Te amo est verum

Fatum судьба

В конце сентября армия Завоевателя терпит первое сокрушительное поражение. Весть об этом быстро разносится по Тускулу, римляне от мала до велика радостно поздравляют друг друга и обсуждают на каждом углу величие Цезаря, а рабы и гладиаторы мрачно помалкивают и опускают головы, сжимая кулаки. Город будто разделился на два лагеря. Так, конечно, было и раньше, но сейчас это особенно заметно. Эмма идет по улице и хочет выть от бессилия. По всему выходило, что Завоевателю осталось недолго – и он захватит Рим. У заговорщиков все давно готово: оружие ждет своего часа, практически все гладиаторы Тускула на их стороне, а те, что хотят остаться, не вмешиваются. Проходы раскопаны, можно… Эмма прикусывает губу, сторонясь носилок, на которых дюжие рабы тащат какого-то важного господина. Все можно. Но у них по-прежнему нет корабля. И, получается, не так уж плохо то, что Завоеватель так и не вступил полноценно в Рим. Как все они могли об этом забыть? Эмма пристыженно опускает взгляд и минует рынок, на который намеревалась зайти. Ноги сами несут в порт, и соглядатай, привычно сопровождающий ее, ускоряет шаг, держась, впрочем, по-прежнему на расстоянии. Эмма даже не торопится, позволяя ему приноровиться к своему шагу, и задумывается о том, что может раскрыть себя, уже на подступах к морю. Досада снова овладевает ею: сегодня явно не тот день, чтобы принимать верные решения. Но, кажется, сами боги на ее стороне. – Что, красавица, почувствовала, как сильно я по тебе соскучился? Широко улыбаясь, Наута движется навстречу остановившейся Эмме, и его лицо кажется загорелым до черноты. Эмма невольно и облегченно вздыхает. Слава Одину! – Это простое совпадение, – отзывается она и краем глаза видит, что соглядатай остановился в стороне и даже отвернулся. Судя по всему, он знает Науту, да и сложно найти в Тускуле того, кто его не знает. Наута подходит ближе, засовывает большие пальцы за ремень, придерживающий штаны, и щурится, откровенно оглядывая Эмму. – Ты стала еще прекраснее, любимая, – не стесняется он, и Эмма, желая пресечь поток ненужных признаний, торопливо спрашивает его: – Сколько денег тебе нужно, чтобы дать мне корабль? На время, конечно. Сулла сказал, что поможет, чем сможет. Да и сама Эмма уже скопила довольно приличную сумму, которую может пожертвовать ради общего блага. Наута щурится еще сильнее, и что-то такое есть в его взгляде, что на мгновение заставляет Эмму пожалеть о сказанном. Может ли она доверять ему? Вряд ли. Но точно так же она не может довериться никому другому. У нее нет особого выбора. Либо она пытается что-то делать и получает результат, либо не пытается и не получает ничего – или нечто похуже того, что уже имеет. Наута, впрочем, не торопится угрожать Эмме обещаниями выдать ее кому-либо. По его глазам она видит: он все отлично понимает. Что ж, он тоже общается и с рабами, и с гладиаторами, насколько велик шанс того, что все в его присутствии держат язык за зубами? Мимо них проходят юные римляне, бурно обсуждающие какого-то Марка. Эмма хочет, чтобы они ускорили шаг, однако они никуда не спешат, и приходится стоять и смотреть на Науту, на его обветренные губы, на рыжеватую щетину, на свежий шрам на левой щеке. – А помнишь, – неторопливо говорит Наута, когда рядом с ними снова никого нет, – я предлагал тебе сбежать? И корабль готов был пожертвовать ради такого дела. Он насмешлив и уверен в себе. Эмма понимает его позицию и говорит себе, что лучше согласиться, но с языка срывается совершенно иное: – Ладно, Наута. Я найду другого. Спасибо. Конечно, она не знает, кого искать, но досада заставляет отвернуться. В следующий момент Наута хватает ее за руку. – Да что ж ты быстрая такая! – восклицает он недовольно. – Я ведь не сказал «нет». Просто вспомнил прошлое. Люди, знаешь ли, иногда вспоминают его. Особенно когда оно не так плохо. Он шумно выдыхает и ерошит отросшие волосы. Голубые глаза его сверкают. Эмма