Лестница к небу

Вечерняя звезда — месяц, которому покровительствует небесный Вор, и, как решил для себя ценящий символизм Ратис, хорошее время, чтобы заняться тем, чем они решили заняться. Взламывать шифры и кандалы, провозить контрабандой беглого раба через границу — чем не достойное воровское дело? Ратис всегда считал себя законопослушным мером и не собирался отступать от принципов. Но ведь между бандитами из Камонны Тонг, что вытрясают из бедняков последние медяки, и легендарными бал молагмер, что перераспределяют неправедно нажитые богатства, огромная разница, верно? Что значит мирской закон перед законами чести и совести? Тем более если этот закон очевидно не праведен и не свят?.. Ратис не испытывал ни страха, ни трепета, примиряясь с мыслью, что нарушил его не в последний раз — и знал, что в этом не одинок. Они с друзьями были очень разными мерами с очень разным жизненным опытом — но в вопросах этики мыслили на удивление схоже, и это, пожалуй, было важнее всего... Лларен выложил перед Ангэстом кодовую книгу — пухлый, обманчиво-несерьёзный рукописный журнал, исчерченный причудливым набором символов, — и Кериан пояснил: — Так уж вышло, сэра, что к нам почти случайно попала база данных вварденфелльских аболиционистов — по крайней мере, одной из ячеек. Насколько нам известно, здесь записаны имена тех, кто связан с организацией, контакты координаторов и посредников — так нам сказала аболиционистка, которая за этой книгой охотилась… Я не хочу давить и без нужды повышать ставки, но это и правда важно — важнее, чем было для нас до Нарсиса. Вереск, та женщина, говорила, что у её организации есть агенты и сочувствующие по всему Морровинду. Если их можно найти и в Тире, и если мы сумеем выйти на них... — Помочь тебе будет намного легче, — подхватил Лларен, — чем если мы просто заявимся в Тир, все такие красивые, и примемся действовать по ситуации. Кериан тут же откликнулся на подначку. Они шутливо попререкались о ценности импровизации, и пользе просчитанных рисков, и нехорошей привычке играть роль живца — скорее чтобы разрядить обстановку, чем чтобы друг друга переспорить. Ратис и правда расслабился — за время, проведённое бок о бок, их игривые переругивания стали ему почти родными, — а вот Ангэст сумел на деле всем доказать, что умеет распутывать зашифрованное и вычленять важное. — Женщина, о которой вы говорили... — напомнил он... мягко, почти лениво, но его синие чудные глаза хищно сверкали из-под полуприкрытых век. — Вереск, так? Что с ней стало? — Подозреваю, что она умерла, — откликнулся, посерьёзнев, Кериан, — но мы не видели её трупа и потому не можем сказать о том наверняка. Она была не единственной, кто охотился за кодовой книгой, но вот её конкурент и вероятный убийца — однозначно мёртв. Допросить его и узнать, чем кончилось их с Вереск столкновение, мы не сумели. — Кем он был, этот её конкурент? — Наёмником Телванни, — первым среагировал Ратис. Как бы это ни было тяжело, о Ревасе он предпочёл бы рассказывать сам — и говорить то, что, по его мнению, будет достаточным и необходимым. — Могла ли Вереск быть той “молодой госпожой”, что искала вас в Силнионе? — Сомневаюсь, — Кериан покачал головой. — Она умела маскироваться и в роли гулящей девицы выглядела убедительно. Но Вереск — тренированный боец, отличный рукопашник, и сложена она соответствующе... — А ещё она подмела тобой подворотню, — напомнил, ухмыляясь, Лларен. — А ещё она наваляла мне и подмела мной подворотню, — согласился Кериан. — У меня была возможность лично убедиться, что это хоть и невысокая, но крепкая, мускулистая женщина. А из того, что рассказала Улани, у меня создалось впечатление, что незнакомка — тоньше и изящнее; одежда многое скрадывает, но у женщин на такие вещи глаз намётан. — Похоже, что с этой Вереск у вас не всё ладилось, — заметил Ангэст; кажется, он был настроен скептически, но агрессии в его голосе Ратис не слышал — лишь интерес, окрашенный охотничьим азартом. — Вы уверены, что она рассказала вам правду об этой книге? — Я допускаю, что Вереск могла соврать нам о