Roman Effect

      (Одна тысяча семьсот пятьдесят третий год от основания Рима) Пальмира Нова — город на планете Фортуна, был основан относительно недавно — каких-то лет тридцать назад, но уже был довольно крупным и процветающим городом, имеющим даже собственный амфитеатр, который, с типичной римской практичностью, использовался для самых различных видов публичных увеселений, начиная от театральных постановок и заканчивая боями гладиаторов. Вот и сегодня, под лучами местного светила, на песке готовилось начаться кровавое зрелище, что быстро привлекло огромное количество народа. Места на арене были забиты под завязку, а кому не хватило мест, могли наблюдать битву по местному телевидению. И хотя местным играм не хватало размаха и помпезности игр на Терре или других, более крупных колоний, местные жители не пренебрегали шансом сходить в амфитеатр. Наконец, игры начались. Пропретор Фортуны, вместе со своей свитой обойдя арену, взошел на трибуны и занял свое место, после чего на песок начали выходить гладиаторы. Как уже говорилось, Фортуна была молодой колонией, и поэтому размах игр был довольно скромным — гладиаторов было немного, человек тридцать, но толпа при их виде неистовствовала — многие из этих воинов обрели большую популярность на Фортуне, сравнимую с популярностью многих «столичных» гладиаторов. Поприветствовав зрителей и пропретора, гладиаторы удалились обратно в подтрибунные помещения, ожидая своего выхода на песок. Первыми начали выступать бестиарии. Данные гладиаторы умели не только резать несчастных зверушек (хотя местные зверушки, проживающие на Фортуне, могли разорвать кого угодно), но и дрессировать их, поэтому кровь еще долгое время не проливалась на песок арены. Но в конце концов трюки дрессированных животных публике начали надоедать, и на арену вскоре ступили бестиарии-венаторы, и их противники из числа местной фауны. Публика неистовствовала при виде того, как венаторы уверенно уворачивалась от смертоносных клыков и когтей местных животных, и особенно бурно отреагировала, когда одного из венаторов один зверь едва не задрал. В прочем, невезучий гладиатор был спасен одним из своих товарищей, что ловко поразил зверя в шею.       Но наконец, представление подошло к любимой части зрителей — битве гладиаторов против гладиаторов. На песок вышли два гладиатора — оба родом с Терры, но с разных ее уголков — один был высоким, черноволосым, и со слегка смугловатой кожей, снаряжен он был как «фракиец», другой наоборот — был коренастый, со светлыми волосами и голубыми глазами, и носил снаряжение «гопломаха». Ланиста немедленно начал представлять их зрителям, хотя в представлении они не очень-то и нуждались. — А теперь поприветствуем двух великих воинов из разных уголков Терры! В роли фракийца перед нами выступает ловкий Фалько, быстрый, как ветер его родных прерий северной Трансатлантики! Фалько немедленно поприветствовал зрителей, потрясая своим кинжалом и щитом. — Против него выступает, могучий и хладнокровный, как его родные леса Сарматии, гопломах Аэтос! Гопломах воздел копье к небу, приветствуя зрителей. — Эти славные воины ни разу не познавали горечь поражения, Марс был к ним благосклонен. Но сегодня с песка арены победителем уйдет только один! Да начнется бой! Толпа взревела, и приветствовавшие зрителей гладиаторы повернулись друг к другу, твердо намереваясь пролить кровь. Хотя смерть кому-то из них вряд-ли грозила. Со времен, когда Рим еще был кирпичным, кое-что поменялось, и смертность гладиаторов упала почти до нуля. Причиной тому были во первых — улучшение медицины, благодаря которой можно было с легкостью заштопать самые тяжелые ранения, во вторых — сокращение числа рабов и жадность ланист, которых жаба душила выкидывать в пустоту кучу потраченных на гладиаторов сил и средств. Но это вовсе не означало, что гладиатор не мог покинуть арену калекой.       Сначала началась прелюдия к бою, prolusio. Гладиаторы сражались (хотя «сражались» было довольно громким словом для этого действия, больше напоминавшего танец) под звучащую из динамиков музыку. Несколько минут длилась своеобразная подготовка, и затем звук горна возвестил о начале настоящей схватки. Теперь гладиаторы должны были сражаться по настоящему, используя серьезные атаки и грязные приемы.       Первым атаковал Фалько. Он помчался на Аэтоса, выставив вперед щит, намереваясь его этим самым щитом оглушить. Однако гопломах ловко увернулся, выставив свой щит и отодвинувшись в сторону, из-за чего удар щита фракийца прошел вскользь, потеряв всю свою силу. Фалько не растерялся и попытался пырнуть Аэтоса своим кинжалом, но тот парировал удар своим наручем.       