Лестница к небу

Пусть даже смирение и входит в число Семи великих добродетелей Храма, Ратис, почтительный трибуналит, никогда им не отличался — как, впрочем, и избыточным честолюбием. Да, он ценил своё происхождение, гордился своими успехами, — как иначе? — но гордость эта казалась мирной и ровной, словно пламя домашнего очага. Ратис чувствовал её в сердце, грел ею руки — даже в минуты самой кромешно-тёмной тоски, — но никогда не хотел сделать из неё знамя. За свои быстротечные двадцать пять лет он встречал множество меров — да и не только меров, если начистоту, — кто жил совершенно иначе, кто выжигал своими страстями землю на мили окрест, и никогда не мог их понять до конца, хоть и научился принимать чужие пожары и чужие знамёна. Ратис не претендовал ни на святость, ни на бесчувственность: он знал, что может вести себя самоуверенно, что иногда свысока смотрит на тех, кто не столь образован или умел, как он — пусть и пытался если и не подчистую вытравить такой образ мысли (это казалось невыполнимой и даже, пожалуй, вредной задачей), но хотя бы держать его в узде. Обычный мер, старающийся поступать по совести и не брать на себя слишком много… Ратис и “поступал”, и “не брал”, как бы тяжко порой ни приходилось, но не гордился своим благочестием и не смирял страсти — он просто был, присутствовал в серединном мире таким, каков есть, и не считал нужным как-то на этом зацикливаться. Ратис был, и он знал себя — и знал за собой сильные и слабые стороны. Да, он мог иногда сдаться на милость цветущей в душе пустоте, мог рухнуть в чёрную бездну усталости и презрения, мог потерять направление — но не позволял этому себя останавливать. Так, не выныривая, но и не останавливаясь, Ратис когда-то добрался и до Бодрума, где количество его телодвижений переросло наконец в качество, и сдвинуться удалось не только снаружи, но и внутри. Он проделал огромный путь и изменился не только кожей — длань Трибунала, перекрывшая пол-лица, служила наглядным свидетельством долгих дистанций и крутых поворотов, — но и душой… И всё-таки многое осталось как есть. Ратис был — и знал за собой терпение, самообладание, умение разбираться в ворохе разрозненных фактов и выстраивать из них цельную, непротиворечивую картину. Умом он понимал, что, когда спасённый из-под Нарсиса босмер представился “Анри Ангэстом”, не должен был так удивляться. Сам ведь заподозрил в нём смешанную кровь и без подсказок приметил нужные знаки, а всё равно почувствовал... что-то, столкнувшись с правдой: словно заскрежетали внутри головы шестерни, когда в механизм просыпалась каменная крошка — и его теперь вот-вот грозит заклинить. В чём причина? Ратис быстро нашёл ответ — куда быстрее, чем нашёлся с ответом, за пару мгновений выстроив цельную, непротиворечивую картину, — и результат ему не понравился. Дело ведь вот в чём: прежде Ратис видел этого мера то затравленно вжимающим голову в плечи, когда на него орал Велден Омани, то избиваемым — привычно прикрывающим уязвимые точки — на храмовой площади, то раненым, едва соображающим от шока — среди мёртвых товарищей, среди дохлых никс-гончих... Ратис видел не мера, но его положение, его страдания — и сочувствовал не меру, а несчастному рабу. Он встретил его… сколько, четыре дня назад? Но только сейчас Ратис впервые увидел Анри Ангэста… И как разительно тот переменился, когда почувствовал себя хоть сколько-нибудь в безопасности! То, как он держался, как говорил — спокойно, с достоинством; то, как он представился, невесело пошутив, и улыбнулся — одними губами, и в глазах, кажется, даже блеснули слёзы... Ратис не стыдился признать, что растерялся — разочаровался в себе немного за эту растерянность, но почти сразу простил себя, кое-как собрался с мыслями и назвал своё имя в ответ — мягким, едва слышным шёпотом… И почувствовал странно-острую радость, когда