Лестница к небу

Взлом кодовой книги занял неполных четыре дня — слишком долго, когда нетерпение и азарт кусают за пятки, и слишком быстро, если вспомнить, что наследство Лларесы было в руках у Ратиса и его друзей больше месяца, и за всё это время им не удалось продвинуться ни на шаг. Впрочем, они и сейчас не могли дотянуться до тайн Лампы Телванниса — пусть даже лампа и освещала им путь. Кодовая книга не желала так просто расстаться со своими секретами: полная её расшифровка, кропотливая прогонка закодированного текста через квадрат Версидью-Шайе заняла бы ещё больше времени. Ждать никто из них четверых не хотел — а Красавчику права голоса не давали. Первая расшифрованная страница без удержи кокетничала: не говорила ни о чём напрямую и пряталась за языком цветов. Давать ей авансы было рискованно — но на такие просчитанные риски Ратис и его товарищи не боялись пойти. Да и зловещая “молодая госпожа”, искавшая их в Силнионе, не позволяла задерживаться на одном месте — кто знает, надолго ли заморочат её ложный след и фальшивые имена?.. Мешкать не стоило. Кодовая книга была призвана к покорности — в достаточной и необходимой степени, — и четвёрка взломщиков не собиралась почивать на лаврах. В тот же день — десятого Вечерней звезды, в морозный и влажный лордас — они выдвинулись в Тир и дошли до него чуть больше, чем за четыре дня — в миддас четырнадцатого числа, ближе к ночи… И это тоже, к Ратисовой печали, оказалось одновременно и слишком долгим, и слишком быстрым. Если, путешествуя втроём, чаще всего они набивались в одну комнату, то вчетвером такое уже не срабатывало: тесно, да и хозяева не желали упускать выгоды и, когда свободные комнаты вообще были, соглашались сдавать только две — или ни одной. К тому же в дороге выкристаллизовалась ещё одна закономерность, тесно связанная с той, первой — ночевать “господин Анриль” всякий раз выбирал именно с “Эно”, и каждая следующая ночёвка давалась тому в разы тяжелее, чем предыдущая. — У тебя бретонский меч, — заметил Ангэст в первую их “совместную ночь” по пути в Тир. — Штормхэйвенский, — не поправил, но уточнил Ратис, — бретонская форма и орочья ковка. — Меч-полукровка… Необычный выбор — для тёмного эльфа. Откуда он у тебя? Ратису это всегда непросто давалось — сближаться, рассказывать о себе и своём прошлом; он считал себя не самым располагающим собеседником и предпочитал отмалчиваться, если была такая возможность… Но искреннее, обезоруживающее любопытство Ангэста не оставило ему ни единого шанса. Меч-полукровка, бретонская epée romane, скованная из орочьей стали — лёгкая, универсальная, превосходно сбалансированная и неотразимая в своей смертоносной простоте — впервые за долгое время покинула ножны лишь для того, чтобы покрасоваться. Ангэст смотрел на неё, волнующе необычную в руках у тёмного эльфа, и улыбался, и лучиками расходились от синих, полуденных глаз едва заметные в обычное время мимические морщинки... И Ратис ему рассказал — всё рассказал, что хоть сколько-нибудь относилось к делу. О матери, изучающей фехтовальные школы разных народов, и об отце-целителе, который в Хай Роке не раз бывал и привозил оттуда и книги, и знания… Потом, отвечая на подоспевшие, потянувшиеся от недомолвок вопросы, рассказал о братьях и о сестре — о целеустремлённом и бойком Мавусе, застенчивом, но упорном Лланасе, авантюристке Тарани... Анри Ангэст оказался не только отличным лектором, но и слушаталем не хуже, и Ратису было… странно. Отстранённо, на краешке рассудка он пытался списать всё на антропологический интерес — или на скуку, терзавшую этот живой, деятельный ум; скуку, перед которой даже его рассказы были отличной альтернативой… Однако, к добру или к худу, а у Ратиса — не получалось. Он никогда не считал себя знатоком чужих душ, но всё-таки был достаточно наблюдателен, чтобы не покупаться на пустую вежливость — и в этом мере не чувствовал ни фальши, ни наигранности и светсткости. Было цинично думать, что за годы в рабстве он, вероятно, подрастерял привычку играть со смыслами и словами, которой от века славны выходцы из Хай Рока… и всё-таки Ратис думал — и находил в этом пусть извращённое, но утешение. Путь на износ от Китендиса и до Тира, и те их четыре ночи бок о бок, когда усталость просачивалась в кости, а сон всё никак не шёл… То было странное и тяжёлое, мучительно-настоящее время — и Ратис ценил каждую его секунду. Анри Ангэст оказался отличным слушателем, но ему самому было что рассказать — и о себе, и о своей семье. Ратис был искушённым читателем, прожившим немало запечатлённых в бумаге сюжетов; его собственная жизнь в последние месяцы стала слишком похожа на дурной приключенческий роман, и неудивительно, что он тянулся к честному и счастливому, словно подсолнечник — к Магнусу. Новый товарищ рад был прийти на выручку. Ратис легко готов был признать: то, что Анри рассказал о своих родителях, мало чему из читанного уступало по красоте и драматизму. Куда там Анжелине Синэ с её путешествиями по джунглям Затерянного Когоруна! Андрэ из банкирского клана Ангэстов и босмерка-чародейка Мирвен познакомились, когда едва разменяли третий десяток, и между ними тотчас вспыхнул роман. Родня — с обеих сторон — была не в восторге от этой связи, но не хотела делать из Андрэ и Мирвен новых