А тем временем пропретор Фортуны внимательно смотрел за боем, одновременно беседуя с поднявшимся к нему ланнистой: — Великолепные воины. Напомни еще раз, откуда они родом? — Как я говорил, доминус, Фалько родом из Трансатлантики, родом из одного из многочисленных не до конца покоренных племен аборигенов. Обучался в гладиаторской школе Колонии Цезареи. Силен, ловок, быстр, зорок. До того, как был захвачен карательной когортой, был лучшим охотником в племени. Успел собрать двадцать три скальпа. — Скальпы? А, та варварская традиция…       Аэтос тем временем перешел в наступление, атакуя и своим копьем и щитом. Наконечник копья уже несколько раз прошел в опасной близости от незащищенных частей тела Фалько. Фракийцу это уже начало надоедать, и он перехватил вражеское копье прикрытой щитом рукой, после чего нанес удар по копью, сломав оружие гопломаха. Аэтос не растерялся, и швырнул обломок ставшего бесполезным оружия во фракийца, и пока тот инстинктивно прикрывался щитом, выхватил свой кинжал. Теперь враги были на равных.       Пропретор же продолжал обсуждать гладиаторов с ланистой: — А этот Аэтос, как я понял, сармат? — Не совсем. Этнически он принадлежит к одному из венедских племен. — Ну на сколько я помню, венеды — вполне приличные граждане Республики. Я так понимаю, он — осужденный преступник? — Вы проницательны, доминус. Да, его осудили за то, что он убил нескольких вигилов. Он тоже весьма силен и ловок, но обучение проходил в школе гладиаторов в Афинах. Собственно, там он свою кличку и получил. — То-то я смотрю кличка какая-то не римская… За сколько ты мне отдашь победителя? — Два миллиона денариев. Холодные лапки одной прыгающей амфибии сомкнулись на шее пропретора, тот аж поперхнулся от названной суммы, после чего начал яростно торговаться с ланистой. И пока в ложе пропретора кипело сражение за цену, на арене продолжало кипеть реальное сражение, потенциального победителя которого выявить было очень сложно. Оба гладиатора были опытны, сильны, превосходно обучены, выносливы и ни в чем не уступали своему противнику. Схватка обещала быть долгой. И она была таковой — больше часа сражались гладиаторы, их оружие и доспехи покрылись многочисленными царапинами и сколами, песок покрылся кровью с многочисленных несерьезных ранений и царапин. Но постепенно гладиаторы стали выдыхаться. Битва их серьезно выматывала, каждый следующий удар, финт, неожиданный маневр, отнимал у них все больше и больше сил, пока наконец один из них, Фалько, не рухнул на колени. Толпа взревела. Аэтос, тоже изрядно выдохшийся, начал приближаться к Фалько, но неожиданно для всех, рухнул сам, тяжело дыша, подобно загнанному зверю. Толпа затихла. В ложе пропретора, два спорщика, сумевших договориться на полтора миллиона денариев тоже с удивлением уставились на получившуюся ничью. Ланиста быстро спустился вниз, к гладиаторам, дабы убедится, что это действительно ничья, и что гладиаторы действительно выдохлись. — Ничья! — возвестил ланиста. — Бой окончен! Похоже, покупка гладиатора для пропретора откладывалась до следующего раза. Однако, народ внес свои коррективы. Неизвестный гражданин выкрикнул с трибун «Rudis!» — «Деревянный меч», что вручали гладиаторам как знак освобождения. Толпа начала постепенно подхватывать сей выкрик, и вскоре весь амфитеатр скандировал «Rudis! Rudis! Rudis!». Пропретор, некоторое время наблюдавший за толпой, тихо матерился, ибо ему придется платить не за одного, а за двух гладиаторов. Вот уж действительно, «скупой платит дважды». Однако ругательствами события не изменить, и пропретор встал и вскинул руку, призывая к тишине. Народ замолк, и пропретор обратился к зрителям: — Вы все видели, как храбро сражались эти воины, и их доблесть не нуждается в каких-либо доказательствах. Римский народ желает, чтобы этим гладиаторам была дарована свобода, а воля римского народа священна. Поэтому я вручаю этим гладиаторам деревянные мечи! Толпа ответила на заявление пропретора радостными выкриками. Процедуру освобождения гладиаторов пропретор решил выполнить немедленно, взяв у подбежавшего ланисты деревянные мечи и спустившись к поднявшимся с земли, но едва держащихся на ногах гладиаторам. По очереди вручив им символы их свободы, пропретор обратился к гладиаторам: — Вы честно заслужили свободу потом и кровью, и теперь вы можете полноправно именовать себя римскими гражданами, и вольны идти куда хотите. Я же в свою очередь предлагаю взять вас к себе на службу, ибо мне нужны такие храбрые воины. По сравнению с вашей предыдущей жизнью, служба у меня покажется вам отдыхом. Гладиаторы, уже успевшие снять свои неудобные шлемы, переглянулись — Это честь для нас, доминус — молвил Фалько, — Мы с радостью пойдем к вам на службу. — Замечательно… Спустя несколько часов гладиаторы и их новый патрон прибыли в колониальную администрацию, дабы официально оформить акт получения римского гражданства. По итогам не очень длинной, но важной процедуры, гладиаторы покинули администрацию уже не как Аэтос и Фалько, а как Тиберий Юний Аэтос и Тиберий Юний Фалько — им даровали имя их освободителя, а клички оставили как когномены.

