Te amo est verum

Factum est factum что сделано, то сделано

– Августа нигде нет, – докладывает Робин на утро, и в голосе его слышится недоумение, располовиненное радостью, которую он всеми силами пытается скрыть. Эмма, с аппетитом завтракающая ячменной кашей, косится на него и хмурится, понимая, что не должна никому ничего рассказывать. – Что значит «нет»? – спрашивает она, расправляя плечи. – Куда он мог подеваться? Внутри пьянящим потоком бурлит искренняя радость: Эмме совершенно не хотелось причинять Августу вред, пусть даже он ей его почти причинил. Она-то не он. И никогда не будет. Робин садится рядом, на лице его – растерянность. Кто-то из гладиаторов подвигает ему миску с кашей, он благодарно кивает и берется за ложку, однако в рот ничего не отправляет. – Не понимаю, – искренне признается он. – Август не мог ничего узнать о том, что мы… – он красноречиво умолкает на мгновение, затем продолжает, понижая голос: – Или он просто понял, что живым из этой передряги выйти не удастся? Эмма скользит взглядом по бороде Робина, которую тот снова отпустил, пользуясь отсутствием больших игр: даже в честь сатурналий Аурус не спешит их устраивать. Должно быть, потому, что бойцы из Рима приезжать не торопятся, а местные – совсем не тот уровень. Уже не тот. Эмма чувствует: ни она, ни Робин больше не привлекают того внимания, в котором купались на протяжении года. Возможно, причиной тому приближение Завоевателя. Внезапная мысль о рабыне, которая оказалась способна повлиять на Завоевателя, отвлекает Эмму от Робина, и она вздрагивает, когда тот кладет руку ей на плечо. – Эмма, ты меня слышишь? – Задумалась, – бурчит она и торопливо отправляет в рот очередную порцию каши. А она бы смогла? Повлиять на Цезаря? Ох, что толку гадать, для начала к нему следовало бы подобраться ближе – гораздо ближе! Робин молча следит за Эммой, не притрагиваясь к собственной порции завтрака, затем тихо говорит: – Думаешь, он мог воспользоваться ходом? Эмма косится на него. – Конечно, мог, – фыркает она. – Он же про него знает. Ей не надо ничего отрицать. Рьяное отрицание всегда рождает большие подозрения. Хорошо бы Август успел уйти подальше… Робин качает головой и вздыхает, чуть отсаживаясь. – Не понимаю тебя, – ворчит он, наливая себе кружку воды. – То ты требуешь, чтобы он был наказан, то абсолютно равнодушно принимаешь новость о том, что он сбежал. Эмма косится на него снова, потом разворачивается и смотрит в упор. – Я думаю, он уже сам себя наказал, – твердо говорит она. – Лишиться всех из-за невесомой возможности помочь плохому человеку, который когда-то давал тебе иметь себя в зад… Что ж, – она пожимает плечами, – Августу, видимо, это было важнее. И если он действительно сбежал, а не получил кинжалом в бок от любезного Паэтуса за всю свою помощь, то я даже рада. Все в выигрыше. И тебе не нужно марать руки. Она похлопывает Робина по плечу, говорит ему «спасибо» и уходит, чтобы не продолжать этот разговор. В конце концов, побег Августа избавил их от проблемы. Это ли не радость? Конечно, исчезновение наставника незамеченным не проходит, и Аурус переворачивает весь лудус, а затем и город в поисках. Он рвет и мечет – и Эмма отлично понимает, почему: не так-то просто найти хорошего работника, да еще и в деле обучения гладиаторов. Временно этим занимается Галл, но он совершенно не приспособлен к подобному труду. Новички – пусть их и немного – его не слушают, размерами не впечатляются, посмеиваются и нагло занимаются своими делами. В чувство их приводит лишь приказ Ауруса, по которому каждому рабу, кто соберется отлынивать от порученных им дел, полагается наказание: публичная порка. Эмма морщится, но вступаться за новичков не собирается. Только не накануне побега. Время несется вперед – то медленно, то быстро, не пойми как. Зима приходит рано и ударяет сразу по всем болевым точкам: в водопроводе замерзает вода, с поставкой еды начинаются перебои. Рабам достается все меньше и меньше, так как основная часть продовольствия уходит гражданам, и то тут, то там отчетливо слышится ропот. Эмма думает, что все это им только на руку. Уж не Завоеватель ли подсуетился, чтобы ослабить город до предела? Эмма считает дни. Ловит на себе испытующие взгляды тех, кто ждет вместе с ней. Сборы не проводятся: слишком опасно в такое время. Римляне напряжены, близкое дыхание войны ощущает на себе каждый. Несколько раз Эмма замечает, как к Аурусу приходят странные, неместные мужчины. Они с ланистой вполголоса переговариваются в таблинуме, и Эмма, как ни напрягает слух, не может ничего услышать. Приходится ловить за руку Беллу и требовать объяснений. – Ничего