том, кто она такая, — негромко сказал Кериан; чужая настырность его не смутила: звучал он спокойно, даже расслабленно, когда уточнил: — Но я не думаю, что она соврала о том, что такое кодовая книга. Её слова соотносятся с тем, о чём проговорился телванниец, равно как и с другими обстоятельствами дела. Не исключаю: какая-то вероятность, что это именно Вереск искала нас в Силнионе, ещё остаётся. Но вероятность эта крайне мала… Я скорее поверю, что “молодая госпожа” — ещё одна телваннийская наёмница, которая пытается разобраться, что мы натворили в Бодруме и что нам известно о нанимателях мутсэры “конкурента”. — А вы умеете находить приключения на свою голову, — хмыкнул Ангэст. — Хотя… Как там у вас говорят... Мерам, обложенным хворостом, не стоит бросаться огненными шарами? — Хворост мало кого останавливает, — пожал плечами Ратис. — Данмеры переоценивают свою огнеупорность. Из горла Ангэста вырвался резкий, какой-то диковатый смешок; мутсэра магистр смотрел на Ратиса, вскинув от удивления брови, и тот почти обиделся — привык, что его принимают за мебель и не особо рвался разубеждать, но от мера, которого вытянул с того света, наверное, ждал немного иного... Как бы то ни было, а Ангэст наконец взял в руки кодовую книгу. Данмерская троица следила за ним с жадным, голодным нетерпением рыб-убийц, почуявших в воде кровь — а тот, и не подозревая о нависшей над ним угрозе, не торопился грести. Ангэст даже книгу открыл не сразу; поначалу он просто… держал её, прикрыв глаза, но бездеятельным не казался: смуглые пальцы скользили по корешку, бегали по обложке, словно нащупывая и поддевая невидимые нити; глазные яблоки беспокойно метались под веками... Время шло — струилось тоненькой-тоненькой струйкой. Рыбы — кружили на мелководье. Ангэст распахнул глаза, которые отчего-то казались даже синее обычного… Солнце ли, пробивавшееся сквозь стрельчатое оконце таверны, высвечивало контрасты, или же этот свет шёл откуда-то изнутри? Куда глядели они, эти глаза его? Что увидели?.. Ангэст смотрел не на книгу, а сквозь, и шевелил губами, беззвучно, но оживлённо — Ратис смотрел на него и не мог оторваться. Бледный, едва заметный шрам в уголке рта — детское что-то, наверное, — свежие, чуть розоватые рубцы, пересекающие крест-накрест губы… Хлестали наотмашь рукой с кольцом? Омани носил эффектные перстни... — Неудивительно, что у вас ничего не вышло, — сказал Ангэст; книгу он всё же раскрыл и пролистал рассеянно, но в содержимое так и не стал всматриваться. — Она зачарована. Пока не снять чары, осмысленного текста не получить. Ратис моргнул, позволяя этим словам осесть на дне разума. Зачарована? Он ничего не почувствовал — был невеликим специалистом, но всё же… О чём думал Кериан, трудно было сказать: лицо его оставалось недвижно-спокойным; зато на Ллареновом промелькнула целая буря чувств, сменявших одно другое, словно картинки в калейдоскопе. Он приоткрыл было рот, но тут же проглотил то, что собирался сказать, и Ратис, нахмурившись, спросил за них всех: — На что? — Это довольно специфические чары, — уклончиво ответил Ангэст; впрочем, вряд ли он уклонялся нарочно — скорее собирался с мыслями перед более детальным рассказом. Так и вышло: отложив книгу в сторону, он закинул ногу на ногу, обхватил худое колено сплетёнными в замок пальцами и продолжил, покачивая ступнёй: — Не то чтобы сложные, но экзотические — со второй эры практически вышли из употребления. В большинстве случаев овчинка не стоит выделки. Такие защиты едва заметно, но искажают магический фон, влияют и на другие зачарования, и на творимые рядом заклинания; в долгосрочной перспективе — портят материалы. Эти чары свежие — полгода плюс-минус; добротные, но словно бы нанесённые в спешке. Сама книга явно старше и ведётся дольше — думаю, кто-то в последний момент решил защитить её содержимое... Ратис переглянулся с друзьями: рассказ Вереск ещё раз подтвердился. Ллареса сумела спасти книгу, не обладая знаниями о том, что с ней делать — видимо, когда началась скоординированная покровителями Реваса атака на Лампу Телванниса, кто-то