Te amo est verum

Время будто застыло и падает с потолка по капле тягучей смолой. Крики сливаются в один торжествующе-горестный стон, и Эмма уже не силится выцепить среди них чей-то особенный. Она, замерев, смотрит на Регину и не хочет верить. Не может верить. Почему? Почему она передумала? Ведь все шло по плану! Или именно то, что нарушилось сейчас, стало причиной? Регина поверила, что все зря, что сами боги указали ей на невозможность будущего? Это сродни смерти – когда ты понимаешь, что сейчас потеряешь человека. Навсегда. Кто позволит им увидеться вновь, если Эмма стремится уйти, чтобы не вернуться? Она вдруг хватает успевшую отступить Регину за запястье и рывком притягивает, словно надеется утащить с собой. Взгляды их встречаются. – Не глупи, – тихо говорит Эмма. Так тихо, что сама едва слышит себя. Услышит ли Регина? Услышит. Карие глаза содрогаются в неясных эмоциях, но, должно быть, то просто отсветы факелов, трепещущих за окном. Регина молчит, а Эмма хочет услышать так много, что едва удерживается от того, чтобы встряхнуть ее и потребовать нарушить молчание. Она всматривается в ее лицо, так и не веря, что должна запомнить его образ и унести с собой, потому что ничего другого ей не останется. Пальцы на запястье сжимаются крепче, наверняка причиняя боль, но Эмма не замечает этого. А в какой-то момент ей становится некогда ждать. И она принимает решение. Нечего собирать. Ничего из нажитых здесь вещей она не собирается брать с собой. Она бы хотела взять лишь одного человека, но… Эмма сжимает зубы, встряхивается сердито и спешно одевается, стараясь не смотреть на Регину. В сердце все еще стучит безумная и нелепая в своей силе надежда: быть может, она передумает? Что ей стоит? Может быть… Но Регина молчит, и Эмма тоже молчит, и в этом молчании так некрасиво рушится все, что они успели построить вдвоем. А построили ли они хоть что-то? Или Эмма всего лишь придумала себе нечто красивое и теплое? За окном уже почти не светят факелы, это значит, что рабы успели спуститься вниз, в подземелья. Из города все еще доносится шум и крики: либо это солдаты Завоевателя мчатся по улицам, либо римляне отвоевывают свое и пытаются вернуть рабов. Эмма на мгновение застывает, решая, идти ли ей поверху или тоже спуститься в лаз, потом поворачивается к Регине. – Я прошу тебя, – ее голос, дрогнув, срывается на последнем слове, и Эмма досадливо морщится, качая головой. Прикрывает глаза, глубоко вздыхает и, делая шаг навстречу, берет неподвижную Регину, изваянием застывшую у окна, за руки. Это не может закончиться вот так. Не должно! – Я умоляю тебя, любовь моя, – глаза Эммы отчаянно всматриваются в темные глаза напротив. – Идем со мной. Ты не должна оставаться здесь одна! Ты не можешь… Эмма умолкает, когда теплые ладони ложатся ей на щеки и чуть сдавливают, будто отрезая путь всем словам, что еще могут выбраться наружу. – Не думай обо мне, – шелестит Регина, и лицо ее преисполнено суровой решимости. – Мне нужно завершить кое-что… Она колеблется, будто не зная, стоит ли продолжать, и все-таки продолжает: – Если я смогу… смогу выбраться, я найду тебя. На мгновение эти слова обдают Эмму теплом нечаянной надежды, но она быстро понимает, что это обещание слишком шатко, чтобы хвататься за него. И все же оно лучше, чем все остальное. – Мы можем больше никогда не увидеться. Сердце не хочет верить. Оно сопротивляется до последнего, пока предательские губы выговаривают эти страшные слова. Регина нежно улыбается. – Если нам суждено быть вместе, мы будем. Я верю. Верь и ты. Она не передумает, это слышится в ее голосе. Эмма намеревается спросить, что же такого важного Регине нужно завершить здесь, но не спрашивает, потому что на самом деле она совершенно не хочет это знать. Уже того, что Регина планирует