Te amo est verum

У повстанцев нет лошадей. И они бы их здесь не нашли. Эта спасительная мысль приходит Эмме в голову в момент, когда решение высунуться из укрытия уже толкает вперед. Эмма изо всех сил прижимается спиной к стене дома и задерживает дыхание, словно любой выдох или вдох могут быть услышаны. Регина касается ее руки, и это прикосновение успокаивает. Во всяком случае, вскорости Эмма уже позволяет себе дышать. Это римляне. Речь слышна отчетливо, нет никаких сомнений. Радует только то, что беглецы, судя по всему, успели покинуть деревню. Вот только что теперь делать им с Региной? Эмма чуть поворачивает голову и спрашивает, едва шевеля губами: – Бежать сможешь? Регина хмыкает, выглядя до странности небрежно. – Куда бежать? – вполголоса отзывается она. – Эмма, ты правда думаешь, что мы сумеем укрыться от толпы взрослых тренированных мужчин? Эмма хотела бы так думать. Но Регина, конечно, права. И это очень злит, потому что вариант «Мы подождем, пока они уйдут» не слишком-то подходит. Собственно, он не подходит вовсе, потому что, судя по звукам, всадники спешиваются и намереваются обыскать дома. Эмма оглядывается, пытаясь понять, есть ли у них вообще возможность укрыться хоть где-то понадежнее, но поблизости нет ни щели, ни двери, ни окна. Нет даже никакой кучи прелых листьев, в которые можно было бы зарыться или зарыть Регину. Эмма почти позволяет себе стон, резко кулаком затыкая рот. Проклятье! Проклятье! Лучше бы они не покидали Тускул! Почему не завтра?! Завтра они бы не натолкнулись здесь на этих… – Это не солдаты, – вдруг говорит Регина, которая напряженно прислушивается к разговорам, не становящимся тише. Эмма, не до конца понимая, о чем речь, смотрит на нее. – Что? – Это не солдаты, – повторяет Регина. – Они говорят не о беглецах. Они ищут, чем поживиться. Эмма невольно прислушивается повнимательнее и отмечает, что Регина права. Среди сальных и грязных шуток нет ни единого слова о беглых рабах. Мужчины переговариваются о деньгах, которые надеются найти в деревне, и о месте для ночлега. Эмма выпускает воздух сквозь плотно стиснутые зубы. Ночлег… Значит, они тут надолго. Значит, надо действовать. – Так, я, – начинает она, еще не до конца определившись с планом, и тут Регина обрывает ее на полуслове: – Я выйду к ним. Эмма думает, что ослышалась. И только поэтому ее не сразу пробивает липкий, приставучий страх, застревающий под кожей. А когда она вглядывается в уверенные глаза Регины, когда понимает, что к чему, вот тогда содрогается. – Нет, – выдавливает она из себя с немыслимым усилием. – Не ты. Она не пустит ее. Не к этим… кем бы они ни были, ничего хорошего из этого не выйдет. Регина качает головой. – Не глупи, Эмма, – в голосе ее прорезается раздражение. – Так будет лучше. Эмма резко наклоняется к ней так, что они почти сталкиваются носами. – Кому – лучше? – хрипло повторяет она, стремясь унять дрожь, бьющую по плечам. – Кому?! В глубине темных, почти черных глаз роится непримиримость. Эмма совсем не видит своего отражения. – Я – римская гражданка, – огрызается Регина, упорно поджимая губы. – Мне они ничего не сделают. Не посмеют. Спорно, очень спорно. Какая им разница, кем является одинокая женщина среди этих развалин? Эмма издает непонятный звук, уже почему-то не боясь, что их могут услышать. Может, и к лучшему. Вместе… Регина качает головой. Она недовольна тем, что приходится доказывать свою правоту. В ней совсем не чувствуется страха. Словно в какой-то момент она просто утратила способность его испытывать. Кажется, будто она рвется навстречу опасности. – Подумай сама. У тебя деньги, Эмма. Я бы не хотела, чтобы ты их лишилась. Нам еще плыть на север и строить там дом. А я отвлеку их так, что ты сумеешь уйти. В другое время Эмма непременно обрадовалась бы тому, что Регина помнит о ее планах, но сейчас понимание этого касается вскользь правого уха и улетает куда-то вместе с ветром. Почему нельзя сделать наоборот? Почему Эмма не может отвлечь и дать Регине время уйти? – Не вздумай бросаться за мной в погоню, – просит Регина так, словно все это – уже давно решенное дело. – Найди людей и приведи. Это важнее. Со мной ничего не случится. Она крепко захватывает ладонями лицо Эммы, приближает его к своему и оставляет на обветренных губах быстрый поцелуй. Потом отстраняется, кивает, повторяет: «Не вздумай геройствовать, Эмма», – и, выдохнув, расправляет плечи, выходя навстречу мужчинам. Те притихают на какой-то момент, потом взрываются смехом и вскриками. Это страшно. Эмма с силой ударяет кулаком по стене дома. Боль немного отрезвляет