Roman Effect

      Располагавшаяся в Испании Кордуба, в сравнении с Римом или Колонией Цезареей, производила более благоприятное впечатление за счёт, как это не странно, меньших масштабов. Да, это был крупный город, но, в сравнении с этими исполинами, он казался маленьким. Тут не было исполинских шпилей, за исключением одного, сиротливо стоявшего в центре города, не было огромных, раскинувшихся на многие десятки километров, спальных районов, не было исполинских толп народа. Зато тут было очень жарко, ибо на дворе стояло испанское лето. И как только Минервина, спустившись по трапу межконтинентального пассажирского челнока, ощутила эту жару, она поняла, что наконец-то таки вернулась домой. С того момента как она ступила на охваченную жарой землю Кордубы, некогда позабытые воспоминания начали возвращаться. И хотя за те года, что она провела вдали от малой родины, город всё-же слегка изменился, знакомые улицы и здания освежали её раздробленную память. Она с удивлением узнавала старую городскую площадь, оставшуюся неизменной на протяжении уже нескольких столетий, узнавала центральный парк, в тени деревьев которого спасались местные жители, узнавала характерные узкие улочки старого города. Поэтому неудивительно, что путь до своего родного дома, расположенного на окраине города, она нашла безошибочно с первого раза.       Окраины Кордубы встретили беглецов многочисленными виллами, недостаточно богатыми для зажравшихся римских нобилей, но и не слишком бедными. Богатства и помпезности италийских вилл тут не было, всё было поскромнее, но, тем не менее, красиво и по домашнему уютно. Наконец, Минервина остановилась перед одной из вилл, в которой она опознала «свою», однако подходить и стучать в ворота она почему-то не спешила, вместо этого пристально рассматривая дом издалека. — Что-то не так? — поинтересовался Сцевола, подойдя к подопечной и сцепив руки за спиной. Минервина прикусила губу и неуверенно произнесла: — Это трудно объяснить, но я чувствую, что что-то не так… Что-то не сходится. Мой дом выглядит непривычно, будто отсутствует некая важная делать… — И девушка продолжила стоять, сверля свой дом глазами. Простояв так ещё пять минут и походив из стороны в сторону ещё пять, она наконец со словами «ай, да ну…», она наконец подошла к воротам и нажала на кнопку звонка. Сцевола не слишком удивился тому, что ворота не открылись. Минервина позвонила ещё раз, а затем ещё раз, и только на четвёртый раз послышались осторожные шаги с той стороны ворот. Ворота слегка приоткрылись и на гостей испуганно-настороженно уставилась немолодая женщина лет эдак под сорок с лишним в скромных одеяниях и круглых очках на лице. — Вам че… Юная госпожа? — женщина явно узнала Минервину, а Минервина, похоже, вспомнила — кто эта женщина. — Потиция? На глазах Потиции проступили слёзы, и она кинулась обниматься, одновременно рыдая и что-то бессвязно бормоча, из чего Сцевола мог различить лишь словосочетание «слава богам, вы живы». Что бы эта женщина не пережила, она явно была очень рада видеть девушку. Неохотно выпустив Юлию из объятий и поправив съехавшие набок очки, Потиция настороженно посмотрела на Сцеволу, посмотрела обратно на Минервину и, увидев что она едва заметно кивает, немного успокоилась и произнесла: — Ну, проходите в дом… Пропустив «блудную дочь» и странного гостя в окружавший дом садик, Потиция снова настороженно выглянула из-за ворот на улицу, осмотрелась и наконец закрыла ворота. Наследница славного рода Юлиев Барбатов застыла на пороге дома, осматриваясь по сторонам, будто не веря, что она наконец-то таки дома. Подошедшая Потиция, в очередной раз кинувшая подозрительный взгляд в сторону Сцеволы, спросила: — Юная госпожа, а кто этот молодой человек, что вас сопровождает? — То, что «молодой человек» был одного с ней возраста (а то и вовсе старше), видимо, Потицию совершенно не смущало. Застывшая Миневина пришла в себя от заданного вопроса и ответила: — Это Гней Клавдий Сцевола, мой… друг. Он мне очень помог, без него бы я не вернулась. Ответ Потицию явно устроил, но к учёному она по прежнему относилась с подозрением. Впрочем, униматься служанка не хотела: — Юная госпожа, а что с вашими глазами? Вопрос задал Минервину врасплох, она совсем забыла, что её некогда зелёные глаза теперь являлись вполне себе золотыми. — Перенесла операцию в армии, после получения ранения. Я не знаю, чего там эти проклятые эскулапы наворотили, но теперь у меня золотые глаза. — Соврала Минервина на