***

      Курия, где заседал Сенат, опять погрузилась в гвалт спорящих сенаторов. В очередной раз в словесной перепалке сцепились представители двух группировок, образовавшихся несколько лет назад в Сенате — «спартанцы» и «свиньи», негласно названные так благодаря когноменам их предводителей — Гая Аквилия Спартиана и Марка Фурия Порция. Весь сыр-бор шел из-за одной довольно важной детали — финансирования армии. «Свиньи» считали, что раз Рим уже покорил весь известный мир, на армию тратиться не стоит, и будет куда лучше для Рима (или, как считали «спартанцы», для кошельков «свиней») направить эти средства куда-нибудь еще. Спартанцы возражали, приводя в качестве довода руины таинственно исчезнувших инопланетян, которым явно «помогли» таинственно исчезнуть. А нынешний Цезарь, Гней Лукреций Страбо явно не был тем человеком, способным остановить все это. Это был старый, уставший от большой политики человек, который каждый божий день, после заседания в Сенате, приходил домой и рассказывал семье, как он улетит на самую дальнюю планету в исследованном пространстве и будет выращивать там розы. Плюс, он еще принимал и понимал аргументации обеих сторон и понимал, что и та и другая стороны по своему правы, но не мог сделать выбор, дабы склонить чашу весов в сторону одной из спорящих сторон, что только добавляло ему головной боли. Заседание снова завершилось ничем, стороны опять не пришли к консенсусу.       Лязгая сервоприводами своих протезов (полученных из-за одного несчастного случая, и благодаря которым сенатор принял довольно устрашающий вид, коим вскоре научился довольно результативно пользоваться), Гай Аквилий пошел на выход из курии. Задержавшись у выхода, он проводил взглядом неуклюже ковылявшего Порция, которого презирал всеми фибрами своей души за откровенно гедонистический образ жизни и мерзкий меркантильный характер. Один из его «соратников по партии», Люций Юний Пробус тоже остановился, наблюдая, как Порций с грацией пьяного пингвина спускается по ступенькам. — Омерзительное зрелище. Если мы хотим, чтобы Рим оставался великим, а не выродился в кучку подобных Порцию гедонистических профлигатов, мы должны в зародыше душить любую инициативу Марка и его компании. — прокомментировал спуск Порция Гай. — «Плохие времена создают сильных людей, сильные люди создают хорошие времена, хорошие времена создают слабых людей, слабые люди создают плохие времена.» — процитировал Люций в ответ. — Вот именно. И наш долг состоит в том, чтобы не дать Порцию и его кодле создать плохие времена. В беседу вклинился подошедший Цезарь. — А вот сам Порций считает иначе. — произнес опирающийся на трость Гней, — Он говорит, что вы подобны обезумевшему варвару, что носится с окровавленным мечом посреди поля боя, стремясь найти и убить врага, когда враг уже кончился. Он считает, что пора перестать мыслить старыми стандартами и принять новое, светлое и мирное будущее. Гай возразил: — Я вовсе не против мира, более того, я глубоко счастлив, что Республика процветает. Но я боюсь, что если мы забудем, что это процветание досталось нам благодаря пролитой нашими предками крови, мы можем легко его потерять. — И опять вы по своему правы… — грустно усмехнулся Гней, после чего пошел прочь, бурча себе под нос что-то о розах. Гай Аквилий проводил его взглядом, вздохнул и начал спускаться вниз, благо его аэромобиль как раз прибыл.