заметил, что друзья уже не спят. Он больше не был один на один с ситуацией — или с Анри Ангэстом; он не готов был остаться с таким один на один, и счастлив, что пока — не пришлось. Ратису, конечно, хотелось побольше узнать и о том, как магистр магии Изменения с босмерской внешностью и бретонским именем попал в рабство, и о том, что же конкретно произошло на “Охоте” и превратило бойню рабов в резню, не минувшую и господ — но он безропотно признал Лларенову правоту, когда тот предложил: — Поговорим по душам, когда съебёмся отсюда, лады? Так-то мы всё ещё висим на сопле — а мне не хочется падать. Сэра Тирано, как и всегда, грубо, но исчерпывающе обрисовал ситуацию. Практически сразу — услышав, наверное, шуршание за ширмами — их решил проведать жрец, явившийся в сопровождении знакомых уже Ратису послушников: парень выглядел ещё более всклокоченным, чем накануне ночью, а вот девица хоть и казалась невыспавшейся и уставшей, но явно очень старательно приводила себя в порядок: собрала волосы в хитрый узел, зачернила ресницы, чуть подвела глаза… Кена Синдис, высокий седовласый мер с испещрённым морщинами и очень... интересными шрамами лицом, — Ратис, несмотря на свой опыт, был не уверен насчёт происхождения доброй половины, — неровно сросшимся носом и неполным комплектом пальцев — не хватало обоих мизинцев, безымянного целиком на правой руке, и двух фаланг на левой, — настоятелем этого святилища смотрелся… уместно. На бывшего кожевника или шахтёра кена Синдис не слишком-то походил, а вот на того, кто когда-то вёл весьма и весьма насыщенную жизнь, но успел пересмотреть свои приоритеты — очень даже. Святой Аралор, святой кающихся, привечает подобных меров, но насколько приветливы и всепрощающи они сами, Ратис не рвался выяснить — равно как и не рвался врать под сводами трибунальского святилища. У кены Синдиса были цепкий, внимательный взгляд и властные манеры; он звучал сердечно и гостеприимно, когда приветствовал седуру Тэлани — так представился вчера Кериан — и его товарищей в этом скромном святилище, но что-то холодное, льдисто-стальное сверкало в его глазах и не позволяло Ратису расслабиться. Любопытство, голодное, злое, кольцами свернувшееся на сердце и поминутно шипящее в уши, — “Кто он, этот Анри Ангэст? Что он такое?” — тоже делу не помогало. Впрочем, если кена Синдис в чём-то их троих — четверых… — и подозревал, то на его обращении это не сказывалось. Он являл собой живой пример учтивости и благородства, двух из семи главных добродетелей Храма: ненавязчиво осведомился о том, как гостям спалось, нужна ли им, может, ещё какая помощь; пригласил пройти позавтракать, а после — пополнить запасы, чтобы суметь добраться до Силниона... Общался с мирянами, проявляя заботу, но выдерживая уважительную дистанцию, как и положено слуге Трибунала — а вовсе не усыплял их бдительность… Верно?.. Кериан был из них лучшим лжецом — и хорошо, что взял на себя инициативу. “Седура Тэлани” не давал своим спутникам и слова вставить — ну, или так наверняка казалось со стороны, ибо что-то куда-то вставлять никто из них желанием не горел, — и звучал совершенно естественно, принимая на себя удар. Он жаловался на дурные сны, и клял на чём свет стоит богомерзких никс-гончих, и возмущался, что дом Хлаалу мог бы и получше обеспечивать охрану окрестных дорог, — верно ведь, сэры? — и сокрушался об утерянных гуарах, и велеречиво благодарил почтенных служителей Храма... Кена Синдис, лично решившийся провести гостей до трапезной, кажется, смирился, что ни с кем кроме седуры Тэлани не побеседует: по крайней мере, смирение — ещё одна из особо чтимых храмовых добродетелей — явственно проступило у него на лице. Кериан держал себя сообразно легенде: беспокойный, немного самовлюблённый странствующий книготорговец из него получился на совесть. То, как он подавлял своих спутников, худо-бедно