ходу. Впрочем, как соврала — это была правда, хоть и поданная под другим углом. Потиция лишь внимательнее всмотрелась в лицо девушки, стараясь рассмотреть в нём что-то, неведомое самой Минервине, и кивнула. Стремясь предотвратить дальнейшие вопросы, Юлия задала свой вопрос: — А где отец? Этот вопрос выбил почву из-под ног уже у Потиции. На её глаза вновь навернулись слёзы, и женщина едва вновь не разревелась, и внутри у Минервины тут-же всё перекрутило от возможных кошмарных догадок. Видя, что служанка не в состоянии ответить на вопрос, Минервина попросила подошедшего Сцеволу: — Гней, принеси успокоительного пожалуйста! Оно на кухне, прямо до конца и направо, в аптечке на окне. — Минервина, перешагнув порог родного дома, тут-же вспомнила его во всех мельчайших подробностях, вплоть до того, что вспомнила местоположение погнутого гвоздя на окне на втором этаже. После просьбы она, приобняв служанку, медленно направилась в соседнюю комнату, где усадила Потицию на диван и села рядом, пытаясь одновременно и успокоить служанку и всё-же получить ответ на свой вопрос, не смотря на то, что одновременно панически боялась возможного ответа. Через пару минут опальный учёный вошёл в комнату, принеся два стакана с готовым лекарственным средством, справедливо рассудив, что оно потребуется не только Потиции. Возблагодарив богов за предусмотрительность своего спутника, девушка выпила лекарство и дала выпить Потиции. Рыдания женщины пошли на спад, и, наконец, на очередной вопрос «где отец», Потиция таки выдавила: — Его… Его проскрибировали… Душа Минервины ушла в пятки, она неверяще переспросила: — Проскрибировали? Как? Почему? — За укрывательство Марка… Юлия… — Всхлипнула Потиция. — Дядя Марк? Его тоже? — На этот вопрос Потиция кивнула, по прежнему всхипывая, продолжила:  — После того, как назначили диктатора, начались проскрипции. Марк… — служанка опять всхлипнула: — Марк тоже попал в список и… и сбежал из Рима. Господин решил спрятать его у себя, но его нашли и… и… — тут уже Потиция всё-же не выдержала и снова расплакалась. Беглянка же ничего толком не смогла произнести, застыв, будто пораженная током, лишь машинально прижимая к себе служанку. Её разум категорически отказывался воспринимать этот факт. Просидев так с пару минут, неожиданно Минервина вскочила и убежала на второй этаж, откуда тут-же донесся громкий хлопок дверью. Сцевола, не смотря на схожую область профессии, по которой его устроили на проект "Ихор", не был психотерапевтом и во врачевании людских душ он особо не разбирался, но что-то ему подсказывало, что потерявшей отца девушке следовало дать побыть одной. А помимо этого к этому «что-то подсказывало», добавился факт того, что она всё-таки была психократором, и потому тревожить лишний раз её в таком нестабильном состоянии было чревато чем-нибудь нехорошим, начиная от прилёта в лицо отправленного телекинетически шкафа и заканчивая ударом молнии. Потому вместо помощи своей подопечной, Сцевола решил оказать помощь продолжавшей рыдать навзрыд Потиции.       Во время проскрипций, многие слуги и рабы, будь-то из выгоды, в случае первых, или из-за особенностей психологической коррекции, ставившей верность Риму выше верности хозяину, в случае вторых, с завидным рвением сдавали своих преследуемых хозяев вигилам и фрументариям. Потиция представляла собой редкое исключение из этого паскудного правила, и причина была этому в какой-то мере наивной и романтичной — несчастная женщина испытывала по отношению к своему хозяину романтические чувства. Десятилетие, проведённое на службе у «доброго господина» Мания Юлия Барбата сделали Потицию безнадёжно влюблённой в этого тихого, относительно спокойного человека, в отличие от других Барбатов, не подбиравшегося к большой политике и на пушечный выстрел, здраво рассуждая, что ему в этих хитросплетениях политических браков, подковёрных интриг и больших денег делать нечего. Однако политика всё-же затронула его два раза в его жизни. Первый раз вмешательства политики в тихую жизнь скромного винодела был, когда отец Мания, покойный сенатор Секст Юлий Барбат, сосватал его за дочь сенатора Марка Фурия Пульхра, урождённую Квинту Фурию, ставшую после свадьбы Фурей Юлией, и которую Маний, что удивительно, совершенно искренне полюбил, и что ещё более удивительно, взаимно. Этот союз, впрочем, был не слишком долгим и счастливым, так как не успела Фурия Юлия дать жизнь маленькой Минервине, так сразу скончалась от осложнений при родах. Безутешный