найти ее… Этого достаточно. Эмма понятия не имеет, как они смогут вновь увидеться, если дороги их разойдутся здесь и сейчас. Но, подстегиваемая хаосом, творящимся снаружи, дрожащая от близости цели, к которой шла столько времени, она думает, что удача на ее стороне. А значит, все сбудется. Эмма рывком притягивает Регину к себе и целует ее так отчаянно, так крепко, так самозабвенно, как не целовала никогда. Голос ее проседает на миг, когда, отпрянув, неохотно разлучив руки и тела, она говорит, не разрывая сплетение взглядов: – Я всегда буду любить тебя, Регина. Всегда. Эхо оседает внутри седым пеплом прогоревшего пожара. И Эмма отворачивается, уходя, чтобы не видеть больше. Не слышать. Не чувствовать. Чтобы ничего больше не знать. В этот момент, в этот день у них и впрямь разные пути – с этим можно только смириться. Этому можно только довериться. И Эмма верит. Запах Регины, ощущение ее губ преследуют Эмму, пока она блуждает по непривычно пустому лудусу. Ноги выводят ее наружу, к такой же пустой тренировочной арене, еще недавно освещенной множеством факелов. Эмма опускает голову и всматривается в цепочки следов, густо скрещенные между собой, пытаясь не думать о Регине. Досада вновь завладевает ее сердцем, когда она понимает, что рабы направились в порт. Но там никто не будет их ждать. Значит, следует прибавить шаг, чтобы успеть. И Эмма успевает. Она нагоняет рабов перед последним поворотом и кричит: – Стойте! Стойте же! Робин, замыкающий вереницу, недоуменно оборачивается, хватаясь за оружие, но тут же расслабляется, видя Эмму. Кричит остальным, чтобы повременили, и приказ этот передается по цепочке, теряясь в глубине подземелье. Ропот едва не перекрывает слова: – Почему так долго? – Робин подбегает к Эмме и крепко обнимает ее, почти сразу же отпуская. – Я просил Регину отправить тебя за нами. Она не с тобой? Он всматривается в пустоту за плечом Эммы и поспешно продолжает, не слушая ответ: – Нужно скорее уходить! Завоеватель вот-вот войдет в город. Его передовые отряды уже здесь, рушат окраины. Мы не можем оказаться в эпицентре! С нами старики и дети! Кто-то из детей в этот момент начинает плакать, будто подтверждая слова Робина. Толпа придвигается ближе. Людей много, слишком много, гораздо больше, чем всегда казалось наверху, при свете дня. Но разве Эмма хоть раз видела их всех в одном месте, в одно время? Вряд ли. В любом случае, раньше все было иным. Раньше Завоеватель был далеко и не разрушал город, вытаптывая копытами коней узоры на заснеженных улицах. Эмма всматривается в наполненные надеждой и радостью лица повстанцев и падает духом, понимая, что сейчас все разрушит. Но как иначе?.. – Корабля не будет, – не хватается она за длинное вступление и, слыша недоуменную тишину, вот-вот готовую разродиться недовольным ропотом, поясняет очевидное: – Побег был назначен на день солнцестояния – Наута не знает, что мы вышли настолько раньше. Вряд ли он уже подогнал корабль. Ропот все же разносится во все стороны. Зачинщиком его становится Мэриан, которая выговаривает Эмме так, будто это та виновата в происходящем: – И что нам теперь делать, а, скажи?! – жена Робина выступает вперед, исполненная праведного гнева, и муж не в силах остановить ее. – Мы столько ждали – и все впустую?! Прикажешь возвращаться? Эмма скользит по ней отсутствующим взглядом и, игнорируя нарастающее недовольство рабов, велит Лепидусу бежать в порт и проверить: вдруг Наута привел корабль раньше? Надежды на это почти никакой нет, но… Лепидус, не споря, срывается с места и, расталкивая плечами рабов, исчезает в темноте коридора. Эмма провожает его взглядом и устало обрывает продолжающую возмущаться Мэриан: – Не я велела вам собраться и идти! Мэриан затыкается и чуть краснеет: это видно даже при неверном