Лестница к небу

Ратис никогда не считал себя брезгливым мером, но Бодрум с размаху макнул его в дерьмо — во всех смыслах, — и сохранять спокойствие оказалось непросто. Чужая низость, чужая подлость, чужой обман… Вдыхая их терпкий, гнилостный запах, ныряя в него с головой, трудно было блюсти душевную чистоту. Что рядом с этим — нечистота телесная? Встреча с Ревасом была неизбежна. Ратис не позволял себе верить, что может с ним не увидеться — для подобной судьбы он грешил недостаточно! И пусть выяснять отношения будет намного более мерзко, чем плескаться в речке из нечистот, однако от этого жребия нынче не скрыться и не избавиться. Ратис предпочёл бы встретить его с гордо поднятой головой, на своих условиях — и поскорее. Неполных два дня, прошедших со смерти Лларесы, вывернули его наизнанку, сердцем и требухой наружу — и чтобы расколдовать себя, он обязан был докопаться до правды. Впрочем, пока что надежды тонули в мутной, густой черноте сточных вод, а ядовито-едкая вонь мешала дышать и думать. Время снова замедлило бег, приструнённое лопнувшей трубой, и Ратис замедлился вместе с ним: ноги вязли в потоке разбавленных нечистот, и каждый шаг давался с боем. Достаточно ли оно жидкое, чтобы всё получилось? Ратис пробормотал слова заклинания, аккуратно поднял, сгибая в колене, ногу и, опершись на чуть пружинящуюся поверхность, встал и на пробу шагнул вперёд. Хождение по воде здесь всё же работало. И тогда Ратис побежал — на ходу активируя амулеты, восстанавливая силы и магику, залечивая мелкие ранки. Он чувствовал, что не успевает, и отчаянно пытался догнать упущенное. Мешкать было непозволительно. Индри и Тирано хлюпали где-то сзади; потом кто-то из них, судя по звукам, упал, разбрызгивая грязь… Ратис не оборачивался — справятся и без него, не утонут в воде по колено! Нельзя останавливаться — на счету каждое мгновение. Как бы то ни было, а лестницу Ревас не повредил и люк не заблокировал — Вереск спугнула? Если бы удалось запереть их всех в туннелях, погоня закончилась бы ничем, и Ревас не мог этого не понимать... а всё же не запер, и люк нараспашку открытым оставил! Спешка и паника — не лучшие помощники, когда погоня следует по пятам. Ратис карабкался наверх, ведомый осколком неба, мелькающим над головой — синим, отчаянно синим и ясным. После туннельного мрака, смешанного с канализационным смрадом, видеть эту хрустальную синеву было до странности приятно — хоть что-то вокруг оставалось чистым и незапятнанным. Выбравшись на поверхность, Ратис наскоро огляделся. Он и правда оказался за городом: вялая к осени трава, речка, петляющая в низине и прячущая побережную наготу за зарослями болотного тростника… Место показалось ему знакомым: кажется, они с Ревасом пару раз приходили сюда тренироваться. Дней пять назад, нет? Целую вечность назад. Как далеко — и куда — ушли Ревас и Вереск? Следопытом Ратис не был, однако зловонная грязь и примятая трава послужили отличными ориентирами — равно как и магические колебания, от которых воздух почти звенел. Успевший перевести дух, Ратис с новыми силами рванул вперёд — успеть, вмешаться, спасти всё то, что ещё можно спасти!.. Он снова опоздал и не застал ни сшибки, ни Вереск: услышал издали оглушительный всплеск, увидел краем глаз расходящиеся круги на воде — и всё. Что сталось с ней, неужели упала в реку? Ратис не нашёл ответов — зато нашёл Реваса. Бывший любовник выглядел страшно: не в том даже дело, что копотью был покрыт и грязью заляпан, что кровь струилась не только из раны на плече, но и из носа, из мелких порезов на лбу и щеках, раскрашивая кожу грязными бурыми разводами… Глаза его, яркие багряные глаза, были пустыми и совершенно безумными — в них плескалась холодная темнота Обливиона. Ратис не обнажил меча, справился с искушением. – Ревас, – позвал он, мягким, опасливым шагом подбираясь поближе. – Нам нужно поговорить. – Ратис… Я не хотел всего этого, веришь ли? – Конечно, – согласился он, не произнеся вслух того, что жгло мысли: “Ты не хотел проблем — это не служит тебе оправданием”. Нельзя было угрожать, нельзя было спугнуть раньше времени — иначе правды ему никогда не добиться. А Ревасу, кажется, только это и было нужно: не увидев за Ратисом открытой