отец так и не смог более никого полюбить. Второй же раз, когда политика вмешалась в жизнь Мания, и одновременно последний, настал когда, спасаясь от проскрипций, на пороге дома Мания появился его брат Марк, попросив убежища «ровно на один день». Хоть отношения между братьями и были слегка прохладными, отказать родственнику Маний не смог. А уже через пару часов в двери его дома начали стучать вигилы. Служанка, вышедшая тогда за продуктами в эмпорий, при возвращении домой обнаружила, как вигилы тащили к аэромобилю два бездыханных тела — с приведением приговора в действие власти не медлили. Именно такую историю поведала постепенно успокоившаяся Потиция Сцеволе, уверенно стараясь не разрыдаться вновь. Беглый ученый сочувственно покачал головой и спросил: — А что с другими Юлиями Барбатами? Я никогда политикой не интересовался, но многое слышал об этом семействе. — В новостях все написано… — тяжело вздохнула служанка: — Большинство родственников доброго господина, хоть как то относившихся к Сенату, проскрибировали. Если кто-то и уцелел, то они наверняка сидят тише воды ниже травы. Сенатор Марк Юлий, когда приехал, упоминал несколько человек, которые вигилам и фрументариям просто не интересны, например, Марк Фурий Кандид, племянник Марка Фурия Порция и двоюродный брат юной госпожи. Инфантильный мальчик, вместо того, чтобы пойти по стопам деда и дяди, прожигает фамильные средства на театры. Недавно купил на последние деньги, оставшиеся от отца, театр в Тускулуме и теперь полностью отдался театральному искусству. — по тону Потиции было видно, что увлечения дальнего родственника Минервины она не одобряла совершенно. — Тускулум, Тускулум… Знакомое название, это где-то в Италии? — спросил Гней, на что Потиция ответила: — Район Рима. — в свое время Тускулум был отдельным городом, но разросшийся Урбс поглотил его, как и другие города вокруг Семи Холмов, превратив во всего лишь очередной район исполинского мегаполиса. Факт того, что племянник оппозиционного сенатора спокойно живет и в ус не дует буквально в самом «логове льва» здорово позабавил учёного. Похоже, спецслужбы действительно махнули на него рукой, в противном случае он был бы уже давным-давно покойником. Это же, однако, и подкинуло учёному хорошую пищу для размышлений касательно того — куда ему с его подопечной податься, ибо оставаться в этом доме до тех пор, пока спецслужбы наконец-то не хватятся пропажу корабля с психократором на борту и не начнут рыть носом землю — не лучшая идея. Почему-бы не податься в Рим, к этому «инфантильному мальчику» и спрятаться, так сказать, на виду, где искать уже не будут? — Марк Фурий Кандид ведь из семейства Фуриев, да. — не вопросительно, но утвердительно произнёс Сцевола: — Как он отнесется к двоюродной сестре, если она вдруг появится на его пороге? — Марк мальчик хоть и инфантильный, но добрый, юную госпожу он примет, хоть она и таскала его в детстве за вихры, когда он с семейством приезжали в гости лет десять назад. — служанка улыбнулась, вспоминая картину того, как четырнадцатилетняя «юная госпожа», не поладив чего-то с маленьким Кандидом, гоняла его по всему саду возле дома. Ей тогда это показалось умилительным. Сцевола кивнул, решив для себя, что в ближайшее время им следует срочно отправиться в Рим. В крайнем случае, ежели один из последних представителей рода Фуриев откажет им в убежище, всегда можно найти иное место на Терре, что способно подойти в качестве убежища. Планета ведь большая, хоть и из-за развития транспорта, позволявшего быстро пересечь полмира за пару часов, и кажется маленькой.       Решив вопрос с дальнейшим путем, Гней решил наконец проведать «юную госпожу» и направился на второй этаж дома. Постучав в ближайшую дверь и не услышав ответа, ученый неуверенно открыл дверь и заглянул внутрь, поняв, что не ошибся с выбором. Минервина сидела, обхватив колени, на своей кровати, два золотых огонька её глаз, от которых текли дорожки слёз, безжизненно смотрели куда-то в стенку. — Ты не возражаешь, если я войду? — негромко спросил Гней. Золотые огоньки на мгновение поменяли свою цель со стены на учёного, и девушка пожала плечами, будто бы говоря «входи, мне всё равно». Получив такое разрешение, Сцевола вошел в комнату и направился в сторону кровати, параллельно украдкой осматривая комнату. Взгляд ученого привлекла фотография, на которой, судя по всему, были изображены покойные родители её подопечной. Однако долго взглядом на фотографии учёный задерживаться не