Te amo est verum

– Бери! – повторяет Регина, когда видит, что Эмма застыла в недоумении. – Ну же! И она впивается яростным поцелуем в чужие губы так, словно кусает или жалит. Ее язык врывается в рот Эммы, пальцы сжимаются на плечах, голая горячая грудь прижимается к груди. Растерянность Эммы длится еще какой-то миг, и вот уже она со стоном и дрожью отвечает на поцелуй, принимает его в себя и пьет предложенное дыхание, пальцами безошибочно и быстро находя сосредоточение удовольствия Регины. В какой-то момент она хочет перевернуться, но Регина не позволяет ей и сдвигается выше, молча показывая, чего именно хочет. Затем опускается ей на лицо. – Лижи. Эмма готова ко всему – давно и бесповоротно. Она готова к Регине. Всегда. А потому остается лежать, обхватывая ладонями ее бедра, и подтаскивает ближе, без лишних вопросов накрывая губами чувствительную плоть. С удовлетворением чувствует, как напрягается и выдыхает Регина, и закрывает глаза, отдаваясь на волю собственному желанию. Она мнет пальцами зад Регины и умелыми ударами языка добивается, чтобы окончательно набухло то, что должно набухнуть. Она пробует Регину не впервые, и всякий раз это абсолютно непередаваемое ощущение. Так долго Эмма стремилась к ней, и вот Регина пришла сама. Эмма не станет спрашивать, почему. Она просто сделает все, чтобы Регина больше не уходила. Сверху слышится низкий стон. Эмма открывает глаза и смотрит, как Регина, запрокинув голову, одной рукой держится за стену, а второй сжимает свою грудь. Лицо ее искажено, нижняя губа закушена, она выглядит прекрасной мученицей, принимающей наказание. Она дергается от ударов языка, привстает и тут же опускается обратно, прижимается, запрещает дышать, чтобы тут же повторить все снова. Ее бедра так напряжены, что чудятся каменными, и Эмма вынуждена применять силу, чтобы удержаться. Невозможным кажется то, что сейчас происходит. Эмма думала, что смирилась с собственными поражениями. Но, может быть, стоило просто успокоиться, чтобы получить желаемое? Вязкая солоноватая влага стекает по подбородку, Эмма пьет ее и не может напиться, то и дело ловя себя на предельной дрожи, вспышками собирающейся между ног. В голове – ни единой цельной мысли, все приходит какими-то обрывками, хаотично смешивается между собой и растворяется в ощущениях. Эмме хочется войти в Регину, она сдвигает ладонь так, чтобы сделать это, но не успевает. – Хватит! – Регина вдруг отталкивает ее от себя. Привстает, упираясь ладонью в лоб Эммы, и растерянная, тяжело дышащая Эмма смотрит на нее снизу вверх. – Ты не?.. – она вытирает рот тыльной стороной ладони, готовая продолжить. – Нет, – резко отзывается Регина и встает окончательно, слезая с кровати. Эмма не понимает, что сделала неправильно. Ей хочется исправить ошибку, она касается ладонью бедра уходящей Регины, но та зло ударяет Эмму по руке. – Я сказала «нет», что здесь непонятного? На один-единственный миг, за который потом становится очень стыдно, Эмма позволяет себе разозлиться в ответ и представить ситуацию, в которой она – мужчина. В которой она хватает Регину, валит на пол и делает все, что хочет, и даже больше. А Регина смиряется, потому что в этом мире так заведено: женщина подчиняется мужчине. Более сильному. – Зачем ты вообще пришла? – Эмма возбужденно вскакивает, и это уже не совсем то возбуждение, что владело ею мгновение назад. – Это что было такое?! Регина молча нагибается, чтобы поднять брошенную тунику. Гнев заполняет сердце Эммы, когда она видит, насколько спокойно лицо Регины. Будто и не было сейчас ничего между ними. Да когда же кончатся эти игры?! – Регина, ответь, – требует Эмма и подступает ближе. Протягивает руку, касаясь плеча Регины, но та тут же