молчит и ждет продолжения. Сердце ее запоздало начинает биться сильнее, она понимает, что снова рискует, снова сначала делает, а потом думает. Но разве в ее ситуации что-то изменится, обдумай она все хоть сто, хоть тысячу раз? – Я дам тебе корабль, – наконец, говорит Наута, и сияние его глаз немного меркнет. – И не потребую денег. Эмма напрягается. – Наута… – начинает она, но тот отмахивается от ее слов. – Я знаю, о чем ты подумала, красотка. Да, да, я мог бы запросить и такую цену, – на мгновение губы его изгибаются в скабрезной ухмылке, но он тут же кашляет и возвращает себе серьезное выражение лица. – Но я не так уж плох, как ты привыкла обо мне думать. Он трет подбородок, задумчиво разглядывая Эмму. И спрашивает, понижая голос: – Это ведь для них всех, да? Эмма, поколебавшись, кивает. Наута вздыхает и морщится, чешет шею и смотрит куда-то в сторону. Потом, будто нехотя, выговаривает: – Эх, для того ли я их всех находил и продавал! Между ними воцаряется не слишком уютное молчание, и Наута, явно ощутив его, спешит пояснить свои слова: – Всем нужно на что-то жить, милая. Я никогда не желал зла ни тебе, ни всем тем, кого передавал римлянам за хорошую плату. Но что поделать, если это – лучшее из всего, чем я когда-либо занимался? Он разводит руками, словно хочет, чтобы Эмма пожалела его, но Эмма не хочет жалеть того, кто продает людей. И она всего лишь спрашивает: – Так что ты хочешь взамен, если не деньги? Она готова почти ко всему. Почти. Наута улыбается – и на этот раз улыбка у него смущенная и красивая. – Один поцелуй, Эмма, – он кажется взволнованным настолько, что даже называет ее по имени. – Всего один. Эмма оторопело смотрит на него и не верит своим ушам. Он шутит? Он должен шутить. Он готов подвергнуть себя опасности только за быстрое слияние губ? Она не верит. Такого просто не может быть. Наута лжет. Он подведет ее. Видимо, на ее лице написаны все эти эмоции, потому что Наута кивает. – Можешь мне не верить, дорогая. Но кто еще в этом городе согласится дать тебе корабль? Он пользуется ситуацией, и Эмма может только радоваться тому, что ей нужно будет подарить поцелуй – всего один. Она ожидала иного. Совершенно. – Ты прав, – разжимает она губы. – Доверие – трудная вещь. И вручить его можно не каждому. Она колеблется, все еще колеблется, хотя ситуация пока что складывается как нельзя лучше. Удача или боги – или и то, и другое – на ее стороне. В конце концов, она должна была исправить собственную ошибку. И, возможно, у нее не оказалось бы времени на длительные раздумья. Возможно, сами боги сотворили для нее удачу. Наута разводит руками, во взгляде его промелькивают искорки веселья. – Я люблю авантюры! – восклицает он воодушевленно. – А уж если в награду мне достанется твой поцелуй… Он склоняется, будто бы для того, чтобы поцеловать Эмму прямо сейчас, и она сердито смотрит на него, воздвигая все возможные стены. Наута ухмыляется, совсем чуть-чуть не добравшись до ее губ, и кивает. – Конечно. Оплата после. Он засовывает руки в карманы штанов и говорит перед тем, как начать насвистывать какую-то песенку: – Найдешь меня, когда потребуюсь. В порту всегда стоит один из моих кораблей. Он разворачивается и уходит, не прощаясь, а Эмма запоздало начинает опасаться, что ее планы вот-вот станут известны тому, кому о них знать необязательно. Впрочем, поздно переживать. Дело сделано. Осталось дождаться Завоевателя. На полпути обратно Эмма сталкивается с Беллой, и эта встреча радует ее больше, пусть даже у Беллы нет в запасе корабля, на котором можно было бы сбежать. После возвращения в лудус они с Эммой видятся не так уж и часто, даже если учесть то, что Белла приходит на встречи с Аурусом. – Я соскучилась! – живо сообщает девушка, обнимая Эмму. – Что у нас нового? У ног ее стоит неизменная корзина с розами – на этот раз белыми. Эмма вытягивает одну, с наслаждением нюхает и возвращает обратно. – Пока ничего, – качает она головой. – Ты же знаешь, что