можно было объяснить субординацией, и потому это не вызывало лишних вопросов — послушник косился на них довольно сочувственно, и Лларен, решив подыграть, громким сценическим шёпотом заявил: — Зато он хорошо нам платит! Парень нервно повёл плечами, послушница стрельнула глазками и хихикнула, а кена Синдис обернулся через плечо и окинул их всех — и своих подопечных, и “седуру Тэлани со свитой” — долгим, тяжёлым взглядом. Босмер — Анри Ангэст, — напоровшись на этот взгляд, вздрогнул, запнулся и чуть было не свалился лицом вперёд: Ратис поймал его, придержал за талию и за плечи... и сам едва устоял на ногах: Ангэст под его руками так... сжался, напрягся, зацепенел — словно хотел его оттолкнуть и рвануть прочь, но привычно пытался перетерпеть; словно чужое — Ратиса — прикосновение казалось ему омерзительным... Ратис хорошо владел лицом, от природы не особенно выразительным, и ещё лучше — телом, но ему стоило очень большого труда не отшатнуться, не сделать что-нибудь подозрительно-импульсивное. Умом он понимал, почему Ангэст так отреагировал, и не должен был удивляться. Сам ведь всё видел — каких-то четыре дня назад, и потом, у поместья Лледас, — и всё равно обжёгся. — Смотри под ноги, — укорил он его — спокойно и мягко, как говорил обычно с маленькими детьми; а когда Синдис отвернулся, а остальные перестали на них коситься, добавил негромко: — Прости. — Не надо, я… Не надо. Всё в порядке. Ангэст звучал совершенно неубедительно, но Ратис не стал к нему лезть — тем более что они наконец дошли до трапезной. "Хозяева" уже успели позавтракать — встали засветло, как и полагалось при Храме; Ратис и сам так вставал, пока был в Бодруме мирским слугой. Наверное, он не скоро перестанет падать в воспоминания всякий раз, когда ему что-то будет напоминать о бодрумской жизни... Кена Синдис позвал их за стол, и Кериан, рассыпавшись в благодарностях, взялся рассаживать своих товарищей. Ангэста устроили в середине, между Ратисом и Ллареном, а сам "седура Тэлани" уселся напротив и пригласил настоятеля к себе присоединиться. Как бы то ни было, а внимание от Ангэста Кериан отвлёк на отлично: послушники и жрец только на него и смотрели. Кена Синдис не споря сел рядом; если в его глазах временами и проскальзывало неодобрение, то он всё равно был вежлив и звучал сочувственно, когда рассказывал, что они с Гальсу, послушником, на рассвете отправились на поиски и быстро нашли место схватки с никсами. От мёртвых тушек — в том числе и вожака стаи, чью голову "седура Тэлани" любезно, хм, продемонстрировал накануне, — мало что уцелело. Постарались, верно, и выжившие гончие, и алиты — первые высасывают из жертв телесные соки, но обычно не интересуются мясом; а вторые, неразборчивые в еде и не брезгующие падалью, часто подъедают всё, что оставляют после себя другие хищники — в том числе и никсову “сушку”. Вряд ли вьючных животных седуры Тэлани ждала иная судьба. На "поле боя" всё было так истоптано и заляпано никсовой лимфой, что выследить, куда убежали гуары, оказалось попросту невозможно; скорее всего, ими уже полакомились — если не гончие, ослабевшие после неудачной атаки, то другие хищники, да и поклажа, должно быть, потеряна безвозвратно: что не съедено, то испорчено, книги ведь — товар деликатный... Кериан, слушая этот рассказ, скорбно вздыхал, кивал головой и не перебивал, но, стоило кене Синдису замолчать, тут же перешёл на новый круг пустопорожней болтовни. Он выспрашивал о размере пожертвований, которые ему следует оставить, чтобы возблагодарить святого Аралора и его верных жрецов — и чтобы те не особо распространялись об этом позорном инциденте; жаловался на Хлаалу, гребущих лопатами деньги, но скупящихся на обустройство дорог, на бешеных никсов, жадных до данмерской крови — и не менее бешеных и жадных имперцев, с их скверным нравом и хищническими