Repackage (Роман-альбом в трех версиях)

Track #00 Intro (официальный тизер) В пустой комнате, наполненной шумом дождя из распахнутого окна, в темноте, подобно маяку, горел монитор компьютера. На экране мерцало сообщение почтовой службы: «Ваше письмо с темой «Re: Здравствуй» отправлено». ---------------------------------- … День такой. Располагает к свершениям... … За что ангелов лишают крыльев?.. …Когда я наконец-то почти примирился с самим собой и с тем, что должен любить себя таким, каким меня мама родила, - даже если никто больше меня не полюбит, - я попал в аварию… …Соревноваться ты должен не с другими, а с самим собой... … Нет никого лучше тебя. Веришь мне? Никого... … Нужно очень-очень-очень сильно стараться. И тогда у меня все получится... …Знаешь, как важно быть самим собой? А еще важнее оставаться самим собой, ведь далеко не все это умеют... …Мне не надо закрывать старые вкладки, просто… сейчас мне нужно что-то новое… … Пробовать, ошибаться, пробовать заново – это наша работа и обязанность, и не важно, какой у шоу будет рейтинг. Мы не сможем вернуться в начало, но мы можем попробовать дойти до конца... ...Продержимся, я тебе говорю. Не веришь? А я верю. Надо верить, хен... … Мы же все время были, как на войне… все время против кого-то или чего-то… за награды, за свое имя… за право на свою собственную жизнь… Может, сейчас наконец-то и пришло наше мирное время?.. … Почему мы тебя отпустили?.. …Иногда уйти – это единственный выход… … Но каждый раз, когда кто-то вспоминает, что я был в Super Junior, я думаю: надо же, а ведь я, и правда, был в Super Junior – ух ты!… … Если вдуматься, то мы – repackage-версия всем уже оскомину набивших Super Junior. А repackage-версия должна быть лучше и интересней предыдущей. Закон шоу-бизнеса, понимаешь?.. … Наступит великий день, и пятнадцать воинов света вместе взойдут на помост посреди голубого моря!.. …Мы встретимся, мы обязательно встретимся!.. Press the reset. Track #01 Семейный бизнес (вся группа) То, что в большом бизнесе называется «внутренними процедурами», в бизнесе семейном называется «родственными взаимоотношениями». Если тетушка Ин Вон приготовила с утра пораньше вкуснейшую рисовую запеканку для любимого племянника Дон Хена, то кроме любимого племянника Дон Хена ни одна тварь не имела права даже кусочка от вкуснейшей рисовой запеканки оттяпать. И дядюшка Хон Джи, покусившийся на вкуснейшую рисовую запеканку в обход маленького безобидного Дон Хена, тут же поднявшего вой на весь дом, огребал от тетушки по полной. - Руки прочь! - почти взвизгнул Реук и для пущей убедительности стукнул Кюхена по рукам деревянной лопаточкой. - Кофе — для Чонуна. Яичница — для Шиндона. Ты откуда здесь взялся с утра пораньше? - Так, захотелось заехать, - ответил Кюхен и утащил из сковородки с яичницей бекон. - Кюхен!!! - Что Кюхен? Ну что Кюхен? Я один здесь беспокоюсь о его фигуре? И о нервной системе Йесона, кстати! Бекон был запит глотком крепчайшего кофе. Глаза макнэ полезли на лоб, но он героически проглотил порцию чистейшего яда (иначе и не назовешь) и продолжил лекцию. - Ты, хен, бесхребетное создание, которым все кому не лень помыкают. Подумал бы не об их гастрономических предпочтениях, а о пользе для здоровья. И диете! М-м-м... а что у нас тут под салфеточкой? Кюхен двинулся к подоконнику, а Реук безнадежно вздохнул. Кюхен уже довольно давно отправился жить к родителям, еще когда болел, да так и не переехал обратно. Но вот наезжать экспромтом он любил. И наезжал. И таким экспромтом, что хоть месяц репетируй, ни один его экспромт не повторишь. Реук с нежностью отсчитал несколько салфеток и положил их на поднос с уже заготовленным стаканом молока и миской каши. - Вот, - сказал он. - Прежде чем ты съешь все наши припасы на месяц, отнеси Чонсу. Он опять вчера пришел поздно. Кюхен оценивающе взглянул на поднос и нехотя взял его в руки. - Услуга за услугу, хен, - сказал он. - Уступишь мне сегодня место? - Что? - не понял Реук, поправляя фартук. - Ты хочешь что-нибудь приготовить? Кюхен рассмеялся. - Тебя надо на ярмарке показывать. За деньги! Утро в общежитии Super Junior началось. Начали хлопать двери, начала литься вода в душах, потянулись вереницы в пижамах на кухню. - День такой... - пробормотал, зевая, Шиндон, с прискорбием отмечая отсутствие бекона в своей яичнице. - А мне целую планету подарили... - невпопад ответил ему Йесон, наслаждаясь ароматом кофе. - Хен... доброе утро тебе. Твой космический корабль тебе приснился! - буркнул в ответ Шиндон. Первым и основным пунктом в графике дня у группы Super Junior значилась репетиция. Не просто репетиция — Репетиция с большой буквы. Совсем скоро репитиции будут проводиться даже не в здании SM, а на специально отведенной базе: все-таки декорации, сцена, Super Show 3, размах. Но сейчас они пока что готовились в обычном месте, только программа была больше, чем во время промоушна нового альбома. И ощущения были совсем другими. То же волнение, то же предвкушение... но другое. Дисциплина в группе, правда, по-прежнему, даже спустя почти пять лет после дебюта, хромала на все имеющиеся ноги. Ехали практически вместе: машины друг друга в зеркалах заднего и бокового обзора на спор отыскивали. Шивон, живущий у родителей, ждал их уже в здании. Казалось бы: зайти в зал и начать репетировать. Фигушки. - Где Шиндон? - в который уже раз спросил Итук. - Он же заходил вместе с нами? - Может, он в туалете? - Реук вытер рукой пот со лба. В репетиционном зале было страшно жарко и душно. - Полчаса? У него проблемы? - тоскливо ответил Итук. С недосыпа и общей усталости он переживал духоту особенно тяжело. - Кто-нибудь может разобраться, как включить кондиционер? Донхэ, можешь, пожалуйста? - Сейчас, хен... Ынхек начал кое-как разминаться в одиночестве: остальные не торопились к нему присоединиться. Наконец-то в зал вошел взмыленный и злой как черт (а скорее три черта) Шиндон. На логичный вопрос, где его носило, он только огрызнулся: - Кто поставил этого умника на входе??? Кюхен, который терся подле Реука, повернулся к нему, чтобы переспросить: - Какого умника? Того, что вздумал сегодня проверять пропуска? В таком месте, как SM Building, само собой разумеется, была контрольно-пропускная система. Другое дело, что, в отличие от рядового стаффа, у звезд — Super Junior, SHINee, SNSD — пропуска не проверял никто и никогда. И тут вдруг нате. - Хен, у тебя не было пропуска? - рассмеялся Сонмин. Сонмин, возможно, был единственным из всей группы, кто носил с собой этот треклятый