Завоеватель… Она умолкает, позволяя какому-то римлянину пройти мимо: не хочется привлекать к себе внимание. Белла понимающе кивает, выжидает, затем шепчет, приблизив губы к уху Эммы: – Аурус говорит, что Цезарь готовит какую-то ловушку для Завоевателя. Внутри у Эммы все разом холодеет. – Ловушку? – повторяет она и морщится от отчаяния, которое мгновенно заполняет ее голос. Белла с сожалением разводит руками. – У них с Цезарем долгая история, – вздыхает она. – Говорят, когда-то давно они состояли в близких отношениях, а потом Цезарь велел распять Завоевателя на кресте и переломить ему ноги. – И тот выжил? – недоумевает Эмма, сдвигая брови. Белла издает непонятный смешок. – Видимо, очень не хотел умирать. Новость о том, что Цезарь не чурается мужчин, Эмму никак не трогает. Ей все равно. Все, что по-настоящему волнует ее сейчас, это чтобы Завоеватель оказался достаточно умен и чтобы Наута на самом деле ограничился поцелуем. В домусе Ауруса – сплошная суета. Когда Эмма входит туда, то видит, как всполошенно носятся домашние рабы, что-то переставляя, что-то убирая. На кухне полным ходом идет готовка, режутся овощи, кипит над очагом бульон, пахнет какими-то специями. Эмма растерянно втягивает носом ароматы, встряхивает головой и ловит за руку Марию, проносящуюся мимо. – Что происходит? – требовательно спрашивает она у нее. Мария выдыхает: – Завтра вечером будут гости. Кто-то очень важный. Аурус рвет и мечет, требует, чтобы все было наилучшим образом. Эмма хмурится. Что-то неладное чудится ей во всей этой суете. Слишком уж она… наигранная, что ли. – Его зовут Луций Сергий Калвус*, – охотно рассказывает Робин, когда день близится к концу. – Знатный военачальник, который в свое время ссудил Аурусу денег, чтобы тот смог развить лудус. Аурус считает себя ему обязанным по гроб жизни. Эмма вздыхает. Ничего этакого. Обычная история. Почему же она ей так не нравится? – Я так понимаю, он нечасто сюда заглядывает? – уточняет она. Робин качает головой. Вокруг них продолжают суетиться рабы, хоть этот Калвус и должен приехать только завтра. – Римляне слишком много воюют. Эмма хмыкает и оставляет эту фразу без особого внимания. В данном случае, такое им только на руку. Пусть воюют. Может, однажды они себя попросту истребят. Гладиаторы, все еще слегка подавленные смертью Кироса, не веселятся и разговаривают вполголоса. Эмма проходит мимо них, готовая ловить подозрительные взгляды, однако никто не смотрит на нее. Разве что Галл невесело машет рукой, и Эмма отвечает ему, не говоря ни слова. Неподалеку от тренировочной арены ее ловит Ласерта. Хватает за руку и оттаскивает в сторону, болезненно впиваясь ногтями в кожу. Эмма дает себя увлечь, искренне надеясь, что ее не заставят больше играть в те грязные игры. Хватило с нее Лупы! – Я надеюсь, ты держишь свой рот на замке, рабыня! – визгливо начинает Ласерта, но, очевидно, заметив сурово сдвинутые брови Эммы, понижает тон, продолжая: – Я требую… я хочу… сделай так, чтобы о вчерашнем знало как можно меньшее количество людей. Ласерта кусает губы и смотрит куда-то в сторону. Эмме снова становится ее жалко, и она сердито думает, что это входит в дурную привычку, от которой непременно надо избавляться. Зачем ей жалеть тех, кто сам выбирает себе такое? Разве Ласерта не может пожаловаться отцу? Да, конечно, он ходит под пятой у Коры, но это ведь и его дочь тоже, неужели он ничего не может сделать? – Я буду молчать, – заверяет Ласерту Эмма и видит, каким удивлением подергиваются зеленые глаза. Ласерта какое-то время переминается с ноги на ногу, руками прикрывая живот, затем выдыхает: – Да. Спасибо. Последнее слово срывается с ее губ достаточно неохотно, однако отчетливо, и Эмма кивает, давая понять, что услышала. – Госпожа, – склоняет она голову, позволяя Ласерте уйти, а после смотрит ей вслед и в который раз думает о Коре: все самое плохое. Мысль о том, чтобы проклясть ее, все отчетливее звучит где-то под сердцем. Эта