***

      В каупону вошли три легионера. Местные сразу же уставились на них не слишком дружелюбными взглядами, однако легионеры не обратили внимания на недовольство аборигенов и направились в сторону стойки, где протирал тарелки трактирщик. Задумчиво протирая обшарпанную тарелку синего цвета, трактирщик изрек глубокую мудрость, когда-то давным давно подслушанную неизвестно где. — Синие тарелки красивые, но коричневые прослужат дольше… — затем он обратил внимание на вошедших. Трактирщик был в курсе, что на планету недавно был переведен Legio XXVI Gorgon, но не ожидал, что служаки оттуда так быстро заявятся в его каупону. Тем не менее, в какой-то степени он был рад прибытию сего легиона в колонию, ибо легионеры непременно будут тратить свое жалование в его заведении. Поэтому он нацепил максимально дружелюбное выражение на свое лицо и спросил: — Чего изволите? Из-под закрытого шлема легионера послышался искаженный вокодером голос: — Будьте добры, бутылку вина и что-нибудь мясное. — Копченая курица подойдет? — Вполне. — легионер вручил трактирщику необходимую сумму, и тот отошел за заказом. Легионеры же выбрали ближайший незанятый столик, за который и уселись. А вскоре и явился и трактирщик с заказом. Легионеры разлили вино по бокалам и сняли шлемы. Изумленный шепоток прошел по каупоне, ибо под шлемами скрывались женские лица.       Казалось-бы, откуда в патриархальном обществе, тем более в его армейских подразделениях, взяться бабе? Это довольно интересная история. Все началось еще после смерти Гая Юлия Цезаря, и началось относительно (по римским меркам) безобидно, с распространения такого явления как «женщины-гладиаторы». Данная забава продержалась где-то пару столетий, после чего Сенат, дабы не дать всяким бабам расшатывать старые устои, женщин-гладиаторов запретил. Но прецедент остался.       Затем, с внедрением новых технологий, серьезно облегчивших жизнь незнатных женщин (вроде утюга или стиральной машины) у этих самых незнатных женщин появилось куда больше свободного времени. И разумеется, когда женщина перестала пахать 24/7, у нее начали появляться всякие крамольные мысли о «равноправии полов» и тому подобной белиберде. Поэтому довольно скоро среди них распространился культ римской богини войны Беллоны. Сенат на все это посматривал с подозрением и недоверием, но особых мер по пресечению распространения культа не принимал. А затем, в 1208 году от основания Рима, когда в результате серьезного кризиса, связанного с климатическими изменениями и политической нестабильностью, пропретор Китая внезапно объявил о независимости от Рима, объявил себя базилевсом Китая, и, по факту, объявил Риму войну.       Если раньше войны описывались Цезаревским «пришел, увидел, победил», то теперь это было «пришел, зарылся в окоп, получил пулю в лоб из скорострельной картечницы при атаке на вражеский окоп». Начавшийся конфликт не был не похож ни на одну войну до этого, целые легионы перемалывались в начавшейся мясорубке, идущей на дальних границах Республики, на фоне творящегося в самой Республике хаоса с голодом и холодом и эпидемиями (снег выпадал даже в Александрии, а также сенаторы были вынуждены отменить запрет на ношение «варварской одежды» (то есть штанов) в Риме). И именно в этот довольно неприятный период римской истории культ Беллоны заявил о себе.       Поскольку это был весьма воинственный культ (как-никак, поклонение шло богине войны и защиты Родины), беллонитки потребовали от Сената права женщинам служить в легионах. Мол, «Минерва носит оружие, Беллона носит оружие, Диана стреляет из лука, чем мы то хуже»? Аргумент «Quod licet Jovi, non licet bovi» культистки не принимали. Сенат, разумеется, ответил отказом, в результате чего обозленные дамочки высыпали на улицы и устроили кавардак, с которым вигилы справиться не смогли, пришлось подавлять восстание преторианскими когортами.       