ее, позволяя устоять на месте и не броситься следом за Региной. Она снова вжимается спиной в стену и вся обращается в слух, готовая бежать на помощь, презрев все не данные обещания. – Что за курочка! – гогочет кто-то сиплый. – Вот оно, главное сокровище этих хибар! Нестройный хор поддерживает оратора. Эмма держится из последних сил, ломая ногти о каменную кладку. И слышит спокойное и почти равнодушное: – Слава богам, вы не эти трусливые твари! И Регина смеется так, как Эмма никогда не слышала, чтобы она смеялась. Это угодливый, омерзительный смех – под стать смеху, что вырывается из мужских глоток. Судя по всему, он ошарашивает не только Эмму: тот сиплый, что гоготал до этого, затыкается и долго молчит, прежде чем спросить: – О чем это ты, курочка? Или о ком? – О сбежавших рабах, – презрительно бросает Регина. – Они забрали меня с собой, чтобы потом потребовать выкуп. Решили, что за меня много дадут при случае. Она снова смеется, но на этот раз Эмма уже достаточно успокоилась, чтобы различить в смехе нотки фальши. Или ей хочется их там слышать? Сиплый прокашливается. – А за тебя дадут немного? – уточняет он. – За меня вообще ничего не дадут, – огрызается Регина. – Я – нелюбимая дочь своего отца. И только боги помогли мне спрятаться от этих подлецов. Только боги привели меня к вам, чтобы мы помогли друг другу! Эмма уже потихоньку понимает, к чему клонит Регина, а вот сиплый, кажется, еще нескоро начнет догадываться. – И как мы поможем друг другу? – как-то робко интересуется он. Так странно, что Регина – всего лишь женщина против мужчин – смогла заставить их сходу слушать себя. Смогла заставить их себе поверить. Или просто попала в больное место? Эмме очень хочется высунуться из-за угла, чтобы посмотреть, что там происходит, но она уговаривает себя потерпеть. – Я скажу вам, куда пошли рабы, – вкрадчиво говорит Регина. – Вы схватите их и вернете в Тускул, за что получите награду. Тишина повисает над старой деревней. Даже птицы, кажется, перестают свиристеть. – Тебе-то что с того будет? – крякает сиплый. Эмма тоже хочет знать. – А меня вы заберете с собой, – спокойно говорит Регина. – Давно мечтала сбежать из дома, но вот уж точно не с жалкими рабами! Она фыркает, вызывая тем самым смех у мужчин – весьма одобрительный. Эмма сжимает кулаки. На какой-то момент ей кажется, что Регина им не врет. Что она действительно хочет сбежать из Тускула – но не с Эммой. Что все их ночи и признания – не больше, чем попытка скоротать время в ожидании чего-то большего. Эмма боится, что не ровня Регине. И сейчас, в этот момент, страх вырастает до совершенно неприличных размеров, грозится поглотить собой все, до чего дотянется, и не отпустить, пока не иссушит полностью. А Регина тем временем смеется вместе с бандитами – как еще их называть? – и что-то рассказывает им, и кокетничает, и Эмму выводит из себя невозможность что-либо с этим поделать. Регина так искусно свила свою ложь – ложь ли? – что теперь попросту опасно выводить ее на чистую воду. Их прикончат вдвоем, а если и не прикончат, то сделают что похуже, и вся беда в том, что нет такого, чего Эмма не смогла бы себе представить – после всего, что случалось с ней в Тускуле. Она прижимается затылком к стене, глубоко вздыхая, а потом замирает, слыша: – Ах ты ж тварь! В первый момент ей кажется, что голос звучит совсем рядом, но нет: это где-то там, где Регина. И страх, ужас, сковывающий по рукам и ногам, возвращается, когда Эмма отчетливо понимает, кому этот голос принадлежит. – Подлая сука! – орет Паэтус, перекрывая собой гомон своих подельников. – Я так надеялся, что тебя схоронили в лудусе вместе с твоей проклятой матерью! – Вы что, знакомы? – пробивается недоуменный голос сиплого, и Эмма не выдерживает. Да и как тут выдержать?! В два прыжка она оказывается за пределами своего убежища и, вскидывая руки, кричит, привлекая к себе внимание: – Эй! Эй! Ничего не приходит ей в голову в этот момент. Она забывает обо всем, зная только, что должна вытащить Регину, что все пошло не по плану, что теперь ее ложь вскроется, как лед по весне. Их не так много, как думалось: около десятка не слишком хорошо вооруженных мужчин, которые одновременно поворачиваются к Эмме, едва слышат ее. И во главе – Паэтус. Он оброс, одет во все грязное и порванное, но глаза его сверкают откровенным бешенством. И он – Эмма знает точно – готов похоронить всех, кто вынудил его оказаться сегодня и сейчас здесь, в этом забытом всеми месте. Но что Паэтус, когда Эмма, наконец, видит глаза Регины. Когда та делает шаг навстречу – один, второй, третий. А на