Полидора и Элоизу и обошлась без ультиматумов, ограничившись неприкрытым, но неагрессивным неодобрением. К чему превращать их в трагических мучеников, разлучённых семейным раздором? Такое скорей доведёт до беды, чем переупрямит двух молодых, импульсивных любовников. Не лучше ли положиться на суд времени? Подобные романы редко живут дольше, чем пара лет... Все ожидали, что эти двое — такие разные, но одинаково неусидчивые и страстные — вот-вот разбегутся. Кажется, и сами влюблённые в это верили и даже не думали строить долгоиграющих планов — но прошёл год… пять лет… пятнадцать… и как-то так получилось, что и четверть века спустя, когда Андрэ Ангэсту исполнились солидные для бретона сорок семь лет, они с Мирвен по-прежнему были вместе — и в итоге всё-таки поженились. Упрямая привязанность, пережившая двадцать пять лет совместного быта, всё так же не радовала ни босмерских чародеев из Вулквастена, ни бретонских банкиров из Вэйреста — но не могла не внушать уважение. Да и привыкли все — за столько-то лет!.. Кажется, и сами молодожёны этого не ожидали, но они умудрились сохранить неплохие отношения с родичами — с обеих сторон, — а за пару месяцев до того, как Андрэ исполнилось пятьдесят, у них с Мирвен родился сын. Умер Андрэ Ангэст так же, как и жил — страстно и честно; так, как мечтает, наверное, умереть всякий, у кого по венам течёт яркая, кипучая кровь, а не подкрашенная водица: в объятиях любимой женщины, когда маленькая смерть переросла в... смерть полноразмерную и окончательную. Его сыну тогда не так давно исполнилось тридцать, и он вовсю занимался своей научной карьерой. К семейному делу патриархи клана Ангэст босмерского полукровку допускать не особенно-то хотели, но он и не рвался, ведь по склонностям куда больше пошёл в чародейку-мать, чем в финансиста-отца. Сама Мирвен после смерти мужа уехала в Валенвуд: она тяжело переживала случившееся и не могла найти в себе силы остаться в Вэйресте. Взрослый сын уже давно не нуждался в её опеке, и они поддерживали общение по переписке — регулярно и ко взаимному удовольствию. Эльсина, та самая сестра, с которой Анри читал книги об Анжелине Синэ, оказалась ему двоюродной племянницей, хотя младше была всего лишь на полтора года — разница, что для людей куда удивительней, чем для меров. Именно с Эльсиной Анри пытался связаться в первую очередь — ещё тогда, только угодив в рабство, — и до неё сейчас рассчитывал дотянуться, как только окажется в Чернотопье. Тревожить мать ему не хотелось; к тому же и письмам её, не любящую сидеть на месте, настигнуть будет сложнее — да и помощь от родичей со стороны отца получить наверняка проще. Анри рассчитывал на Эльсину, с которой дружил с детских лет и которая, несмотря на юный возраст, всегда имела в семье огромное влияние. Казалось, она была рождена, чтобы железной рукой направлять финансовые потоки, и никто из Ангэстов даже не заикался про “слабый пол” или “женскую долю” — к Эльсине прислушивались и её мнение уважали даже самые вздорные, неуживчивые “дядюшки” и “кузены”. Сила не сводится к умению постоять за себя в бою, разве не так?.. Ратис не мог и не хотел оспорить истинность этих слов. Ему выпала честь узнать — и полюбить — Лларесу Ромари, женщину, которая не была ни умелой воительницей, ни искусной чародейкой, но никто в здравом уме не отказал бы ей во внутренней силе. Лларесе хватило храбрости прозреть и понять, насколько пуста была её прежняя жизнь, хватило стойкости, чтобы отвергнуть её, выкорчевать — пусть и с болью — и начисто себя переписать. Она умерла, сражаясь за свои убеждения — может, и не во всём преуспела, и обманулась, доверившись Ревасу, но это не обесценивало её поступка. Ллареса до последнего защищала то, что было ей дорого, и это достойно уважения — вне зависимости от последствий. А уж если Ратису и его друзьям удастся не только спасти Анри, но и передать кодовую книгу в нужные руки… Надеяться было страшно — но, пожалуй что, не страшнее, чем ночевать с Анри в одной комнате. Ратис осознавал, что происходит — самообман был ему столь же несвойственен, как и болтливость, — но осознание ни капли не помогало делу. Ратис нашёл себя… не в тупике, нет — скорее на распутье. Вот только каждая из дорог была одинаково препаршивой, и иногда казалось, что лучше бы и тупик — тогда можно было бы сразу сдаться и не перебирать, терзая себя, одинаково неприемлемые варианты. Ратис не жаловался на недостаток воображения. Он легко мог представить, через что такой, как Анри Ангэст — молодой, и красивый, и до краёв полный жизни даже сейчас, — за эти три года прошёл, и понимал, почему Анри тянулся теперь к тому, кто был к нему добр, кто спас ему жизнь и врачевал его раны. Меры в схожем положении вообще часто проникаются нежными чувствами к тем, кто их лечит или выхаживает, а Ратис очень (не)удачным образом сочетал оба этих амплуа. Ему стоило бы держаться наособицу, ведь это было нечестно и незаслуженно, пользоваться рождённой обстоятельствами приязнью — но он ничего не мог с собой поделать и отзывался, тянулся навстречу... Общаться на бретике Ратис наотрез отказался — он не так хорошо знал язык, чтобы поддержать связную беседу, и читал куда лучше, чем общался, — но, оказываясь наедине, они с Анри компромиссно переходили на сиродиилик. Забавно: по-данмерски тот говорил чисто, почти как местный; очень правильно, даже слишком правильно, и тщательно артикулировал каждое слово, — кроме, конечно, тех случаев, когда перескакивал на площадную брань… — однако на сиродиильском звучал совершенно иначе. Даже тембр немного менялся — как и темп речи, и жесты, и мимика, и множество иных мелочей, которые Ратис каталогизировал совершенно непроизвольно. На слух этот “имперский” Анри Ангэст был куда больше бретоном, чем босмером: щеголял характерным акцентом, грассировал свои "р" — даже в именах и названиях, которые, говоря на данмерском, произносил как надо. Забавно… Кто бы мог подумать, что и простое “Ратис”, сказанное вот так, может его взволновать и лишить покоя?.. Не сразу, однако он понял, что оказался не в тупике и даже не на распутье, а по колено в болоте — и дальше всё обещало стать только хуже. Земли юго-восточного Дешаана, находящиеся под управлением дома Дрес, и сами были тем ещё болотом — во всех смыслах. Гонки бок о бок с Красавчиком не позволяли подолгу любоваться пейзажами, но, даже увиденные мельком, каждая рабовладельческая плантация, каждый рабский загон и каждая передвижная ярмарка работорговцев надолго врезались в память и наполняли сердце стыдом и брезгливостью... не из-за рабов, несчастных, измученных, которых на перевалочных пунктах часто держали в грязи и нечистотах — а из-за соотечественников, что не видели в этом ничего зазорного. И из-за себя, отчасти — от осознания, что никому из этих несчастных они не могут помочь и просто проходят мимо... Каждый раз, преодолевая подобный участок пути, Ратис с друзьями старались Анри отвлекать. Не всегда получалось, но рук они не опускали — а Кериан, из всех четверых наиболее сведущий в политике, помог им восполнить пробелы в познаниях и… лучше понять контекст. Период Имперского Симулякра отлично доказал, что хаос — неплохая лестница, если ты знаешь, куда и зачем карабкаешься. Пока лже-император укреплялся в столице, а Морровинд сотрясали восстания, скинувшие Симмаха и Барензию с трона — события, как говорят, тесно друг с другом связанные, — Дрес воспользовались этими неурядицами, чтобы расширить пастбища. Они стали главными бенефициарами Арнезианской войны, а в какой-то момент даже объявили одного из своих лордов королём города-государства Тир… Жест очень красноречивый, пусть даже дресовцев быстро призвали к покорности: может, Хлаалу Атин Ллетан — не самый авторитетный правитель, но даже он такого стерпеть не мог; да и метрополия была не в восторге. “Ебала жаба гадюку”, — как метко охарактеризовал ситуацию Лларен. Хлаалу чуть приструнили Дрес, верно, — но те, раздувшиеся от высосанной из Чернотопья крови, всё равно остались в выигрыше. Никого здесь не удивляло, что скромный босмерский торговец путешествует с тремя охранниками — рабский трафик возрос, вместе с ним возросли и дресовские аппетиты, и одинокому чужеземцу в их землях лучше было не появляться. Дорога до Тира — и ночёвки по дороге к Тиру — Ратиса взбудоражили, а вот сам Тир — не впечатлил. То был словно смазанный, спешный финал неплохого романа: предместья, с их развитой рабовладельческой инфраструктурой, напряжение нагнетали, но пункт назначения разочаровывал, не соответствуя выданному авансу. Ну, город как город... Может быть, Ратис чуть очерствел после Нарсиса и уже не реагировал столь же остро, но Тир казался ему повторением пройденного: такой же проституточно-красивый, ощетинившийся острыми шпилями и резными коньками крыш; чуть меньше удобен приезжим, чуть больше богат на рабов — честный и наглый, как и положено дресовцу, что не пытается по-хлаальски рядиться в одежды данмера-прогрессиста. Хорошо это или плохо, Ратис не взялся бы судить. Просто чуть иначе — но одинаково гадко. Впрочем, Анри приходилось куда хуже: он хорошо держался, он был сильным и стойким мером, но Ратис знал, куда смотреть и как смотреть. Тревожные признаки нельзя было не замечать, даже если хорошо постараться — то, как Анри замирал, услышав где-то вдали щёлканье бича; как подвижное, живое лицо его цепенело бронзовой погребальной маской и как белели плотно сжатые губы; как он кусал внутреннюю поверхность щёк, как оставлял кровящие полукружия от ногтей, впиваясь себе в ладони... К тому моменту, как они подыскали себе таверну — недорогую, с двумя свободными комнатами и местом на гуарятне, да ещё и вдалеке ото всех городских невольничьих рынков, — “господин Анриль”, казалось, вот-вот растворится в вечерних тенях — тускло-серый, вылинявший от нахлынувших воспоминаний и пару раз, забывшись, шарахнувшийся даже от Ратиса. Анри держался на пределе сил. Вместе со всеми он поел в общем зале... кормили в “Золотом пескаре” неплохо, но было видно, что ест он через силу и вообще не особо вдумывается в то, что вокруг происходит. А между тем отряд "господина Анриля" единогласно решил лечь пораньше и хорошенько выспаться, чтобы завтра с новыми силами взяться за, хм, поиски покупателей. Ратис и его товарищи разошлись по комнатам: всё как обычно, “Дронос” и “Гилвос” — в одной, а “мутсэра” вместе с “Эно” — в другой... Мутсэра, едва переступив порог, с силой захлопнул дверь, рванул в глубь комнаты и сел, как есть, на пол, у изножья кровати. Глаза у Анри были дикие, совершенно пустые; дышал он