Una voce единогласно
Когда Эмма открывает глаза, то долго не может понять, где находится. Вокруг темно и тихо. Мягкая постель. Рядом спит Регина. Эмма старательно моргает, пытаясь восстановить в памяти события предыдущего дня. Затем потягивается, и мышцы тут же отзываются приятной усталостью, заставляющей горделиво усмехнуться. Вчерашний вечер был хорош во всех его проявлениях. Эмма вспоминает, как отзывчива и щедра на ласки была Регина, и не удерживает себя от того, чтобы оставить на ее плече осторожный благодарный поцелуй. Потом поудобнее устраивается и прикрывает глаза, словно для того, чтобы еще немного подремать. Но мысли о беглецах, ждущих возвращения своего лидера, не позволяют снова расслабиться. Эмма вздыхает. Взвалила на себя ношу – значит, неси. Нельзя подвести людей. Да и не хочется подводить. Сбоку зевает Регина. Переворачивается на другой бок и прижимается к Эмме: горячая и обнаженная. – Доброе утро. Со сна ее голос низок и хрипл, и, возможно, причиной тому стоны, которые вчера то и дело срывались с припухших ныне губ. Эмма удовлетворенно улыбается и, повернув голову, забывает поцелуй в волосах Регины. От них едва уловимо пахнет фазелийской розой. – Доброе. Их вечер закончился далеко за полночь, уже ближе к утру, когда Эмма получила все то, о чем так долго мечтала. В какой-то момент она даже подумала, что все ее невзгоды – это плата за нынешнее счастье. Стоило потерпеть. Регина жмется все сильнее, ладонь удобно устроилась на груди и мнет ее – несильно, но весьма ощутимо, – и от этого прикосновения просыпается что-то смутное внизу живота. Эмма ерзает, сдвигается, пытаясь облегчить свою участь, считая, что получила уже достаточно, но тело предает и готово к дальнейшим подвигам. Жар от влаги вливается в кровь и разносится по венам, вынуждая прогибаться и искать более плотного контакта. – У нас есть дела, – выдыхает Эмма, совершенно не желая заниматься этими делами. – Да, – легко соглашается Регина, наклоняется и губами обхватывает успевший затвердеть сосок. А потом как-то само получается, что ее голова оказывается между ног Эммы, и язык вытворяет что-то невозможное и запретное, от чего весь мир идет кругом, опрокидывает в бездну и выбрасывает обратно, и снова, и снова, и опять… Спустя вечность – и один миг – теперь уже Эмма лежит на плече у Регины и прижимается к ней в попытке продлить этот день и радость от того, что они вдвоем. Но вот в голову приходят совсем иные мысли, и отделаться от них не получается. Эмма морщится, зарывается носом в подмышку Регины, однако ничего не помогает. Тогда она все же бурчит, надеясь, что ее не услышат: – Не забыть забрать деньги. Регина смеется откуда-то сверху и поглаживает Эмму по растрепанным волосам. – Мой маленький богач, – она явно насмехается, но беззлобно. И поэтому Эмма позволяет себе добавить: – Мы с тобой обе маленькие богачи, если хочешь знать мое мнение. Регина продолжает смеяться, а потом потягивается и лениво говорит: – Многие деньги – многие печали. – Без них все еще хуже, – не соглашается Эмма. Покой нарушен окончательно, и она перекатывается на край кровати, чтобы встать в поисках туники. Регина молча наблюдает за ней какое-то время, потом вытягивается под одеялом и бесстрастно произносит: – Сцилла сошла с ума из-за наследства мужа. Эмма замирает, моментально забыв, как завязывать нагрудник. Сцилла? Женщина из прошлого Регины? Женщина, в которую Регина влюбилась? Нет особого желания слушать о какой-то там Сцилле, но Эмма понимает, что Регина просто так воспоминаниями не разбрасывается. А значит… Значит, надо ее выслушать. – Сцилла, – задумчиво повторяет Эмма и косится на Регину. – Это та любительница опиума? Она закачивает одеваться и возвращается к кровати, садится на ее край и, дотянувшись до Регины, берет ее за руку, показывая, что готова слушать. И слышит…Тогда