женщина не приносит с собой ничего хорошего – и, уж конечно, ничего и не принесет. Не бойся Эмма, что все это затронет Регину, Алти уже плела бы свое проклятие, но… Но Эмма боится, и этот страх позволяет Коре и дальше безнаказанно творить зло. Уже после захода солнца, воспользовавшись творящимся хаосом, Эмма спускается в подземелья, где не отказывает себе в удовольствии пройтись по лазу до самого леса. Наружу она, конечно, не выходит, но полной грудью вдыхает свежий воздух, пропитанный, как ей кажется, настоящей свободой. Уже скоро, она верит в это. Скоро они окажутся за пределами Тускула. Боги просто испытывают их терпение, ничего другого. Но они и так ждут достаточно, сумеют потерпеть и еще немного. Эмма задерживается, чтобы помолиться Одину. Она опускается на одно колено и закрывает глаза, прося Всеотца не обделить ее своим вниманием, но не чувствует покоя, который обычно сопровождал все ее молитвы. Значит ли это, что всемогущий бог не слышит ее? Или он отвернулся и занялся другими делами? А может… Греховная мысль о том, что Одина не существует, касается Эмму на мгновение. Она тут же с испугом отбрасывает ее прочь и усиленно повторяет молитву, стремясь не допустить сомнений. Сейчас не время, чтобы проводить испытания веры. Сейчас ей нужна вся возможная помощь. На обратном пути Эмма заглядывает в зал для собраний и улыбается, видя, как Лилит встает со скамьи ей навстречу. Она передала ей весточку через Августа, у которого была тренировка в доме Суллы, и сразу начинает говорить о деле: – Я встретила Науту. И спросила у него про корабль. Лилит кивает. Она чудесно выглядит, посвежела и похудела. Эмма знает, что Сулла практически не выставляет ее на бои – может, оно и к лучшему: вдали от Лилит Эмма отчего-то переживает за нее гораздо больше, чем раньше. Ей не хочется потерять ее на арене, а ведь всякое может случиться. – Что он запросил? – интересуется Лилит, и Эмма вздыхает, качая головой. – В том-то и дело, – она трет переносицу. – Практически ничего. Удивление прорезает лицо Лилит. Она скрещивает руки на груди, издает что-то вроде «угу» и какое-то время молчит. Эмма отчего-то чувствует себя виноватой и все время отводит взгляд. А потом слышит: – И теперь ты волнуешься, как бы он нас не выдал? Эмма кивает. Лилит морщится. – Он может, – она зачем-то смотрит в сторону. Эмма падает духом. Но как иначе было договориться о корабле? Сказать, что он нужен ей для морской прогулки? И нашелся бы кто-то, кто поверил бы? Лилит, впрочем, быстро находит слова, чтобы Эмма не загрустила окончательно. – Но предать нас может любой, – усмехается она и чешет кончик носа. – Даже ты или я. Вся наша затея – это один большой риск. Эмма хмурится и взглядом находит смешливые глаза Лилит. – Ты не доверяешь мне? Ей хочется услышать совершенно определенный ответ, и ее страшит, что такого может не случиться. Неужели?.. Но Лилит кладет ладонь ей на плечо и крепко сжимает пальцы. – Я просто говорю о том, что предают даже те, кому веришь сильнее всех. А вот те, веры кому нет, могут оказаться внезапно честны. Это жизнь, Эмма. Никогда не знаешь, в какую сторону завтра подует ветер. Это не слишком успокаивает Эмму, и она выдыхает: – Наута попросил о поцелуе. Лилит смеется, запрокинув голову. – Ах, хитрец! Не так – так эдак! Она внезапно обнимает Эмму, и та чувствует чей-то чужой запах, исходящий от волос Лилит. Роксана? Эмма не задает вопросов. Она надеется, что Лилит расскажет ей однажды сама. Может, и стоило бы спросить, но Эмма опасается, что в ответ придется выкладывать что-то про себя. А вот уж ей-то рассказать нечего совершенно. Они разговаривают с Лилит еще какое-то время. По сути, им уже нечего обсуждать – все дело за Завоевателем. Его приход должен ознаменовать начало восстания. Рабы готовы и ждут, можно только надеяться, что все это затянется не слишком надолго. – Ты знаешь Луция Сергия Калвуса? – спрашивает Эмма, когда Лилит уже собирается уходить, и видит, как