резко, рвано, а когда Ратис медленно, осторожно шагнул в его сторону, снова шарахнулся — и чуть не впечатался в кованый столбик затылком. На Ратиса нахлынуло déjà vu, худшее из возможных, и ком встал в горле... — Хочешь, я уйду? — спросил он, переборов себя. — Переночую с остальными? Анри отозвался не сразу: моргнул несколько раз — ресницы у него были тёмные, недлинные, но пушистые и густые… — сжался весь, словно стараясь занять как можно меньше места… но глубоко, протяжно вздохнул и сказал через силу: — Нет… Нет, пожалуйста. Останься. Он явно порывался сказать что-то ещё и уже открыл было рот — но тут же закрыл его и больше не произнёс ни слова. Ратис не спорил и ни о чём не спрашивал — устроился чуть поодаль, скрестив по-эшлендерски ноги. Лампа, которую он успел зажечь, когда зашёл в комнату, прорисовала вокруг оборванные, неровные тени… Анри чуть расслабился, облокотился спиной на кровать… Легче ему? Как узнать — и не ранить?.. Так они и сидели оба: на полу, в полумраке — молча и не встречаясь глазами. Ратис почти задремал — он и правда очень устал, — когда тишину вдруг прорезало мягкое, чуть хрипловатое: — Знаешь, когда становилось совсем невыносимо… — Анри замолчал, откашлялся и попытался снова: — Когда уже не получалось терпеть, я пробовал… отстраняться, смотреть за всем со стороны — как для антропологического исследования. “Собирал материал”, понимаешь? Это всё не со мной происходит, это не я, это не моё тело… Я просто фиксирую в памяти то, что творится вокруг, и делаю мысленные отметки. Особенности рабовладельческого строя, быт и нравы рабских бараков — отличная база для монографии!.. Анри рассмеялся — сипло, надтреснуто — и вновь замолчал. — Ты никогда туда не вернёшься, — сказал ему Ратис. Он понимал, что не имеет права давать таких обещаний, что это пустые слова, ничем не подкреплённые — но просто физически не мог их не произнести. — Когда ты так говоришь, я тебе даже верю, — усмехнулся Анри; горечь из голоса так никуда и не делась, однако надлом — ушёл, и это само по себе казалось победой. — И правильно, — кивнул Ратис. — Верь. Наверное, Анри и правда поверил — попросил сесть с ним рядом, неожиданно перейдя на бретик, а потом по собственному порыву накрыл Ратису ладони — пальцы у него были ледяные, словно совсем обескровленные, и Ратис откликнулся, переплетая их со своими и чуть нагревая магией руку, как делал когда-то и для Лларесы... С течением времени неизменно меняется всё, даже русла мнимо застывших лавовых рек — но как же непросто не позволить прошлому диктовать, кем ты можешь сделаться в настоящем!.. Пятая ночь оказалась самой странной из всей цепочки, но Ратис каким-то чудом смог выспаться и был готов и душой, и телом, когда на следующий день они с товарищами отправились на разведку — проверить часть адресов из списка “аптекарского огорода” и попытаться хоть до кого-нибудь дотянуться. Пришлось в очередной раз положиться на импровизацию. Но разве у них был выбор? Простые пути оказались под запретом; не станут же они заваливаться поочерёдно в отмеченные в кодовой книге места и приставать ко всем встреченным мерам: мол, это не вы случайно — мутсэра Шалфей? Они отобрали несколько адресов: в чужие дома решили пока не ломиться и ограничились лавками, где всякий раз старались словно бы невзначай ввинчивать в речь нужное растение — и пристально следили за реакцией окружающих. Первые пять попыток не принесли видимого успеха… Ну, то есть, молоденькая золотошвейка на Лларенов пробный камень отреагировала довольно красочно, но это явно была не та реакция, которую они ждали. После эффектного, но, наверно, не очень удачного “Ну и препакостная, я вам скажу, погодка, ебать меня драным дэйдрополохом да через Четыре угла!” Лларену “ввинчивать” ничего больше не доверяли. Не по сценарию всё пошло на шестой лавке — в “Танце двух лун”, торговавшей пряностями. Других посетителей не было, и солидного вида данмер с бородкой клинышком скучал за прилавком; его коллега-хаджитка — наученный горьким опытом, Ратис не купился на дорогое на вид, расшитое жемчугом платье, а сначала поискал и не нашёл рабские браслеты — поправляла что-то на полках, мурлыкая себе под нос. Ратис плохо разбирался в хаджитских возрастах, но эта женщина явно была немолода: в осанке и в пластике, в блеклой, с проседью шерсти, и тускловатых глазах, и застарелых рваных шрамах на шее, и на плечах, и на груди, не скрываемых широким вырезом платья, он видел приметы долгой и непростой жизни. Кериан подошёл к ней, спросил вполголоса, продают ли здесь тигровые лилии, и хаджитка, оставив своё занятие, плавно к нему повернулась. — У господина необычный вкус, — сказала она с ленцой. — К этой нечасто захаживают такие покупатели. Нужно будет проверить запасы — может быть, что-то и подберётся. Но этой интересно: как вы нашли лавку старой Аджаби? — Лампа осветила нам путь, — откликнулся Кериан. Хаджитка — Аджаби?.. — как по волшебству преобразилась: оставила всю вальяжность на полке, где-то рядом с шафраном, и, не говоря ни слова, пересекла лавку и на замок затворила двери. Стоящий за прилавком данмер и глазом не моргнул, глядя на это самоуправство. А хаджитка между тем, властно взмахнув худой когтистой рукой, подозвала к себе Ратиса и его товарищей, окинула их пронзительным, цепким