стал, вскоре присев на краю кровати. Некоторое время и учёный, и бывшая подопытная просто сохраняли молчание, пока наконец Минервина не спросила: — Почему всё это происходит со мной? Почему это произошло с отцом? В чём мы провинились перед богами? Учёный вздохнул. — Многим людям не везёт оказаться не в том месте, не в то время. Если я правильно помню, если бы ты не оказалась в своё время на каком-то холме, отражая атаку алиенов, то никакие такие неестественные силы бы ниоткуда не взялись, и ты бы продолжила служить в легионе, правда, неизвестно, насколько долго — передавали о крупных потерях. С твоим отцом и дядей, мир их праху, точно так-же — пара часов разминки, и они были бы живы. Никто не может гарантировать — что произойдёт в ближайшее время. Человек смертен. Но что ещё хуже — он внезапно смертен. Как бывший легионер ты должна это помнить. Девушка горько усмехнулась: — Помнить… Я не помню половину своей жизни, а другая половина наполнена лишь горечью и болью… Только-только я вспомнила и осознала, что у меня есть семья — и тут же эту семью у меня отняли, как и мою память! Вырезали всех «во имя Республики», будь она проклята! У меня никого не осталось, кроме бедной Потиции и тебя, и то вы мне не родные! — девушка сорвалась на крик, и учёный начал опасаться, как бы не случилось чего-нибудь экстраординарного, потому поспешил её успокоить: — Я бы не был так категоричен. Твой двоюродный брат Марк Фурий — один из тех, кто пережил проскрипции, всё ещё жив. Слова о том, что кто-то из её родных уцелел, явно произвели на последнюю из рода Юлиев отрезвляющий эффект. — Мой… двоюродный брат? — неверяще спросила Юлия: — Двоюродный брат… — повторила она, пытаясь что-либо вспомнить. На сей раз осколки её памяти не спешили выкристаллизовываться в единую картину, и процесс воспоминаний как-то не заладился. Но несмотря на не желавшую возвращаться память, девушке явно полегчало, хоть она и по прежнему скорбела по своему убитому отцу. Сцевола улыбнулся — быть может, судьба впредь будет более благосклонна к этой девушке?       Ночью, когда все уже легли спать, Минервина вышла на задний дворик виллы, где уселась на скамейку под деревом. Шума города почти не было слышно тут, и ничего не мешало ей предаться всплывшим в памяти воспоминаниям. Она вспомнила, как много лет назад, будучи несмышлёным ребёнком, залезала на это дерево. Вспомнила она и то, какой шум поднимал её отец, когда находил её сидящей на ветках. На лице девушки непроизвольно возникла улыбка — в те годы она обижалась на отца, но с высоты прошедших лет она понимала, что он просто беспокоился за неё… В небе прочертил линию пролетевший где-то далеко-далеко космический корабль, и воспоминания прошлых лет сменились воспоминаниями последних дней, и на место теплых воспоминаний о детстве пришли ярость, ненависть и обида. Обида на этот поганый мир, издевающийся над Минервиной, обида на проклятую Республику, которая в ответ на верную службу отплатила ей стиранием памяти, ролью подопытной крысы и убийством почти всей родни, обида на человека, запустившего этот маховик репрессий, лишившего тем самым девушку одного из самых близких людей, это полумеханического урода Спартиана… Глаза бывшей «подопытной Мю-Сигма 3» уже было налились привычным золотом, сигнализируя об опасном психическом состоянии, грозящем крупными разрушениями, но из пучин гнева Минервину вырвал звук шуршания веток. Девушка немедленно повернула голову в сторону источника шуршания и удивилась — на ветке дерева сидела маленькая совушка. Сычик настороженно-подозрительно смотрел на Минервину своими большими глазами, готовый в любую секунду улететь. Почему-то вид этой птицы вызвал у Минервины крайнее умиление, и она почти неосознанно потянулась к ней разумом, успокаивая птицу и внушая мысль, что «это странное нелетающее существо» сове вовсе не враг. Постепенно сычик успокоился, и из-за очередного ментального импульса так и вовсе бесшумно спорхнул с ветки на протянутую девушкой руку. Как только зверёк оказался на руке Минервины, она тут же начала почесывать птичке перья, одновременно сюсюкая ей какую-то типичную бессмыслицу. Неожиданно разум Минервины пронзила одна мысль. Это было не совсем привычное «осколочное» воспоминание, скорее эдакий сон наяву, «воспоминание о будущем» который она даже не полностью восприняла. Но тем не менее, одну ключевую вещь она всё-таки поняла, и со смешком поведала совушке: — Минервина погибла в песках Конкордии… Осталась только Минерва.