свете колеблющихся факелов. Эмма делает простой вывод: толпу собрала сама Мэриан. Заставила поверить, что наилучшим выходом будет не отправиться за Эммой, а решить все самостоятельно. Ну, вот и решили. Злорадство недолго владеет разумом. Лепидус возвращается быстро и приносит неутешительные новости. Корабля, конечно же, нет, а нищие, живущие в порту, сообщили, что Наута и вовсе не показывался вот уже несколько недель. Эмма, не ожидавшая обратного, все-таки хмурится, сухо благодарит Лепидуса и оборачивается к Робину. – Придется возвращаться, – подводит она итог. – Хорошо, что путь в лес открыт. При этих словах вдруг становится понятно, что здесь, внизу, собрались лишь рабы Ауруса. Не видно ни Лилит, ни кого-то еще из дома Суллы, ни остальных городских. Эмма набирает в грудь воздуха и медленно выдыхает. – Надо возвращаться, – говорит она более уверенно и спиной чувствует, как тянется за ней толпа. – Корабля нет, остается лишь один путь. Если Мэриан и хочет возразить, то не успевает. Робин кивает и зычно призывает всех послушаться. Переложив факел из руки в руку, он пропускает Эмму вперед и широко шагает за ней, ничего более не говоря. Эмма чувствует усталую радость от того, что успела нагнать своих и развернуть их до того, как они вышли бы в порт: кто знает, какая опасность поджидала бы их там? Мэриан, идущая сзади, продолжает ворчать и обвинять всех, кто попадется под руку, в том, что им не удалось выбраться из города запланированным путем. Эмма терпит долго. Настолько долго, что сама диву дается, а потом резко останавливается так, что Робин едва не врезается в нее, и зло спрашивает у Мэриан: – Чего ты хочешь, а? Я думала, свободы. Мы идем к ней, но чем ты недовольна? Мэриан подступает так близко, что Эмма чует запах ее пота. Ноздри невольно раздуваются. Мэриан, судя по всему, принимает эту гримасу за что-то другое, потому что усмехается, вскидывает голову и громко говорит: – Наша свобода – уплыть на корабле! А что предлагаешь ты? Лес? Где нас найдут в два счета? Она сознательно повышает голос, и толпа за ее спиной одобрительно гудит. Те, что стоят в первых рядах, согласно кивают, и Эмма сцепляет зубы, понимая: да, их обманули. И сейчас только она может отвечать за этот обман. Никто не послушает ее, начни она говорить о Завоевателе, который передвинул сроки. – Чего ты хочешь? – глухо повторяет Эмма и обреченно думает, что все равно придется согласиться на что угодно, когда слышит предвкушающее от Мэриан: – Лудус и его хозяева причинил нам множество боли! Будет справедливо, если мы заберем из него то, что пригодится нам во время наших скитаний! – она оборачивается к рабам и кричит: – Так ведь, друзья? Я права? Уже заведенная толпа отвечает ей нестройными выкриками. Один только Робин молчит, да и что он может сделать? Эмма не смотрит на него. Решение принимать все равно ей. – Не трогать Регину, – предупреждает она, мрачно глядя на Мэриан. Та понимающе усмехается. – И не собиралась. Странно, что ее нет рядом, – глаза рабыни поблескивают. – Или ты ей теперь не нужна? У Эммы чешутся руки отвесить Мэриан хорошую пощечину, но она понимает, что проигрывает ей эту битву. Будь она рядом с рабами с самого начала, веди их сама, тогда Мэриан не посмела бы выдавить из себя ни одного лишнего слова. Но Эмма спала, когда жена Робина собирала всех под свое крыло, когда вдохновляла на спуск в подземелья, когда делала все то, что должен делать лидер. И именно поэтому Эмма молча кивает и отступает, пропуская Мэриан вперед. Та тут же срывается с места и едва ли не бежит, подталкиваемая, очевидно, жаждой разграбления и разрушения. Эмма может только надеяться, что под руку рабам не попадется никто из римлян: оставлять за собой горы трупов не слишком-то умно. Ох, Завоеватель… Что же ты