другой, более сведущий, зачаровал наспех книгу и передал её Канет… Знал, что сам сбежать не сумеет? Думал, что в бывшей танцовщице будет сложнее узнать идейную аболиционистку?.. Ангэст, если и заметил их переглядки, виду не подал и, пока Ратис тщился заглянуть в чужое прошлое, не переставал рассказывать: — Имперцы любили баловаться такими штуками, особенно в период “сопряжённого” междуцарствия. Одна сторона занимает квартал столицы, и другая в спешке зачаровывает архивы, которые не успевает вывезти — не оградить, так хоть выиграть время. А потом ещё, и ещё, и ещё… Во многом поэтому у нас так мало надёжных источников по второй эре: то, что находим, часто оказывается непоправимо испорченным. Здесь целый пучок чар — одновременно и замешательство, и щиты, и иллюзии... — То есть она на самом деле и не шифрованная даже, и я зря с ней ебался во всех девяноста, блядь, девяти боэтических позах? — не выдержал Лларен. Кериан положил ему на плечо руку, Ратис попытался выразить сочувствие и поддержку хоть бы и взглядом, а Ангэст покосился на Лларена с нечитаемым выражением на лице и, пожимая плечами, ответил: — Не обязательно. Может, это только первый уровень обороны — измучить противника кодом, который нельзя разгадать, чтобы не оставалось сил на код настоящий. Но этого мы не узнаем, пока не снимем защитные чары. — Ты можешь это сделать? — спросил, подобравшись, Кериан. — Не с этим красавцем, — Ангэст выпустил колено и, задирая рукав, продемонстрировал кандальный браслет на левом запястье. — Сия вершина данмерской чародейской мысли глушит на выход так жёстко, что я даже сраный магический фонарь — из тех, что даже инертных слушаются — зажечь не в состоянии!.. — он вздохнул, выдохнул и продолжил — уже не так взвинченно, но по-прежнему напряжённо, почти сердито: — Как у вас на троих с магией Изменения, сэры? Потоки я чувствую, но сам ничего не могу сделать, и обещать вам хоть что-то — не могу тоже. Есть шанс, что у меня получится объяснить, но обучить с нуля не сумею точно, и... — У меня есть база, — перебил Ратис… перебил скорее от безысходности: не думал, что это мудро, давать Ангэсту себя раскачивать — или зацикливаться на том, что пока недоступно. — Можно попробовать. В этот раз Ангэст если и был удивлён его инициативе, то виду не подал — видимо, всё Ратисово целительство чего-то в его глазах да стоило. — Давайте попробуем, — согласился он... и неожиданно, глазами и уголками губ — улыбнулся. Жребий был брошен, Приай — перейдена, несмотря на изнурительный марш и топкий, болотистый берег. Время возобновило свой бег, вернулось к привычной скорости — впервые с того момента, как первого Вечерней звезды, ясным, безветренным утром Ратис и его друзья вышли из Нарсиса через восточные ворота и устремились к поместью Лледас. Штурм кодовой книги перешёл в новую фазу. По поручению “мутсэры Анриля” — в Китендисе они все на всякий случай представились новыми именами — рыжий услужливый “Дронос” заплатил за обе их комнаты и стойло для Красавчика на три дня вперёд: господин желал разобраться с документацией, прежде чем пускаться в дорогу, и “Гуарова гузка” ему приглянулась. Место и правда было приятным — чистым, опрятным, да и кормили неплохо… Сытно, впрок отобедав, они собрались в комнате мутсэры Анриля — она была просторнее и светлее, чем вторая, — и Ратис, утром даже не представлявший, что до этого дойдёт дело, взялся за постижение новых для него аспектов магии Изменения. Ощущения были странные. С двумя предыдущими наставниками у Ратиса всё кончилось скверно — по очень разным параметрам; он многому научился, но и пострадал немало — и сердцем, и телом; а уж о том, чем кончилось это для меров, его обучавших, и говорить не стоило… Ратис боялся угодить в плен символической последовательности, боялся сказочного троекратного повторения и, будь его воля, попытался бы поступить иначе, выкрутиться, найти другое решение — но о бездействии не могло быть и речи. Слишком многое стояло на кону, и слишком многое он был должен — Лларесе, поверившей и полюбившей… и да, даже Ревасу, которого