лицо подруги кривится в досадливой гримасе. – К сожалению, – говорит Лилит достаточно равнодушно, однако чувствуется, что ей не хочется обсуждать этого человека. – К сожалению? – эхом повторяет Эмма. Внутри нее все напрягается, хоть до этого она и убеждала себя, что предчувствия такого рода всего лишь ожидания, которые не обязаны сбываться. Но если и Лилит морщится при упоминании одного лишь имени… Лилит медлит, однако Эмма настойчиво ждет, и этого в итоге оказывается достаточно, чтобы узнать кое-какие подробности. – Он – дрянной человек, – и это слово из уст Лилит оказывает на Эмму воздействие посильнее любой площадной ругани. – Возможно, как солдат, он и проявляет себя, но в остальном… Лилит проводит рукой по волосам, и Эмма замечает, что рука эта подрагивает. Она не успевает ни о чем подумать, когда сжимает пальцы Лилит. – Что он сделал с тобой? Она хочет знать. Лилит сжимает ее пальцы в ответ и отрицательно качает головой. – Ничего. Но хотел бы. Я видела, как он обращается со своими рабами – какое-то время он жил здесь, в Тускуле, пока не перебрался в Рим. Покупал практически исключительно женщин – мужчин в его доме можно было по пальцам пересчитать. И все женщины потом возвращались на рынок рабов… искалеченными. Не только физически. Лилит умолкает, а Эмма ищет в себе возможность уложить все по местам. И вот такой человек будет принят в доме Ауруса как почетный гость… Разумеется, у нее нет причин не доверять Лилит, и поэтому она заранее испытывает ненависть к тому, кто скоро переступит порог лудуса. Эмме хочется надеяться, что ей не придется присутствовать на ужине, однако она с сожалением понимает, что Аурус непременно пожелает блеснуть своими гладиаторами. И стоит помолиться Одину, чтобы он придал своей смертной дочери сил и терпения. Эмма уже засыпает в своей комнате, когда сквозь дрему слышит шаги. Она открывает глаза, и знакомая тень склоняется над ней, чтобы сказать знакомым голосом: – Ты заигралась, Эмма с северных гор. Ты на самом деле заигралась. Лица Регины почти не видно – масляная лампа у дальней стены вот-вот догорит, оставив лишь темноту, – и Эмма шепчет неясному пятну, от которого исходит аромат роз: – О чем ты? Ей все еще хочется спать. Регина отстраняется, молча отходит к лампе и доливает в нее масла. Огонь вспыхивает на мгновение, чтобы загореться ровно и сильно. Эмма садится на постели, потирая лицо и поглядывая на Регину, вновь обернувшуюся к ней. Неясное предчувствие змеей заползает в сердце и свивается там ледяными кольцами. – Знаешь, что сказал мне Аурус, Эмма? – спокойно спрашивает Регина. Эмма выпрямляет спину, потому что уже достаточно хорошо отличает настоящее спокойствие Регины от поддельного. И сейчас – однозначно второе. Сон моментально уходит, уступая место яви. Эмма сглатывает. Хочется пить. – Догадываюсь, – не скрывает она, понимая, что ложью только все усугубит. Регина зло усмехается и вскидывает подбородок, всем своим видом показывая, насколько ей все равно. Но Эмма читает по глазам, и там – буря. Буря, которая выплескивается наружу вместе со злыми словами. – Что ты хотела доказать этим, Эмма? – допытывается Регина. Она скрестила руки на груди и не отходит от лампы, словно не доверяет себе в чем-то. – Я ничего… – пытается Эмма, однако ей не дают шанса. – Ты хотела лишний раз напомнить мне, что я рабыня? Хотела показать, как сильно мне необходима свобода? Или, – Регина неуловимым движением оказывается ближе, и Эмма снова сглатывает – на этот раз от волнения, – ты просто устала ждать меня и решила получить таким нехитрым способом? Волны злости расходятся от нее во все стороны, несколько задевают Эмму, и она вздрагивает от их силы. А потом смотрит на Регину, видит, как кривятся ее губы, и не может удержаться. – Я сделала это не для того, чтобы заставить тебя лечь под меня! – гневно восклицает она. Безусловно, она и тогда понимала, что вряд ли Регина отреагирует с радостью, но так хотелось надеяться, что