уклоняется от прикосновения и цедит сквозь зубы: – Ложись спать, Эмма. Все хорошо. В ее голосе столько металла, что Эмма чувствует его на языке. Или это что-то другое? Она снова делает попытку коснуться Регины и снова получает отпор. Гнев, наконец, переливается через края и вместо крови устремляется по жилам. – Хватит! – рычит Эмма, хватая Регину поперек талии и опрокидывая на кровать, наваливаясь сверху со всей возможной силой. – Прекрати! Регина яростно вырывается, в какой-то момент до крови прокусывая Эмме руку. Боль отрезвляет, но Эмма испытывала и не такое на арене. Она продолжает удерживать Регину, пока та не затихает спиной к ней. Тогда Эмма осторожно ослабляет хватку, готовая в любой момент начать все заново. Но Регина лежит и не двигается, глаза ее закрыты, а на губах остывает кровь. Эмма склоняет голову и медленно целует Регину в плечо. – Скажи мне, что с тобой творится, – просит она мягко, готовая сделать все, что угодно, лишь бы только Регина осталась сегодня с ней. Они могут просто лежать рядом, просто спать, только пусть она останется. Регина не шевелится. Эмма гладит ее по волосам, по спине, оставляет поцелуи и с горечью думает, как мало она может на самом деле. У нее не получается проникнуть в душу к Регине, не получается убедить ее, что она может быть и лучшим другом, и надежной возлюбленной. Ах, если бы только удался побег… Тогда Регина увидела бы, что… – Хочешь знать? – вдруг произносит Регина. – Ты правда хочешь знать? Она выворачивается из рук Эммы и садится. Спина ее болезненно напряжена, на груди виднеется синяк, и Эмма не знает, когда он появился. Она хочет коснуться его, но Регина моментально отталкивает руку. – Так ты хочешь знать? – с нажимом повторяет она. – Действительно хочешь? Она будто готовится принять решение. И зависеть оно будет от того, что скажет Эмма. Глаза у Регины темны и непрозрачны. Она неотрывно смотрит на Эмму и сжимает губы. Тело ее по-прежнему напряжено, и безумно хочется сделать так, чтобы оно стало мягким и податливым. Доверчивым. Эмма кивает. – Да. В ее «да» вложено все, что только можно вложить в столь короткое слово. Эмма хочет знать все. От и до. Для этого она здесь. Регина криво усмехается. Во взгляде ее что-то ломается, и кажется, что вот-вот польются слезы. Эмма вскидывается, чтобы обнять Регину, чтобы дать ей свою защиту, но слова, которые срываются следом с желанных губ, наполняют сердце ужасом. Самым настоящим, откровенным ужасом, пожирающим изнутри. – Кора – имя моей матери, – ровно говорит Регина. – И это она сделала так, чтобы я стала рабыней. Будто весь мир покачивается от этого признания. Эмма не может поверить тому, что слышит. Кора – мать Регины?! А Аурус, получается… Регина больше не смотрит на нее. Она глядит в сторону, на покачивающееся пламя масляного светильника, и монотонный голос ее на какой-то момент заставляет Эмму подумать, что на самом деле все в порядке. Ведь все это было так давно… – Мы переехали в Рим из маленькой деревни под Грецией, – голос Регины не дрожит и не выдает эмоций. – Когда Рим подмял Грецию под себя, мне исполнилось пять лет. Спустя год скончался отец, и матери потребовалась новая защита: сами мы бы не сумели выжить. В тот год именно там проезжал Аурус. И именно ему приглянулась Кора. Или она сделала так, чтобы ему приглянуться – нет разницы. Эмма и слышит, и одновременно не слышит Регину. Голос будто протекает мимо подобно медленной, ленивой реке, то и дело облизывающей босые ноги. Эмма молчит и тоже смотрит на пламя, постепенно выжигающее глаза. Пусть бы оно выжгло все! Все! И память… И этот год в Риме… И… – Он забрал нас в Рим. К тому времени его жена уже сбежала от него с молодым моряком, хоть Аурус и предпочитает