взглядом и, кивнув на Анри, почти приказала: — Пусть он покажет запястья. Ратис даже не успел возмутиться — тем, как бесцеремонно и нагло она влезла в то, во что не имела права влезать, даже если и правда была аболиционисткой из Лампы; тем, как вообще посмела Анри приказывать… Только он открыл рот, как уже было поздно: Анри, не споря и ни с кем не советуясь, закатал рукава и вскинул руки — с ровным, бронзово-погребальным лицом демонстрируя хаджитке оба своих браслета. А та, поглядев на них едва ли пару мгновений, уже отвернулась, взметнув подолом, и жемчуг на её платье прострекотал, как трещотка. — Ролис, подойди-ка сюда, — подозвала она своего товарища. — У этой глаза с возрастом стали совсем уж плохи, но ковка кажется ей знакомой. Скажи, не из Анеквины ли украшения, что носит молодой господин? Ролис послушно вышел из-за прилавка. Он хотя бы попросил разрешения, прежде чем подойти к Анри почти что вплотную и начать ощупывать сначала личный велденовский, а потом и “исходный” браслеты — молча, сосредоточенно… Закончив осмотр, Ролис так же без слов развернулся, шагнул к внимательно наблюдавшей за его манипуляциями хаджитке и зашептал о чём-то ей на ухо. Та, слушая, мерно кивала в такт его речам, а когда её товарищ умолк и снова ушёл за прилавок, сказала: — Этой приятно увидеть напоминание о счастливом прошлом. Вы не были в Анеквине, нет, сэра? — спросила она у Кериана; тот покачал головой, и хаджитка, цокнув языком, протянула: — Жаль, жаль… Так чего же вы всё же от этой хотите, сэра? — Того, за чем пришёл. Вы говорили, что, может, у вас найдётся для нас тигровая лилия? Жизнь без неё кажется очень… пресной, а о вашей лавке пишут как о лучшей в городе. — Где же такое пишут? — усмехнулась она. — Боюсь, я не готов говорить о подобном с дамой при первой встрече. — Хорошо, — хаджитка кивнула и вернулась отпереть дверь; после она развернулась, снова прострекотав жемчугом нарядного платья, и, проходя мимо несостоявшихся покупателей, бросила через плечо: — Эта передаст вести. Возвращайтесь через час. Лилия будет ждать. То был, наверное, самый долгий час в Ратисовой жизни — хотя ничего толком не произошло. Они вышли из “Танца двух лун”, прошлись по торговой улице, заскочили в первый же попавшийся трактир, выпили по кружечке мацта… Да, все были взволнованы; да, они понимали, что приглашение встретиться с Лилией может оказаться ловушкой — но разве у них был выбор? — Надеюсь, она и правда окажется… из неравнодушных, — шутил, непривычно тщательно подбирая слова, Лларен, — а не суранской девкой со специфическими услугами. Получится очень неловко... А вдруг она тоже хаджитка? Или аргонианка? С аргонианкой я не готов, сразу предупреждаю — даже если она сама мне приплатит. Но опасения Лларена не оправдались — по крайней мере, не полностью. Когда через час они вернулись в “Танец двух лун”, Ролис без лишних слов провёл их в подвал, запустил в подсобное помещение и встал у дверей. Тигровая лилия уже ждала их внутри. Ратис не знал, чего ожидал, но точно не этого: таинственная аболиционистка оказалась молоденькой девицей — лет двадцати, вряд ли старше; по виду — босмеркой, худой и коротко остриженной… Но удивило его не это — а то, что Лларен, её увидев, запнулся, тряхнул головой, как на ходу задремавший гуар, и на одном дыхании выпалил: — Ебать тебя через пол-Тамриэля, женщина: ты-то здесь откуда? — Эта может спросить то же самое, Тирано, — девица ощерилась и демонстративно наморщила нос. — Ты от Картвастена тоже далеко забрался, как Шавия поглядит. И даже товарища прихватил. У вас очень длинные руки, так, Индри? Даже сюда дотянулись... А как же все твои речи о том, что эта борьба тебе не по силам и не по мужеству? Ролис всё так же невозмутимо подпирал дверь, Анри стоял рядом, приобнимая себя за плечи, а Ратис… понял только, что с этой женщиной его друзья уже встречались — в Скайриме, ещё до того, как решили вернуться в Морровинд, — и явно не ожидали её здесь увидеть. — Обстоятельства переменились, — ответил ей Кериан, — у всех нас, как вижу... леди Лилия. Как бы заманчиво ни выглядела возможность наверстать упущенное, сейчас не время и не место для задушевных бесед. — Я вижу, — хмыкнула Лилия и, скрестив руки, выжидательно уставилась на Кериана. — Эта борьба мне всё ещё не по силам и не по мужеству, — пожал тот плечами, ни капли не смущённый её тёплым приёмом, — но и сидеть сложа руки я больше не стану. Как и вы, леди, разве не так? Но ваш отец… Что об этом думает его наниматель? — У его нанимателя здесь свой интерес. Но, скажем так… Он не готов вкладывать сюда все свободные средства — не определился и не в ладу сам с собой. Часть его убеждена, что за торговлей специями — будущее. Лучшая его часть… Но иногда этого слишком мало, верно, сэра? — А что насчёт торговли книгами? — спросил, подхватывая её игру, Кериан; все остальные благоразумно не вмешивались. — У нас как раз найдётся одна очень ценная, из Телванниса. В ней и про специи есть, да и вообще — много чего интересного. — И что ты предлагаешь, Кериан Индри? — Ты — женщина со связями, Шавия, и наверняка знаешь хорошего ювелира. Думаю, ты поймёшь, почему наш друг был бы не прочь избавиться от своих украшений, прежде чем уехать в Аргонию. Если нам помогут в дороге до Торна — ещё