древний, богами благословенный институт рабовладения пережевал и выплюнул. Ратис не брал на себя чужую вину и не думал, что если бы вёл себя с Ревасом иначе, если бы лучше тогда понимал, каков на его плечах груз, это что-то бы изменило. Лларесе никто не мог бы отказать в понимании, и её усилий всё равно не хватило, но… Теперь Ратис мог наконец-то вырасти из детского пагубного неведения, и он не собирался оправдываться тем, что всё равно ничего не изменит. Помочь одному — это чудовищно мало, но... на одного спасённого мера больше, чем прежде. Глядишь, и пойдут от него круги по воде — и кто знает, как далеко они разойдутся? Лорд Мефала учит велоти тому, что всё в мире взаимосвязано, опутано тонкими и незримыми, но бесконечно прочными нитями надмировой паутины. Потянешь одну — и на другом конце Тамриэля рухнут могучие стены древней твердыни… Ратису было рано тянуть — но под руководством магистра Анри Ангэста он учился нащупывать и держать паутинно-тонкие, едва уловимые нити чужого заклинания. Пригодилось всё, чему учили его и Савил Одавель, и Ревас — как бы они ни подорвали доверие и к себе, и к своим словам, учителя из обоих были отличные, а из Ангэста, пожалуй, — лучший из трёх. Может быть, потому, что он, получивший университетскую степень, учился не только колдовать, но ещё и учить?.. Так или иначе, а Ратис, сообразивший, куда смотреть и как смотреть, быстро сумел отследить защитные чары — и теперь не мог их не замечать, даже если бы постарался. Распутывать оказалось куда сложнее — с непривычки они ускользали и расползались повсюду, как дождевые черви, накопанные для рыбалки. Но упрямства и кропотливости Ратису было не занимать — и он не унывал. Ангэст был рядом — хорошо поставленный голос, мягкий приятный тембр, способность просто рассказывать о самых сложных вещах… Мелькали в воздухе смуглые пальцы — жестикулировал кена так, как даже Лларену и не снилось, — звенели сказанные в сердцах бретонские ругательства… Их Ратис легко распознавал, пусть и понимал едва ли каждое пятое слово — и мудро молчал о том, что на этом языке даже ворчание звучит мелодично. Он вообще очень радовался тому, что умеет молчать, что ничего не просится на язык, когда ладони Ангэста ложились на его собственные, — неожиданно маленькие, по-девичьи узкие, но загрубевшие от тяжёлой работы, с болезненно коротко остриженными ногтями и шрамами на костяшках… — когда кандальные браслеты холодили кожу даже сквозь ткань рубашки, когда рубцы его, и волосы, чуть отросшие и начавшие завиваться, и мелкие лучистые морщинки в уголках глаз, и мимолётная смущённо-щербатая улыбка, когда у них получалось — всё это было так близко, так странно, так… однажды увиденное, не могло уже не замечаться, даже когда Ратис изо всех сил старался не замечать. Ему было сложно — и не только из-за новых, незнакомых чар. Впрочем, нашлись у ситуации и свои плюсы: остальные проблемы напрочь вылетели из головы — в ней, старательно каталогизирующей новые наблюдения, стремительно кончалось место. К вечеру Ратис справился с первой страницей и понял общий принцип, попутно досуха себя вычерпав — провальные попытки оказались очень энергоёмки; магики в нём было не то чтобы много — для данмера, — и каждая неудача высасывала силы. Завтра должно пойти проще, но то будет завтра — а сегодня Ратис глядел на всё такую же непроницаемую страницу, исписанную бессмыслицей… на этот раз — хоть на даэдрике, но что толку?.. Ангэст волевым усилием объявил перерыв, и они поужинали — прямо в комнате, не спускаясь в общий зал; “Дронос” и “Гилвос” сами всё притащили. Ратис ел, Ратис пил, Ратис довольно успешно боролся с сонливостью и даже помог друзьям унести пустую посуду — а после они вчетвером собрались на военный совет, медитировать над героически расколдованной первой страницей. — Кажется, это шифр Версидью-Шайе, — заявил, задумчиво хмурясь, Ангэст и, не дожидаясь вопросов, пояснил: — В шифре Ремана каждая буква алфавита сдвигается на несколько позиций. Например, если шаг равен пяти, то каждая айем превращается в хефед, каждая бедт — в гедт, ну, и так далее. Ратис кивнул: Лларен, рассказывая о своём опыте дешифрования, описывал то же самое, пусть и иными словами. Говорил он и о методах взлома, и по его рассказам это казалось непростой, но исполнимой задачей… Вот только Ангэст продолжил объяснять дальше, и новый его урок оказался куда тяжелее, чем тот, что касался чар. — Можно сказать, что шифр Версидью-Шайе состоит из последовательности нескольких шифров Ремана. Для его построения используется квадрат Версидью-Шайе, он же — tabula recta. Вначале устанавливается кодовое слово — или любая последовательность, не обязательно даже словесная; это могут быть цифры или случайные знаки… — уточнил он, нисколько не проясняя дела. — Ключ повторяется циклически до тех пор, пока по длине не будет совпадать с зашифровываемым текстом. А потом одно накладывается на другое — как раз через tabula recta. В одном её ряду проставлен целевой алфавит, а в другом — кодовая последовательность, и зашифрованный текст — пересечение первого и второго, сгенерированное посимвольно. Это долгий и трудозатратный процесс, зато результат устойчив для криптоанализа. Считается, что шифр Версидью-Шайе практически невозможно взломать... Ангэст рассказывал, разъяснял и расчерчивал примеры на чистых листах бумаги, которые предусмотрительно приготовил “Дронос” — но угнаться за ним получалось только у Лларена; остальные безнадёжно отстали где-то на посимвольной генерации, хотя нарисованная для примера “табула ректа” немного исправила дело и помогла хотя бы примерно прояснить общий принцип. Впрочем, как это распутать, Ратис не представлял, и Кериан, кажется, справлялся не лучше. Их совместным вкладом именно что в процесс было решение поочерёдно расколдовывать первые и последние страницы: начало, возможно, содержит важные подсказки, зато в конце наверняка будет более актуальная информация. Ратис очень надеялся, что не все страницы кодовой книги окажутся закодированы этим головоломным шифром, но о своих надеждах он умолчал — его товарищи были настроены побороться с наследием потентата Версидью-Шайе, и подрывать их боевой дух не стоило. Сам он, истративший магику и измотавшийся — равно разумом и телом — здесь и сейчас им был не помощник. — Я иду спать, — сказал Ратис и, подумав, следом спросил у Ангэста: — С кем ты хочешь ночевать? Так и вышло, что “господин Анриль”, осознав, что час уже поздний, решил, что охранять его сон будет угрюмый татуированный “Эно”, а “Дронос” и “Гилвос” займут вторую комнату — такой себе расклад... Шестое Вечерней звезды подошло к концу. Первый рубеж был взят. Потянулись один за одним эти по-особенному напряжённые дни, что пришли на смену гонкам от Нарсиса до Силниона, и от Силниона до Китендиса — дни, посвящённые взлому кодовой книги. Ратис постранично снимал с неё чары, Лларен с Ангэстом, обложившись бумагой и писчими принадлежностями, чертили какие-то графы, таблицы, длинные мудрёные формулы — хотя чертил в основном Ангэст, а Лларен умудрялся держать почти все свои выкладки в голове, — и спорили до хрипоты о частоте совпадений, возможной длине ключа и прочих загадочных вещах, а Кериан... Такое разделение обязанностей давалось Кериану тяжко — он взял на себя большую часть бытовых проблем и не позволял товарищам позабыть о сне и пище, но невозможность участвовать напрямую его явно мучила. Ратис, к концу второго дня приноровившийся взламывать чары почти не думая, всё подмечал — и составлял себе план действий. На третий день, расправившись с очередной порцией страниц и исчерпав запас магики подчистую, Ратис не стал пить предложенное Керианом зелье, а вместо этого заявил, что нужно сначала разгрузить голову — и позвал его в “комнату для слуг”, разгружаться. Далеко уходить от куда более слабых в бою товарищей никто бы из них не решился, так что с подворотнями не сложилось — но они вдвоём посдвигали к стенам мебель, и Ратис подмёл Керианом комнату, попутно поставив ему удар и показав пару полезных приёмов. Глупо думать, что тому, кто наловчился мгновенно и без затрат магики призывать даэдрическое