до сих пор подносить легенду о том, что она скончалась. Эмма совершенно не помнит, что Аурус говорил по этому поводу – и говорил ли. Быть может, что-то такое обронил Паэтус, но и его слов Эмма сейчас не вспомнит. Оно ей и не нужно. Она даже не пытается. Ей все равно, что там случилось с первой женой Ауруса. Ее интересует вторая жена. Кора. И Регина, которая стала Аурусу приемной дочерью. – Но как же… – бормочет Эмма, вскидывая непонимающий, пораженный взгляд. – Он… удочерил тебя? И сделал тебя рабыней? Как же… Из гречанки Регина превратилась в римлянку, а затем потеряла свободу… Эмма напрочь забыла уже, каким вожделением пылала несколько вдохов тому назад. Если сейчас ей и хочется сделать что-то с Региной, то только обнять ее: сильно, крепко, надежно. Регина, наконец, смотрит на Эмму, и глаза ее столь непроницаемы, что на какой-то момент Эмме становится не по себе. Что если Регина замолчит сейчас? Что если передумает делиться своим прошлым? Эмма отчетливо осознает, что второго такого случая ей не представится. И она едва заставляет себя подавить облегченный возглас, когда Регина продолжает вполголоса: – Аурус удочерил меня. И какое-то время я была его любимой дочерью. Его и Коры, которая любила меня, потому что меня любил ее новый муж. А потом родилась Ласерта*… Горькая усмешка завладевает губами Регины, и Эмма моментально понимает: Ласерта стала новой любимой дочерью. А Регина отошла на второй план. И понимание это подтверждается словами самой Регины: – Обо мне забыли. Предоставили самой себе. Разрешили заниматься всем, чем мне только вздумается. Я была всего лишь дочерью новой жены господина Ауруса. А Ласерта родилась в законном браке и могла претендовать на все. Пальцами правой руки Регина теребит браслет, и Эмма невольно отмечает, что это тот самый, который она подарила. В любой другой момент это наполнило бы ее сердце неподдельной радостью, однако сейчас она просто смотрит в одну точку какое-то время, а потом тихо спрашивает: – И тогда ты влюбилась в Ингенуса? Любой брошенный ребенок поступил бы так же. Потянулся бы к тому, кто захотел бы отдать ему хоть немного своего тепла. Регина издает короткий смешок, и по нему абсолютно ясно, насколько ей несмешны все эти воспоминания. Эмме хочется коснуться ее, но она сдерживает себя, не уверенная, что любое касание не заставит Регину вскочить и убежать. – Не тогда. Тогда мне было семь. Ингенуса я встретила восемь лет спустя. Она прикрывает глаза, и потрясенная Эмма видит, как из-под левого века скатывается по щеке быстрая слеза. Регина смахивает ее, шмыгает носом и вздергивает подбородок. – Я не полюбила его с первого взгляда, если ты хочешь спросить меня об этом, – она пытается говорить надменно, и у нее почти получается. – Я была слишком мала, чтобы думать о любви. Но когда я поняла, насколько он свободен духом, насколько силен и мужественен… – Регина улыбается, и Эмма замирает от того, насколько нежна эта улыбка. – О, я влюбилась как кошка! И захотела быть с ним, чего бы мне это ни стоило… Регина умолкает, будто ей нужно набрать в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить рассказ. Плошка с маслом принимается чадить, но никому до нее нет дела. – Свободы, – мрачно подсказывает Эмма и ловит быстрый взгляд Регины. А потом повторяет: – Это стоило тебе свободы. И не только, но все последующее Эмма уже знает. Теперь ей интересно, с чего все началось. Регина горько смеется и вдруг берет своей холодной рукой пылающую руку Эммы. Прижимает ладонью к груди, и только сейчас Эмма вспоминает вдруг, что тунику Регине надеть обратно так и не случилось. – А что, Эмма с северных гор, – жарко шепчет Регина, склоняясь ниже, – нравится тебе, что я – бывшая