податями... Эти речи, впрочем, не помешали ему вместе со всеми нацелиться на котёл, который приволокли Гальсу и Элинея, послушница, — и наворачивать чуть пресноватой рисовой каши, родной сестры той, которой их угощали когда-то в храме Омайнии. Сейчас, правда, Лларен не морщил нос и не жаловался, что эта бурда по вкусу напоминает строительный раствор, не приправлял её специями из мешочка, который повсюду с собой носил — да и вообще был тихим, как мышка. Иное совсем настроение царило между ними: шутить не хотелось, и напряжение прошлого дня так до конца их и не оставило. Ратис никогда не отличался нервозностью. Он даже, свыкнувшись с присутствием кодовой книги, почти перестал о ней думать: едва ли за последние день-полтора вспоминал о ней чаще, чем пару раз. Ратис не мог бы назвать себя смиренным, но и нетерпеливым он не был — однако сейчас, то ли от товарищей заразившись, то ли самостоятельно себя раскрутив, чувствовал, словно нацепил слишком тесную, пошитую из дрянной ткани одежду. Всё — царапало, натирало до зуда, не позволяло забыть о рисках ни на минуту; и Ратис ел, отправляя в рот ложку бездумно, как двемерский автоматон, и против воли спрашивал у себя: что будет, если они проговорятся? Или Ангэст как-то иначе выдаст себя? Если из-под рукава его трофейной нетчевой куртки покажется кандальный браслет? Что они тогда скажут, как оправдаются? Сумеют ли — оправдаться?.. — Вы знаете, кена Синдис, о чём я подумал… — протянул вдруг Кериан, отставляя в сторону опустевшую миску. — До Силниона, конечно, довольно близко… Но, может быть, вам известно: ни у кого из окрестных фермеров нет на продажу гуаров? Если не путаю, то основные сельскохозяйственные работы завершены — а я готов хорошо заплатить, если мне согласятся пойти навстречу. — Хм. Вы непростую задачку подкинули нам, седура… Фермеров или земледельцев-арендаторов в округе немного. Почти все угодья держат лорды Хлаалу, а их управители на такие сделки глядят свысока. Даже не знаю… Может, Фарвил Ирамо захочет расстаться с кем-то из молодняка, но обещать ничего не могу, сами понимаете. Те, кто и правда хотят сторговать гуаров, едут на ярмарку, а не ждут покупателей у порога. Кериану, однако, и этого было довольно. Ратис не знал, хочет ли он и правда что-то купить — а у них вообще есть на такое деньги?.. — или ищет повод собраться и побыстрее убраться отсюда, но за идею наведаться на ферму Фарвила Ирамо “седура Тэлани” ухватился с радостью. После завтрака он коротко переговорил с Ллареном и всё же всучил кене Синдису какие-то “пожертвования”, ещё раз повторив свою просьбу “не распространяться о том позорном инциденте”. Жрец эти деньги принял — Ратис был почти уверен, что они и правда пойдут в ящик для пожертвований, а не к нему в карман, — и, раз уж гости отказываются от иной помощи, предложил показать им дорогу до фермы Ирамо. Элинея, судя по рвению, написанному на её миловидном смуглом личике, хотела вызваться их проводить, но Синдис, то ли этого не заметив, то ли, наоборот, углядев в энтузиазме послушницы нечто предосудительное, отправил с Ратисом и его товарищами Гальсу. И хорошо, наверное, что так получилось. Парень (совсем молодой, даже младше Кериана — Ратис не дал бы ему больше шестнадцати) косился на их компанию настороженно, разговоров не зачинал и явно не хотел находиться с ними со всеми рядом. В присутствии Гальсу и поговорить толком не получалось, так что в одном они впятером были солидарны: не стоит терять времени даром. Впрочем, Ангэст быстро идти не мог, а Кериан старался подстраиваться под его темп так, чтобы это не сильно бросалось в глаза — и Гальсу, мечтающий побыстрее управиться с заданием настоятеля, с каждой минутой раздражался всё сильнее. Будь его воля, он бы, наверное, смылся тотчас, как довёл седуру Тэлани и его меров до нужной фермы, но кена Синдис явно проинструктировал