враждебности, он шагнул навстречу, взмахнул руками, словно бы намереваясь обнять, но в последний момент передумал — левую уронил, а правую запустил в волосы, — и зачастил, балансируя на грани истерики: – Она не должна была умереть. Я не хотел, я любил её! Но времени не оставалось… Нам ведь было так хорошо втроём… Но я так увлёкся нашей сказкой, что позволил себе забыться — забыть о цели, забыть обо всём, что было по-настоящему важно. – О поисках кодовой книги? – Да… Времени не оставалось, и я должен был действовать, пока не стало слишком поздно. Ллареса проснулась… Я не хотел этого! Но не сумел объяснить, что не враг ей. Сначала я лишь защищался и ранил её — другого выхода просто не было! А потом Ллареса упала и… Я должен был достать её, должен был раздобыть эту клятую книгу! Чтобы всё это было не зря, понимаешь? Чтобы Ллареса умерла не напрасно. Это нелепое “не напрасно” стало последним камнем, завалившим вход в родовую гробницу: Ратис едва сдержался, чтобы не наброситься, не впиться ногтями в шею, не вырвать кадык! Одной-единственной фразой Ревас перечеркнул остатки доверия и сострадания, которые их связывали. Как мог он сказать такое? Как смел он себя оправдывать? Но если Ратис и изменился в лице, то Ревас этого не заметил. Его глаза горели лихорадочным блеском, пухлые губы кривились в улыбке, а в голосе проступала радость, когда он делился планами: – Теперь всё пойдёт как надо. Я всё исправил. Теперь я могу вернуться в Тель Арун… Могу даже взять тебя, если захочешь! Я буду рад, честно. Кена Марион — отличный учитель, куда лучше, чем получается из меня. Если мы вручим ей кодовую книгу, она сумеет нас достойно... – Книги у тебя нет, – перебил, не выдержав, Ратис. – Она сгинула вместе с Лларесой. Ты украл не её. Ревас сначала, кажется, даже не понял, что он имел в виду — смотрел на него невидяще, медленно моргая, — но потом отшатнулся, как от удара, суетливо полез за свёртком, дрожащими пальцами развернул бечёвку, промасленную кожу, холстину... Истрёпанная розовая обложка, показавшаяся на свет, вряд ли могла принадлежать драгоценной кодовой книге, но Ревас, отказываясь сдаваться, распахнул её, распухшую от вложенных внутрь бумаг, и уставился в открывшиеся страницы. Он вчитывался долго, очень долго, и Ратис успел пожалеть, что сказал ему правду: если Ревас, разочарованный содержимым своей добычи, сожжёт её или зашвырнёт в реку, будет очень неловко перед Тирано и Индри. К счастью, всё обошлось, и вместо гнева на пост заступило отчаяние: Ревас выронил, обессиленный, злополучную книгу, и руки его повисли плетьми. – Ты должен сдаться, – сказал ему тогда Ратис, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче. – Покаяться. Вымаливать прощение у богов… Пойдём со мной. Я попытаюсь тебе помочь. Ревас не сопротивлялся, когда Ратис приобнял его за плечи и потянул за собой, в сторону туннеля. Спускаться туда было бы глупостью — оказаться с неуравновешенным магом в замкнутом пространстве не хотелось, — но встреча с товарищами пришлась бы кстати. Заручившись численным преимуществом, можно рассчитывать, что Ревас не передумает на полпути, не попробует перебороть трёх противников — и решить, что лучше с ним делать. Но Ратис зря поверил, что мирный исход возможен: Ревас, покорно переставлявший ноги, вдруг вырвался, отстранился и с тёмной решимостью объявил: – Я должен продолжить поиски. Книга всё ещё в городе! Я должен вернуться и разыскать её — а иначе всё было напрасно. – Я не могу тебя отпустить, – покачал головой Ратис, глядя в блестящие багряные глаза, которые так любил когда-то, и которые теперь пробуждали в его душе только холодную ярость. – Больше никто из-за тебя не умрёт. Его ладонь легла на рукоять меча — безмолвным, но недвусмысленным предупреждением. Ревас опустил взгляд, проследив за его руками, и улыбнулся — грустно и удивительно спокойно, умиротворённо даже. – Прости меня, Ратис, – сказал он тогда — и быстрым, отточенным за годы тренировок движением швырнул ему в лицо сгусток чародейского льда. Время для переговоров вышло. Ратис легко ушёл в сторону — наверное, даже ждал чего-то подобного — и обнажил меч. Глупо было тратить силы на новые увещевания, и он молчал, уворачиваясь от