госпожа? Хочешь меня? Глаза у нее шальные, дикие. Будто от болезни блестят. Или это отблески пламени? В какой-то момент Эмма вспоминает про Марию и лихорадку и ловит себя на желании отдернуться, но остается сидеть как сидела. И только пальцы на груди Регины сжимает. Есть ли разница между госпожой и рабыней, когда дело касается Регины? Эмма не собирается думать об этом сейчас. – Я всегда тебя хочу, – возвращает она шепот, что дыханием оседает на губах Регины. – Но сначала закончи, что начала. Это важнее. Ничего не может быть важнее этого. Регина долго смотрит на нее, стискивает пальцы поверх пальцев Эммы и ничего не говорит. А потом усмехается и выпрямляет спину. – Я переспала с ним трижды, – бросает она довольно непринужденно. – Трижды меня застали с ним. Все разы – моя мать. Эмма даже не сомневается. Коре, очевидно, доставляет удовольствие бродить по чужим спальням и подсматривать. Старость – не радость. – По римским законам никто не смеет спать с чужим рабом без разрешения хозяина**… – Разве ты не была его хозяйкой тоже? – перебивает Эмма, которой становится вдруг неприятно от мысли, что Регина спала с кем-то другим. Не с ней. Пусть это и было много лет назад. Ревность – такая лишняя, такая несвоевременная – цепляется острыми коготками за затылок, тянет волосы, дует в уши. Эмма нетерпеливо трясет головой и повторяет, раз за разом сжимая пальцы на чужой груди и ладонью чувствуя твердый сосок: – Ты тоже была его хозяйкой. Так почему?.. Регина кусает губы и тяжело дышит. Должно быть, от дурных воспоминаний. – Я больше не была любимой дочерью. И опозорила семью. Кора планировала выдать меня замуж за богача, но кому нужен порченый товар? На мгновение Эмме кажется, что взгляд Регины подергивается истомой. Обман зрения. Сосок зажимается между пальцами и остается там. Ему хорошо. Эмма прикусывает нижнюю губу, невольно повторяя этот жест за Региной. И спрашивает хрипло, когда внизу живота что-то дергает – не больно, приятно: – Она сделала тебя рабыней? Что-то толкает ее вперед, ближе к Регине, заставляет прижаться губами к мягкой щеке, там, где упала прядь темных волос, от которых едва уловимо пахнет фазелийской розой. Эмма захватывает прядь губами на мгновение и почти сразу же отпускает. Ладонь с груди сдвигается ниже, на живот, а губы касаются удобно выгнутой шеи. Эмма не знает, что они делают и почему. Она знает, что продолжает слушать. Понимать. Принимать. И хотеть. Снова. Вздох доносится от Регины. – Аурус сделал. Ингенус был его рабом. Аурус не хотел так поступать со мной, но у Коры свои методы давления. Всегда были и будут. Давно понятно, что Кора – тварь. Но избавиться от одной дочери в пользу другой таким способом… Будь проклята, Кора! Будь проклята! Мысли о проклятии вяло шевелятся где-то далеко. Они призрачны и не имеют сейчас никакого веса, как и Кора, о которой зачем-то приходится говорить. Эмма ведет языком от шеи через подбородок вверх по щеке и останавливается у уха, в которое шепчет: – Почему он не избавится от нее? Она еще не договорила, а уже понимает, насколько глуп вопрос. Аурус не стал бы убивать жену ради падчерицы, с которой даже не спит. Они ведь не спят, так? Эмма не хочет знать. Не сегодня. Регина обнимает ее за плечи и притягивает к себе. – Полагаю, он все еще ее любит. Эмме очень хочется рассказать о Белле и о том, как и сколько раз в день Аурус любит и ее тоже, но она молчит, понимая, что ничего хорошего этим рассказом не добьется. Она молчит и в молчании находит губы Регины, накрывая их своими, разделяя с ней медленный, глубокий поцелуй. Языки трогают друг друга без лишней поспешности, и этот размеренный танец заводит Эмму так сильно, что она выдыхает стон прямо Регине в рот, не