своего послушника проследить, как пройдут торги, и потому Гальсу, представив их Фарвилу Ирамо, тёрся рядом, очень реалистично изображая Рориса-Мученика. Хозяин фермы оказался мером хватким; гуар на продажу у него нашёлся, и за достойную плату сэра Ирамо — выбравший амплуа святой-жертвенницы Серин, — готов был от сердца оторвать "своего красавчика". Судя по Лларенову лицу, цену он заломил непомерную — но к обсуждению был открыт и даже обрадовался, встретив достойного противника. Ирамо и Лларен торговались с увлечением, и азартом, и непередаваемым лингвистическим богатством: понаблюдать за представлением явились и госпожа Ирамо, и их подросток-сын; и даже Гальсу немного повеселел… А Ратис заметил, как сереет, следя за торгом, Ангэст — и настроение резко испортилось. Испарина на лице, остекленевший взгляд… Ратис незаметно облегчил его тошноту и кинул лёгкое “умиротворение” — не подходя ближе, чем нужно. Чары были простые, а после случившегося в святилище он не хотел лишний раз прикасаться к Ангэсту, да и вымученных благодарностей — не хотел тоже... Торг завершился где-то по прошествию получаса, и по итогам Лларен выглядел довольным, так что, наверно, прошло всё успешно. От предложения отобедать с семьёй Ирамо все вежливо отказались, и Гальсу умчался обратно к святилищу, а Ратис и его товарищи стали обладателем молодого гуара по кличке “Красавчик”, умеющего ходить под седлом, а ещё упряжи и дорожных припасов. Распрощавшись с хозяевами, они вышли на дорогу, а когда убедились, что ферма скрылась за поворотом, Кериан дёрнул плечами, точно сбрасывая незримую ношу, и предложил: — Давайте сразу сделаем привал, как увидим подходящее место? — и, не встретив возражений, обратился уже к Ангэсту: — Хотите пока поехать верхом, сэра? В седле тот держался скверно, но ехал всяко лучше, чем шёл, а в галоп Красавчика никто пускать не собирался — Кериан придерживал гуара за уздцы и явно знал, что делал. Впрочем, долго этот этап пути не продлился — заметив чуть в стороне от дороги тенистую лощину, все дружно решили, что для привала она отлично подходит. Пришло время выдохнуть, собраться с мыслями и честно, открыто обсудить ситуацию, в которой они оказались. Позаботившись о Красавчике, они устроились на привал и наконец нормально друг другу представились. “Анри Ангэст” вызвал у товарищей Ратиса законное удивление, а сам… босмер-бретонец, услышав имя Кериана, выглядел очень озадаченно и явно порывался что-то спросить — но Лларен сделал страшные глаза, замотал головой, и тот передумал. Кериан если и заметил этот обмен, то виду не подал — задумавшись, по-птичьи склонил голову к правому плечу, а когда пришёл к решению, заметил негромко: — “Анри Ангэст” — слишком приметное имя для того, кто выглядит как босмер. Будет неосмотрительно так к вам обращаться на публике — привлечёт не нужное никому внимание. — Можно “Энги”. Меня называли так… Меня так называли. — Спасибо, Энги. Теперь, полагаю… — Не хочу показаться неблагодарным, — перебил тот Кериана; лицо его, смуглое и вполне себе босмерское, выражало смесь эмоций, которую Ратис ни за что бы не взялся распутывать, а руки нервно теребили левый рукав куртки, скрывающий кандальный браслет. — Я не хочу… Но мне нужно это знать. Почему вы вообще мне решились помочь? Чего вы хотите? — Мы этого не планировали и ничего от вас не хотим. Но сначала — не смогли пройти мимо, а потом — не смогли вас бросить, — Кериан развёл руками; он говорил размеренно, очень спокойно: если бы послушники кены Синдиса увидели бы его таким, то вряд ли бы распознали того истеричного мера, что тряс перед ними отрубленной никсовой головой... — Если вы захотите пойти своим путём, мы вас не будем держать и не оставим с пустыми руками, — он переглянулся с Ллареном и, получив от того согласный кивок, продолжил: — Мы можем дать вам немного денег и припасов