пропуск всегда, старательно проверяя его наличие перед выходом из дома, хотя и не доставал его из бумажника вообще. - К сожалению, был, - рявкнул Шиндон. - Иначе я бы мог пробраться, как Донхэ, за счет обаяния. Становилось все интереснее. Вернувшийся Донхэ попытался жестами объяснить, что им капут, ибо кондишн не работал по всему зданию, но его не слушали. - А что случилось-то? - спросил Итук. - Я его посеял месяц назад и порядка ради заказал новый. На свою голову! С этими словами Шиндон достал злополучный пропуск и сунул его под нос Лидеру. Итук внимательно взглянул... и зашелся от смеха. Вслед за ним потянулась вереница любопытных, и один за другим они начинали так же заразительно ржать. Последним к месту развлечения пробрался Реук... и расхохотался громче всех, увидев рядом с именем Шин Дон Хи собственную сосредоточенную физиономию. Группу складывало пополам, смеялся уже даже сам Шиндон. - Мы как будто похожи, а? - гоготал он. - Ну-у-у... лет 7-8 назад вы были практически на одно лицо! - съязвил Кюхен, от чего все, кроме Реука, засмеялись еще громче.* Если дядюшка Хон Джи и тетушка Ин Вон увлекутся рассматриванием семейных фотографий и обсуждением того, чья соседская дочка лучше всех подойдет в жены юному Дон Хену, появится дедушка Чен Сыль и, постукивая своей палкой по дощатмоу полу, устроит всем нагоняй за отлынивание от работы в семейном магазинчике. - Ну все, - наконец-то призвал всех к порядку Итук. - Давайте уже начнем. И они попробовали начать. Получилось только у танцоров: как-то по-особенному были устроены тела их передового трио — жара, духота, а двигаются как ртуть. Перетекают, переливаются всем телом. Тот же Шиндон — удивительно... Остальные поначалу так и стояли в сторонке, бессовестно пользуясь тем, что Итук сам застыл завороженный, с открытым ртом. Они никогда не уставали удивляться талантам друг друга. Кюхен даже предпочел не соваться в танцорский ряд и начал петь в такт их танцу (что-то из старого, с Don't Don, кажется), а Йесон и Реук подхватили. Духота стояла просто убийственная, и дела привычные как-то расслабляли. Вскоре втянулись все, хотя с каждой минутой становилось все тяжелей. Наконец, спустя, наверное, час мучений, они поодиночке начали отваливаться и отходить к стенке. В руках Хичоля откуда ни возьмись появился веер и, даже не пытаясь скрыть раздражение по поводу нечеловеческих условий, в которых он оказался, он попытался решить проблему с недостатком воздуха вручную. - Ты и на концертах так будешь? - тяжело дыша, спросил его Итук. - Если там будет такое же пекло, да, - ответил Хичоль, прикрыв глаза. Веер не сильно спасал: Хиним просто разгонял горячий воздух вокруг себя. Итук вытер очередную струю пота со лба и доверительно сказал Хичолю: - Иногда я спрашиваю себя: зачем я это делаю? Если работа забирает столько сил, если не справляешься, то всегда же можно уйти. Хичоль хмыкнул. - Да ты по гроб жизни не расплатишься! Уйти он собрался... И несмотря на всю сомнительность шутки, Итук ответил такой же ухмылкой. - У нас бизнес особенный. Семейный. Тут не в деньгах дело. Шиндон из последних сил поспевал за Ынхеком и Донхэ, которые в общем-то тоже не особо уже отжигали. На самом деле, после еще десяти минут мытарств они тоже ретировались на задний план к остальным. Йесон пытался рассказать Сонмину что-то о какой-то планете, но Сонмин, тоже порядком одуревший, просто не воспринимал то, что слышал. Кюхен уже по третьему разу пытался о чем-то поговорить с Реуком. Шивон, предоставленный сам себе, задумчиво смотрел куда-то в потолок. «Молится», бросил Реуку Шиндон, и разговор двух макнэ опять не задался. - Семейный бизнес, говоришь? - ответил Хичоль Итуку, яростно обмахиваясь веером. - Я сразу представляю себе выгорающие дотла деревни, где все так вот большими семьями и загибаются. За его спиной, бессовестно пользуясь плодами хичолевских трудов, наслаждались потоками воздуха Кюхен и Ынхек. На самом деле, сначала там случайно оказался Донхэ, но потом его с одной стороны подпер Ынхек, а уже потом с другой – «выдавил» Кюхен. Оказавшись за пределами воздушной зоны, Донхэ растерянно моргнул и тут же обнаружил себя в объятиях Шивона, что несильно, в общем-то, сгладило его страдания (стало только жарче), но как-то примирило с несправедливостью окружающего мира. Меж тем, и занявшей его место парочке сладкую жизнь обломили достаточно быстро. - Вы, двое сзади. Если я стою к вам спиной, это вовсе не значит, что я вас не вижу. Хотите свежего воздуха, устраивайте вентиляцию самостоятельно. Я вам не нанимался опахалом. - Все, я сдаюсь, если я сейчас отсюда не уйду, я помру, - сказал Шиндон, и в воздух взмыло еще штук девять (хорошо, восемь, Шивон был мужественнее остальных) белых флагов. Всем было радостно от мысли, что они дали слабину не первыми, и в случае чего всегда можно было бы перевести стрелки. Впрочем, обстановка действительно была настолько невыносимой, что продолжать репетицию было бессмысленно. Вскоре появился менеджер с индульгенцией. - Все, на сегодня сворачиваемся, - объявил он, и его слова были встречены счастливыми возгласами и несколькими взмахами веера. - Система полетела во всем здании, и до конца дня здесь ничего не починят. Мы все сваримся как куриные яйца. - Ну слава богу… - выдохнул Донхэ. – Предлагаю ехать домой и завалиться спать, я бы с большим удовольствием подрых. Здравую мысль никто поддержать не успел, поскольку, не допуская поползновений, менеджер сразу выдвинул контрпредложение. - На том свете отоспитесь! – поставил ребят перед печальным фактом он. – Нечего дома по углам валяться, вы и так друг с другом, кроме как на репетициях, едва общаетесь. - Неправда, - отрезал Хичоль, но менеджера его точка зрения явно не волновала. - Мы подумали, - продолжил он, - и решили, что надо устроить вам что-то вроде тим-билдинга. Предлагается пикник на свежем воздухе с развлекательной программой, культурным общением и всяким прочим оздоровлением организма. До вечера у всех расписание пустое, к вечеру вернемся. Вопросы? Десять не самых счастливых лиц, из которых несколько были даже украшены открытыми ртами, в недоумении уставились на мучителя. - Это… это шутка? – неуверенно спросил Реук. - Нет, не шутка. Советую вам быстренько организоваться и уже двигать отсюда. - Ясно, - холодно сказал Хичоль и первым направился к выходу. – Очередное шоу. Скрытая камера? Уже здесь? - Да пойдемте уже отсюда!.. – взмолился Донхэ, и вереница потянулась. - А, может, все-таки лучше… поспать? – осторожно спросил Сонмин, поравнявшись