лучше. Это может стать началом прекрасной дружбы! — По отцу я происхожу из вэйрестских Ангэстов, — вмешался Анри — голосом спокойным и мертвенно-ровным, как море в штиль. — Мы умеем быть благодарными. После всего, что я увидел, могу смело пообещать: когда я вернусь домой, сумею уговорить семью на щедрые инвестиции. В сих гостеприимных землях я стал... охотником до экзотических специй. — Это можно устроить, — кивнула... Лилия? Шавия?.. — Так, значит, книга и обещания дружбы — в обмен на ювелира и, может быть, помощь в дороге? — Верно, леди. И после этого торг разыгрался по полной — а какой же торг без Лларена Тирано? Босмерка, говорящая как хаджит, — омс она, что ли?.. или притворяется? — книгу хотела получить сразу, но пока ей пришлось довольствоваться копией “аптекарской” страницы Тира — одной из тех, что Ратис и его товарищи сделали, работая над расшифровкой. Обмен они договорились провести в Торне, но Шавия не особо была опечалена этим раскладом; а перепалками с Керианом — игрой со смыслами, и словами, и им одним понятными намёками — она явно наслаждалась. За “ювелиром” далеко ходить не пришлось: им оказался терпеливо ждущий своей очереди Ролис, у которого здесь же нашлись и всё инструменты — и кузнечные, и чародейские. Над браслетами Анри он корпел в общей сложности около получаса. Мутсэре ювелиру не мешали, казалось, ни настороженная пугливость, ни жадное любопытство невольных зрителей: он то водил по металлу руками, то простукивал по кандалам маленьким молоточком, то рисовал на них киноварью — молча, сосредоточенно, пока наконец они словно сами собой не разомкнулись. Закончив, Ролис убрал браслеты в кошель на поясе и неожиданно громким и звучным голосом заявил, обращаясь к Лилии: — Он приметный. Да ещё и свежие следы на запястьях — если сюда дойдут ориентировки, будет грязно. Я бы не рисковал. — Согласна. А ты что думаешь, Индри? Пойдёте на перестраховку? Так Ратис и его товарищи и подписались на… поездку по подземной двемерской дороге — которая оказалась ещё одним тайным обозначением и подразумевала не какие-нибудь гномские тоннели, а хитрую контрабандистскую схему, детали которой Лилия не раскрыла. Трудно было поверить, что всё разрешилось так просто, и Ратис не переставал ждать подвоха — вот-вот сюда ворвутся вооружённые дресовцы, или телванни, или хлаалу, ищущие рабов Велдена Омани, или зловещая “молодая госпожа” из Силниона, или скамп знает кто ещё! Но беды не случалось — пока, — и Лилия, пусть и говорила с ноткой угрозы, не думала нападать, а кандалы не взорвались, пока Ролис с ними возился. Крыша не рухнула, пол не просел, Анри не оторвало по плечи руки... Неужели и правда — всё? Неужели он наконец был свободен?.. Судя по его лицу, Анри и сам в это не верил — и вряд ли поверит, пока не окажется в Торне... Поездка была назначена на следующий день — и приближалась одновременно и слишком быстро, и слишком долго. Лилия отправила будущих попутчиков обратно в “Золотого пескаря”, пообещав забрать их наутро; Ролис, невозмутимый, провёл их наверх, где хаджитка тут же принялась сокрушаться, что пеллетинских лилий у них всё же не отыскалось — и втридорога продала не сопротивляющемуся Лларену мешочек гвоздики. Лавку они вчетвером покинули с прибытком — и в странном, смущённом и встревоженном настроении. — Её отец. Кто он? — спросил Ратис, как только "Танец двух лун" скрылся за поворотом, а вокруг не оказалось прохожих. — Его клинок остёр, — осторожно сказал Кериан. — Был, по крайней мере — ещё с полгода назад. И Ратис — понял. Остаток пути они преодолели в молчании. Анри двигался как во сне, рассеянно улыбался и поминутно тёр освобождённые от кандалов запястья, но ни у кого не хватило духу упрекнуть его за подозрительное поведение — данмерские товарищи, без слов договорившись, окружили его, отгородив от города и мира. Ратис никогда не отличался нервозностью — и всё же не свыкся с мыслью, что тирская экспедиция окончится так просто. Вот уж точно — смазанный, спешный финал, не соответствующий выданному авансу! Счастья, кажется, никто из его друзей не испытывал — равно как и победного торжества. Неверие, напряжение, мысли о скрытом подвохе… Задёшево продав хозяйке “Пескаря” Красавчика — Лилия предупредила, что гуара взять не получится, — они собрались в общем зале, немного выпить — но даже хороший шейн им в горло не лез. После первой бутылки, впрочем, дела пошли чуть получше: Лларен в красочной своей манере взялся рассказывать, как они познакомились с Шавией и её приёмным отцом, неким Этьеном Тибо — чей клинок остёр, — когда охраняли караван, следовавший из Вайтрана в Маркарт... А потом не менее красочно начал жаловаться на Керовы сегодняшние заигрывания: нашёл, мол, место и время, даэдрово семя! И с кем? Такая же яйца откусит — и даже не поперхнётся!.. Кериан вяло отпирался, Анри, чуть оттаяв, тихонько посмеивался, а Лларен даже не думал сбавлять напора. — И что ты вообще в ней нашёл? — сокрушался он, размахивая почти опустевшей кружкой. — Ни жопы, ни сисек, а норов — как у кагути! — Не в сиськах счастье, — пожал плечами Ратис. — Ну, с тобой-то всё ясно, — поспешил отмести его доводы Лларен. — Прости, но ты слишком… всеяден, чтобы служить в этом споре судьёй. Ратис не обиделся: не то чтобы он не ценил красивую женскую грудь, и ту же Лларесу боги не обделили, однако... Анри вдруг толкнул его локтем и, завладев вниманием, глянул из-под ресниц — тёмных, густых и пушистых... — А в чем тогда счастье, Ратис? — спросил он на бретике, бесстыдно грассируя в данмерском имени “р”. — Что для тебя важнее всего? И Ратис, также на бретике, ему абсолютно серьёзно ответил: — Локти. Анри засмеялся — с удивительной беззаботностью, от которой радовалось, откликаясь, сердце, — и Ратис был очень собой доволен, несмотря на Ллареновы стоны и сокрушённое “блядь, ну и вы туда же!”