хлёстких ветвистых молний, пускаемых следом. Ревас не дал опомниться — вздыбил землю у Ратиса под ногами, мешая траву с тёмной прибрежной грязью, и запустил вдогонку ещё один сгусток льда. Едва удалось отпрыгнуть, не потеряв равновесия — а Ревас уже поджидал его с веером пламени наготове. И Ратис уворачивался, отскакивал, кружил, словно скальный наездник, пытаясь нащупать брешь в чужой обороне. С десяток раз он пожалел, что так хорошо натренировал Реваса, что научил в первую очередь следить не за оружием, а за руками, плечами, корпусом — улавливая первую тень будущей атаки. Ратис всегда был отличным ментором — себе на беду. Его подопечный двигался грамотно, осторожно — держал дистанцию, непрерывно атакуя и произвольно тасуя направления ударов. Не подобраться так просто... Ратис ушёл от огненного потока — разминулся едва ли на волос, осознанно подпуская ближе, — и рванул вперёд. Он сумел зацепить Ревасу плечо — оцарапал, распоров куртку. Но тот уже был наготове, и перебил атаку из воздуха призванным ледяным шипом, и разорвал дистанцию — снова. Да сколько же в нём отчаянной, дурной мощи?! Стоит ли взять на измор, ждать, что устанет, что ошибётся — или что помощь подтянется? Ратис решил попробовать. Он знал, что и в обычные дни выносливей — или, вернее, лучше умеет рассчитывать силы для затяжных поединков, — а уж теперь, когда Ревас в таком состоянии… И Ратис перестал пытаться всерьёз его подловить — больше пугал, гонял из стороны в сторону обманными выпадами и исхитрился даже развернуть его спиной к туннелю. Ревас и сам осознал, что время играет ему не на руку — когда стал медленнее, небрежнее, и одна из обманных Ратисовых атак едва не распорола ему бедро. Он изменился в лице: понимание, перемешанное с испугом, исказило черты и выжгло остатки былой рассудительности. Решив, наверное, кончить дело одним рывком, Ревас бросился в атаку. Больше он не пытался достать противника издали и себя не берёг: шёл напролом, бросая заклинание за заклинанием. Кровь побежала не только из носа, но даже из глаз, и долго Ревас не выдержал бы — но теперь уже Ратис пятился. Уворачиваться стало сложнее, и часть заклинаний он отбивал в спешке наколдованными щитами: в конце концов, Ревас тоже его учил, пусть и не в полную силу. Пришло время вспомнить эту науку. Ревас, проклятый, всё никак не выдыхался, и Ратисов мир сжался до одного-единственного мера — и его яркой, кипучей силы, то обжигающей щёки шальными искрами, то покрывающей изморозью землю под ногами, делая её опасно скользкой. И Ратис, подстраиваясь, вдруг осознал, что начал чувствовать чужие плетения: ещё до того, как дикая стихийная магия, настоянная на злости, перекуётся в чары, он предугадывал их очертания. Огненный хлыст! Отскочить, сбить его на возврате слабым, но действенным сгустком жара… Молния! Бросить навстречу щит, переменив направление, и, подготовившись, увернуться от огненного шара… Ревас, рыкнув, рванул навстречу, — отчаянно, самоубийственно-глупо! — и Ратис внутренним взором увидел ледяное копьё, готовое воплотиться в его руках. В это мгновение, растянувшееся на целую кальпу, Ратис понял, что не успевает ни защититься, ни увернуться — только атаковать, только ударить раньше, чем ледяное копьё пробьёт ему грудь. “Сейчас я убью его, – с пугающей ясностью отпечаталось у него на изнанке черепа. – Сейчас я убью его…” Но за миг до того, как случилось непоправимое, Ревас вдруг подавился ошмётками заклинания, и кровь хлынула горлом… а даэдрическое копьё, пробившее ему грудь, с траурно-рваным звуком покинуло рану. Ратис выпустил меч, обрывая движение, что принесло бы смерть, успей он чуть раньше. За такое матушка оттаскала бы его за уши — плевать! Он поддержал оседающего на землю Реваса, и уложил его аккуратно на землю, и сам сел рядом — ноги его не держали... А Кериан Индри, отбросив призванное даэдрическое копьё, без слов протянул Ратису руку. Лицо, и одежда, и волосы у Ревасова убийцы были заляпаны грязью, — он ли свалился в туннеле? — но руки казались чисты… А впрочем, была ли разница? Ратис воспользовался помощью, поднялся на ноги. Кажется, он засмеялся. Кажется, из глаз потекли слёзы. Дикая мысль — вереница диких мыслей — пронеслась у него в