Лестница к небу

По натуре своей Ратис не был мстительным и злорадным, но от некоторых вещей даже святому не удержаться — а святым он и подавно не был. Обычный мер, старающийся поступать по совести и не брать на себя слишком много… О, АльмСиВи, почему же это так сложно — и “поступать”, и “не брать”? Почему вашим детям приходится балансировать на канате, перекинутом через бездну?.. Голова Велдена Омани плюхнулась Ратису под ноги, и он не удержался — походя её пнул. Хотелось, конечно, чего-то большего, чего-то красноречивого, яркого, незабвенного, — выплеснуть, вытеснить, переписать подчистую!.. — но времени на громкие жесты у него не осталось. Когда Омани, не понимая того, — отказываясь понимать? — ожидал казни, случилось чудесное... хотя рассуждать о чудесах — здесь и сейчас, посреди усеянной трупами стройки, — казалось почти кощунством. Но один из тех, кого Ратис принял за покойника, вдруг распахнул глаза — удивительно синего, насыщенного цвета… — и приоритеты резко переменились. Что толку глумиться над мёртвым Омани? Он заслужил, без сомнения, но… Разве это так важно, когда здесь — живой? Хоть кто-то из них — живой! Всё ещё дышит… всё ещё можно его спасти… всё ещё — не напрасно!.. Ратис опустился на колени и оттолкнул в сторону трупы. Проверить, мертвы ли, несложно, когда не боишься коснуться, когда ужас не сковывает тебя по рукам и ногам: ужас не перед увечьями или смертью, но перед безграничной низостью чужой натуры — низостью, замаскированной гримом из древних традиций и светских приличий. Однако об этом, равно как и о всех безвинно загубленных жизнях, можно погоревать и позже. Всему своё время, верно ведь? Ратис взялся за дело. Друзья не отвлекали, не лезли под руку и не спрашивали о ерунде. Сердце его было спокойно: Ратис знал — знал так же твёрдо, как и то, что солнце заходит на западе, — что если потребуется помощь, они придут по первому зову. В них он не сомневался, но помощь была не нужна — пока что. Ратис осматривал раненого и краем глаза видел, как Кериан вкладывает катану Омани в руку одному из покойников; видел, как Лларен обыскивает тела господ и пересыпает к себе монеты — понемногу, не опустошая их кошельки до дна… А потом перестал замечать — подчистую отрезал всё, кроме мера, лежащего перед ним. Босмер, тот самый босмер — возможно ли?.. Боги хоть в чём-то были к ним милосердны... Мер был в сознании, но ни на что не реагировал: синие, чудные глаза его, что так выделялись на смуглом, залитом кровью лице, — совершенно пусты. Сотрясение; может, ушиб? Крови много, однако чужой... большей частью: две свежие раны, на затылке и у виска, кровят обильно, но не настолько. Ушиб, средней степени… — Не тошнит? Не отвечает. Взгляд расфокусирован… Ладно… Что ещё? На теле — следы от побоев: свежие раны, застарелые раны… Другие ушибы, кровоподтёки, вывихнутое плечо… сломанное ребро... Голова всё равно — самое серьёзное. Хорошо, что обрит: лечить будет проще. Опасно, особенно здесь и сейчас, но он не умрёт, нет — Ратис ему не позволит. Не самый хороший расклад, но и смерть не дышит в затылок: как ни чудно подобное признавать, а этому меру повезло потерять сознание во время резни — господам и охране было не до того, чтобы ворошить трупы и добивать раненых... Ратис вливал в него силы, почти не думая, действуя по заученному — глупо и расточительно даже, но иначе не выходило. Только так получалось побороть то бессильное, отупляющее отчаяние, что охватило его при виде устроенного Омани и его дружками побоища. Помочь одному — это так мало! Ничего не искупит, ничего не исправит — не истребит легионы таких же зверино-жестоких Омани, рассеянные по всему Морровинду… И всё-таки… всё-таки... Всё-таки это чего-то да значило, верно ведь? Это — уже на одного спасённого мера больше, это — хоть что-то, что получилось, как надо… Ратис вычерпал себя почти что до дна, и разрядил все свои амулеты, и выпил два или три флакончика с магикой, что заботливо