я не знаю, – мрачно отбивается та. – Аурус в последнее время сам не свой. Обмолвился раз, что чует недоброе, что бежать надо из Тускула, и все на этом. Как ни пыталась я его разговорить… Белла вздыхает и грустно смотрит на корзину с красными розами, лепестки которых покрыты серебристым инеем. Покупателей нет и не предвидится: холодно, из дома выходить не хочется, тем более ближе к ночи, когда начинает дуть ветер с моря. Эмма кутается в паллу и очень жалеет, что не надела теплую тунику, понадеявшись, что обернется быстро. Распрощавшись с Беллой, она устремляется в лудус, от шага к шагу прибавляя скорость, но даже это не может спасти ее от того, чтобы промерзнуть до последней косточки. Тускул притих. Он дремлет в ожидании дня солнцестояния, ни о чем не подозревая. Мелкий снег сыплется с темного неба, усеивая дорогу и скамьи перед домами. Эмма почти бежит, ей хочется поскорее очутиться в тепле, и слишком поздно замечает тень, которая, подпустив ее ближе, преграждает путь. – Давно не виделись, Эмма, – приветливо говорит Дис, пока Эмма пытается не упасть, потому что остановилась слишком резко. – Куда ты так торопишься? Эмма молча пытается обойти его, но Дис явно нацелен поболтать. Он выглядит так, будто ему совершенно не холодно, и у Эммы сводит рот от вида его легкой туники. – Я тебе ничего не должна, – буркает она, хоть и придерживается иного мнения. Но ведь он сам просил ее посвятить ему жертву – и все! Что же теперь? Дис качает головой и слегка округляет глаза. – А я у тебя ничего и не прошу, – он усмехается и склоняется к Эмме, заботливо укутывая ее плечи ее же собственной паллой. – Просто вышел прогуляться, смотрю – ты бежишь. Не мог же я не сказать тебе «здравствуй»? Разумеется, Эмма не верит ему. Дис странно затаился со дня смерти Калвуса, и эта тишина не кажется хорошим предзнаменованием. Эмма снова пытается уйти, и на этот раз ей удается. Она не оборачивается, когда слышит вслед: – Я слежу за тобой. Мороз пробирается под кожу и остается там до самого лудуса. Эмма еще гадает, чего хотел Дис, а Регина, встретившая ее на пороге, уже растапливает камин пожарче и ворчит о тех, кто бегает налегке зимой. – Ты явно хочешь заболеть, – сердится она и имеет полное на то право. Эмма кисло смотрит на нее, вздыхает и садится на теплую медвежью шкуру, расстеленную перед камином: в новой комнате Регины много нужных штук. Аурус, наконец-то, вспомнил, что не пристало госпоже жить рядом с рабами, и выделил ей большую спальню в другом крыле. Эмме нравится здесь. Иногда она думает, что если бы осталась тут, в лудусе, то только из-за этого камина и шкуры перед ним. По крайней мере, зимой это все, что нужно. Регина, поддернув тунику, садится рядом и принимается растирать руки и ноги Эммы. Она не поднимает голову, глаза ее не видны, однако Эмма готова спорить, что они все еще полнятся недовольством. – Видела Ласерту, – говорит она совсем не о Дисе. – Она все еще надеется на твою помощь и поддержку. Регина только хмыкает, продолжая свое занятие. После смерти матери Ласерта притихла. Эмма почти не видит ее и не слышит, иногда сталкивается в галерее, но и тогда римлянка старается просочиться мимо как можно быстрее. С каждым днем ощущение, что хозяева чувствуют себя в лудусе уже не совсем хозяевами, лишь крепнет. Эмма не замечает, чтобы рабы как-то выражали свое недовольство, однако дышать здесь теперь определенно легче. Поначалу думается, что все это из-за смерти Коры, что именно она создавала в лудусе настолько негативную обстановку. Но потом Эмма вспоминает, что должно случиться на исходе года, и все становится на свои места. Предвкушение витает в воздухе. И римляне не могут не чувствовать его, не могут не понимать, что что-то грядет. Аурус ночи напролет проводит если не в таблинуме, то в молельне: Эмма часто видит его там, когда, просыпаясь, идет прогуляться, чтобы пригласить сон обратно. В последнее время она снова плохо спит, надеясь, что отоспится на свободе. Будто ожидание заполнило ее всю, не оставив места для других эмоций и переживаний. Устав сидеть, Эмма ложится на спину, млея от жаркого огня, подогревающего бок, и Регина ложится рядом, едва касаясь плеча плечом. Тишина вокруг нарушается лишь потрескиванием поленьев, и Эмма вдруг находит момент ужасно подходящим. – Знаешь, – начинает она задумчиво, – у меня дома тоже праздновали Середину зимы*. Регина возится рядом, устраиваясь поудобнее. От нее исходит тепло – почти такое же, как от огня, – и Эмма расслабляется, лениво думая, что так можно было бы и уснуть. Но язык хочет продолжать. – Мы отмечали самую длинную ночь в году большим застольем. Старики ждали