голове: “Я его не убил… Его убил не я… Он мёртв… Всё закончилось!..” Однако истерика ненадолго им завладела: Индри — Кериан — вдруг рухнул на четвереньки и шумно, с надрывом принялся извергать содержимое своего желудка, и Ратис живо вернулся в срединный мир. – Надышался — может, даже хлебнул чутка, бедолага, – пояснил подоспевший Лларен. – Скоро попустит, надеюсь. Не кипишуй. Ратис кивнул и, подумав, рукой указал на место их с Ревасом встречи: – Книгу он выбросил где-то там. Вроде цела. И пока Кериан блевал желчью, а Лларен деловито собирал разлетевшиеся по округе бумаги, Ратис пошёл к реке — туда, где слышал всплеск. Берег там был разворочен, вздыблен: может, Ревасу и удалось сбросить Вереск в воду, но трудно было понять наверняка, да и спросить уже некого. Нырять за ней? Есть ли смысл? Если не выплыла, то наверняка уже утонула... Ратис вернулся назад, подобрал свой меч и вместе с Ллареном помог притихшему Кериану подняться; тот, наскоро оттерев губы тыльной стороной ладони, был бледен, но решителен. – Стража скоро будет здесь. Нам нужна общая легенда. Где Вереск? – Не знаю. Не видел. Возможно, упала в реку. – Шлюха, которую мы для тебя взяли, в суете от пожара спёрла наши деньги, – предложил тогда Лларен. – Мы погнались, но её не нашли — зато нашли этого хмыря. Ты прибежал первым, и он напал на тебя. Кер подоспел и таки его завалил. Ратис кивнул и, подумав, добавил: – Ревас связался с Лларесой, потому что хотел что-то у неё отобрать — но не нашёл. Потом решил, что эта вещь попала ко мне. Я делился с вами подозрениями, что он может быть замешан в её смерти. Но такого никто из нас не ожидал. На этом они и сошлись, и сошлись очень вовремя — едва успели дополнить костяк несколькими деталями, как за ними и правда явилась стража. Началась грязно-серая череда заключения и допросов. Всех троих сразу же развели и держали порознь, и Ратис не знал, через что проходили его товарищи — но вряд ли условия, в которых их держали, чем-то принципиально отличались. Поначалу его бросили мариноваться в камеру-одиночку, не позволив обмыться или сменить одежду. Там Ратис просидел несколько часов наедине с въевшимся в кожу и волосы запахом нечистот, прежде чем стража снова взяла его в оборот. Капитан Ратрион, явственно недовольный тем, что произошло в его городе, хотел докопаться до правды, и Ратис не мог не уважать этого устремления — но был готов поделиться только той правдой, что не повредила бы делу Лларесы. Никаких Ламп, никакой охоты за кодовой книгой: там, где без этого нельзя было обойтись, Ратис прятался за незнанием — или валил всё на мёртвых да исчезнувших. Они-то уж точно не могли с ним спорить или оправдываться. Маг, что накануне взял его в заложники, мог быть и Ревасом, но Ратис и правда ничего не понял — наверное, тот чарами изменил внешность и голос. Безумный колдун, его друзья и враги, о которых Ратис ничего не знал и не хотел узнавать… Ллареса когда-то была танцовщицей, Ревас — рабом у Телванни, вот и всё, что он знал о погибших любовниках — для хорошего секса не нужно распахивать друг перед другом души! Рыжая женщина в парике — то ли проститутка, то ли воровка, то ли противница, то ли подручная Реваса, сгинувшая не пойми где… Кто их там разберёт! Ратрион пытался поймать его на противоречиях, намекал на то, что кто-то из его товарищей уже раскололся и выдал правду, пугал то тюрьмой, то штрафами, но Ратис упрямо стоял на своём. Ему оставалось надеяться, что и Кериан с Ллареном не отошли от плана, и остальные улики говорили в их пользу — а Ратрион не опустится до подтасовки фактов. Он казался по-своему честным, принципиальным мером, а Ратис и в самом деле делился с ним правдой — только не всей правдой. Достаточной и необходимой, так ему казалось: разве честному, принципиальному редоранцу не будет приятно свалить всё на колдунов из Телванни? Тем более что те и правда виновны: кто же, как не они, вылепили из юноши-раба удобный со всех сторон инструмент — и приучили делать за них грязную работу? Кто, как не они, изуродовали Ревасу душу? Ратрион и его подчинённые были дотошны и обстоятельны, но не отличались сводящей с ума нерасторопностью, свойственной многим мерам на государственной службе. Ратиса