с менеджером. - А, может, все-таки лучше нет, - ответил менеджер ни разу не вопросительным тоном, пропуская последних. – Если так приспичило, поспите на природе. Выбора, как выходило, особо и не было. Пока кто-то из особо недовольных полушепотом делился друг с другом своим мнением по поводу неожиданного поворота событий, они уже оказались в вестибюле перед выходом из здания, и откуда ни возьмись в руках Итука возник блокнот. Откуда именно он его выудил, для всех осталось загадкой. - Хенним, а развлекательная программа что собой представляет? – спросил он сразу по делу, занося ручку над девственно чистой страницей. Хичоль издал некий звук, символизирующий собой глубочайшее презрение к подхалимству Лидера. Итук вздрогнул, Ынхек наградил Хичоля многозначительным взглядом. Все даже примолкли, а Хичоль лишь пожал плечами и поднял веер повыше, чтобы закрыть лицо. - Как сами захотите, - ответил менеджер, жара и его доканывала. - Ну что? - сказал Итук и занес ручку. - Предлагаю по-быстрому распределить, кто что берет... Кому-нибудь надо заехать домой? - Да! - быстро сказал Сонмин и, немного смутившись от повернувшихся голов, пояснил: - Я гитару возьму. - Молодец, конструктивно, - одобрил Йесон. - Нам еда нужна? Я на всех Чикен Карри Райс могу взять. В Паптолс. И закусок, м-м-м? Они быстро сделают, я позвоню и сам съезжу. - Отлично, замечательная мысль, - занес еще один пункт в список Итук. - Донхи, ты, может, тоже? Лучше, чем в незнакомых местах брать. И еще, кто в общагу поедет, возьмите пледы, подушки, что-нибудь такое... - Я бы помог хену... - предложил Донхэ, подойдя к Сонмину. - Все равно на моей машине ехали... нам ведь нужна будет машина? - И не одна, - ответил Итук. - Я знаю одно местечко под Сеулом — нелюдно, но туда только на автотранспорте. Мы бы и в двух, конечно, поместились, но в идеале лучше три... Так. Шивонни, ты ведь на своей? Можешь помочь Чонуну и Донхи забрать еду и тогда их повезти? - Я на своей... - сказал Йесон. - Ничего, я ее отгоню, - предложил Реук. - А потом поеду с Сонмином и Донхэ. И у меня есть плед. - Очень хорошо, - сделал еще пару пометок Лидер. - И... Хекджэ, прокатишь старенького лидера и еще пару товарищей? Хекджэ молча отсалютовал в ответ, надевая темные очки, а Итук прошелся глазами по всему списку, чтобы подвести итог. - Так... еда, машины, пледы, культурная программа... А, ребята, захватите, может, настольную игру какую-нибудь? Или две? Может, ручки, бумагу? Во что сейчас люди играют? Это понадобится?.. Раздались смешки и перешептывания вроде «Возьмите лидеру PSP и кубик Рубика!», Итук и сам рассмеялся. Много он игр в последнее время видел? Разве что на передачах вроде Старкинга... - Ладно вам... я и правда, не знаю. Кто еще у нас делает что-то полезное для общества? На последний призыв отозвался макнэ: - Кюхен создает проблемы. - Угу… - старательно записал Итук. – Кюхен создает про… тьфу! Кюхен-а! Лучше возьми на себя напитки. - Какой крепости? – рассмеялся Кюхен и получил нежный хеновский щелбан по лбу, забавно сморщив нос и не переставая улыбаться. - Сэндвичи! – лаконично изрек сохранявший до этого молчание Хичоль, и всех одновременно посетила одна и та же мысль: а идея с пикником не так уж плоха. Тетушка Ин Вон с наслаждением вносила исправления в список блюд на свадьбу милого Дон Хена, а дядюшка Хон Джи носился по всему городу в поисках безумного кондитера, который согласится сделать торт именно трехярусным, обязательно восьмислойным и чтоб — не приведи Господь! - ни крошки миндаля. У мальчика на него аллергия (о которой сам Дон Хен даже не подозревает). - Это какое-то безумие! - сказал Шиндон Йесону, когда они уже были в машине Шивона и ехали на первую точку. - Я вообще не понимаю, что происходит. Но... черт, мне нравится! - Хен, - окликнул его Шивон. - Не ругайся. Спустя чуть больше часа они уже были в пути, перезванивались между машинами, махали друг другу, занимая соседние полосы на шоссе, корчили рожи. Один раз пришлось остановиться: уже за пределами Сеула Хичолю вынь да положь захотелось сесть за руль, и он потребовал у Донхэ, в машине которого он оказался, перемены мест. Пропажу третьего автомобиля заметили, потерянную машину вызвонили, но, узнав причину задержки, даже Итук с пониманием сказал: «А-а-а...» Оказавшись не у дел, оставшуюся дорогу Донхэ, скрючившись, вдумчиво тыкал в экран своего айфона, не реагируя на внешние раздражители. - Донхэ, да отлипни наконец от телефона! - бросил Хичоль, не отрывая взгляда от дороги. - Твитишь, что ли? Только не говори мне, что ты играешь в тетрис! Донхэ даже не сразу услышал, что его зовут. - А? Что? А, сейчас… сейчас, СМС отправлю. Он отправил их еще штук десять, между отправкой в каком-то странном полусонном состоянии ожидая то подтверждения доставки, то ответа. - Что-то настолько срочное, что не может потерпеть до вечера? – лениво спросил Хичоль. На заднем сиденьи Сонмин и Реук смотрели в противоположные окна, не обращая внимания на происходящее спереди. Наконец доехали. Место, выбранное Лидером, и правда, было чудесным: вдоль озера протянулся прохладный лиственный лес, людей практически не было. От столичного зноя почти не осталось следа, и можно было спокойно провести время, не боясь быть узнанными. Начали раскладываться и приступать к питательной части мероприятия. Донхэ вскрыл большую канистру с водой, чтобы полить остальным: с рук очень хотелось смыть городскую пыль, некоторые подставляли головы и шеи, кому-то даже не пришлось их подставлять — их и так охотно освежили. Потом уже приступили к сервировке (о пластиковых столовых приборах позаботился лично Итук). Некоторые (хорошо, назовем вещи своими именами, это был Кюхен), правда, не заморачиваясь необходимостью сначала разложиться, а потом накрыть на всех, приступили к питанию немедленно. - Кого-то не хватает вроде? – спросил Ынхек, отсчитывая десятую тарелку и ища для нее хозяина. - Кибома нет… - вдруг сказал Донхэ, так непривычно для себя нахмурившись. С какого перепугу он вспомнил Кибома, никто не понял, и общее недоумение волной прокатилось по лицам участников пикника. - Спасибо, кэп, - ответил Ынхек. – Итук хен, кого нет? Итук, устроившись на одном из пледов и благостно улыбаясь, подставил лицо солнцу и, даже не открывая глаз, ответил: - Шиндон отошел, сейчас вернется. Как-то это комментировать было бесполезно. Кто-то пооткрывал и позакрывал рты, кто-то задумчиво улыбнулся, удивленно качнув головой. Хичоль посмотрел на хена с одобрением и гордостью и, что уж говорить, хорошо