возрождения Солнечного Короля, дарующего жизнь. Он должен был согреть замерзшую землю и пробудить жизнь в семенах. На полях мы жгли костры, а урожай и деревья благословляли пряным сидром. Регина молчит, а Эмма тихонько смеется, с радостью вспоминая, как с братьями ходила из дома в дом, чтобы подарить подарки, лежавшие в корзине: яблоки, которые представляли солнце, и стебли пшеницы, символизировавшие урожай. Дома были украшены внутри и снаружи – падуб, омела и плющ, – чтобы пригласить природных духов принять участие в празднике. А вечером вся семья, собравшаяся за большим столом, пела песни, благословляла деревья и обменивалась подарками. Мать всегда дарила что-то теплое, потому что, несмотря на увеличение дня, мороз только крепчал, и так повторялось из года в год. Эмма отчетливо помнит отличные рукавицы, сносу которым не было долгое-долгое время. Интересно, кто носит их теперь? Почти убаюканная потрескиванием поленьев, Эмма шепчет едва слышно: – Ты спишь? Ответа нет. Спит. Дни продолжают убегать вместе с ночами, Тускул мерзнет все больше, а рабы все агрессивнее проявляют нетерпение. В лудусе особенно усердствует Мэриан, которая настраивает остальных и едва ли не призывает сбежать раньше срока. Эмма просит Робина повлиять на жену и слышит в ответ: – Мы устали, Эмма. Ничего не происходит. Придет ли Завоеватель на самом деле – неизвестно. Ходят слухи, что армия его слишком далека от Тускула. Стоит ли на что-то надеяться? Или лучше взять все под свой контроль? В тот же самый момент Эмма понимает, что власть ускользает у нее из рук. И если она не предпримет что-то в ближайшее время… Но и этого времени, как оказывается, у нее больше тоже нет. Проходит всего лишь два дня, а до солнцестояния еще целая неделя. Кто-то трясет Эмму, пытаясь разбудить, и она разлепляет непокорные веки, мало что видя перед собой, потому что только заснула. – Что происходит? – пытается выяснить она. Обеспокоенное лицо Регины поспешно выплывает из сумрака вместе с ее голосом: – Просыпайся, Эмма! Просыпайся, скорее! Ее тревога по капле вливается в Эмму, и вот она уже вскакивает с кровати, суетливо запаляя светильник. – Что случилось? – отрывисто спрашивает она, а потом краем глаза замечает за окном какое-то движение. Внутренний двор укутан снегом, и на белом очень отчетливо выделяются темные фигуры, вереницей направляющиеся куда-то. Эмме не требуется много времени и сил, чтобы понять, что происходит. – Побег? – глухо произносит она, замирая у окна. Быть не может. Этого просто не может – не должно! – быть. Регина становится чуть позади. – Завоеватель в городе. Эмма думает, что ослышалась. Сердце падает куда-то в ноги. Она проспала. – Еще неделя, – возражает она, но слабость этого утверждения понятна даже ей самой. Эмма видит далекие сполохи факелов, быстрыми точками спускающиеся со склона холма за городом. До нее, наконец-то, доносятся не менее далекие крики, разрывающие ночь. Сон сморил ее слишком невовремя, если бы она осталась бодрствовать… Никто не смотрит в сторону ее окна. Рабы Ауруса отлично знают, куда им следует идти. – Глупцы, – шепчет Эмма обреченно и прижимает ладони к щекам. – Глупцы… Ведь там не будет корабля! Почему она не крикнет им, почему не остановит? Габриэль обманула. Заставила поверить, назвала определенный день. Боялась, что кто-то подслушает? Хотела проверить, нет ли предателей среди тех, с кем надлежало переговорить? Или планы Завоевателя изменились? Что происходит? Эмма стоит, окаменев, и не может понять, что следует делать. Она не готова. Прямо сейчас и прямо здесь – не готова. У нее была еще неделя. Неделя! Она яростно мотает головой, будто отказываясь верить, и Регина, схватив ее за руку чуть выше локтя, резко разворачивает к себе лицом. Эмма порывается обернуться, словно ей очень важно следить за рабами, стремящимися к подземному ходу, но Регина не позволяет этого сделать. – Ты должна пойти с ними, слышишь? – напряженно говорит она и сжимает цепкими холодными пальцами обнаженные плечи Эммы. – Сейчас же. Ты все еще лидер. Так возглавь их! Она подается вперед и захватывает губами сухие губы Эммы, вливает в нее свою силу, отдает все, что может отдать. И Эмма, оттаивая, внезапно понимает кое-что. То, что в сей же миг наполняет ее сердце еще большим ужасом. Она должна. Не они. Нет. Нет! Эмма порывисто обнимает Регину и прижимает к себе, чтобы никогда не отпускать. – А ты? – бормочет она, не прекращая целовать чужие губы. – Ты готова? Спрашивая это, Эмма уже знает ответ, и знание подкашивает ей ноги. – Нет, – болью отзывается под ребрами такой же тихий шепот. – Я остаюсь. Снаружи кто-то громко и надрывно кричит.