она поймет все правильно. Регина саркастично смотрит на нее. – Неужели? – тянет она и вдруг одним движением обнажает плечи, спуская с них тунику. – А для чего еще? Туника падает к ногам, Регина переступает через нее, с вызовом глядя на сглотнувшую Эмму. – Чего ты ждешь? – разводит она руки. – Вот она я. Бери меня. Владей. Ты ведь всегда этого хотела. Эмма невольно сглатывает. У нее прекрасное тело. Такое, каким и запомнилось. Эмма ведет жадным взглядом от гордо вскинутого подбородка к груди с напрягшимися темными сосками, ниже, по животу, по бедрам, по выбритому треугольнику между ног и задерживается там, чувствуя, как желание растекается в крови жидким пламенем, от которого непросто избавиться. А потом встряхивает головой. – Я не хотела больше прятаться, когда целую тебя, – заявляет она, глядя Регине прямо в глаза. А та продолжает усмехаться, и эта усмешка не рождает ничего, кроме ответного желания сказать что-нибудь язвительное. – Значит, вот чего ты хотела… – Регина делает еще один шаг вперед, и в комнате все сильнее разливается запах фазелийской розы. – Да! – бросает Эмма разозленно. – Я хочу тебя! И это нормально! Нормально хотеть женщину, которую любишь! Хотеть владеть ею! Она думает, что абсолютно права. И совершенно забывает о способности Регины превращать все слова в воду. – Так хочешь, что решила поиграть в хозяйку? Лампа мерцает, и тени пляшут на потолке и стенах. – О, боги, – Эмма закрывает лицо ладонями. – Я же не про это… Она действительно не имела в виду ничего такого, когда просила Ауруса. Почему, почему нужно все так перевернуть?! Как можно хотеть делать такое? – Но сказала именно это, – ледяным тоном замечает Регина, и Эмма вынуждена с ней согласиться – отчасти. – Ты придираешься к словам, – выдыхает она, опуская руки и видя, что Регина стоит совсем рядом. Взгляд невольно цепляется за то, за что одновременно и должен, и не должен цепляться. Эмме хочется коснуться Регины, хочется притянуть ее к себе, ощутить тепло и страсть, поделиться своим теплом и своей страстью, но она так боится, что ее оттолкнут сейчас, что не делает ничего. И совершенно очевидно, что такое бездействие Регину не устраивает тоже, потому что она склоняется к Эмме, сжимая ладонями ее бедра, и говорит едва слышно: – Я знаю, ты думаешь, что я тебя не хочу. Это не так. И Эмма не успевает опомниться, как рука ее оказывается между ног Регины, и пальцы погружаются в горячую влажность. Дрожь мгновенно разносится по телу всплесками пламени, подстегнутая резким выдохом Регины, склонившей голову. Темные волосы падают ей на лицо, закрывая глаза, и свободной рукой Эмма уже без лишних колебаний притягивает ее к себе, усаживая на колени. – Это не так, – умирающим голосом повторяет Регина за секунду до того, как сама подставляет губы для поцелуя и цепляется за плечи Эммы, словно боится упасть. С безудержным облегчением Эмма пробирается языком в глубину чужого рта и пьет прерывистое дыхание так жадно, словно боится не успеть. А когда Регина обхватывает губами ее собственный язык и принимается посасывать, что-то взрывается между ног, и пусть это достаточно далеко от полноценного облегчения, но Эмма уже готова довольствоваться и этим. Руки ее дрожат, обнимая Регину, а та шепчет так, будто продолжает умирать: – Я не хочу… так. Здесь. По-рабски… Она уже не говорит про Ингенуса, и Эмма считает это достижением – пусть небольшим, но все же. С другой стороны, это новая причина, и сколько еще таких причин кроется у Регины в запасе? А еще никуда не деться от того факта, что Регина хочет ее, и влага на бедре – лучшее тому доказательство. – Я просто хотела, чтобы мы с тобой не прятались больше по углам, – бормочет Эмма, поцелуями бродя по лицу Регины. – Чтобы можно было отправить Кору подальше, если она снова начнет что-то предъявлять. При упоминании Коры Регина шумно выдыхает и отстраняется. Бежать ей, впрочем, особенно некуда, потому что она продолжает сидеть у Эммы на