оружие, навыки рукопашного боя не столь важны. Подлинно безоружным Кериан никогда не останется, верно — но история с Вереск доказала, что иногда призванное оружие делу помочь не могло; да и выбивать из головы дурь Ратис умел как никто другой, а в этой рыжей бедовой голове дури сейчас было вдосталь. Тренировка вышла на совесть — даже хозяйка пришла под конец жаловаться на шум, и Кериан едва от неё отбрехался. Но Ратис видел, что его друг пусть и взбодрился, а от хандры до конца не избавился — и, когда пришла пора снова “разгрузить голову”, увёл его пить. Ушли они, конечно, недалеко, всё в ту же “комнату для слуг”, и сначала им пришлось обратно расставить мебель — но это само по себе оказалось отличной разминкой. Первые кружки они выпили молча. Ратис не знал, с чего начать, и был не силён в импровизациях — кроме как в бою, но уж точно не в дружеском разговоре, — однако по части просчитанных рисков кое-чего у друга он всё-таки нахватался. Ратисово решение “создать обстоятельства и действовать по ситуации” полностью оправдалось: Кериан сам начал разговор. — Спасибо, — сказал он, рассеянно обводя пальцами кромку кружки и старательно не встречаясь с Ратисом взглядом. — Я вижу, что ты делаешь, и очень это ценю. — Не за что, — отозвался Ратис; он не был уверен, стоит ли это делать, но, взвесив все “за” и “против”, отставил в сторону кружку, вздохнул и всё же сказал что думал: — Позволь себе отдохнуть, пока можешь. Без вины. Без самобичеваний. Ты заслужил, но даже не в этом дело: ты не должен никому ничего доказывать; нам — тем более. Ты ценен — сам по себе, а не как пахотный гуар, которого держат, только пока тот приносит пользу. Ты мер. Не гуар. Ратис не ожидал, что его слова возымеют такой эффект — Кериан, слушая его, заливался краской, а стоило договорить, рассмеялся — коротко, хрипловато, и, развернувшись правой, невидящей стороной, негромко сказал: — Ты и правда хорошо меня понимаешь. Я, может, и не открытая книга, но код мой давно уже взломан, верно?.. Спасибо. Я и правда ценю, что ты решил… поговорить. До тебя и до Лларена я и не думал, что у меня может быть… как-то иначе. Не по-гуарьи, — повторил он, улыбаясь чуть кривоватой, но по-странному довольной улыбкой — и повернулся к Ратису всем лицом. Тёмный, густой румянец пятнами проступил у него на лбу и на скулах; в глазах — миндалевидных, тёмно-багряных... очень красивых, и жаль, что одного он лишился так рано, — проступало что-то больное, кипучее, жгучее… Невысказанное. — Я не из болтливых, — напомнил Ратис. — Если тебе надо выговориться, не переживай: всё, что ты скажешь, останется между нами. — Но это так глупо, жаловаться на несчастное детство… — Кериан хмыкнул, уставился Ратису куда-то за правое плечо и, дёрнув уголком рта, продолжил: — У многих оно куда хуже, а я был и сыт, и одет, и получил отличное образование. Мои проблемы мелки на глобальной картине вещей. Мне не кажется, что я вправе жаловаться. Ратис знал по себе, как ядовит и опасен такой образ мысли, но здесь и сейчас, увидев всё со стороны — за мером, который был ему дорог, — он окончательно понял, как это… глупо и в корне неправильно. Он покачал головой, не соглашаясь с Керовыми словами, но всё же сказал и вслух: — Это не соревнование, — а следом добавил: — Для чего ещё нужны друзья? Я вряд ли смогу что-то изменить. Но я всегда выслушаю. Ратису и правда выпало многое выслушать: кое-что он уже знал, кое-что — собрал по кусочкам, однако впервые видел картину если не целиком, то более-менее полно. Кериан рассказывал обо всём с горькой кривой усмешкой; он словно решил смеяться над тем, что его мучит, и смех этот был невесёлый, болезненный, отчаянно неловкий для слушателя — однако Ратис пусть и не понимал, но принимал такую анестезию и мудро не вмешивался. — Всякий, кто умеет считать до девяти и стряхивать с ушей лапшу, догадается, почему поженились мои родители, — услышал он. — Никто не хотел их брака, в том числе и они сами, но, видимо, это всем показалось меньшим из зол. Отец уехал на Вварденфелл, когда мне было года четыре, и не вернулся… Говорят, что