. Он был доволен собой аккурат до того момента, пока все четверо не разошлись по комнатам, и сам он не затворил их с Анри дверь — а когда обернулся... Когда он обернулся, Анри приобнял его за плечи и поцеловал — жарко и жадно, до одури сладко, а пока Ратис, ошеломлённо-податливый, хлопал глазами, прижался вплотную и, явно не собираясь на этом останавливаться, потянулся рукой к его поясу. Тупица!.. Какой же ты, Ратис Дарес, непроходимый тупица!.. Слишком долго он просто сидел и ничего не делал — а болото засасывало его и уже поднялось по грудь. Ратис мягко отстранился... ну, по крайней мере он попытался — это не так-то просто, быть мягким, когда тебя так... обвивают. В ушах звенело, щёки налились краской — а в голове плотной стеной стоял болотный туман. — Что, локти мои не нравятся? — огрызнулся Анри; он тяжело, часто дышал, но лицо, побледневшее, казалось почти бесстрастным. — Не в этом дело. — Брезгуешь, значит? — переспросил Анри — и неожиданно зло, раскатисто рассмеялся. — Да нет же!.. Ратис с ужасом понял: всё. Конец игры. Конец всех их игр. Если здесь и сейчас он не объяснится, если он не найдёт для Анри правильные слова, то… разрушит ведь: всё, что построили — всё разрушит!.. И Ратис, обмирая, сказал ему: — Я восхищаюсь тобой. Ты удивительный. И ты заслуживаешь больше, чем это — заслуживаешь заново вспомнить, чего ты хочешь. Заслуживаешь выбрать — по-настоящему. Тебе нет нужды торопиться: больше никто свободы у тебя не отнимет. Ты никогда туда не вернешься, слышишь? Я обещаю тебе — никогда. Он понимал, что не имеет права давать таких обещаний, что это пустые слова, ничем не подкреплённые — но просто физически не мог их не произнести… Равно как и не мог не произнести и следующие свои слова — пусть и уже по совершенно иным причинам. — Я влюблён в тебя, — сказал он серьёзно и просто. — Это даже Лларен заметил. Но я не могу — именно поэтому, понимаешь? По крайней мере, выслушав его, Анри... кивнул, пусть и доверия не было у него во взгляде. А Ратис?.. Ратис встретился с ним глазами и снова упал — вверх, в небо, в бескрайнюю синеву, затопившую его мир от горизонта до горизонта… падал, пока не утонул в черноте расширившихся зрачков, и только тогда — очнулся. — Можно, я?.. — спросил он и, не договорив, указал Анри на ладони. Тот снова кивнул, и Ратис взял его за руки — маленькие, по-девичьи узкие, но загрубевшие от тяжёлой работы; руки с неровно отрастающими ногтями — ломкими, и сухими, и розоватыми, как аскадианская раковина-жемчужница, — и свежими полукружьями мелких ранок, и шрамами на костяшках, шрамами на запястьях, шрамами зримыми и незримыми, шрамами много глубже, чем кожа... Ратис коснулся — медленно, изучающе, так, как давно мечтал; от кончиков пальцев и дальше: каждую косточку, каждый сустав — вниз, по фалангам и пясти — к запястьям, и, замирая, приник к ним, освобождённым от кандалов, губами — к стёртым, покрытым сухой, пергаментно-бледной кожей, но всё равно — прекрасным, даже сейчас... Особенно сейчас. Всё, что он чувствовал, всё, что не получилось облечь в слова, Ратис пытался сказать иначе — и он (не) говорил, и позволил Анри коснуться его лица, скользнуть по татуировке, по перекрытому ею неровному, злому шраму; позволил обнять себя, уткнуться в плечо, и это казалось… правильным, честным — когда именно это обоим и было нужно... Тем, что случилось дальше, Ратис не гордился: он не заметил, как утешительные, нарочито невинные объятия привели к... обратному эффекту — пока не сделалось слишком поздно. Ратис, высвобождаясь, очень надеялся, что и Анри пока — не заметил. Стояло так крепко, что можно было картину повесить — и это явно не та проблема, которая со временем сама собой рассосётся. Не в обычаях рода Дарес было бежать с поля боя, однако тактическое отступление — совершенно иное дело. — Думаю, тебе пока нужно побыть одному, — выдавил Ратис, чуть отстраняясь — и даже, в принципе, не лукавя. Анри согласился; он выглядел потрясённым, усталым, но… не униженным, не расколотым, не несчастным — что само по себе было победой, ведь так?.. По крайней мере Ратис, прикрывшись попавшимися под руку “Оттенками пепла”, старательно в этом себя убеждал. Он был молодым, здоровым мужчиной, у которого давно не случалось близости, и реакция на… некоторую стимуляцию совершенно естественна, верно? На душе у него было невероятно гадко. Загораживаясь, как щитом, скабрёзным бретонским романом, Ратис ретировался — и направился к Кериану и Лларену, очень надеясь, что не перепутает двери. — Мне нужна комната, — заявил он с порога, стоило только Лларену отпереть замок. — Ненадолго. Очень нужна. Его друзья переглянулись и, не задавая лишних вопросов, вышли — наверное, сразу же, увидев его дикие