натворил… Эмма не идет за Лилит, понимая, что должна следить за всем, что произойдет в лудусе. Никого хватать за руку она не собирается, но и лишней крови не постарается не допустить. Рабы, однако, судя по всему, считают иначе. Все громче доносятся до Эммы выкрики о том, что надо бы вздернуть на кресте Ауруса с его прихвостнями. Кто-то поминает Ласерту, но основной удар все равно падает на ланисту. Эмма сцепляет зубы и готовится принести эту жертву. Аурус давно не вызывает у нее теплых чувств. Она надеется, что, пустив ему кровь, рабы успокоятся и покинут, наконец, город. Но лудус все еще угрюмо пуст, и факельное шествие, растянувшееся по нему, жужжит все беспокойнее. Мэриан самолично проверяет все помещения, что попадаются им на пути, и громко сетует на то, что Паэтус сбежал так невовремя: она бы выпустила ему кишки и смотрела, как он подыхает. В момент, когда Эмма уверяется, что никого они тут не найдут – и даже Регину, что позволяет облегченно выдохнуть, – из-за поворота выскальзывает Белла. Она явно удивлена, завидев толпу, и замирает на полушаге, почти сразу, впрочем, встряхнувшись. – А я вас ищу, – начинает она весело, однако Галл не позволяет ей продолжить. – Где Аурус? – гудит он требовательно, и остальные поддерживают его вопрос дружными выкриками. Эмма видит, как бледнеет Белла, и неприятная мысль приходит в голову. Сначала Август, а теперь – она?.. Не хочется в это верить, но отсутствие Ауруса… – Ты предупредила его, – шипит сбоку Мэриан, озвучивая мысли Эммы, и только Робин останавливает жену на полпути к Белле. Эмма хочет, чтобы Белла молчала. Не выдавала себя. Потому что иначе… – Да! – с вызовом вздергивает подбородок Белла, глядя на Эмму, а не на Мэриан. – Я предупредила его! И я бы сделала это снова, если бы… Она не успевает закончить, потому что Эмма хватает ее за горло и вздергивает так, что девушке приходится приподняться на цыпочки и затанцевать, пытаясь удержать равновесие. Глаза ее выпучиваются, губы открываются, с них стремятся сорваться хаотичные звуки. Скрюченными пальцами она хватается за плечо Эммы, ногти царапают кожу, но эта боль ничего не значит, когда ярость затмевает разум. – Это предательство, – цедит Эмма, смутно понимая, что ей всего лишь надо на ком-то выплеснуть злость, вызванную Мэриан, а потому медлит, и голос Робина становится тем спасительным шестом, за который удается уцепиться. – Ты бы точно так же предупредила Регину, – говорит Робин, и Эмма остывает, понимая, что он бесконечно прав. Может ли она в таком случае судить Беллу? Она разжимает пальцы, и Белла, кашляя, отшатывается. Взгляд ее устремлен вниз, да Эмма и не хочет сталкиваться с ним. В теле поселяется неприятная дрожь от собственного поступка. Она не должна причинять вред своим, иначе чем они станут отличаться от чужих? Но как быть в подобном случае? Мэриан явно недовольна той мягкостью, что продемонстрировала Эмма, однако молчит, и это молчание страшнее всех возможных слов. Что затаила она в своем сердце? Тень Августа все еще маячит перед глазами, когда Эмма разворачивается и поднимается, чтобы вернуться в подземелья и добраться до Лилит. В этот момент чья-то странно покачивающаяся фигура возникает в темном коридоре. Эмма смутно надеется, что это Регина, но белое лицо Ласерты почти сразу отправляет надежду пинком прочь. Римлянка идет, пошатываясь, и держится за живот. Эмма думает, что она напилась, и намеревается отойти в сторону, чтобы пропустить ее, но взгляд внезапно падает на темные капли, которые остаются на полу с каждым неуверенным шагом Ласерты. Это не вино. Толпа сзади затихает, жадно следя. Эмма переводит взгляд на сцепленные на животе руки Ласерты. А там – не бутыль. Римлянка останавливается напротив Эммы и размыкает серые сухие губы. Зеленые глаза поблекли и