скрываемой завистью, которую, безусловно, все, кто хотел, разглядели за этой его фирменной ухмылочкой. - Правильно. В туалет не зашли, про душ я вообще молчу. Что вы хотите с человека? Потом они с удовольствием ели, непроизвольно пьянея от избытка свежего воздуха и лесных запахов. Говорили о репетициях, об SS3. А потом разговор неизбежно зашел об их будущем. - Хен, ты сам-то веришь в то, что в интервью говоришь? - спросил кто-то из младших у Итука. - Ведь, правда, сколько нам еще осталось? Что с нами будет в ближайшие два года? Голые ступни Лидера лежали не на пледе, а прямо в траве. Травинки щекотали Чонсу пятки, и он непроизвольно потирал пальцами правой ступни левую. - Все будет хорошо, - утвердительно сказал он, и голос его звучал так уверенно, что никто бы, наверное, не усомнился в том, что никак иначе быть не может. - Ёнун уже служит. Скоро я уйду. Хичоль уйдет. Хичоль, пойдешь со мной служить? - С тобой? Мне здоровье дорого, - ответил Хичоль. - Что ты за человек такой, а? - засмеялся Чонсу. - Мы отслужим, вернемся. Вы потом пойдете. Будем комбинировать подгруппы, будем выступать малыми составами. Главное, чтоб о нас не забыли. Все кивали головами, и, кажется, тоже вполне верили. - Хен, а хен? А правда, что ты установил на каждого из нас рингтон с одной из песен Бонаманы? Все оживились, любопытные взгляды метались от неожиданно сменившего тему Шиндона на улыбающегося Итука. Но Итук не торопился ответить. - Кажется, я знаю, какую песню хен выбрал для Ёнуна, - загадочно сказал Йесон, но его загадочность в этом случае была совсем излишней. Было бы очень сложно не догадаться. - И для Генри! - воскликнул Донхэ. - Я абсолютно уверен! А для Хичоль хена ты наверняка поставил Boom Boom, а? Все наперебой начали гадать, какая именно песня досталась каждому из них. - Да мне и гадать и не надо! - рассмеялся Реук, а Ынхек спросил: - Интересно, а кому досталась сама Бонамана? Итук улыбался, потирал ступни друг о дружку и молчал. - А что мы гадаем-то? Давайте все ему сейчас звонить — так и узнаем! - Ну хватит! - добродушно остановил их Итук, когда Шиндон, а с ним Кюхен, Донхэ и Ынхек схватились за мобильники, и отключил свой телефон. - Ну какая вам разница? И правда, разницы особо никакой. При случае обязательно выяснят. Повисло молчание, и наконец стал отчетливо слышен шелест листьев на ветру, пение птиц. Вокруг была самая настоящая благодать. - Сонмин-а, ты припер гитару, будь добр сбацай, - прервал молчание Шиндон. Сонмин застенчиво улыбнулся и потянулся за любимым инструментом. - Что сбацать, хен? - Нуууу... - А помните, - вдруг сказал Хичоль, - была у нас такая дурацкая песенка... ну та, что про пожар? Кто-нибудь помнит ее? И снова раздался радостный одобрительный гул почти десятка голосов. Может, не всю целиком, но песню помнили все. Она была написана коллективно еще до дебюта. Они ожидали вступления в новую жизнь и, коротая редкое свободное время уже составом будущих Super Junior, придумали эти хулиганские куплеты. - Я помню, - сказал Сонмин. - Даже слова, думаю, сейчас вспомню. Ну, если вы поможете, конечно. - Я помню лучше всех, - похвастался Кюхен. - Вы же заставили меня выучить ее от и до, прежде чем согласились включить куплет про меня. - Это да! - Точно, было дело... Сонмин провел пальцами по струнам, поднял голову, направив немного затуманенный взгляд в никуда, и заиграл — простой, легко запоминающийся задорный мотив. Веселый и в то же время немного грустный. Прошел проигрыш, зазвучал первый куплет. Как-то раз в общаге нашей Кавардак был начат страшный, И такой был поднят шум, Что был разбужен Ким Ёнун. Раздался взрыв хохота. «Разбудить Канина? Это утопия!» - со знанием дела сказал Итук. Сонмин героически сдержался от смеха, сосредоточенный на проигрыше между куплетами. «Караул! Пожар!» - вопили, Про дебют все позабыли, На ушах стоял весь дом, Уснул от страха Ким Кибом. «А вот это запросто!» - с улыбкой до ушей прокомментировал Шивон. Побежали в ванну дружно, В дверь ломились всей толпой, Но бесполезно — в ванной мылся Наш прекрасный Ким Хичоль! «Я этого никогда не понимал», - с хохотом парировал Хичоль. «Вас послушать, так я из ванной не вылезаю. Неправда!» «Вы Хангена отыщите, Выманит Хичоля он!» Но — незадача! - хоть кричите: В той же ванной был Ханген. «Снимаю свое замечание», - сказал Хичоль с легкой улыбкой. Мало кто не задержал на нем взгляда, но их уже ждал новый куплет. Раз уж в ванной заперт Хи, На кухне воду раздобудем, «На кухне?? Что?? Очнитесь, люди: Сидит на кухне Шин Донхи». «Стереотипы!» - возмутился новый «обиженный». «Глупые, необоснованные... хорошо, не всегда обоснованные стереотипы!» Кто-то уже плакал от смеха. Сонмин начал проигрыш по-новой, взмолившись: «Там дальше про нас с Реу... Спойте кто-нибудь вместо меня, а? Я стесняюсь...» Среди рыданий послышалось согласие, высказанное голосом Шивона. Пока по зданию метались, Страдая от душевных мук, Припасы вмиг на всех собрали Ли Сонмин и Ким Реук! «Шиндон, я не понял, чего мы-то с тобой о еде заботились?» - среагировал Йесон. «У нас в команде целых две мамочки... ой, хен, прости: три мамочки!» «Цыц!» - ответил Итук. «Там дальше про тебя!» Может, вовсе не горим мы? Может, зря был поднят шум? Быть может, просто, как обычно, Что-то курит Ким Чонун?! «Ну что за грязные инсинуации!» - вновь возмутился первый наркоман коллектива, гогоча во всю свою неслабую глотку. «Вы по макнэ-то пройтись не забудьте, а?» Заметил кто-то, как бывает: «Народ! Кого-то не хватает!» Точно! Потерялся он: Вечный тормоз Чо Кюхен! Поначалу почти все просто вяленько хмыкнули, но потом, где-то в середине проигрыша, «вечный тормоз» вдруг возмутился: «Э-э-э!», что вызвало новый взрыв хохота. На выходе столкнулись с дверью. Дверь закрыта, все, облом. Но дверь ногой нам выбьет мигом Бравый рыцарь Чхве Шивон! «Мужики, если мне память не изменяет, там дальше было про китайчат, нет? Кто помнит слова?» «Да что там помнить-то?..» Вскоре чудом (не иначе) Шланг пожарный был захвачен. И сказали хором «Вау!» Чжоу Ми и Генри Лау. «Генри точно больше ничего по-корейски не знает!» - отметил Донхэ. Менеджер чуть не дал дуба, Разнос провел на этаже. А виноваты – кто бы думал? Ли Донхэ и Ли Хекджэ! В конце куплета Донхэ немного запнулся, видимо, на собственном имени. Хотя кому-то и показалось, что он попытался спеть что-то другое вместо имени Ынхека. С этой пары взятки гладки: Камень треснул о косу, А по башке за всех получит, Как обычно, Пак Чонсу! Отзвучал последний проигрыш, и Сонмин позволил себе наконец-то