Посмотрев на полученный кавардак, оставшийся после разгона культисток по домам, сенаторы плюнули и сформировали два женских легиона (мужчин там почти не было, кроме как на командных должностях, с целью избежать возможного разврата, что непременно понизил бы дисциплину), которые сразу же отправили в самое горнило китайской войны, надеясь, что самых активных беллониток там перебьют, а остальные, нюхнув пороху, перебесятся и вернутся к исконно женским занятиям. Однако, эти два легиона, ведомые религиозным фанатизмом, неожиданно показали весьма неплохие результаты (хотя и потеряли при этом половину своего личного состава). Приятно удивленные сенаторы сформировали еще пять легионов и отправили на войну, и хотя серьезных побед новобранцы не принесли, по крайней мере на римских землях стало немного спокойнее. Война продлилась еще десять лет (а когда примеру Китая последовала Трансатлантика и Индия — так и все двадцать), и за это время женские легионы уже перестали вызывать такое сильное удивление, как раньше. Хотя предвзятое отношение к ним как было, так и осталось. До сих пор женские легионы кличут «легионами белошвеек» и распускают всякие грязные слухи, будто-бы они там все поголовно практикуют сомнительные ритуалы и нетрадиционную любовь (хотя наказание за однополые связи в виде забивания любовничков палками до смерти никто не отменял ни в женских, ни в мужских легионах).       Но оставим рассуждения о былых временах и вернемся к каупоне на далекой от Вечного Города планете. Некоторое время пялившись на невозмутимо поедавших курицу легионеров, завсегдатаи местной каупоны вернулись к своим делам, и долгое время никто не мешал «амазонкам» культурно обедать. Однако все хорошее подходит к концу. Изрядно «переобщавшийся с Бахусом» (сиречь — нажратый до поросячьего визга) мужик решил «подкатить» к приезжим дамам. — *Ик* Благородные домины… *Ик* Вы не пуротив, если я *Ик* персонидиюсь? «Благородные домины» смерили неудавшегося мачо максимально презрительными взглядами, и одна из них сказала: — Гуляй отсюда, рвань. «Рвань» гулять отсюда не собиралась, более того, рьяный фанатик Бахуса плюхнулся на скамью и потянул свои грабли к ответившей ему «легионерке» с целью приобнять. — Ну что вы *Ик* так невежли… — договорить ему не дал прилетевший в рыло кулак. Пьянь от сего мощного удара повалилась на пол. Однако, пьяному, как известно, море по колено, поэтому, пусть слегка медленно, но алкаш принял вертикальное положение. — *Ик* Не понял… Ты что, охренела, шлю… Видя, что пациент урок не усвоил, Минервина (именно так звали «благородную домину») встала, ударила пьяницу под дых и добавила коленом в рыло. Как уже говорилось ранее, местным гости не сильно понравились, а избиение алкоголика дало им, грубо говоря, casus belli против зарвавшихся баб. Довольно быстро с ближайших столиков вскочила группа «обеспокоенных избиением их давнего и старого друга» граждан, что твердо вознамерилась проучить приезжих выскочек. Видя, что ситуация стремительно идет в сторону мордобоя, легионеры вскочили, приготовившись «держать оборону», а трактирщик удалился за дубиной и позвонить вигилам.       Силы были не равны. Враждебных легионерам аборигенов было человек семь, но зато у «амазонок» была военная выучка. Первыми атаковали аборигены, один мужик твердо вознамерился попортить Минервине не то чтобы симпатичное, но хотя-бы приятное взору лицо, за что и поплатился опять-же ударом кулаком под дых и коленом в лицо. Остальные, видя, как легко Минервина успокоила их товарища, навалились на легионеров уже всем скопом. Когда трактирщик вернулся, многообещающе помахивая дубиной, веселье было в самом разгаре. Трое из нападавших уже внимательно изучали пол каупоны, четверо явно собирались к ним присоединиться, с соседних столиков к аборигеном шло подкрепление в лице еще троих мужичков, наперерез к котором помчался трактирщик. Драка уже явно перешла из разряда «кулачных боев» к «боям без правил», в ход пошли табуретки, дубинки, и самодельное колюще-режущее оружие с романтичным названием «розочка», от которого легионеры все-же были защищены доспехами (но не полностью, и поэтому мастера бутылочного фехтования старались нанести своим оружием удар в голову).       Драка закончилась так-же внезапно, как и началась. После того, как Минервина разбила табуретку об голову вооруженного розочкой обитателя каупоны, а трактирщик раскидал своей дубинкой еще парочку, более желающих сразиться с приезжими не нашлось. И когда прибыли вигилы, им оставалось только повязать валяющихся на полу агрессоров, пока легионеры доедали курицу.