думая, что может спугнуть. Наверное, это неправильно. Ведь они обсуждают серьезные, важные вещи. Но почему тогда Регина позволяет ей это? Почему пришла сюда среди ночи? Ответ один – чтобы забыться. Чтобы забыть. И это лучший способ. Эмма опрокидывает Регину на себя и обхватывает ее ногами – крепко, чтобы никто не сумел убежать, даже если очень захочет. Но в этот раз Регина не сбегает. Она тяжело дышит и настойчиво прижимается и целует Эмму все горячее, все свободнее. Уже и не понять, где чьи губы, где чей язык… Эмма открывает глаза и кладет ладони на щеки Регине, на мгновение отстраняя ее от себя, любуясь ею. – Они – твоя семья, – бормочет она едва слышно. Это уже не кажется невозможным. В Риме возможно все. Они даже сделали ее управляющей, а не простой рабыней. Как мило с их стороны. Регина невесело смеется и тянется за еще одним поцелуем, в котором выдыхает: – Правда? Она жмется к Эмме так, как не жалась очень давно – или даже никогда, - и Эмма дрожит от предвкушения того, что непременно случится: теперь уже точно, нет никаких сомнений. Будто только телесная близость сумеет отогнать морок, сотканный ядовитыми признаниями. Будто это все, что спасет их. Регина мнится отчаянно легкой и слишком торопливой, когда переворачивается на кровати вместе с Эммой и, найдя ее руку, заводит себе между ног. Там влажно, и гладко, и горячо, и нет ничего прекраснее для Эммы сейчас, чем ласкать эту нежность и смотреть, как меняется лицо Регины, то напрягаясь, то расслабляясь. – Да, – слышит она сбивчивое, – вот так, Эмма… Пожалуйста… И столько искренности в ее мольбе, сколько не было нигде и никогда. Эмма продолжает смотреть, словно не может отвести взгляд. Пальцы ее ловки и проворны. Регина выгибается, стремясь прижаться сильнее, и чудится, будто исповедь позволила разорвать оковы, что так туго стягивали ее столько лет. Эмма склоняет голову и, захватив губами отчаянно бьющуюся на шее жилку, посасывает ее, наслаждаясь стонами, затем, почувствовав, что осталось немного, стремительно перемещается выше и забирает себе крик облегчения Регины, принимая ее дрожь как доказательство наивысшего блаженства. Регина обмякает в объятиях и неровно дышит, короткие волосы прилипли к щекам и ко лбу. Эмма любуется ею, а мгновением спустя без разрешения проникает тремя пальцами внутрь и вновь накрывает губы Регины поцелуем, чтобы поймать удивленный выдох. – Тшшш, – бормочет она чуть позже. – Тихо, тихо… Все хорошо. Она не двигается, позволяя Регине привыкнуть, знает, что больно быть не должно: Регина возбуждена достаточно, чтобы принять все, что Эмма захочет ей дать. А когда Регина шире раскидывает ноги, чтобы позволить Эмме войти глубже, то сладкая судорога пробегает вниз по телу и стремительной молнией вырывается наружу. Это не оргазм, но что-то похожее, и Эмма рвано, резко выдыхает, дрожа. По внутренней стороне бедра стекает быстро остывающая струйка. Приходится упереться лбом в плечо Регине, чтобы не упасть. – Я люблю тебя, – говорит Эмма, не поднимая головы, и слышит: – Возьми меня. С этими словами Регина пришла сюда, однако сейчас они звучат совершенно иначе. И Эмма послушно начинает двигать рукой, чувствуя, как Регина подается навстречу, как раскрывается, как принимает. В какой-то момент они стонут в унисон, и это пробивает Эмму еще одной судорогой, послабее предыдущей, но тоже достаточно приятной. Она ускоряется, напрягая мышцы, Регина вцепляется ей в спину и прогибается, выстанывая что-то нечленораздельное. Эмма не слушает. Она берет ее так, как хотела взять давно – так, чтобы сводило запястье, так, чтобы хлюпало, так, чтобы Регина срывалась на крик, - и перед самым оргазмом прикусывает шею Регины, с удовлетворением ощущая, как