***

— До войны я жил в Трапезунте. По торговым делам мой отец часто ездил в Лазику, и оттуда он привёз рецепт одного дивного мясного блюда. Берётся свежее маринованное мясо, мой отец маринует его обычно в кислом вине, обязательно баранье. Нет, в принципе можно и не баранье, но в таком случае будет не так вкусно… Ну так вот, берётся баранье маринованное мясо и жарится на прогоревших углях. Важно, чтобы это были именно угли, а не открытый огонь, и уголь нужен обязательно древесный, это тоже важно, и при том не абы какой — никакой сосны, берёзы… — пока сидевшие в помещении легионеры обсуждали, от нечего делать, рецепты приготовления различных блюд, Аэтос смотрел через амбразуру на пейзажи Вулкана. В процессе превращения города в один сплошной ДОТ, подобные амбразуры вырезали на протяжении всех внешних стен, понаставив туда излучателей частиц, рельсовых орудий и других инструментов по превращению противника и его бронетехники в кучу трупов и металлолом соответственно, и соответственно вдоль этих амбразур посадили легионеров, что посменно следили за периметром. Разумеется, ни о каких новомодных силовых полях, что были-бы способны защитить защитников Маллео от вредной атмосферы планеты и речи не шло (таких банально не существовало), поэтому дежурили бойцы Legio CCX Concordialis в задраенных бронескафандрах, что их, разумеется, сильно бесило, но приказ есть приказ. Вот и сейчас легионеры, в том числе и Аэтос сотоварищи, вынуждены были смотреть друг другу не в глаза, а в безликие визоры шлемов.       Вдоволь насмотревшись на унылые пепельно-серые пустоши, Аэтос подошёл к стоявшему у ампливизора Алексию и спросил: — Что-нибудь видно на горизонте? Алексий цыкнул, отвёл визор шлема от инструмента и покачал головой: — Нет, всё по прежнему. — вокодер шлема исказил голос бывшего преторианца, сделав его более низким и угрожающим. Фалько в своё время выдвинул теорию, что Алексий явно нарочно чего-то в шлеме подкрутил, как раз ради такого эффекта. Огнен покачал головой в ответ и вздохнул. Ожидание противника утомляло.       Где-то с неделю назад поступили новости о том, что крупная группировка кроганских войск выступила от мануфацерии Артис в сторону мануфацерии Маллео и на момент донесения прошла уже больше половину пути. С той поры потянулось тоскливое ожидание врага, проходившее в атмосфере токсичного воздуха Вулкана и изматывающей скуки, ибо командование требовало постоянной готовности войск, или точнее, постоянного присутствия войск на стенах. Хотя по центуриям ходили слухи, будто-бы несколько когорт по одной Юпитеру известной причине упрятали в шахтах, что, с точки зрения Аэтоса, было полнейшей глупостью. С кем они там будут воевать? С восставшими против римского владычества рудными жилами? В любом случае, им рудиарий не завидовал, ибо постоянно сидеть в подземелье, в натуральном царстве Плутона, он бы и врагу не пожелал. А тут хотя-бы хоть какой-то, еле-еле пробивающийся через тяжёлые свинцовые облака, но солнечный свет всё-же был. — Важно регулярно поворачивать вертелы с нанизанной на них бараниной, чтобы мясо прожаривалось равномерно. Когда мясо будет белым, а сок прозрачным, мясо считается готовым и его уже можно есть, приправив специями по вкусу. С трансатлантическими земляными яблоками да под гарумом заходит на ура — мой отец постоянно угощал им своих знакомых и все, без исключения, нахваливали… — легионер продолжал рассказывать рецепт «дивного блюда» таким-же страдающим от скуки сослуживцам. — Зараза, я сейчас слюнями захлебнусь. — раздраженно произнёс Алексий, посмотрев в сторону обсуждающих мировую кухню сослуживцев. — А ты, вместо того, чтобы их слушать, представь большую, сочную, дымящуюся, ароматную… Коровью лепёху! — хохотнул Аэтос. Алексий сплюнул. Ну, как сплюнул, громко издал звук «тьфу», выражая отвращение, ибо плеваться