знает, что на такое можно ответить. Она не знает, как лучше поступить. И из-за этих колебаний она упускает момент, когда в руках Регины вдруг из ниоткуда появляется нож. – Положи, – тут же командует Эмма севшим голосом. Напрягаясь, она готова броситься вперед, но Регина приставляет острие к своей шее. – Может, лучше покончить с этим, а, Эмма с северных гор? – улыбается она так горько, что горечь эта оседает на языке Эммы. Она протягивает руку – очень осторожно. – Отдай его мне, Регина. Пожалуйста. Но Регина давит сильнее, и на коже выступают капли крови. Сердце Эммы замирает от безысходности. Она боится, что испортит все, попытайся сделать хоть что-нибудь. – Не надо, Регина, – просит она умоляюще. – Это не то, чего ты хочешь. Это не то, ради чего ты жила. Что ей нужно сказать? И как сказать это правильно? С искусанных губ Регины срывается смешок. – А ради чего я жила, Эмма? Может, ты скажешь мне? Я рабыня. Я не могу иметь детей. Какое будущее меня ждет? Вот такое? Под тем, под кого меня положат? Кровь уже бежит тонкой струйкой, и Эмма тяжело дышит, едва удерживая себя на месте. Если она кинется прямо сейчас… может быть, она успеет? А что если нет? – Зачем ты появилась в моей жизни, Эмма? – продолжает шептать Регина, и слезы катятся по ее щекам. – Зачем? Все пошло не так с момента, как я увидела тебя. Я себя потеряла. Снова. Ты украла мою душу. Зачем она тебе, Эмма, зачем? Верни ее мне, не мучай, прошу… Они сидят на коленях друг напротив друга. В бассейне мерно плещется вода. Что Эмма должна пообещать ей? И должна ли? Эмма не готова и никогда не будет готова. Это не то, что она может и хочет сказать. Пламя все еще полыхает, и в нем вертится-поджаривается сердце, требующее решительных действий. Как же Эмме хочется вернуться в атриум и кинуть клич, призвать гладиаторов к оружию и покончить с теми, кто считает себя вправе ТАК распоряжаться чужими жизнями! Но еще больше ей хочется, чтобы Регина больше не плакала. Регина вдруг судорожно выдыхает: – Ты ведь обещала, Эмма… говорила, что никто нас не тронет. Внутри переворачивается все, что только может перевернуться, и Эмме хочется взрезать себе горло за то, что там родились такие уверения. А еще она мечтает взрезать горло Калвусу, и плевать на последствия. Ее удерживает только то, что Регине сейчас совсем плохо, и она не оставит ее в таком состоянии. – Регина, – снова пытается она и чуть не сходит с ума, когда Регина резко проводит ножом по своей шее. К счастью, она всего лишь убирает нож от горла, чтобы в следующий момент снова поднять руки и ухватить прядь черных волос. На этот раз Эмма не пытается ей мешать и только молча смотрит, как локон за локоном падают на мокрый пол. Регина успокаивается лишь тогда, когда от волос остается практически их тень. Теперь они намного короче плеч и едва прикрывают уши. – Так лучше? – отрывисто спрашивает она, а Эмма снова не знает, что ответить. Ей больно от того, что она никак не может помочь, но это действительно не в ее силах. Все, что остается сейчас, это вознести мольбы к богам и надеяться, что они будут услышаны. Вот только кто захочет отомстить за поруганную душу: здешние, римские, или те, что кутаются в снега? – Я люблю тебя. Вот и все, что она может сказать. Но Регине этого внезапно оказывается достаточно. – Я знаю, – отзывается она, и какой-то проблеск надежды загорается в ее глазах. – Я знаю, Эмма. Уголки губ ее дрожат, и Эмме хочется накрыть их своими губами, чтобы прогнать дрожь. – Я ведь спрашивала тебя, сможешь ли ты смириться, если меня отдадут кому-то? – вздыхает Регина и проводит ладонью по затылку, затем слишком аккуратно кладет нож на пол. От ее истерики не осталось и следа, все выгорело и прогорело. Эмма чуть расслабляется и безмолвно смотрит на Регину. Ждет. Та вздыхает и морщится. – Я видела. Эмма вздрагивает, когда слышит на выдохе: – Спасибо тебе. Что пыталась. Глаза Регины – все еще залитые водой бездонные колодцы, и Эмма знает, что может без труда утонуть там, и никто не вспомнит ее имени. – Я не смогла, – разлепляет она губы. – Я не смогла помочь. Сердце снова начинает болеть. Регина усмехается и качает головой. – Ты бы и не помогла. Они скрутили бы тебя в один момент, а потом он все равно сделал бы со мной все, что захотел – а может, даже больше. Специально. Хорошо, что он так и не понял, почему ты так реагировала. Она умолкает и бессильно поникает, словно вместе с волосами потеряла всю свою силу, не смотрит на Эмму. Та, добравшись до ножа, рукой отбрасывает его подальше и замирает рядом с Региной, не зная, можно ли ее коснуться. – Это мой фатум, – говорит Регина с горькой усмешкой. – Моя судьба. Терпеть боль. Я давно должна была это понять. Она сидит, сгорбившись, и перебирает влажными от слез пальцами клочья отрезанных волос. Эмма думает, что выглядит это так, будто Регина выдрала перья из своих крыльев. И теперь уже никогда не полетит. Сердце болит так, что вот-вот разорвется. Эмме вдруг перестает хватать дыхания, она корчится, обхватывая плечи руками, и жмурится, кусая губы. Она знает, что это не ее вина, она ничего не могла сделать. Нет, могла. Она могла убить Калвуса. Но сейчас не время жалеть себя и предаваться размышлениям на тему того, кто и что мог. Все сделано. Можно лишь двигаться вперед. И Эмма двинется. О, еще как! Она все же обнимает Регину, зарывает пальцы в непривычно короткие волосы и выдыхает: – Я обещаю тебе. Они поплатятся. Ответом ей служит слабое объятие. «Это судьба», – согласно думает Эмма и отчетливо понимает, что восстание на самом деле началось очень давно. С того дня, когда она разбила себе руки в кровь. Регина начала его. Своим поступком заставила запалить костер сопротивления. А Эмма может только не дать ему прогореть.