подавали ему друзья — но был доволен проделанной работой и, усыпив пациента, позволил себе несколько минут отдыха: встал, выпрямился, размял одеревеневшие от напряжения плечи — и был готов поговорить с друзьями. — Жить будет, — сказал он, не трудясь указать на заснувшего босмера, и замялся: нужно было очень о многом спросить, но голова опустела, и правильные слова всё никак не шли на язык. Ратис и в лучшие дни не отличался особенной разговорчивостью, но ситуация всех троих уравняла: бледные, словно за час на десять лет постаревшие, они смотрели друг на друга почти так же пусто и слепо, как смотрел на своего “целителя” контуженный босмер. Хотя бы он спасся... Ратис поёжился: он понимал, почему его не отрывали и не просили помочь кому-то другому. — Больше выживших нет, — сказал наконец, подтверждая его догадку, Кериан. Ратис кивнул: не удивился, но всё равно почувствовал что-то сродни разочарованию — усталому, приглушённому, обесцвеченному... По части крови и смертей сын рода Дарес, выросший под сенью Арены, новичком не был: он насмотрелся и на погибших бойцов, и на пациентов, которых не удалось спасти... Да и Ллареса с Ревасом хорошо его закалили: после того, какими он их видел, разве тела незнакомцев могут его шокировать? Но вовсе не кровь и не смерти взбудоражили Ратиса на самом деле: его отвращение было совершенно иного толка. Они с Керианом и Ллареном были очень разными мерами с очень разным жизненным опытом — но это разделённое на троих отвращение связало их крепче иных цепей. Ратис хотел бы найти слова, что позволили бы стереть это загнанное выражение у Лларена из взгляда, что вернули бы жизнь окаменевшему Керову лицу — и не мог. Да и были ли они, такие слова? Иногда даже те, что наделены чародейской силой, не помогают делу — и ранам, чтобы поджить, нужно немного времени. Лларен выглядел так, словно вот-вот был готов пуститься в галоп и только каким-то запредельным усилием воли удерживал себя на месте. Понятное дело: оставаться было нельзя — слишком опасно. Если их здесь найдут, то уже не получится оправдаться: такое чудо даже лорду Вивеку не по силам. Тревога Лларена была более чем объяснима, но за него Ратис переживал куда меньше, чем за Кериана. Тот хорошо держался — умел держаться так, что ни лицо, ни пластика ничего не выдавали, — но Ратис знал этого мера не первый день и понимал, как случившееся его мучит. Возможно, казнить Омани было не самым мудрым поступком… Но разве у них оставался выбор? Разве могли они поступить иначе — когда услышали об Охоте и когда поняли, что это такое? После было уже не свернуть — с каждым шагом, с каждым истерзанным телом они приближались к условленному итогу. А когда наконец отыскали Омани… Ратис не знал, что сделал бы сам, но был, пожалуй, благодарен, что ему и не пришлось выбирать — как и в Бодруме, с Ревасом. Кериана он не осуждал ни тогда, ни сейчас. Ревас был обречён, но Ратис был рад, что не ему пришлось отнять эту жизнь, а Омани попросту не заслуживал жалости: и без того он слишком легко отделался. Может быть, Кериан и поступил не мудро — но зато правильно. Верит ли в это он сам? Ратис понимал, почему ему — переломившему себя почти надвое, чтобы уладить дуэльное дело миром, — было невыносимо видеть, к чему это привело, и знал, что пролитая кровь не принесёт этому меру успокоения. “Ты не виноват, — хотел бы убедить его Ратис. — Ты не был бы виноват, даже если бы нам никого не удалось спасти. Ты сделал всё, что от тебя зависело, ты поступил по совести, ты и так взвалил на себя слишком много. Его грехи — не твоя ноша!..” Но Ратис не знал нужных слов — и только надеялся, что сумеет помочь иначе. — Я, конечно, всё понимаю, — бескомпромиссно взял “всё” в свои руки Лларен, видя, что от друзей толку мало, — но давайте завязывать с переглядками и начинать наконец шевелиться. Я слишком хорош, чтобы умирать из-за того, что Обосрани вконец захлебнулся в своей сранине. И так уже слишком много народа сгинуло