отсмеяться за все куплеты. Потом они снова закусывали, потом во что-то играли, и даже самые поначалу вялые и незаинтересованные персонажи были бодры и веселы, как никогда. Шиндон благостно наблюдал, как Кюхен измывался над любовно приготовленными Хичолем сэндвичами. Донхэ чем-то кидался в Реука. Кто-то вроде бы даже заснул. - Вроде так подумаешь, мы до смерти друг другу уже надоесть должны, - заметил Хекджэ случайно оказавшемуся рядом Шивону. - А на деле, смотри как! Веселимся. Нам все еще интересно вместе. Здорово. Раздавалось пение птиц, дул теплый ветер. И хотелось, чтобы этот момент длился бесконечно, и казалось, что обо всем можно забыть, ни о чем не надо думать и все на свете можно простить. Когда вечером, уже после возвращения, после вечерних занятий (у тех, у кого они были) ни с того, ни с сего Итук наорал на них, все – почти все – в общем-то, отреагировали ровно. Нужна же и Лидеру какая-никакая разрядка? Он и так весь комок нервов последние месяцы… годы. Надо отдыхать. И они все уставше-отдохнувшие — привычные. - День сегодня такой, - сказал Шиндон уже в общаге. - Располагает к свершениям. Семейный бизнес остается бизнесом даже несмотря на родственные узы между деловыми партнерами. Так что если дядюшка Хон Джи (не со зла, разумеется! а что, если и со зла?) разобьет горшок, любовно слепленный и обожженный тетушкой Ин Вон для продажи, то дядюшка Хон Джи получит от тетушки Ин Вон долотом по лбу. Если же в результате неизбежной после этого драки, все горшки в мастерской будут побиты, и продажи семейного магазинчика упадут, дедушка Чен Сыль лишит всех наследства. Через неделю-две вернет, конечно. Но вы попробуйте раздобыть второе долото и поучаствовать в битве с той или другой стороны амбразур и накостылять одному из участников сражения на глазах у другого. Даже если вы увернетесь от пинков дядюшки и не умрете от унижения от тех «комплиментов», которыми вас щедро осыпет тетушка… удачи вам с дедушкой! Track #02 Планета Йесон (соло Ким Чонун) Об этом написали на Yesung Melody. Прямо на главной странице вывесили на самом видном месте яркий баннер «Планета Йесон». Йесон, привычно шерстя свои фансайты в поисках интересных фото, увидел эту новость даже раньше, чем ему позвонила мама и сказала, что девочки передали ему подарок — копию сертификата, подтверждающего, что планета там-то там-то, размеров таких-то таких-то была официально названа Yesung. Сертификат, наверное, на хинди, думал Йесон, просыпаясь с утра. В лучшем случае с переводом на английский. Девочка... девушка... а, возможно, и самая настоящая нуна, которая открыла эту планету, была из Индии. Там, в Индии вообще много умных девушек, думал Йесон. А то? Планеты открывают! Она написала одной из администраторов Yesung Melody, можно ли с их помощью преподнести ему — Йесону — такой подарок. Девочки с Yesung Melody были в восторге. Вообще странно, что он называл их за глаза так неформально — девочки. Но так их называла мама: «Заходили девочки с Yesung Melody, девочки занесли тебе то-то, то-то и то-то.» Он привык. И как-то вдруг показалось, что все не зря. И годы тренировок, и бесконечные репетиции, и даже то, что он иногда переставал чувствовать свой голос — тот жил какой-то своей, неведомой жизнью. И то, что слава, о которой он мечтал и которую он получил, совсем не так обманчива. Ему подарили целую планету! Где-то далеко-далеко, в далекой-далекой галактике вокруг огромного солнца вращается планета, названная его именем. С самого утра он пытался рассказать об этом. Он заводил разговор, но почему-то его не слышали или обрывали. - Твой космический корабль тебе приснился! - сказал Шиндон. И Йесон подумал о том, что было бы здорово, если бы в следующий раз ему подарили билет на космический корабль до его планеты и обратно. Интересно, были ли на его планете облака? -...интересно, есть ли на ней облака? - спросил Йесон у Сонмина в репетиционном зале, точно зная, что уж свежего воздуха на его планете предостаточно. Но Сонмин его не слушал. - Мне планету подарили, - сказал он, когда во время пикника ему удалось уловить целых десять секунд тишины. - Настоящую. - Мне звезду подарили, - небрежно бросил Хичоль. Добавить в небрежность хотя бы малейший оттенок презрения ему не удалось, но Йесона и так кольнуло. - Звезда – это газовое облако, - тихо сказал он, опустив голову. - Что? – резко переспросил Хичоль. Но Йесон лишь помотал головой. Звезда – это газовый шар, который в силу набора законов физики излучает свет. Каждый день открывается огромное количество звезд, их можно купить в Интернете и назвать хоть в честь любимой собаки. А планеты открываются очень редко, и только открывший их человек решает, как назвать планету. Ему подарили планету. Целую, настоящую планету. Йесон чувствовал, что его планета ближе, чем девочки с Yesung Melody, чем та нуна из Индии. Ближе, чем его собственное отражение в зеркале. Ближе, чем кто-либо из ребят, с которыми он, кажется, даже во сне не расстается. И было правильно, что ее назвали именно Йесон. Певец Йесон — это парень, уверенный в себе. Певец Йесон таинственно улыбался из-под длинной челки, выделывался перед камерой, гоготал в объектив, демонстрировал мускулатуру, был квинтэссенцией сексуальности и никогда не фальшивил. В самый раз было подарить планету его имени мальчишке по имени Ким Чонун. Ким Чонун был уверен в чем и в ком угодно, кроме себя. Он был наивен, дурашлив и застенчив. Ким Чонун чертовски смущался перед камерой, особенно когда выставлял себя неуклюжим и странным — таким, каким он и был. Этому мальчику нужна была планета, чтобы он наконец-то хоть ненадолго приблизился к тому заветному идеалу, каким его видело абсолютное большинство людей. Ким Чонун совсем не обязательно должен быть круглые сутки напролет великолепным Йесоноv. Так ли нужно было рассказывать кому-то из ребят о его личной планете? У каждого из них свои проблемы и поводы для беспокойств. Глупо было обижаться на то, что ни один не стал слушать его… ну, правда, - глупые ведь бредни? Это было его собственное, личное волшебство, которым совсем не обязательно делиться, скорее даже наоборот. Достаточно было всего лишь набрать один заветный номер. Ресторан уже будет закрыт, но его будут ждать. В Паптолс есть укромный столик за кассой; посетители там укрыты от случайных взглядов. Это его столик. Конечно же, если хочется совсем спрятаться, логичнее всего сесть спиной к кассе, но у владельца еще не исследованной планеты Йесон своя логика, ведь так? Ведь прямо напротив висит