через мгновение пальцы ее зажимаются самыми прекрасными из всех тисков. Влага стекает по ладони, когда Эмма осторожно приподнимается. Регина тяжело дышит, закрыв лицо руками. Эмме хочется видеть ее, но она молчит и ждет, а дождавшись, склоняется, чтобы оставить поцелуй любимым губам. Регина убирает руки. Глаза ее мутные, губы кривятся. И она говорит совсем не то, что Эмма желала бы слышать: – Ты напомнила мне его. Ингенус. Разумеется. С языка едва не срывается: «Он тоже брал тебя тремя?» Но Эмма только усмехается и пожимает плечами. – Правда? Она наклоняется и прикусывает Регину за левый сосок. Та ахает и вцепляется Эмме в волосы, не спеша, впрочем, отталкивать. И продолжает: – Не сразу, но… Он был таким же, как ты. Идеалистом. Свободным. Гордым. И терпел ради лучшей участи, верил, что сможет все изменить. Хотел убежать – вместе со мной. И я верила, что мы сможем это сделать, пока… Эмма отпускает истерзанный сосок и уделяет столько же внимания другому, борясь с желанием заткнуть Регину другим способом. Ее злит, что та говорит про мертвеца, который к их счастью не имеет ни малейшего отношения, но это ночь правды, и придется слушать, потому что Эмма хочет приблизить Регину к себе, а не отдалить. И поэтому она, возвратившись к губам Регины, шепчет в них с придыханием: – Говори. Говори. Она мешает Регине сделать это сразу же, целуя ее, но парой выдохов спустя Регина обхватывает ее лицо ладонями и скрещивает взгляды. – Когда я увидела тебя, я поняла, что с тобой будет также, если я решу общаться. Ты будешь пытаться сбежать, а я трусливо стану удерживать тебя здесь. Эмма позволяет ей целовать себя, удерживаясь сверху на вытянутых руках. И Регина целует ее, и целует, и целует, пока с ее губ не слетает обреченное: – И тебя казнят. Эмма тут же закрывает ей рот единственным доступным способом, и на этот раз в поцелуе нет нежности и мягкости. Это столкновение, это борьба, это искушение и обещание. Эмма толкается между губами так, будто язык ее – это член, а влажный рот – то место, в которое каждый член стремится попасть. Регина приветствует ее недоуменным стоном, пальцы ее перебирают светлые волосы и спускаются ниже, на лопатки, где ногти уже оставили свои следы. Вдоволь истерзав чужие губы, Эмма отпускает их и на выдохе произносит: – Я – не Ингенус. Никогда больше не смей сравнивать нас, слышишь? Она злится и понимает, что не должна это делать. Регина вправе вспоминать свое прошлое. Все люди могут это делать. И все же у Эммы что-то свербит внутри, что-то, что заставляет ее взяться за волосы Регины и крепко стиснуть их перед тем, как повторить: – Я – не Ингенус. Ты поняла? Она заставит Регину его забыть. Регина широко улыбается, и в той улыбке чудится вызов, но Эмма недостаточно зла, чтобы реагировать на него. Кроме того, она все еще хочет получить свое удовольствие и не находит ничего лучше, как перевернуться и опуститься на лицо Регине практически тем же способом, которым та опускалась на нее. Лупа научила ее этой позе, и Эмма помнит, что не раз и не два получала свое удовольствие именно так. К счастью, Регина не сопротивляется, и Эмма с облегчением стонет, когда влажные губы смыкаются на ее исстрадавшейся в ожидании плоти. Сейчас уже трудно вспомнить, сколько Эмма не прикасалась к себе. Да и неважно все это теперь. Все, что в данный момент волнует Эмму, так это то, как сладко Регина лижет ее, как втягивает, как проводит языком, отпуская на мгновение и тут же возвращаясь. Чувствуя, что вспышка близко, Эмма заставляет себя отвлечься и проделывает с Региной все то же самое, что делают с ней. Регина все еще раскрыта, и Эмма помогает себе пальцами, хотя готова спорить, что справилась бы и так. Но ей мало, мало