с ним за компанию. Надо ведь уходить, так? Так. Вот и порешили… Давайте теперь решать, куда его денем, — он указал на босмера; пальцы едва заметно дрожали. — Далеко мы его не утащим. Идти он сможет? — Мы постараемся, — подумав, ответил Ратис, и уточнил: — Куда? — Блядь, да если б я знал! — Лларен всплеснул руками и смачно, с оттяжкой пнул труп Омани. — Бумаг при нём нет, мы обыскали: ни купчей, ни хоть чего-то полезного. Ключей от кандалов — тоже. Уйдём мы отсюда, спрячем на время этого бедолагу, и что тогда?.. Браслеты с него мы не снимем. На тех, кому по карману раб, мы, хоть усрись, не похожи. И если нас с ним поймают… Если мы попадёмся, то без бумаг… Без бумаг мы все вчетвером пойдём по одной дорожке: на нас свалят всё дерьмо, что здесь случилось. Жалеть нас не будут, и даже Кер не отбрешется. Нам нельзя попадаться! Трясущейся рукой Лларен смахнул пот со лба; губы кривились, глаза горели больным, лихорадочным блеском... Ратис шагнул вперёд, положил ему ладонь на плечо, пустил — самую малость, того, что на донышке было, — силы... простое, детское “Умиротворение”: выровнять дыхание, усмирить сердце... — Спасибо, — чуть слышно сказал ему Лларен, когда Ратис отнял ладонь и отстранился. — Не стоит, — он покачал головой. — Пустяк. Хотя бы немного помочь было в радость, тем более что для себя — и в себе — он наконец-то нашёл точку опоры. Ратис не боялся и друзьям своим верил — верил даже сильнее, чем прежде. Они не всегда и не во всём соглашались и были очень разными мерами с очень разным жизненным опытом. Но здесь и сейчас все трое оказались единодушны: они знали, чего делать нельзя — никто и не подумал предложить бросить раненого, чтобы спастись самим, — и это общее знание наделяло Ратиса удивительным, надмирным спокойствием; спокойствием, которым он мог и хотел делиться. Ратис прикрыл на пару мгновений глаза, собираясь с мыслями, а потом встретился взглядом с Керианом и просто, как и положено говорить очевидные вещи, сказал ему: — Ты поступил правильно. И тогда, и сейчас. Чужие грехи — не твоя ноша, и за чужие ошибки ты не отвечаешь. Кериан. Ты умеешь поступать правильно — и умеешь поступать. Ты ведь думал о том, что дальше. Что у тебя на уме? Кериан, что казался почти испуганным, когда Ратис заговорил, и по-детски удивлённым, когда тот отмахивался от благодарности, которой не заслужил, под конец… успокоился — по-настоящему успокоился, а не талантливо, вдохновенно разыграл то, чего от него хотели и ждали увидеть. Он усмехнулся, мотнул головой, точно отгоняя невидимых мошек, и заявил: — Мы пойдём в Тир. — Чё? Лларен был явно не убеждён, что столица дресской работорговли — это лучший выбор; Ратис, пожалуй, пока что был с ним солидарен, но всё-таки ждал, что Кериан скажет: тот умел находить неочевидные, но обоснованные решения. И Кериан — не подвёл. — Смотрите сами, — развёл он руками. — Нам нельзя на запад. Они будут искать сбежавших рабов у границы с Сиродиилом, как только весть о случившемся доберётся до города. Это общеизвестно — то, чем Омани и его дружки занимались на своих “Охотах”. Истязать рабов — дело небыстрое, и до вечера, предположим, у нас есть фора: им не захотят мешать… Но то, что здесь случилось, не утаишь надолго. Их хватятся, их найдут — а потом станут искать и виноватых. Уже скоро на западе всё будет кишеть Хлаалу. Мимо их патрулей нам никак не проскользнуть. Нельзя и на север: стремиться туда — только оттягивать неизбежное. В гаванях Эбонхарта тоже будет небезопасно: для беглого раба, что старается уйти от погони, это ещё одно логичное направление. Таких, как наш… новый товарищ, станут искать и там. — И поэтому — блядский Тир? — скептически переспросил Лларен. — И поэтому — блядский Тир, — кивнул Кериан; он выглядел убеждённым в верности выбранного пути, и его убеждённость была заразна… — А что ещё остаётся? Вернуться в Нарсис? С ним? Его узнают, и нас узнают, и будет уже не вырваться. На Лампу надеяться глупо: они ведь тоже не могли не знать, что устраивает Омани. Понятно, почему опасаются вмешиваться — но нам от их света ни холодно, ни жарко. У нас куда больше шансов проскочить там, где нас не ждут; там, куда ни один беглый раб в здравом уме не сунется. На востоке искать будут меньше, и присматриваться к путниками — меньше, и уж подавно — меньше задавать неудобных вопросов. Был бы аргонианином, тогда другое дело, но босмер… Доберёмся до Тира, пойдём через Чернотопье: может, по пути найдём, куда его пристроить, или сумеем связаться с его родными… Остальные варианты — смерть для него и ничего хорошего для нас, ты ведь и сам это видишь. А так — хоть какой-то шанс выпутаться. — А, ну конечно, раз “шанс” не равен нулю, это всё меняет. Можно расслабиться, — Лларенов сарказм можно было черпать ложками, но когда он потёр переносицу и снова заговорил, тон его голоса резко переменился: — Забыл, что по части азартных игр ты опиздохуительно невезуч, а, Индорил? — спросил он устало — но, кажется, примирился с судьбой и спорить не стал, лишь уточнил, невесело усмехаясь: — Я вот не забыл. А у Дареса как раз будет “шанс” узнать всё из первых рук, так, что ли? — А мы и не играем. Какие тут игры? Идём на риск, но это — рассчитанный риск. Не то чтобы у нас был выбор — или ты предлагаешь бросить его и спасать наши шкуры? — И ты ещё спрашиваешь? — хмыкнул Лларен — почти добродушно, почти как раньше. — Риторист херов. — Тогда нужно уходить. Об этом месте знают: нас обязательно найдут, если задержимся. Он правда сможет идти? — снова спросили у Ратиса. — Мы далеко не продвинемся, если придётся его тащить. — Да. Я помогу. — Уйдём подальше отсюда — насколько сможем. Двинемся, как и планировали, по широкой дуге огибая Нарсис — и дальше, к востоку, в сторону Силниона. В потёмках по бездорожью блуждать не будем: найдём где-нибудь в стороне от дороги место для ночлега, а наутро… Наутро — посмотрим, сориентируемся. Приведём себя в порядок; может, расспросим босмера, если придёт в себя. Придумаем убедительную ложь — по обстоятельствам, — и скорректируем план, хорошо? На этом они и сошлись. Ратис распотрошил свой дорожный набор зелий, и что не выпил сам, то влил в босмера. Бедолагу он кое-как привёл в сознание, но тот мало что соображал: смотрел чуть осмысленнее, но на вопросы только моргал своими слипшимися от крови ресницами, а двигался как во сне. Податливый и покорный, он позволил себя умыть; общими усилиями на него натянули нетчевой кожи куртку, которую Лларен стащил с одного из покойников. Ратис побаивался, что травма могла оказаться серьёзнее, чем он рассчитывал, и чуть успокоился, когда босмер заговорил: тот лепетал что-то бессвязное — почему-то на бретике, — но такое количество зелий и чар часто пьянило непривычный разум. К утру будет понятнее, что с ним делать и как его дальше лечить, ну а пока… И хорошо, наверное, что босмер был кукла куклой: он не боялся, не требовал объяснений, не спорил, не паниковал… А ногами переставлял сам, пусть и вяло — нужно было только направлять его и поддерживать. Вчетвером они выдвинулись в сторону Тира — к Силниону, небольшому поселению на востоке от Нарсиса. Когда накануне они распускали слухи, что уезжают к Ллареновой родне, то об этом и врали; а утром даже вышли из города через восточные ворота, чтобы упрочить прикрытие… Теперь они шли к Силниону по-настоящему; добирались туда так же, как и с утра — в недостроенное поместье Лледас: петляли по окрестностям, избегая дорог и оживлённых мест, и опасливо озирались по сторонам. Ратис и его товарищи старались держаться подальше от озера, прятались от посторонних глаз между холмами — и поочерёдно сменяли друг друга на “босмерской повинности”, поддерживая, а иногда и почти волоча “повинность” на себе. Это страшно изматывало, и Ратис даже не сразу заметил, что левый, зрячий Керов глаз время от времени затягивает густой белой плёнкой — тот всматривался в округу “Обнаружением жизни”. Первые