…Боль не утихает. Утром, когда открываются глаза, на какое-то мгновение кажется, будто все осталось в прошлом, будто все заросло-зажило. Но стоит пошевелиться, как корочка, которой затянулась рана, трескается и вскрывается, выпуская наружу гной и кровь, щедро замешенные на слезах. Регина медленно идет по чужому домусу, и нет ей никакого дела до возможного наказания за непослушание, которое она проявила, покинув хозяйскую половину. Пусть! Пусть ее накажут, и тогда, возможно, ей не придется терпеть все то, что терпит она сейчас. Она думала покончить со всем этим – раз и навсегда. Держала в руках кинжал, ходила по лавкам и въедливо выспрашивала про действия ядов, проверяла на прочность веревки, на которых сушилось белье… И в последний момент трусила, убегала от смерти, уже почти взявшей ее за руку. Будто что-то отводило от нее беду, уговаривало еще немного пожить. Быть может, это Ингенус не хотел, чтобы его возлюбленная следовала за ним в пустынное и мрачное царство Плутона? Регина останавливается возле большой вазы с цветами и бездумно смотрит на них, поглаживая живот. Может, все и к лучшему. К Ингенусу уже отправился их с Региной сын. Однажды и она присоединится к ним, нужно только набраться терпения. И смелости. – Регина! Голос окликнувшего ее раздражен, и от этого акцент в нем заметен больше, чем обычно. Лысого полного мужчину Регина знает как Самира*. Еще она знает, что Самир – евнух**, и его это угнетает. Самир подходит ближе, полы его восточного одеяния развеваются, будто при сильном ветре, а Регина смотрит на него и думает, как должен чувствовать себя оскопленный мужчина. Впрочем, судя по слухам, у Самира там кое-что осталось. Это похоже на правду: хозяйка домуса частенько уединяется с ним подолгу, ведь при близости с евнухом можно не опасаться беременности. – Регина! – повторяет Самир еще более сердито. Он высокий, Регине приходится задирать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Да? Она никак не может привыкнуть называть его господином. Какой он господин, если точно так же выполняет приказы, как и все остальные рабы? Хозяин привез его откуда-то с востока, быть может, Самир думает, что это делает его особенным? Вот и сейчас он опасно сужает непроницаемо черные глаза и, наклоняясь, шипит Регине в лицо: – Господин Самир, Регина! Господин! От него пахнет какими-то пряностями, Регина давит порыв отодвинуться, столь ярок и назойлив этот запах. – Да, господин, – покорно повторяет она, не будучи в состоянии спорить. Возбуждение сменяется апатией, она давно привыкла к подобным скачкам настроения и не пытается что-то поменять. Самир ухмыляется и похлопывает ее по плечу. – Молодец, – одобрительно говорит он. – Учишься, – и добавляет: – Госпожа ищет тебя. Быстрее. Он не уточняет, зачем Регина потребовалась хозяйке, да это и не играет большой роли. Идти придется все равно: что здесь, что в лудусе – правила одни и те же. В галерее, ведущей к атриуму, светильники горят не все, и оттого пробираться приходится сквозь полумрак. Не совсем еще привыкшая к здешней планировке, Регина не с первого раза находит нужный поворот, и потому ускоряет шаг, появляясь перед хозяйкой слегка запыхавшись. Немолодая блондинка с уставшим порочным лицом поднимает голову, заслышав шум. – Вот и ты, – мелодично произносит она и немного кривит полные алые губы. – Надеюсь, Самир не оторвал тебя ни от чего важного. Непонятно, иронизирует она или же говорит серьезно. Регина только склоняется в поклоне, демонстрируя готовность услужить. Атриум здесь совсем не тот, что у ланисты. Аурус устраивает в своем пиры, а тут безраздельно властвует Сцилла, вдова – и поговаривают, что она приложила к этому руку – городского префекта Квинта. Она не любит многолюдные сборища, предпочитая говорливым римлянам тишину собственного дома. Все здесь украшено по ее вкусу, везде властвует сумрак и преимущественное молчание, даже рабы научились общаться жестами. Регина учиться не планирует и надеется, что однажды за непослушание ее вернут в лудус. Знать бы только, как сильно еще надо чему-то не покориться. Сцилла улыбается, чуть