в дорогу, но с нами вам, "беглому рабу" с точки зрения местного закона, сейчас безопаснее всего. — Вы говорите, что этого не планировали… И да, наверно, такое просто нельзя спланировать, однако сейчас — что вы вообще собираетесь делать? У вас ведь… сейчас-то у вас есть какой-нибудь план, мутсэры аболиционисты? — Мы решили, что на восток — самое безопасное направление. По остальным вас и ваших товарищей по несчастью будут искать, но мало кто будет ждать вас в Тире. Оттуда мы попытаемся найти способ переправить вас через границу, в Аргонию, и, может, потом… Кериан не договорил: Ангэст, странно напрягшийся при упоминании Тира, услышав про Аргонию, вздрогнул всем телом… и расхохотался — оглушительно, истерично, перемежая хриплые злые смешки со всхлипываниями. Товарищи обменялись с Ратисом ошарашенными взглядами, но не решились что-то предпринимать — так и ждали, пока Ангэст, уткнувшийся лицом в колени, не успокоится… Отсмеявшись, он выпрямился, оттёр от слёз раскрасневшееся лицо и произнёс устало: — Прошу меня извинить, мутсэры. Я не хотел… вот этого вот всего. Просто... я ведь в Аргонии, простите за пафос, лишился свободы. И… да, это всё, если подумать, охуеть как иронично. — Хэй... А как тебя вообще туда занесло? — первым отреагировал, справившись с удивлением, Лларен. — Мы изучали занмиры. Это такие… ну, знаете, ступенчатые пирамиды? Монументальная архитектура древних аргониан?.. Она удивительна, и слишком много связанных с нею тайн со временем было утрачено. Университет за последние годы снарядил туда не одну экспедицию, а это была моя вторая. Мы начали раскопки, проработали около месяца, а потом… потом мы отправились в одну из окрестных деревень, чтобы пополнить запасы, и джентльмены из дома Дрес нас уже поджидали... Ну, не "нас" конкретно — хватали всех, кто под руку подвернётся. Рядовой рейд, как я понял... — Ты так попал в Морровинд? Ангэст кивнул и усмехнулся невесело; прикрыл на пару мгновений глаза, а потом продолжил: — Повезли нас, точно гуаров, в связке до Тира... и так же сторговали — на Великом базаре, одного за другим. Немногие могут похвастаться тем, что точно знают себе цену, а я вот могу… — он хмыкнул и, кажется, в последний момент решил “свою цену” всё-таки не озвучивать, а вместо этого рассказал: — У меня довольно-таки обеспеченная семья, связанная с банковским делом — головная контора в Вэйресте, филиалы по всему Хай Року и Сиродиилу... Они смогли бы собрать щедрый выкуп — и я все три года пытался хоть как-то этим воспользоваться. Думал, раз рейдеры не послушали, это не значит, что не найдётся, кого-то... попредприимчивей — но хуй там плавал. Никто меня и слушать не стал! Однажды я даже украл себе писчие принадлежности и попытался отправить весточку сам… И именно это запустило печальную цепь событий, в ходе которой серджо Хлаалу Велден Омани выиграл меня в карты, а я у него на службе — о причуды судьбы! — чистил отхожие места на пару с бывшим своим научным руководителем... Ангэст замолчал, смахнул проступивший на лбу и висках пот, и уставился куда-то сквозь. Повисшую после его истории тишину ещё долго никто не решался нарушить. Да и что тут скажешь? “Я сожалею”? “Никто этого не заслуживает”? “Мне стыдно за моих соотечественников”? Этих слов было отчаянно недостаточно — и Ратис молчал. Благо он мог себе позволить это молчание — как и многое из того, что прежде казалось роскошью… Умом он понимал, что не обязан взваливать на себя все проблемы, но помнить — и поступать соответственно — было непросто. Впрочем, друзья, на которых всегда можно было положиться, отлично примиряли с этой действительностью: Ратис не всегда понимал, чем они руководствуются, но верил, что их действия будут честными и справедливыми. Он и не подозревал, как именно Лларен сейчас перевернёт ситуацию, но совершенно не удивился, когда это произошло.