кондиционер, от которого нещадно дует. А даже если предусмотрительные руки выключат его (а они обязательно выключат), со стены напротив пялится его собственная пафосная физиономия, которой уж кто-кто, а Йесон сыт по горло. Поэтому он сядет на другое место – возле пальмы с большими гладкими листьями, которые так приятно холодят пальцы. А на место за кассой сядет его самая большая поклонница, которой не так уж и важно, попадает ли он во все ноты, и которой совсем не интересно, насколько сексуально он выглядит во время выступлений и на фото. Она возьмет его за руки и будет смотреть ему в глаза. Она любила, любит и будет любить его всегда таким, какой он есть. Ей он и расскажет. Он поможет ей выключить весь свет и расскажет, как полетит на таинственную планету, как его путешествие будет полно опасностей и приключений, как он станет первооткрывателем, как будет давать имена горам, рекам, лесам. Ей он споет, и планета Йесон оживет, наполнится красками и звуками. А потом ее заселит вся его огромная семья: Реук, Сонмин, Джеджун, Ёнсен, Хичоль, Ёнун… хм-м-м… весь СМ-таун, чтобы никого не забыть… черпеашки, конечно же, все трое... а почему бы и еще не завести? Там же будут и девочки с Yesung Melody… и со всех этих многочисленных сайтов, где - так странно! – его превозносят до небес и пришлепывают на эти самые небеса в виде облачка… и еще много-много людей, без которых на небесах было бы очень одиноко… Чонджин, папа… и, конечно же, она. На его планете она будет королевой, он построит ей самый красивый дворец в самом красивому лесу на берегу самого красивого озера. В этом дворце у нее будет маленький ресторанчик, куда все-все будут приходить есть – ведь, даже будучи королевой, она не сможет сидеть без дела. И… …не важно, что еще там будет – на его планете. Самое главное, что там будет все правильно и по-настоящему. Так, чтобы никто не грустил и чтобы было совсем не страшно. Track #03 Школьный гербарий (соло Хичоль) Когда маленькому Ким Хичолю было десять лет, он собирал цветки, чтобы засушить их для школьного гербария. Но задание он так и не сдал. На вопрос учителя, почему он не готов, он сказал легендарную фразу, которую потом раз двести повторяли в учительской: «Они и так уже умерли. Я не мог глумиться над трупами.» Учитель дал ему возможность сдать гербарий позже, но десятилетний Ким Хичоль был упрямцем и отказался. «Не выгонять же мальчишку из школы за одно невыполненное задание?» развел руками учитель. Так, отделавшись одним-единственным «неудом», Ким Хичоль настоял на своем и с тех пор установил фиксированную цену своему упрямству: выгонят или не выгонят. После подписания контракта с SM Entertainment в его стране произошла масштабнейшая девальвация. Вероятность быть выгнанным значительно повысилась, вероятность не быть выгнанным, но лишиться ряда привилегий (не то чтоб значительных, но все-таки) повысилась вдвойне, и вскоре Ким Хичоль наслаждался славой, только перестал знать себе цену. «Я теперь послушный мальчик», думал Хичоль, задумчиво раскрывая и вновь складывая обратно тот самый веер, с помощью которого он спасался от духоты с утра в здании SM. О его скрещенные ноги терся Хибом, и вроде все было не так уж и плохо. Да ничего не было плохо, все было нормально. Ничего не было плохого ни в его спонтанном желании наделать сэндвичей для Чонсу. Ничего не было плохого в том, что Чонсу предложил ему служить вместе. Ничего страшного, что то, что Хичоль, как ему раньше казалось, презирал в Чонсу, теперь стало его собственной реальностью. - С тобой? Мне здоровье дорого, - ответил Хичоль. В переводе на язык СуДжу это означало «Честно, хен, вообще не хочу служить, у меня аллергия на казенную бумагу. Но выбора как будто бы нет, да? И уходить нам с тобой надо вместе... Значит, пойду с тобой служить.» Ким Хичоль - послушный мальчик. И ничего в этом не было плохого, кроме того, что это было чертовски скучно и что от Ким Хичоля, который ввалился на свое самое первое прослушивание с опозданием (потому что заблудился, как последний идиот) и который чуть ли не на коленях их умолял все-таки послушать его, как-то маловато осталось. Потом он рассказывал на интервью, что, едва его увидев, они были сражены его красотой и взяли без прослушивания. Самым нелепым было то, что он умолял их именно прослушать его, а не брать только за сладкое личико. Личиком он наотрабатывался. «Дохлый из меня цветок», подумал Хичоль, усаживаясь на водительское место в машине Донхэ, едва лишь мельком бросив взгляд на свое отражение в зеркале заднего обзора. То самое отражение, на которое он по легенде молился. Вернувшись в общежитие, он неожиданно оказался предоставлен сам себе. Хичолю выть хотелось от тоски, но именно когда ему не хотелось сидеть дома, радио отменили. Именно когда ему нужна была компания, друзья не могли. А потом раздался стук в дверь. Из всех, кто делил с ним общежитие, тот человек, что стоял по ту сторону двери, был единственным, для кого молчание не было поводом уйти. - Никого нет дома, - ответил Хичоль на повторный стук. Кюхен, конечно, вошел, и у Хичоля, конечно, не было никакого желания терпеть его в своей комнате, но и выгонять желания тоже не было. Если цветок засушить, зажав между страницами книги, он вряд ли будет сопротивляться, когда его привяжут ниткой к листу бумаги. А если с ним вздумает поговорить живой цветок, это будет даже смешно. - Расскажи мне, что случилось с Ким Хичолем, который называл себя самым красивым человеком на земле и который молился на свое отражение? Ты что, дышать перестал? Неужели ты разучился радоваться? Когда Ким Хичоль впервые увидел толпу фанатов, скандирующих имя группы и его собственное имя, он думал, что больше радости не бывает. Но, когда успех выскользнул из рук, когда он калечил себя, чтобы сохранить лицо, а люди вокруг грустили, страдали, смеялись, и их лица мелькали перед ним, как при быстрой перемотке, он как будто и дышать перестал. Ким Хичоль никогда бы не утверждал, что молитвы не помогают, если бы он не пробовал. Действительно: не помогают. - Когда я наконец-то почти примирился с самим собой и с тем, что должен любить себя таким, каким меня мама родила, - даже если никто больше меня не полюбит, - я попал в аварию… Это было что-то вроде знака свыше. - Ты совсем другой стал, хен, - честно признался Кюхен. – И это, правда, не сейчас началось, сейчас стало просто хуже. Ты блеск потерял. Хичоль чувствовал почти физически, как кюхеновский язык без костей резал по-живому, так запросто выдавая вслух, что он даже про себя