несколько раз Ратис не вмешивался, но в итоге не выдержал. — Не трать силы, — сказал он, передав босмера Лларену. — Не вреди глазу. Только запутаешься. Будут попадаться путники — случайные, не по нашу душу. Будут животные… А ты лишь измучаешь себя впустую и не поможешь, когда это станет нужно. Кериан молча кивнул, соглашаясь: он тоже слишком устал, чтобы спорить. День, бесконечно долгий и бесконечно паскудный, догорал с неохотой. Всё, что происходило после того, как Ратис и его товарищи покинули поместье, слиплось в густую серую кашу. Её расцвечивал только страх: пробежавший чуть поодаль дикий гуар, которого поначалу приняли за всадника; подхваченный ветром шум голосов, заставивший бросить всё и судорожно вжаться в землю... Земля так и манила — рухнуть, раскинув руки, и не шевелиться дней десять… и плевать, что дешаанская поздняя осень, конечно, щедра на тёплые дни, и зима — щедра, но для таких объятий даже эта земля уже слишком промёрзла. Только отчаяние и упрямство гнали их троих вперёд — а босмера они гнали сами. Ратис, кажется, и в Бодруме ни разу так не уставал, и в Вивеке, в разгар тренировок с матерью... А потом он так вымотался, что не осталось сил даже вспоминать и сравнивать. Когда первое Вечерней звезды подходило к концу, а на небе появились первые вечерние звёзды, они, измученные до крайности, наконец-то решили сделать привал. На отчаянии, на упрямстве беглецы далеко забрались — прошли где-то треть дороги до Силниона. Конечно, трудно было судить, когда по дороге они как раз и не шли, но чувство направления у Лларена было прекрасным, да и с расстояниями он не ошибался — и если Лларен сказал про треть, Ратис не видел причин сомневаться. Было чем гордиться, и было что праздновать: всё ещё живы, так ведь? Живы и заслужили отдых… Они быстро приметили себе удобную, защищённую от чужих глаз лощину и хотели уже устраиваться на ночлег — может, даже разжечь костёр. Но этим планам было не суждено сбыться. Ратис аккуратно уложил босмера на землю... и тут краем глаза увидел, как Кериан зацепенел и подобрался. — Вы слышите? — шёпотом спросил тот. Переспрашивать — только отвлекаться, и Ратис молча прислушался. Поначалу он ничего подозрительного не разобрал, но потом понял: это не шелест травы на ветру. Ветер не окружает тебя кольцом, не подбирается осторожными маленькими шажками. — Что это за срань? — прошептал, нервно озираясь, Лларен. Кериан дёрнул плечом, не отвечая, и снова использовал "Обнаружение жизни", хотя в этот раз — и без особой пользы. — Не знаю, — шепнул он, когда развеял заклинание. — Где-то с полдюжины… животных? Не знаю, но, кажется, это не меры. Пока они далеко, будто выдерживают дистанцию — и чего-то ждут. — Блядь, — в сердцах, но всё также шёпотом воскликнул Лларен. — Нам надо выйти на дорогу. Попробовать поискать жильё, — неожиданно для самого себя подал голос Ратис. — Хочешь напроситься на ночлег? Да разве хоть кто-то в здравом уме нас пустит? — Нужно хотя бы попытаться, — поддержал Кериан. — Не факт, что вообще хоть что-то найдём, но здесь оставаться нельзя. Думаешь, мы отобьёмся здесь от… что бы это ни было? — От "рассчитанного риска", Волендранг тебе в жопу… — огрызнулся Лларен — вяло, без огонька — и без споров взвалил на себя “босмерскую повинность”. Они быстро вышли на дорогу, подгоняемые странными шорохами, и быстро нашли указатель — храмовый, Ратис без труда узнавал такие и в полумраке. Он подсветил себе огоньком и легко расшифровал стандартные знаки: — К северо-востоку святилище святого Аралора. Полторы мили. — Кер, а что с этими? — Обступают. Идут за нами. — Ладно. Ладно… Полторы мили, значит… Ну что, блядь, погнали? Дарес, хватай его за другую руку. Мы ещё можем успеть! И они погнали, хотя с полчаса назад были уверены, что скоро не смогут сделать и шагу. Откуда только силы взялись?.. Они погнали, но, несмотря на сбитые ноги, и сорванное дыхание, и на рывок, достойный отдельной кантаты — всё-таки не успели.