в закрытом шлеме малость неудобно, и прильнул обратно к ампливизору, продолжая рассматривать унылые чёрные пустоши. В очередной раз пошарив взглядом по горизонту и не найдя ничего интересного, бывший преторианец решил было плюнуть на это дело, однако, как назло, тут-же он заметил нечто неожиданное. — Та-а-а-к… Кажись что-то на горизонте виднеется… — Ну-ка, дай-ка глянуть… — Аэтос тут-же подошел к ампливизору, и его боевой товарищ уступил ему место. И действительно, далеко на горизонте, на расстоянии многих стадий от стен Маллео, виднелась едва заметная дымка. — Нельзя слегка прибавить дальность? — недовольно пробурчал венед, силясь разглядеть хоть что-нибудь. — Да тут и так всё на максимум выкручено. В любом случае надо доложить декану… — этим Алексий и поспешил заняться, включив рацию и принявшись докладывать командирам, которые сидели себе уютно внутри города и попивали вино, пока простые легионеры медленно дурели в своих бронескафандрах на стенах. Хотя, справедливости ради, деканов периодически выгоняли на стены центурионы, чтобы те не давали легионерам расслабляться, да и самих центурионов тоже выпинывали на стены легаты и трибуны. Такая цепь пинков тянулась аж до самого дукса Марка Эмилия Павла, который, однако на стенах был всего один раз, но у него была уважительная причина в виде полученного при высадке ранения. «По ту сторону провода» доклад о странной дымке приняли спокойно, приказав продолжать наблюдение и тихонько пробурчав себе под нос ругательства в сторону местной атмосферы, из-за которой вести аэроразведку было невозможно. Повышенный интерес Аэтоса к ампливизору и доклад Алексия незамеченными не остались — остальные легионеры их контуберния сразу забросили обсуждать кулинарные рецепты и столпились у амбразуры. Повисший в воздухе вопрос был высказан обычно молчаливым Фалько: — Ну что там? — Дымка какая-то. — честно ответил Аэтос: — Наверное пыль от вражеской техники. — Значит, явилась таки инопланетная мразота? Ну-ка, дай посмотреть… — легионеры принялись по очереди смотреть на далёкое облако пыли. Зрелище было не очень впечатляющим, но легионерам, чтобы наконец развеять тоскливую скуку, хватило. И теперь на место мучительному ожиданию противника пришло не менее мучительное и куда более гадкое ожидание боя. Хотя, по мнению Аэтоса, боя не будет, по крайней мере не сразу. Будет куда как более мерзкая вещь — осада, ибо с наскока укреплённый по самую верхушку Маллео взять было невозможно. Значит, начнётся планомерный, многодневный, если не многомесячный, обмен снарядами в попытках создания пролома, в случае атакующих, или наоборот недопущения создания оного, в случае защитников.       По мере идущих часов «дымка» медленно, но верно увеличивалась, и уже можно было разглядеть источники этого безобразия — маленькие точки военной техники. Разумеется, безнаказанными движения противника не оставались, и периодически рельсовые орудия и излучатели частиц корабельного калибра отправляли в сторону противника град болванок, снарядов и лучей разогнанных частиц, мягко намекая, что от Маллео следует держаться подальше, и что им тут ничего не светит. Намёков кроганы не понимали совершенно, продолжая окапываться по периметру, и через некоторое время уже кроганские орудия открыли огонь по городу в упорных попытках пробить кинетические щиты и стены мануфацерии. Ответный же удар по позициям кроганской артиллерии выявил одну крайне неприятную деталь — позиции кроганов были прикрыты своими, пусть более слабыми, но все-же кинетическими щитами, захваченными на мануфацерии Артис. Может они и не могли долго держаться под огнём оборонительных систем Маллео, но дать время для отхода артиллерии они могли, и когда наконец генераторы перегревались, выпущенные из мануфацерии снаряды поражали лишь пепел и грунт Вулкана. Осада Маллео началась.