коленях, и та не планирует пока что ее отпускать: во всяком случае, без боя. Регина, судя по всему, это прекрасно понимает, потому что почти сразу расслабляется. Она все еще обнажена и горяча, и это сочетание заставляет Эмму соображать не так хорошо, как обычно. Одно она знает: даже если сейчас кто-то зайдет, то так же и выйдет. Ничего уже не сможет им помешать. Кроме, конечно же, самой Регины. Но, быть может… Она прижимается нежным поцелуем к плечу Регины и медленно ведет языком ниже, пока не нащупывает сосок и не обхватывает его губами, утягивая в сладкий и горячий плен. Регина шумно вздыхает и прогибает спину, давая Эмме больше возможностей, и та торопливо пользуется ими. Ладонями она оглаживает бедра Регины, ягодицы, скользит то выше, то ниже, с удовлетворением отмечая, как сильно Регина пахом вжимается в ее бедро, как невольно принимается двигаться взад-вперед, как дыхание ее становится иным. И большим – больным! – разочарованием становится для Эммы момент, когда она слышит полустон-полупросьбу: – Пожалуйста, Эмма… перестань… Эмме очевидно, что сама Регина теперь уже не остановится, что ей нравится то, что происходит, что она и пришла сюда сегодня в надежде перебороть себя. Но Регина просит ее, а это уже совсем другая история. И Эмма запрокидывает голову, всматриваясь в темные глаза. – Почему? – спрашивает она, не убирая рук, не отпуская Регину. И та, продолжая обнимать ее за плечи, вздыхает: – Это выше меня, Эмма, – она колеблется, качая головой. – Этот страх… Эмма понимает ее. Или думает, что понимает. Регина уже пострадала, будучи рабыней. Вероятно, внутри нее все еще сидит это опасение за свою и чужую жизни. Она боится, что если поддастся соблазну, если отдастся чувству, как уже отдалась однажды, то немедленно поплатится – а ведь так и происходило до недавнего времени. Может быть, будь Эмма на ее месте, она бы тоже боялась. Но Эмма на своем, и она убеждена, что страх уйдет, стоит только прикрикнуть на него, а поэтому она пробует снова и снова: – Я с тобой. Зачем тебе бояться? Я все устрою. Никто не тронет нас. Никто не скажет нам ничего плохого. Она верит в то, что говорит, и хочет, чтобы и Регина поверила тоже. Но в темноте трудно понять, насколько убедительны ее слова. Регина, между тем, не двигается, и пальцы ее поглаживают затылок Эммы, перебирают волосы. Наслаждаясь прикосновением, Эмма на какое-то время прикрывает глаза, щекой прижимаясь к груди женщины, затем шепчет: – Я так люблю тебя. Позволь мне тебя освободить. Сверху доносится прерывистый вздох, и пальцы на затылке замирают. Через мгновение Эмма чувствует, что Регина целует ее волосы, и слышит: – Я тоже люблю тебя, Эмма. Словно земля уходит из-под ног, отправляя в бесконечный полет, наполненный неудержимой радостью. Эмма не успевает удержать себя и сжимает Регину слишком крепко, до боли, потому что ей кажется, что только так она навсегда сохранит это признание, не позволит ему растаять в ночи. Ей хочется спросить: «Это правда?», но каким-то чудом она умудряется промолчать, и в благодарность Регина пылко целует ее, прижимаясь всем телом. Эмма настолько ошарашена услышанным, настолько выбита из колеи, настолько не ожидала ничего подобного, что напрочь забывает про все свои недавние желания и мечтает только об одном: чтобы Регина сказала это еще раз. Но просить она не станет, о, нет. Неизвестно, сколько они сидят, обнявшись и обмениваясь поцелуями, но вот Регина сжимает ладони на плечах у Эммы и виновато шепчет: – Мне холодно. Спохватившись, Эмма предлагает накрыть ее одеялом, но Регина смеется, встает и отходит за брошенной туникой. Эмма закусывает губу, следя за тем, как она наклоняется, потом кашляет и спрашивает: – То, что ты сказала… это значит… Она не договаривает, предоставляя Регине свободу слова, и та, неспешно одеваясь, отвечает, не поворачиваясь: – Я очень ценю твое терпение, Эмма. Я знаю, что со мной непросто. Дай мне еще немного времени. Я обещаю, что ты