вряд ли что-то видят. – Помоги… – свистяще вырывается у нее из груди, но растерявшаяся Эмма не успевает ничего сделать. Подскочившая Мэриан с невнятным выкриком хватается за рукоять кинжала, торчащего из живота Ласерты, и вдавливает его глубже до того, как кто-то смог бы ее остановить. – За то, что заставляла моего мужа иметь тебя, тварь! – яростно шипит она, проворачивая нож в окровавленной плоти. Ласерта издает булькающий звук, переходящий в стон, руки ее разжимаются, и она оседает на пол, к ногам Мэриан. Та брезгливо плюет на нее и отпихивает. Эмма прикрывает глаза, когда Ласерта – уже мертвая – грузно валится навзничь. Что теперь будет делать Регина? Она осталась одна в лудусе. Аурус сбежал, сестра мертва, Паэтуса вряд ли захочется кому-то ждать… Эмма близка к тому, чтобы ринуться за Региной и, найдя, силой заставить ее покинуть город, но в момент, когда она уже почти начала исполнять задуманное, Мэриан визгливо кричит: – Забирайте все, что может пригодиться! А потом спускайтесь в подземелья, мы с Эммой будем ждать вас там! Она окончательно забрала себе бразды правления, и Эмма сознает, что сама позволила ей это. Омерзительно ли такое развитие событий? Несомненно. Но уже ничего не сделать. Радостная толпа разбегается по лудусу, пол сотрясается под их ногами, восторженные вопли и не думают затихать. Эмма с отвращением смотрит, как Мэриан пинает тело Ласерты, будто бы ей мало того, что уже случилось. А потом она вспоминает о ребенке и встревоженно смотрит на Робина, сдвигая брови. Тот понимает все сразу и срывается с места, исчезая за поворотом. Эмма остается в компании двух женщин, и ей кажется, что ни одна из них не рада ей. Впрочем, Мэриан все равно. Она глумится над Ласертой, рассказывая о будущем, которого у римлянки теперь никогда не будет, а Белла сидит у стены, натянув тунику на колени, и отрешенно смотрит в сторону. Должно быть, жалеет, что не сбежала вместе с Аурусом. А Эмма жалеет Ласерту. И думает, что кто-то ведь пырнул ее кинжалом еще до того, как она объявилась здесь. Кто? Нехорошие подозрительные мысли шевелятся где-то внутри. Эмма присматривается к кинжалу, который Мэриан прибрала к рукам, но не может разглядеть. Нетерпение разливается в крови, она шагает было к Мэриан, но та резко оборачивается и кидает: – Пошли вниз. Скоро все соберутся. Эмма скрипит зубами, понимая, что может потребовать показать ей кинжал прямо здесь и сейчас, но, заглянув в глаза Мэриан, отказывается от этой идеи. Жена Робина выглядит сошедшей с ума, глаза ее сверкают, а по губам бродит кривая ухмылка, руки же дрожат, будто бы она перепила вина вместо Ласерты, но это плохая дрожь. Она вызвана чужой смертью. Убивала ли раньше Мэриан? Что станется с ней, когда она поймет, что натворила? Или после смерти сына ей уже все равно? Эмма и Мэриан спускаются в подземелья, Белла молча следует за ними. Могла бы ведь уйти с толпой, а потом и вовсе сбежать, где-то там остался ее отец. Да и Аурус… Или?.. Все происходит слишком быстро. Добравшись до развилки, от которой ход идет к лесу, Эмма слышит приближающиеся голоса и узнает среди них Лилит. Радость заполняет сердце и разрастается больше, когда среди рабов она видит Суллу и Лупу. Эмма делает шаг навстречу, готовясь приветствовать друзей, однако Мэриан опережает ее и визгливо вскрикивает: – А эти что здесь делают?! Римлянам тут не место! Она выставляет вперед кинжал, словно собирается обороняться, а сзади уже нарастает гул новых голосов: это возвращаются бывшие рабы Ауруса, поживившиеся в доме своего хозяина. Обернувшись на них, Мэриан будто ощущает прилив сил и призывно рявкает: – Смерть римлянам! Смерть подлым тварям, мучавшим нас и наших детей! Ей явно нет никакого дела до того, что эти римляне к ее детям не имеют ни малейшего отношения. Она