привстает со своего мягкого ложа и повелительно манит Регину к себе. – Подойди, дитя, – воркует она, и Регина злится, хоть и понимает, что по сравнению с хозяйкой она действительно еще ребенок. Пусть даже прошедший через такое… Боком она подбирается ближе и исподлобья смотрит на Сциллу. Та вдруг заходится смехом. – Ох, во имя Юпитера, ты так похожа на Бэстию***! Регина видела дочь хозяйки лишь один раз и не особо хорошо ее запомнила. Запало в голову только то, что юная девушка вела себя довольно вызывающе и была остра на язык. А Самир как-то сболтнул, что Бэстия неоднократно попадалась на воровстве, но мать без труда вытаскивала ее из-за решетки: деньги могут сделать многое, очень многое. Не очень понимая, чем именно она похожа на Бэстию, Регина пожимает плечами. – Не знаю, госпожа. – Похожа, похожа, – задумчиво кивает Сцилла. – Такой же дикий зверек, желающий забиться в норку и не вылезать оттуда до скончания времен. Регина вспыхивает где-то глубоко внутри. Ведь наверняка Сцилла знает ее историю! Так как же она может сравнивать ее трагедию с распущенностью и наглостью богатенькой римлянки! Конечно, ничего подобного вслух Регина не говорит, прекрасно понимая, что существуют вещи, за границы которых лучше не выходить. Даже с условием того, что она хочет, чтобы ее вышвырнули из этого дома. Сцилла снова манит ее, будто ждет, что Регина опустится у ее ног. Но Регина лишь склоняется ниже, придавая лицу выражение максимального подобострастия. – Девочка моя, – благожелательно говорит Сцилла. – Ты когда-нибудь курила опиум?.. …Когда дым окутывает собой все видимое пространство, проникает внутрь, ослепляет и оглушает, только тогда Регина понимает, что Сцилла не шутила. Курить дурман с рабами… Часто ли она практикует такое с Самиром? Или все это - его идея, и опиум он привез с собой? Они сидят, скрестив ноги, на теплом ковре, явно сотканном не руками мастериц Тускула, в комнате, в которой Регина до этого ни разу не бывала. Здесь множество статуэток нездешних богов и богинь, какие-то причудливые растения и пахнет… Востоком, наверное. Впрочем, сейчас тут царит опиум – и только. Регина готова поклясться, что отныне никогда его не забудет. Кружится голова. Создается ощущение, что тело отрывается от пола и парит в воздухе. Хочется схватиться за что-нибудь, Регина испуганно взмахивает руками, когда понимает, что вроде бы падает. Сцилла подставляет ей плечо, то ли забыв, то ли наплевав на то, что хозяйка. Она сидит с полуприкрытыми глазами и наслаждается. Лицо ее блаженно и спокойно, легкая полуулыбка бродит по губам. Регина зачем-то смотрит на них, ловя себя на мысли, что хочет поймать эту улыбку. И забрать себе. – Послушай меня, деточка, – голос Сциллы доносится будто издалека, Регина напрягается, чтобы не упустить ни звука. – Я знаю твою историю. И не от Ауруса с Корой. Регина хочет спросить, кто же тогда поведал ей подробности, но язык отчего-то не слушается: он ощущается во рту, как большой непослушный кусок чего-то мягкого и чужого. Регина едва не прикусывает его, пытаясь расшевелить. А Сцилла продолжает: – Не знаю, как бы я поступила на твоем месте. До момента, как я услышала, что они заставили тебя сделать, я думала, что хуже, чем у меня, не было ни у кого. Она подбрасывает в курильницу щепоть порошка, и ноздри ее раздуваются в предвкушении. Регина пытается поднять руку, которая, за компанию с языком, принадлежит теперь кому-то другому. – Моего любимого отправили на войну, и больше я о нем ничего не слышала, – монотонно рассказывает Сцилла, и не заметно, чтобы она как-то страдала по своему прошлому. – Сначала я тосковала так, что хотела умереть, но потом поняла, что лучше так. Лучше пусть он будет для меня жив. Всегда. Вспышка ярости пробивает Регину насквозь и тут же растворяется в дурмане. – Мой любимый мертв. Язык внезапно слушается, а ощущение от его чужеродности проходит, будто и не существовало никогда. Регина со всей ясностью чувствует свое тело, будто только