несколько раз осматривали, — в том числе и знакомый уже капрал Ормейн, так и не расставшийся со шлемом, — заставляли записывать и заново произносить свои показания, осыпали новыми и подзабытыми старыми вопросами. Однако в тирдас, первого Заката солнца, его всё-таки выпустили: где-то через сутки после задержания, вернув изъятое, формально сняв все обвинения, но наказав не задерживаться в Бодруме — или где бы то ни было на территории дома Редоран — дольше необходимого. Ратис даже не думал спорить — и первым делом пошёл в ночлежку, чтобы захватить оставленные там вещи и уже со сменой одежды посетить городскую баню. Там он очистился, совершив все положенные ритуалы и вытравив с кожи гнилостный запах, обрил себе голову и уже потом, переодевшись, направился в храм. Дурная слава тянулась за ним пышным свадебным шлейфом, и знакомые меры пугливо отводили глаза, не решаясь даже поздороваться. Ратис не мог их осуждать: убийства, пожары, прорванные трубы — и всё за каких-то пару-тройку дней! Кто знает, какие несчастья он может ещё принести? Не препятствовали, и ладно. Ратис с почтением поклонился большому алтарю Трибунала, а после исполнил требы у трёх триолитов АльмСиВи: поблагодарил Матерь за то, что та позволила ему совершить возмездие; Отца — что раскрыл глаза и помог понять правду; Поэта — что незримо хранил его и свёл с Керианом Индри и Ллареном Тирано, что убедил им довериться... Ратис знал, что в этом он точно не ошибся. После ноги сами привели его во внутренний дворик храма — место их с Лларесой задушевных бесед. Они говорили здесь обо всём на свете: о вере и о политике, о храмовых сплетнях и повседневных обязанностях, о том, что начать жизнь с чистого листа и перечеркнуть ошибки, совершённые в прошлом, не только возможно, но необходимо! Жаль только, что Ревас этого так и не понял — и раз за разом делал неправильный выбор, пока не погубил и возлюбленную, и себя самого. Только тогда, замерев напротив знакомой как добрый друг статуи святого Фелмса, Ратис вдруг осознал, окончательно осознал необратимость произошедшего. Ещё пару дней назад он любил, и был любим, и верил, что обрёл если и не счастье, то как минимум равновесие и душевное спокойствие. Всё изменилось, и непонятно было, как к этому относиться — и что делать дальше. Ллареса мертва… Не уберёг? Не ведал ведь даже, от чего её стоит вообще беречь! Ревас — мёртв, обвинён во всех преступлениях; погиб, не спасённый, не раскаявшийся… И всё-таки Ратис не хотел и не стал себя винить: он любил Реваса и верил в искренность его ответной любви, но не мог совершить за него этот выбор. Не мог повернуть время вспять и помешать убийству Лларесы... – Прости меня, – шепнул он тогда, обессиленный. – Я не сумел подарить тебе чуда. Ратис закрыл глаза. Не было в его сердце покоя, не было ощущения завершённости — только глухая тоска. Как он скучал по Ревасу, каким тот был, когда отгораживался от безумного телваннийского долга — мечтательным, вдохновенным, искренне радостным, если мог научить и помочь! Как он скучал по Лларесе — с её колдовскими глазами, и чуткой душой, и искренней верой в то, что все заслуживают второго шанса, что никогда не поздно начать поступать правильно, и не бывает в жизни глухих тупиков! Он никогда её не забудет. В это мгновение Ратис, хрипло втянув прохладный осенний воздух, кажется, въяве почувствовал, как Ллареса коснулась его щеки, и как её лёгкие, ловкие пальцы скользнули по шрамам на коже и шрамам на сердце, приглушая въевшуюся в них боль… Или это было лишь дуновение ветра? Оттерев проступившие слёзы, Ратис открыл глаза и встретился взглядом с каменным Фелмсом. Тот, коленопреклонённый, молящийся, был тих и задумчив. Усталый от мирской суеты, облачённый в строгую жреческую мантию, на время отринувший меч и доспехи — их с сэрой Лларесой Ромари друг и наперсник, свидетель бессчётных бесед... Интересно, какие тайны может ещё хранить святой-созерцатель? И тогда Ратис, ошпаренный дерзкой, почти святотатственной идеей, чуть наклонился, просунул руку в зазор между каменной мантией и постаментом, пошарил, морщась от боли в вывернутом запястье, — и вытащил оттуда замотанный в холстину прямоугольный свёрток. Так он и отыскал кодовую книгу.