просто хочет еще немного - или много - крови. Мэриан продолжает вопить, заражая своим настроем толпу, и Эмма встревоженно переглядывается с Лилит, понимая, что сил защитить Суллу с Лупой им вдвоем не хватит ни при каком раскладе. Толпа вкусила крови, она принюхалась к ней, она познала искушение разгрома и хочет продолжения. Даже на Давида и Марию страшно смотреть, что уж говорить обо всех остальных. Белла жмется к рабам Суллы, явно не чувствуя себя в безопасности рядом с гладиаторами. Мэриан рвется к напряженно молчащим Сулле и Лупе, но Эмма загораживает ей дорогу, краем глаза видя, что Лилит делает то же самое. – Отойди, – глухо приказывает она, жалея, что Робина здесь нет. – Немедленно отойди, если не хочешь, чтобы стало хуже. Она не отдаст Лупу на растерзание, чего бы ей это ни стоило. Мэриан оскаливает зубы и прижимает острие кинжала к животу несопротивляющейся Эммы. – Тоже хочешь сдохнуть? – вкрадчиво осведомляется она, и становится окончательно понятно, что она сошла с ума. Но толпе нет дела до ее разума: рабы видят перед собой тех, кто столько лет унижал и мучил их. И пусть конкретно эти двое были добры к своим людям, сейчас никому и ничего невозможно доказать. Эмма смотрит поверх плеча Мэриан и видит, как наседает толпа, готовая разорвать кого угодно. Ее агрессия, ее злость всплесками бродят по коже. Волосы встают дыбом от того ужаса, который могут сотворить люди. – Они никому ничего не сделали! – все же пытается Эмма, и Мэриан, размахнувшись, взрезает ей плечо. Ахнув, Эмма отшатывается, едва сдержав ответный удар, потому что понимает: за Мэриан толпа разорвет их всех, без сомнений. Когда эта женщина успела так им всем приглянуться? – Отойди! – требует Галл, потирая руки. – Я сам задушу ее! Он говорит, конечно, не про Эмму. И становится бесконечно тоскливо от того, как мало людям нужно, чтобы превратиться в зверей. В зеленых глазах Лупы плещется отчетливый страх. Она прикрывает руками живот, а Эмма поспешно оглядывается, обреченно прикидывая, скольких рабов она успеет убить до того, как толпа сомнет ее и поглотит на пути к римлянке. Но в момент, когда она уже собирается сражаться, Сулла выступает вперед, загораживая Лупу своей спиной. – Моя жена беременна, – мрачно говорит он, и Эмма видит, как движутся желваки на его скулах. – Не трогайте ее. И уже совершенно неважно, знает ли он о сомнениях Лупы о том, от кого ребенок, или нет. Эмма согласна на такую жертву. Если выбирать между ними двумя… Мэриан осекается на очередном кровожадном выдохе. Эмма видит ее колебания и без промедлений говорит: – Лупа уйдет. Прямо сейчас. И никто ее больше не увидит. Следует ковать железо, пока то горячо. Следует спасать тех, кого еще можно спасти. Мулан становится рядом с хозяйкой, и понятно, что Лупе не придется скитаться в одиночку. Это немного облегчает ситуацию. И всегда остается надежда, что и Сулла… Мэриан перерезает Сулле горло одним умелым взмахом руки, никто даже не успевает понять, что к чему. Римлянин, коротко вскрикнув, хватается за шею в тщетной попытке выжить, но кровь безжалостно хлещет сквозь пальцы. Лупа кидается было к супругу, однако Мулан твердой рукой останавливает ее, и это то, за что Эмма молча говорит рабыне «спасибо». Сулла силен. Он сражается до конца, и притихшая толпа смотрит, как он покачивается, из последних сил удерживая себя в вертикальном положении. Лупа больше не рвется к нему, и Эмма с болью в сердце видит слезы, катящиеся по лицу римлянки. А потом Сулла падает на колени и, чуть помедлив, дальше, лицом в утоптанный множеством ног песок. Темная лужа под ним впитывается в землю слишком быстро. Эмма натыкается взглядом на Неро, у которого дрожат губы. Он прячется за спину Роксаны. Все молчат. Даже Мэриан. Она смотрит на очередного мертвеца, принявшего