пропал без вести — а в итоге его признали погибшим. Я Танвала Индри-младшего не помню толком… Но после его “смерти” мать вернулась к родителям, и… В их доме не считали нужным скрывать, что я разрушаю чужое счастье ещё с зачатия — а слуги охотно подражали господам. Ратис не жаловался на недостаток воображения и потому легко мог представить, насколько безрадостным было такое детство. Он чуть замешкался, припоминая нужную формулировку, слышанную когда-то от Лларена, и всё же спросил: — А потом ты “упал с дерева”, так? Прадед тебя после этого забрал? — Да. Не сразу, но… вскоре после того, как я ещё и свалился с лестницы. Эту историю Ратис тоже помнил — как и то, что, судя по тогдашним оговоркам, с лестницы Кериана тогда спихнул дядя, — однако ловить друга на недомолвках не стал. — Я был тогда очень плох, я думал… всякое, — признавался он, и Ратис опять слишком живо представил, каким было это “всякое”. — Прадед взял в руки совок и соскрёб с пола то, что от меня оставалось. Вылепил из этого — мера, помог ему найти свои сильные стороны... помог поверить, что они вообще у него есть, эти стороны! Он был сложным мером — упрямым, негнущимся, цепляющимся за прошлое и тогда, когда это вовсе не нужно... Но дед меня спас, и я любил его. Ратис не стал говорить, что сочувствует этой утрате — молча выпил, и Кериан за ним последовал, а потом мягко, почти мечтательно поделился: — Знаешь, он не держал рабов — но открытый аболиционизм старшего сына списывал на тлетворное влияние Запада и очень сердился, когда я не соглашался. А я не мог согласиться! Среди рабов, принадлежавших серджо советнику Релви, моему деду по матери, были те немногие, кто относился ко мне не как к досадной ошибке — единственные за очень долгое время. И Кериан рассказал о них, о людях и мерах, которых насильно загнали в чудовищное, подлинно скотское положение; однако они, не соглашаясь с навязанной долей, не оскотинились — не все, по крайней мере, — и им хватало тепла даже на неприкаянного хозяйского ребёнка... — В самые трудные времена это вдохновляло меня не сдаваться, — признался он после, — не идти по простому пути, не становиться как мать, как её отец… Наша страна больна, раз такое считается нормой, но я не знаю, что с этим делать. Что толку от знатности, если отец до смерти успел спустить все свои деньги, и родовое имя, ничем не подкреплённое — всё, что он мне оставил?.. Связи? Влияние на семью? Прадед меня не слушал, потому что считал бестолковым, мечтательным юнцом; двоюродный дед — прогнал с порога, честя как нахлебника и манипулятора. Я и себе не смог помочь, я потерял единственное место, которое считал домом — куда мне думать о судьбах страны?.. Я не знаю, что будет дальше... С кодовой книгой, с Ангэстом всё впервые — настолько реально, так… по-настоящему. Но когда не нужно врать, и бежать, и махать мечом, я для вас бесполезен. — Если бы не ты, нас бы здесь не было, — Ратис пожал плечами. — Ты помогаешь, но это не самое главное. Ты не гуар. Ты мой друг. И ты никому не должен доказывать, что имеешь право на существование — в том числе и себе. Отдохни от всего, пока можешь. Потом будет некогда. — Ты говоришь об этом так просто! — Это и правда просто, — сказал ему Ратис — и снова плеснул немного мацта по кружкам. Он думал — и вспоминал о собственной семье, и не мог не сравнивать; он с юности многое на себя брал и понимал, каково это — стыдиться, что занимаешься чем-нибудь бесполезным, что не делаешь больше, не делаешь нужное, важное… Но Ратис никогда, даже в самые трудные дни не сомневался: от него не ждали и не требовали, что он будет доказывать свою полезность, что он должен заслужить, а не получить в дар — заслужить любовь, и заботу, и дом, в который всегда можно вернуться... Наверное, они не были идеальными, его отец и мать, неотделимые каждый от избранного ремесла, но они по-настоящему старались быть своим детям хорошими родителями, а Ратис — старался быть лучшим сыном и братом. Он сам запутался, он так старался, что почти разучился хотеть для себя… и все они — братья, сестра, родители — знали, что не могут помочь, что ответы он должен найти сам, но готовы были поддерживать, как умели, и это… это, наверное, и было самым главным. Ратис только надеялся, что и Кериана он хоть как-то, но поддержал — по крайней мере, внешне он повеселел, а из взгляда ушло затравленное выражение, таившееся там все эти дни. Когда они вернулись к остальным, то застали жаркую баталию. — Тир это, дело верняк, — уговаривал Лларен, потрясая кодовой книгой, как маракасом. — На кой распыляться, давай пока на одной остановимся! — Да с чего ты взял вообще? — Вытащи голову из жопы, Ангэст, и взгляни сам! Заголовок в три буквы, а написано — целый список, но разными почерками. Как узнавали о новом надёжном типе из Тира, так тут же его в общий перечень и вносили! — А ещё это может быть сокращением, или аббревиатурой, или фамилией какой-нибудь работорговой бляди — эти варианты ты не рассматривал, а, Тирано? Может, это тебе нужно башку из жопы вынуть, пока в сраный бублик не закрутился?.. Появление аудитории спорщиков смутило и если не примирило, то хотя бы успокоило. Ратис за час разобрался с оставшимися страницами, и остаток дня специалисты-криптографы изучали всю книгу в поисках наводки получше — но ближе к ночи и правда решили, что завтра целенаправленно будут ломать предполагаемый Тир. Девятое Вечерней звезды началось с прорыва. Лларен проверил и просчитал: если в заглавии и правда указан Тир, то начало кода — “лам”, что для организации под названием “Лампа Телванниса” было слишком удачным совпадением. Страницу несколько раз переписали начерно — тут даже Ратис с Керианом пригодились, — и потом, обложившись копиями, Ангэст рисовал графики и чертил формулы, а Лларен пытался “на глазок” вычленить следы других “лам” в тексте — прежде, чем вычислить кодовую последовательность и начать расшифровку, нужно было понять, какой она вообще длины... А Ратис и Кериан с чистой совестью бездельничали: первый читал позаимствованные у друзей "Оттенки пепла" — ими оказалась та самая книжечка в розовой обложке, в которой Лларен хранил когда-то свои бумаги, — а второй — подаренного младшими Даресами "Короля Эдварда". Ратису было немного неловко за оставленное Тарани на форзаце пожелание “хорошенько расслабиться в компании хорошенькой женщины”, но если вспомнить, в честь кого, оказывается, Кериана назвали... тот бы точно не стал разбрасываться огненными шарами. По первому взгляду Ратис, пожалуй, был согласен с Ангэстом: приключения Анжелины Синэ выглядели не слишком реалистичными, но по-своему забавными. Неожиданно сыграло на пользу и то, что друзья проговорились ему о будущем повороте сюжета: зная, что Ночной волк — не настоящий эшлендер, Ратис смотрел на возлюбленного Анжелины совсем по-другому; странности и нелепости, которые тот совершал, приобретали совершенно иное значение. К ночи Ратис наконец встретил “Кериана Индорила”, его тамриэльский тёзка — дошёл в “Короле Эдварде” до укрощения Акатоша, а мутсэры криптографы заявили, что почти справились с подкопом. Но только на следующий день, десятого Вечерней звезды, крепость пала, и Лларен, преисполненный гордости, озвучил вожделённую кодовую последовательность — “лампа освещает путь”. На странице, обозначенной “Тиром”, и правда был список имён и адресов; впрочем, немалая их часть оказалась… тоже по-своему зашифрована. — “Дэйдрополох”? “Тигровая лилия”? Серьёзно? — негодовал Лларен. — Что у них там за клин на травках? И что это, раком ебись оно через Приай, за “смотритель подземной двемерской дороги”? Эти ребята точно умеют делать дела, а не играют в шпионов?.. И всё-таки они вчетвером одержали решительную, неоспоримо радостную победу. Это всё еще было странно и непонятно, и без импровизаций и (не) просчитанных рисков вряд ли получится обойтись — но чары, сковавшие их в Бодруме, развеялись, и Ратис позволил себе надеяться, что там, в Тире, они сумеют разобраться в цветущем под Лампой аптекарском огороде, и отыщут того, кому не страшно будет отдать кодовую книгу, и смогут помочь Анри — и цепи, зримые и незримые, наконец разомкнутся.