что вернулась в него обновленной. Сцилла качает головой и взмахивает рукой, призывая Регину помолчать. – Я знаю, знаю. Но посмотри на это с другой стороны… Теперь никто не вздумает его мучить. Слабое утешение. Регина ощущает от него больше злости, чем облегчения. Она смотрит на Сциллу сквозь пелену опиума и размышляет, с чего бы богатой госпоже браться за разговоры по душам с недавно купленной рабыней? Дурман придает храбрости, и Регина мало думает перед тем, как сказать: – Я не могу смотреть на это с другой стороны. Мой любимый человек мертв. Мертв. Чем больше она это повторяет, тем более пусто становится в сердце. Словно привычная боль заменяется дымом. Сцилла чуть запрокидывает голову и прикрывает глаза. Она немного раскачивается, уложив ладони на колени. Регина не хочет на нее смотреть. Она не понимает, как на все это реагировать. И ей не нравится дышать опиумом – зачем он забирает у нее чувства?! Они сидят в восточной комнате довольно долго и молчат, будто обидевшись друг на друга. Впервые за долгое время Регина ловит себя на том, что почти не думает об Ингенусе – по крайней мере, не так, как она привыкла думать о нем теперь. Нет, она вспоминает то хорошее, что было у них, а этого, оказывается, не так уж и мало. – Ты еще так юна, Регина, – бормочет Сцилла на исходе дурмана. – Когда-нибудь ты поймешь, что люди приходят в нашу жизнь и уходят. Мы должны цепляться за них, пока они живы, и отпускать их, когда они умирают. Таков закон. Регина не готова с ней согласиться. И, перебрав опиума, храбро говорит об этом, едва заставив себя промолчать по поводу собственных сомнений в праве Сциллы рассуждать о ее горе. Хозяйка поворачивается к ней и долго смотрит. Заглядывает в самую душу, в самое нутро, где течет-переливается истончившееся горе, пропахнувшее сладковатым дымом. А потом склоняется и прижимается губами к губам опешившей Регины. Регина никогда раньше не целовалась с женщинами и не собиралась однажды начинать это делать, но Сцилла целуется уверенно, не давая опомниться, не давая возможности сбежать. Языком раздвигает губы и врывается в рот умелым танцем, скользит по зубам и нёбу, вдыхает дурманный дым, будто своего Регине мало. Обхватывает неожиданно сильными руками и притягивает к себе, гладит по волосам, распускает их по плечам. И Регина, то ли из-за опиума, то ли из-за тоски по человеческому теплу, не сопротивляется, закрывая глаза… – Когда-нибудь в твою жизнь придет другой человек, – скажет ей много позже Сцилла перед тем, как вернуть Аурусу. – Не сопротивляйся. Прими его, люби его. Это наша жизнь. Люди приходят и уходят. И мы можем войти в чью-то жизнь, а потом уйти из нее. Люби, Регина. Это все, что у нас есть на самом деле. И Регина, конечно, не захочет ей верить. До поры…Сейчас
Когда Регина заканчивает свой неспешный рассказ, Эмма все еще держит ее за руку и не хочет отпускать. Это о ней говорила Сцилла. Не зная, не ведая, она предсказала Регине человека. И Эмма благодарна ей за это. Быть может, в другом случае все сложилось бы иначе. – Иногда мне кажется, что Аурус продал меня Сцилле не просто так, – задумчиво говорит Регина, и Эмма вспыхивает от негодования, думая, что защищать ланисту не стоит. Уж не Регине точно! – Ну, знаешь!.. – начинает она, а потом вдруг понимает. Сцилла успокоила Регину – так, как смогла. Приласкала, полюбила, излечила сердце – по мере своих сил. И пусть лекарством ее стал опиум – пусть! Так или иначе, но в подобных вопросах, видимо, все средства хороши. И Аурус, наверняка, об этом знал. Эмма не готова его прощать за один неплохой поступок, однако принимает это к сведению. И, склонившись, целует Регину в щеку, после мягко прижимаясь к ней ладонью. – Надо идти, – с сожалением говорит она, думая, что с удовольствием осталась бы здесь и послушала еще рассказы Регины о прошлом: может, это помогло бы лучше ее понять. Но… Всегда есть «но». Они покидают Тускул тем же способом, что и пришли: Эмма не готова рисковать и попадаться