четвертом, когда Эмма и сама бросается к ней, кто-то с силой толкает Регину в спину так, что она с трудом удерживается на ногах, рукой невольно хватаясь за что-то с правой стороны груди. Эмма спотыкается вместе с Региной и, бледнея, смотрит на крепко сжатые пальцы, сквозь которые сочится красное. Кровь. Паэтус, довольный собой, опускает лук и смеется – нагло, уверенно, с прищуром. Ему нравится видеть, как Регина валится наземь, как Эмма бросается к ней, не в силах выдавить из себя ни звука. Она не помнит ничего, ей нет дела до бандитов, и она не понимает, кто хватает ее сзади, не пуская, заставляя остановиться, не добежать до Регины всего одного шага. – По коням! – слышится встревоженный голос сиплого, и ватага моментально разбегается, словно испугавшись чего-то – или кого-то. Только Паэтус остается стоять, потом, сплюнув, бросает лук, подхватывает безвольную Регину и закидывает на лошадь, запрыгивая следом. – Нет! Нет! – кричит Эмма, но чужие руки держат ее крепко, причиняют боль, далекими вспышками прошивающую тело. Эмма пытается вырваться, лягается, толкается, извивается, и ничего у нее не получается, а Паэтус только пришпоривает коня и уносится прочь, ни разу не оглянувшись. – Успокойся! – выдыхает на ухо Эмме голос Робина, и она затихает, недоверчиво оглядываясь. Это и впрямь Робин. А за ним – беглецы с оружием наголо, и, видимо, именно их грозный вид припугнул бандитов, потому что силы явно неравны: десять против полусотни минимум. – Он забрал Регину, – деревянно сообщает Эмма, на какой-то короткий миг получая возможность прийти в себя и вздохнуть. – Паэтус. Это его месть. Он обещал дотянуться – и он дотянулся. Больше дышать не получается. Эмма издает какой-то странный, неровный звук и оседает в руках Робина, словно собирается потерять сознание. Ей и впрямь чудится, что голову заволакивает чем-то мутным. Робин усаживает ее на землю, а потом щеке становится больно, и эта боль прогоняет всю муть. Эмма вздрагивает от пощечины и поднимает глаза на Робина, склонившегося над ней. – Спасибо, – выдыхает она. Ей это было нужно. Робин деловито кивает. – Она жива, – уверенно говорит подошедшая Лилит. – Он не убьет ее. И стрела ее не убьет. Регина живучая. Она захочет вернуться к тебе. Настает очередь Эммы кивать. Она сидит на холодной земле и кивает, не в силах остановиться, и по горячей от удара щеке стекает одинокая слеза. Робин протягивает руку и смахивает ее кончиком пальца. – Все будет хорошо, – грубовато говорит он. – Лилит права. Паэтус не такой дурак, чтобы добивать Регину. Затребует выкуп. Или что-то еще. – Да и стреляет он метко, – слышится голос Августа. – Желай он ей смерти, всадил бы слева. Эмма стискивает зубы, чтобы не слышать рядом «Регина» и «смерть». – Хочет отомстить, – бормочет она, когда убеждается, что может говорить. Конечно, хочет. Ведь именно из-за Эммы он очутился сейчас здесь, с какими-то оборванцами, посреди леса, и нет ему пути назад. Но ведь и так тоже не будет, неужели он не понимает?! Эмма смутно припоминает, что Аурус, вроде бы, говорил, что мать Паэтуса страдала каким-то заболеванием, которое передалось и ему. Если так, то, быть может, он и вовсе уже слабо что соображает? Как же быть... – Откуда он взялся?! – выдыхает Эмма огонь с такой силой, что он опаляет ей губы. – Его же разыскивают! Он не боится?.. – Чего ему теперь бояться, – зло отзывается Робин, пристально всматриваясь в сплетение ветвей. – Завоеватель пришел, в этом хаосе никому уже нет дела до того, что сделала эта отрыжка бешеной собаки! Вот он и воспользовался моментом! Эмма прикрывает глаза. Сколько еще им предстоит вынести перед тем, как все это закончится? Она просто хочет вернуться домой. Просто домой! – Нужно вытащить Регину, – говорит она вместо того, чтобы сообщить о безопасности возвращения в Тускул. Это подождет. И Наута подождет. Никто никуда не двинется, пока Регина не будет в безопасности. Эмма крепче обхватывает себя руками, заодно проверяя, на месте ли мешок с деньгами. Если потребуется, она откупится. Отдаст Паэтусу все. Лишь бы только… – Ты сама как? – Лилит опускается на корточки рядом и сочувственно смотрит на Эмму, кладя ладонь ей на плечо и чуть сжимая пальцы. Эмма благодарно улыбается ей. – Нормально. Что еще ответить? Разве непонятно, как именно она может сейчас себя чувствовать? Что она может ощущать, сначала увидев, как любимую женщину ранили, а потом увезли в неизвестном направлении? Лилит кивает. – Далеко они на лошадях по лесу не уйдут, – сдвигает она брови. – Пойдем следом. Прямо сейчас. И это отличный план. Эмме даже нечего добавить.