Регины, она хочет чувствовать ее всей поверхностью тела, она хочет забраться в нее и свернуться там, хочет поселиться в тугой влажности и стать источником нескончаемого удовольствия, хочет, чтобы ее сжимали, затягивали, выталкивали и заставляли становиться мокрой. В ушах звенит, под зажмуренными веками пляшут белые пятна, а когда удовлетворение прошивает тело, Эмма успевает заметить, что Регина кончает вместе с ней, и это усиливает наслаждение. Найдя в себе силы, чтобы не свалиться Регине на лицо, Эмма опрокидывается на спину и какое-то время лежит, пытаясь прийти в себя. Затем возвращается к Регине и вяло целует ее в плечо, к которому тут же прижимается щекой. Сколько прошло времени? Миг – или целая вечность? Какая разница… Хочется спать, и Эмма уже почти проваливается в сон, как вдруг понимает кое-что. – Что они сказали тебе? – глухо спрашивает она, и Регина, поглаживающая ее по спине ладонью, удивленно вздрагивает. – Что? Эмма чуть приподнимается и в свете почти потухшего пламени ищет взглядом глаза Регины. – Ты вышла из их спальни вся в слезах, – говорит она. – Что они тебе сказали? Секс спутал все мысли. Эмма больше не ужасается тому, что Аурус и Кора – родители Регины, что та когда-то была свободной, что ее бросили и потом наказали за то, что она пыталась вернуть потерянное тепло. Все это чудится чем-то закономерным. Рим – зловонная клоака, а в прошлом Регины слишком много тайн, и это – всего лишь одна из них, которая теперь раскрыта. Наверное, завтра на свои места встанет еще много моментов, но сейчас Эмме нужно знать одно. Регина не пришла бы к ней только для того, чтобы вспомнить прошлое. – Ты плакала. Что они сказали тебе? Будь у Эммы еще немного сил, она взяла бы Регину снова и выпытала из нее все, что хочет знать, но сил почти не осталось. Поэтому можно только лежать и ждать, надеясь, что Регина не уйдет. Регина не уходит. И то, что она говорит, не ужасает Эмму: должно быть, и на это сил тоже нет. – Кора сказала мне, что мой ребенок жив. И что она знает, где он. Она и сама поразительно спокойна. Все встает на свои места. Однажды ты просто перестаешь удивляться, когда удивления становится слишком много. Еще немного проклятий на голову Коры. Когда она уже свалится под их тяжестью? Эмме требуется время, чтобы вспомнить, что Регина забеременела от Ингенуса. Что родила, и после ей сказали, что ребенок умер, а она никогда больше не сможет иметь детей. Вспомнив все это, Эмма прижимается к Регине ближе и обещает: – Мы найдем его. Она не знает, как сделает это. Но сделает непременно. Ей чудится, что Регина всхлипывает, и она бормочет на грани сна и яви: – Не плачь, любимая. Он жив. Это главное. Я найду его. Немного болит прокушенная рука, но это мелочи. Регина прижимается губами к ее волосам и плачет все равно. Может быть, она позволяет себе быть слабой, потому что Эмма не смотрит на нее и не пытается жалеть. А может быть, она устала все время быть сильной. Так или иначе, но она укачивает Эмму в своих руках и постепенно успокаивается сама. А потом тихо и горько смеется: – Мое проклятие – знать, как счастлива я была в прошлом. Эмма уже почти не слышит ее. Она качается на волнах забытья и видит будущее, в котором нет ни Рима, ни лудуса, ни Коры. В том будущем только бескрайняя морская гладь и яркое солнце, играющее в волосах Регины. А Регина в том будущем счастлива и смотрит на Эмму так, что перехватывает дыхание, и сердце выскакивает из груди. Эмма дергается всем телом перед тем, как погрузиться в сон, и в течение одной короткой и очень яркой вспышки понимает. Она сделает все, что в ее силах. В то мгновение она отчетливо видит, что произойдет потом. Рим должен сгореть. И пусть пламя разгорится с лудуса.