на глаза солдатам. Слова Регины о том, что в какой-то момент может не повезти, запали в душу, и теперь кажется, что побег из города был тогда единственно верным решением. На поясе под паллой у Эммы – мешочек с драгоценностями. Она придерживает его рукой, признавая, что попросту боится потерять. И уже у выхода в лес спрашивает Регину: – Ты говорила, что Сциллу сгубили деньги. Как именно? Регина вздыхает. Заметно, что ей не очень хочется углубляться в эту историю, но сказанного не воротишь, и, чуть помешкав, она отвечает: – У нее их было слишком много. Она потеряла им счет, как потеряла и чувство опасности перед опиумом. Все, что я знаю, что в итоге дочь увезла ее из Тускула – больную и почти потерявшую память. Регина умолкает и прибавляет шаг, Эмме волей-неволей приходится сделать то же самое. Она снова ощупывает свое сокровище и тут же сердито отдергивает руку. Она – не любительница опиума, прожигающая жизнь и деньги! У нее есть четкий план! И она претворит его в жизнь! Вот так-то! Время близится к вечеру. По расчетам Эммы к ночи они доберутся до деревни, заночуют там, а утром двинутся дальше, по следам Лилит и остальных, ведь они уже должны были уйти. С другой стороны, будет даже лучше, если они не успели это сделать: не придется никого догонять, и завтра удастся вернуться в Тускул. Лес затаился. Его угрюмое молчание нарушает лишь потерявшаяся птица, перелетающая с дерева на дерево прямо над головами женщин: она будто сопровождает их, подсказывает путь или же следит из любопытства. Эмма задирает голову, пытаясь рассмотреть надоедливую зимнюю трещотку, но видит лишь быстро мелькающее размытое пятно. Немного странно бродить туда-сюда – да еще и в сандалиях, потому что Эмма забыла поискать себе сапоги! – но особого выбора нет. И заряд бодрости, полученный ночью, продолжает действовать, так что Эмма нагоняет Регину и берет ее за руку, получая в ответ теплый взгляд. – Я знаю, Эмма. Сердце пропускает удар. – Знаешь… что? – Эмма недоуменно трясет головой. Регина уже не смотрит на нее. – Знаю, что ты тот человек, которого обещала мне Сцилла. Она говорит это так легко, будто уже давно все для себя решила. Будто не было этого тяжелого, выматывающего года, в течение которого Эмма успела испытать массу эмоций – и далеко не все из них были положительными. Регина же, словно ощутив замешательство Эммы, останавливается, разворачивается и говорит предельно серьезно, пряча во взгляде нечто неясное: – Я же сказала тебе, что стараюсь. Прошу тебя: будь ко мне терпелива. Я обещаю… Она осекается, нежно касается кончиками пальцев щеки Эммы, вздыхает о чем-то своем, качает головой и уходит вперед. Эмма смотрит ей в спину и не может отделаться от мерзкого предвкушения неправильности происходящего. Вернее, с Региной-то все правильно. С ними обеими. Но что-то витает в воздухе… что-то жутковатое. Эмма решает, что это просто от неожиданности. У них так редко все бывает хорошо, что в любой момент ждешь подвоха, готовишься к нему, отрабатываешь ответный удар. Это вошло в привычку, от которой теперь трудно избавиться. Она мотает головой, запрещая себе думать о плохом, и бегом догоняет Регину. В полном молчании они продолжают идти, и молчат до той поры, пока не выходят к деревне. А там – пусто. Ни разожженных костров, ни детских голосов, ни смеха. Будто и не было тут никого. – Все-таки ушли, – с досадой констатирует Эмма, уже привыкнув в мысли о том, что не придется никого разыскивать. Лилит должна была оставить незаметный чужому глазу указатель, чтобы не пришлось плутать по их следам, но сейчас его искать Эмма не будет точно: слишком устала. Хорошо бы… Регина вдруг хватает Эмму за руку чуть повыше локтя. Пальцы больно сжимаются, ногти впиваются в кожу. – Ты что?.. – начинает Эмма, и Регина шикает на нее, а потом резко дергает, увлекая в сторону. Вдвоем они прячутся за ближайшим домом. Эмма недоуменно смотрит на Регину, а потом слышит и сама. Мужской смех. Разговоры. И ржание лошадей.