отказывался формулировать. - Я что, по-твоему, монета в пятьсот вон, чтобы блестеть? – огрызнулся он, понимая что в этой словесной дуэли ему не победить, потому что вся правда вселенной – на стороне гадкого Кю. Хичоль махнул рукой. – Я старею. Я уже старик по меркам шоу-бизнеса. Уже сейчас называться участником группы с названием Super Junior странно, а когда мы с Чонсу вернемся, это вообще будет смешно. Ты уже знаешь, что будешь делать, когда группы не станет? Вопрос был резким, хлестким. Хичоль хотел сознательно наказать макнэ за то, что приперся и что портил настроение. - Наша троица еще протянет, - парировал Кюхен. – Знаешь, на лирике можно до сороковника зарабатывать. - Ага, если голос не потеряешь. - Ну, это хотя бы будет означать, что он был. У Ким Хичоля был голос. Красивый и необычный. Но... если он его потеряет, никто, наверное, и не заметит, нет? - Я безжизненный. Я всех теряю, - признался Хичоль, положив руки под голову. - Кибома нет, Гэна нет, Ёнуна нет. - Угу... - согласился Кюхен. - Завтра Кан Ходон выйдет на пенсию, и ты будешь страдать, что и он тебя покинул? - У меня нет сил на тебя злиться, - признался Хичоль. - Иначе я бы точно тебя выпорол. - Догони, попробуй, - хмыкнул гадкий Кю. - А Донхэ? А Шивон? Вот что ты? Тебе нужно оправдание для нытья? Ну так придумай что-нибудь правдоподобнее. Хичоль вяло поднял руку, чтобы заехать макнэ по уху. Промазал. - Донхэ — это Донхэ. Шивон — это другое. И тогда Кюхен не выдержал. - Скажи, хен, - беспечно начал он, но за беспечностью невооруженным взглядом проглядывалась каверза. Макнэ готовился к контрольному выстрелу, не меньше. – Когда ты начал воспринимать Шивона, как должное? - Что? И снова мальчишка его удивил и даже более того – поставил в тупик. - Шивон. Всегда рядом, всегда выслушает, всегда поможет. Шивон безотказен. Надо тебе – позвал его, он придет, за ручки подержит, все бредни выслушает, а может, даже совет даст. И может, даже не из библии. Не надо тебе – прогнал Шивона, он не обидится. Что, разве не так? Вот мне и интересно, когда именно ты начал воспринимать это, как само собой разумеющееся. «Когда засох?» подумал Хичоль. - Кюхен-а, а у тебя серьезно есть ну хоть какой-то повод — любой — для того, чтобы припереться ко мне сейчас и есть мой мозг? - Ага. Самая надежная отмазка, которая всегда прокатывает: просто так. Когда Ким Хичолю исполнилось двадцать лет, он перестал понимать, что такое «просто так». Все вокруг делалось зачем-то и почему-то, а он — как будто ему по-прежнему было десять — не хотел включать логику. Почему нужна причина, чтобы злиться на весь мир или на себя самого? Почему нужна причина, чтобы сомневаться или просто не хотеть чего-то? - Знаешь... - сказал он Кюхену. - Давно уже, году в 2007, может быть... позже-раньше... Мы с Ёнуном были на передаче и с гордостью так говорили, что мы не типичные звезды. Мы, мол, не говорим на камеру правильных слов. Хичоль вспоминал то время, которое он теперь официально считал своей молодостью и которое, как ему казалось, уже безвозвратно ушло. Он тогда был смелее, его тогда действительно совсем не волновало, что о нем скажут или напишут... или просто тогда он не слышал и не читал того, что о нем говорили и писали, и поэтому ему было просто быть смелым. - Я еще пример привел: так сладко улыбнулся ровнехонько в объектив и показушно сказал что-то вроде «У меня есть девушка. Это все мои поклонницы!» Кюхен не видел этой передачи, но наверняка хорошо себе представлял, как Хичоль мог это сказать. Он кивнул, мол, продолжай, хен, интересно, и Хичолю стало даже смешно. Вот кому он это рассказывал? Сопливому юному максималисту, который даже не подозревает о наличии серого цвета, все деля на белое и черное? Хичоль горько усмехнулся. - Ты понимаешь, что сейчас я эту ахинею несу всерьез? Я стал говорить правильные вещи на камеру. Кюхен тоже усмехнулся, но иначе — задорно: - Ой, хен, мы столько всего говорим... Главное, чтоб ты в эту ахинею сам не верил. Хичоль резко повернул к нему голову, на мгновение сказанная макнэ фраза просто показалась ему взрывоопасной ересью. Не верить в то, что ты говоришь на камеру! Конечно же, практически никто ни во что не верил, иначе быть не могло. Но об этом не принято было говорить вслух: каждый нес свою собственную легенду с собой, в себе и про себя. А этот юный отщепенец берет да и объявляет об этом с такой легкостью! А впрочем... кому Кюхен это объявил? Человеку, который раньше не боялся называть вещи собственными именами... И сейчас в общем-то в штаны не накладывал от ужаса. Хичоль смотрел на Кюхена с интересом. Удивительно бывает, когда человек раскрывается тебе с неожиданной стороны. Но гораздо удивительнее, когда он открывает что-то или просто напоминает о чем-то важном в тебе самом. О чем-то, что ты уже и не надеешься вернуть. «Тоже мне садовод», добродушно подумал Хичоль, засыпая с ним рядом. Садоводческие таланты иногда просыпаются в самых неожиданных людях. Возможно, если бы десятилетнему Ким Хичолю дали задание создать икебану или, еще лучше, разбить маленький цветочный садик, он открыл бы в себе другой талант и сейчас почти двадцать лет спустя занимался бы чем-то совсем другим. Но он занимался тем, чем занимался. В свои неполные тридцать он работал гербарием, выставляя себя напоказ людям, которые любили смотреть на мертвые цветы. Track #04 В Азии горы вот такой вышины! (дуэт Ынхек и Кюхен) Закон волшебной сказки действует одинаково практически в каждом эпосе. Всегда должен быть главный герой, который либо невыносимо положителен, либо положителен в глубине своей души, но, не догадываясь о заложенной в него народной мудростью положительности, примеряет на себя различные отрицательные качества (например, гордыню, жадность или тщеславие), чтобы к концу истории с сожалением с ними растаться. Есть антагонист, который либо плох так, что читателю или слушателю хочется придушить его собственными руками, либо хорош, но суров, поскольку в его задачу входит возвращение главного героя на путь истинный. В современной литературе с этим сложнее: герои могут сами до конца истории так и не понять, кем они являются, а часто даже конец не вносит в их сумятицу даже мало-мальской ясности. Законы волшебной сказки гласят, что, когда по лесу идет одинокая девочка с корзинкой, где лежит припасенная для добрых дел еда, то ей обязательно должен встретиться кто-то, кто захочет эту еду у нее свистнуть или отнять силой. В худшем случае этот кто-то решит до кучи и саму девочку, и тех, к кому она направляется, превратить