смерть от ее руки, и не двигается с места, будто чего-то ждет. А вот Эмма ждать не намерена и быстро показывает Мулан, чтобы та уводила Лупу. Рабыня понимающе кивает и подталкивает хозяйку, чтобы вместе с ней вернуться туда, откуда они так неудачно ушли. Перед тем, как исчезнуть в темноте, Лупа оборачивается и смотрит на Эмму, взглядом своим пробивая ей сердце. Эмма ощущает мимолетный порыв дернуться следом, догнать римлянку, забрать ее себе и защищать до конца жизни, но порыв быстро проходит, уступая место ощущению правильности происходящего. Лупа больше не ее настоящее. И не ее будущее. Но то место в прошлом, что она занимает, заслуживает уважения. Сердце обливается кровью, пока Эмма следит за убегающими женщинами. Она почти не дышит и вздрагивает, слыша от Мэриан: – Я бы перебила их всех! Ее счастье, что она на сносях. Хотя солдатам будет все равно! Она смеется, однако мало кто поддерживает ее веселье, и Эмма понимает: вот оно. Мэриан переступила черту. Если Ласерта и впрямь причинила рабам множество боли, то Сулла, несмотря на все слухи, что ходили о нем, выгодно отличался от дочери ланисты. А его последняя жертва и вовсе возвысила его в глазах окружающих – Эмма слышит это в неодобрительном молчании, исходящем от рабов. Мэриан же нет ни до чего дела, кроме жажды мести. Она, склонившись, вытирает кинжал о тунику Суллы, а когда выпрямляется, то удивленно цокает языком и качает головой, глядя в сторону. – Ты смотри-ка, кто явился! Сердце Эммы замирает, будто сигнализируя. И, оборачиваясь, она уже откуда-то знает, кого увидит. Так и есть. И радость всплеском выливается в кровь, заставляя ее бежать быстрее. Регина пробирается сквозь расступающуюся толпу. У нее на руках ребенок – дочь Ласерты, судя по одежде, – а за ее спиной маячит Робин. И никому – Эмма отчетливо это понимает, – совершенно никому нет дела до того, что Регина – римлянка. Она – своя. И всегда ею будет, как бы ни стремилась к обратному. Будто камень сваливается с плеч Эммы. Выдыхая, только сейчас она понимает, как сильно волновалась за Регину. И даже смерть Суллы и прощание с Лупой отступают на второй план. Эмма делает шаг вперед, чтобы встать рядом с Региной, но останавливается на полпути. На ее запястье – браслет. И это все, что Эмме нужно сейчас видеть и знать. Все остальное – потом. Регина не смотрит на нее, внимание ее отдано Мэриан и тому, как страстно она желает разделаться с дочерью ненавистной римлянки. Ее руки уже тянутся к притихшей малышке, но помощь приходит с неожиданной стороны и забирает девочку у Регины. – Это всего лишь ребенок, во имя всех богов, Мэриан! – раздраженно и взволнованно говорит Робин, прижимая дочку к груди. – Не смей желать ей смерти! Не смей! Теперь толпа своим гулом показывает, что находится на его стороне. И Мэриан отступает, не покорившись, но временно согласившись, и Эмма знает: с ней будут проблемы. Уже есть. Однако разбираться с этим они будут позже. Сейчас нужно выбраться из города, пока Завоеватель не сжег его дотла, пока греческие солдаты не втянули их в бойню, не разобравшись, что к чему. И Эмма, наконец-то, смотрит на Регину, с радостной дрожью видя в ее глазах то, что хочет видеть отныне и навсегда. Свободу. Настоящую свободу. Это стоит всех горестей мира. Мертвый Сулла прячет лицо в застывшем песке и не знает, как далеко уже отсюда спасенная им жена. Лупа родит ребенка и будет любить его – сильно и верно. Неро утирает слезы и берет за руку Лилит, вверяя ей свою жизнь. Крохотная девочка, лишившись матери, улыбается на руках отца. Не отводя взгляда от Регины, Эмма вскидывает в победном жесте сжатую в кулак правую руку, затем разворачивается и устремляется вперед, к лесу, готовая ко всему. Позади стремительно нарастает пламя торжествующего рева толпы.