глаза, осознали критичность ситуации. А Ратис… Ратис решил проблему: сухо, клинически; без удовольствия, даже без тени чувства — если не считать гадливости, — но решил. Едва только он привёл себя в порядок, как услышал стук: мелкий, дробный, как никогда не стучались Кериан, или Лларен, или даже Анри. Неправильный, диссонансный. Меч-полукровка, бретонская epée romane, лежал в другой комнате, но у Ратиса оставались кинжал и чары — и, очищая мысли от личностной шелухи, он широко раскрыл дверь, готовясь к худшему. На пороге стоял незнакомый аргонианин, и Ратис чуть успокоился — пока не заметил у того за спиной красивую, богато одетую молодую даму с по-дешаански чёрными волосами, собранными в узел. — Мы слышали, что здесь остановился мутсэра Кериан Индри, — сказал ему аргонианин — на чистом, высоком дешаанском; он чуть заметно посвистывал и странновато тянул свои “с”, но в остальном звучал как коренной морнхолдец. — Не подскажете, где мы можем его найти? — Не знаю такого, — соврал, и глазом не моргнув, Ратис. — Полноте, сэра Дарес. Вам не о чем беспокоиться. Мы с сэрой Ирано просто хотим с ним поговорить — и передать приглашение. Ратис, не дрогнув, просчитывал варианты: аргонианин слишком много знал, но драться с ним? Это явно поставит под угрозу поездку на двемерской подземной дороге — и принесёт немало иных проблем... Но допустить его к Кериану? Мучительные раздумья заняли едва ли пару мгновений, однако и этого оказалось достаточно: Лларен и Кериан, посчитав, что дали другу достаточно времени, как раз решили вернуться. Пятнадцатое Вечерней звезды приготовило Ратису неприятных разговоров и странных встреч на добрых лет десять вперёд — потому что аргонианина Кериан явно узнал и не рад был тому, что увидел. Испуганным он не казался — скорее злым, но не так, как был зол перед Велденом Омани… а скорее как злился Мавус, когда Тарани подмешивала ему мыльную крошку в зубной порошок — кипуче, почти по-детски нерассуждающе. Кажется, только вмешательство Лларена, перехватившего его руку, не позволило “мутсэре Индри” сцепиться с пришельцами в коридоре, и Лларен же, не позволяя мутсэре и слова вставить, пригласил “любезных гостей” зайти — и Ратису пришлось потесниться, пропуская их внутрь. — Что вам от меня нужно, сэра Саалиш? — спросил Кериан, когда они все впятером переступили порог, и Лларен затворил двери. — Мой патрон хочет встретиться с вами. — А я не хочу с ним встречаться. Как неловко-то получилось!.. — Не думаю, что вам следует отказываться от этого предложения, — протянул этот "Саалиш"; “сэра Ирано”, кукольно замерев, в беседу не вмешивалась, равно как и Ратис с Ллареном. — Подобное не в ваших интересах, мутсэра. — Вы что же, мне угрожаете? — Как можно, мутсэра! Я бы не стал. Поверьте, мы с сэрой Ирано — не глашатаи с дурными вестями, и вам нет нужды… отрубать нам головы. Всё довольно невинно: мы хотим поспособствовать встрече двух родичей, только и всего. Но Кериан на эти любезности не купился, и зловещих намёков — не испугался. — Серджо советник при нашей последней встрече сказал мне всё, что нужно, — откликнулся он, дёрнув уголком рта. — Мне не о чем с ним разговаривать. — А что если он пересмотрел свои взгляды? — А мне что с того? — огрызнулся Кериан, теряя остатки самообладания. — Я не побегу к нему, словно псина, по первому же свистку, чтобы он снова походя меня пнул. Если серджо советник так хотел со мной побеседовать, мог бы приехать лично, а не подсылать своих подручных. Нам не о чём разговаривать. “Подручного” эта отповедь ничуть не смутила — ну, или Ратис слишком плохо разбирался в аргонианской мимике, чтобы “смущение” разобрать. По крайней мере, звучал Саалиш спокойно и мягко, когда заявил: — Я понимаю, отчего вы реагируете так бурно, мутсэра. Но и вы должны понимать, что ведёте себя весьма неразумно. Мы с сэрой Ирано дадим вам время всё хорошенько обдумать: обсудить ситуацию с вашими товарищами, взвесить все “за” и “против”... и вернёмся утром. Надеюсь, вы примите правильное решение. — Ладно, ладно... — вклинился Лларен, пока побелевший от злости Кериан набирал в грудь воздух для очередной гневной отповеди. — Мы поняли всё, а теперь — доброй ночи, и до свидания, и всё в таком роде, ага? Встретимся завтра утром! Он взмахнул руками, отгоняя незванных гостей, словно бантам-гуаров; но те, как ни странно, послушались и, попрощавшись, скрылись. Стоило только двери за ними захлопнуться, Кериан сник, будто из него воздух выпустили — но ни Ратис, ни Лларен не успели его ни о чём спросить. “Сэре Индри” хватило пары ударов сердца, чтобы успокоиться, сбросить с плеч некрасивую и болезненную подростковую ёршистость и, собравшись с мыслями, скомандовать: — Пора собираться в дорогу. Время не ждёт. — Куда ты, блядь, намылился, Индорил? — взвился Лларен. — Тебе не кажется, что мы не всё обсудили? — Ты что же, действительно ему веришь? — Кериан коротко, с ноткой истерики, рассмеялся, но снова собрался и всё-таки объяснил — с привычной своей обстоятельностью: — Ждать до утра мы не можем. Кто знает, какая подлость у них на уме? Нужно идти к лавке пряностей, идти прямо сейчас — и караулить Шавию уже там, пока не сделалось слишком поздно. И путешествие по двемерской дороге, обещанное на утро, для Ратиса и его друзей началось досрочно.