не пожалеешь. Эмма и так знает, что не пожалеет. Она помнит, что уже было у них, и это воспоминание сладкой дрожью отзывается внизу живота. – Конечно, – выдыхает она. – Сколько угодно времени. Сейчас она охотно верит, что снова готова ждать. Регина возвращается к ней и, склонившись, целует. Эмме чудятся в этом поцелуе благодарность и обещание. Она встает, чтобы обнять Регину, потому что не хочет отпускать, затем идет ко второй лампе, которая обычно не горит, и зажигает ее, потому что хочет смотреть. Хочет видеть. – Ты расскажешь мне что-нибудь о том римлянине, что приедет завтра? – спрашивает она, обернувшись. Возможно, Регина знает о нем что-то другое, нежели Лилит. Да и Эмме хочется отвлечься от плотских желаний, раз уж понятно, что сегодня она снова останется наедине со своей рукой. – Понятия не имею, о чем ты, – пожимая плечами, говорит Регина. – Я весь день провела у себя, потому что мне надо было справиться с желанием разорвать тебя на кусочки после того, что я услышала от Ауруса. В голосе ее смешиваются насмешка и раздражение. Эмма поджимает губы и закатывает глаза. – Серьезно? Регина смеется и качает головой. – Я ходила по делам весь день. А когда вернулась, то почти сразу отправилась к тебе. Так что за римлянин? Во взгляде ее угадывается любопытство. Эмма хмыкает. – Луций Сергий Калвус, – выговаривает она четко и тут же настораживается, видя, как разительно Регина меняется в лице, едва слышит это имя. – Что случилось? – требовательно спрашивает Эмма, но Регина отворачивается, явно не собираясь ничего обсуждать. Впрочем, на этот раз Эмма не в том расположении духа, чтобы отпускать ее. Она хватает ее за руку чуть выше локтя и разворачивает к себе лицом. – Что случилось? – повторяет она, настойчиво заглядывая Регине в глаза. – Ты знаешь этого человека? Слова Лилит живо всплывают в памяти. Не хочется думать о том, что этот человек мог сделать с Региной… Но мысли никуда не деваются, и внутри разгорается самое настоящее пламя, призывающее к действию. В этот момент Эмма готова ринуться куда угодно и сделать с обидчиком ее женщины все самое плохое. Регина упорно молчит и отводит взгляд. Разозлившись, Эмма чуть встряхивает ее и притягивает к себе, пальцами обхватывая подбородок, заставляя на себя посмотреть. – Скажи, – требует она. – Я хочу знать. Регина смотрит на нее так, будто хочет вытащить через рот все внутренности. Ей однозначно не нравится поведение Эммы, однако Эмма не собирается сдаваться. Она и так уступала слишком долго. Пора уже что-то менять. – Говори, – выдыхает она Регине в рот перед тем, как поцеловать ее. – Говори! Если в первое мгновение Регина еще пытается сопротивляться, то во второе уже пускает в рот язык Эммы и позволяет ему там хозяйничать. Эмма крепче прижимает ее к себе, надеясь объятиями дать понять, что пока она рядом, все будет хорошо. Они целуются медленно, долго, пробуя друг друга на вкус и обмениваясь вздохами, пока Регина, наконец, не сдается. И то, что она говорит, заставляет гневный холод разлиться по жилам Эммы. – Однажды он пытался меня изнасиловать, – голос Регины звучит абсолютно спокойно. – Но я не захотела плакать и бояться, и поэтому он просто меня избил. Она прижимается щекой к плечу Эммы, словно пряча лицо, а Эмма смыкает дрожащие от ярости руки вокруг ее талии и думает, что должна что-то сказать. Но что? Или лучше сделать? – Аурус знает? – глухо спрашивает она и едва переживает ту паузу, которую выдерживает Регина перед тем, как ответить: – Да. Но Аурус в долгу перед ним. Все еще. Возможно, в этот раз он с ним все же расплатится. Она теснее прижимается к Эмме и обнимает себя ее руками, словно ищет защиты. А Эмма в очередной раз хочет, чтобы пришедший Завоеватель спалил Тускул, не оставив ни единой головешки. Ни единого римлянина. – Не вздумай жалеть меня, Эмма, – слышит она приглушенное, когда отвлекается от гневного биения собственного сердца. – Только не вздумай меня жалеть. И она не жалеет.