еду. Законы волшебной сказки позволяют в конце истории появиться deus ex machina – «богу из машины», некоему чудесным образом состряпанному чародею, волшебному артефакту или просто счастливому стечению обстоятельств, который, не затягивая сюжета, вмиг кого надо наставит на путь истинный, кого надо накажет, кого надо осчастливит. Наша история причудливым образом переплетает в себе все вышеназванные каноны с небольшими отклонениями. Главная героиня понятия не имеет, что это за добрые дела такие, для которых маленькую девочку отправляют одну в лес, где бродят волки. Антагонист истории сыт, причем по горло, своей дурной репутацией и ищет просто интеллигентного общения. А бог из машины — просто браконьер, нарушающий существующее законодательство относительно охоты на диких зверей. Девочка шла по лесу, как раз размышляя над тем, какого черта она прется на другой конец незнакомого ей леса, зная только, что там, на другом конце, живет ее мифическая бабушка, которую она в глаза не видела. Девочка была умной и заподозрила, что бабушки никакой нет, поскольку, кажется, недалече, как в прошлый четверг, мамаша застраховала ее жизнь на какую-то баснословную по меркам Тридесятого королевства сумму. Девочка была зла и заранее не завидовала тому хищнику, который встретится ей на пути. Волк, идущий ее навстречу, думал о том, что бабушка, живущая на другом конце леса, была порядочной тварью, потому что подсыпала какую-то дрянь в выставленную ему миску с молоком. И хорошо, что он вовремя почуял неладное и слинял, пока старушка не съездила ему по башке лопатой или еще чем-нибудь тяжелым. Разумеется, по всем законам волшебной сказки, встреча Волка и девочки была неизбежной. - Ты кто? - спросил Волк. - Не видишь, что ли? - огрызнулась девочка. - Я — Серебряная Шапочка. - Шапочку вижу, - признал Волк. - Это фольга. Ты боишься, что кто-то прочитает твои мысли? - Нет! - еще больше насупилась девочка. - Шапочка не помогает. Для этого у меня халаты.* - А халаты как будто помогают? - с сомнением спросил Волк. - Нет! Халаты тоже не помогают! - совсем разозлилась Серебряная Шапочка. - Вот что ты пристал, а? Шла себе девочка по лесу, никого не трогала, песенку пела, бабушке пирожки несла. Нет, обязательно надо докопаться! Волк задумчиво почесал нос лапой. - Ты красиво поешь, - наконец-то сказал он. - Можно я тебя провожу? Только не до самого бабушкиного дома. У нас с бабушкой... недопонимание тут вышло. В общем, лучше мне с ней сейчас не встречаться. Чего Серебряная Шапочка не любила, так это грубой лести, а вкупе с ее нынешним настроением то, что сказал ей Волк, показалось ей ну совсем уж недопустимо оскорбительным. - Я не пою, я начитываю, - возмутилась она. - Я рэперша! И отвали от меня, пока у тебя не вышло недопонимания со мной. Но Волк привык к суровости окружающей его среды и хамство Серебряной Шапочки для начала пропустил мимо ушей. - Ты бабушке что-то вкусненькое несешь? – поинтересовался он, тыкаясь носом в корзинку. Девочка еле удержалась, чтобы не огреть его корзинкой по лбу. - И от бабушки отвали! Живет себе на краю леса безобидная и беззащитная старушка, так нет, шляются тут всякие мохнатости и наверняка цыплят тырят. - Ничего себе беззащитная старушка! – возмутился Волк. – Она мне скалкой чуть глаз не выбила! - А вот не фиг отвлекать пожилую женщину от готовки! Будь я на ее месте, я бы тебе эту скалку запихнула в… На этом месте Серебряная Шапочка призаткнулась, поскольку не полагается главной героине волшебной сказки грубо выражаться, даже если героиня волшебной сказки очень (или не очень, в зависимости от таланта рассказчика) напоминает реального человека, например, звезду корейской поп-сцены. - Ну ты и…! К Волку в общем-то применялись те же правила. Их перепалка вполне могла бы затянуться, поскольку и девочка была не в духе, и Волк был зол, если бы, как и полагается по законам волшебной сказки, на полянке вдруг не появился «бог из машины» в лице охотника. Не здороваясь и не представляясь, браконьер съездил Волку прикладом по морде, а Серебряную Шапочку схватил на руки и перекинул через плечо. Тут бы, на самом деле, нашей истории и конец. В правдивой истории современного автора Шапочка была бы подвергнута жестокому изнасилованию, а Волк в лучшем случае издох бы от потери крови, а в худшем – был бы загрызен своими же соплеменниками. В идеальном варианте он бы отряхнулся и, пожав мохнатыми плечами, побежал бы дальше по своим делам. Но в нашем случае действуют законы обычной детской сказки, и трагедии не произошло. Охотник оказался не насильником и даже не маньяком-убийцей. На самом деле, он понятия не имел, какого хрена он приволок в свой домик эту костлявую девчонку, которая к тому же еще и измолотила своими не по-девчачьи сильными кулачками его спину. Откуда бедолаге было знать, что он просто послужил «подсадкой с ружьем» для автора с не особо богатым воображением, которому даже в голову не пришло, что поступки персонажей надо как-то обосновывать. Ну вот взять хотя бы короля из сказки про Золушку! Ну чего бы этому старому хрычу не выбрать какую-нибудь принцессу из королевства побогаче, не поставить сынульку перед фактом – мол, так и так, браки свершаются на небесах, - и не избежать тем самым последующего породнения не пойми с кем? И я даже молчу про разбросанную по дворцу обувь и совершенно неэстетичную рубку носков и пяток Золушкиным сестрам, которую в дальнейшем пришлось подвергнуть цензуре. Впрочем, мы отвлеклись. Не понимая, с чего вдруг он сотворил такое непотребство, охотник не нашел ничего умнее, как привязать Серебряную Шапочку к стулу и поскорее уйти – видимо, подумать о своей несчастливой судьбе второстепенного персонажа без достойного обоснуя. Едва охотник ступил за порог, Серебряная Шапочка приступила к оценке масштабов бедствия. Привязана она была наглухо, зато стул был вполне мобилен, поэтому при помощи бесхитростных подскоков Шапочка начала перемещаться к окну. Вполне возможно, что кто-то будет прохолдить мимо, решила она, и можно будет позвать на помощь. Шапочка не особо надеялась: жизнь научила ее быть циничной девочкой и не доверять ни людям, ни зверям. Но внезапно ее картина мироздания пошатнулась, если не сказать, кардинально перевернулась в буквальном смысле этого слова. Девочка высунула голову в окно, и именно в этот момент запрыгнувший в окно Волк впечатался в нее с такой сказочной силой, что Шапочка кубарем полетела вглубь комнаты вместе со стулом. - Он тебе что-нибудь сделал? – спросил Волк, оглядывая девочку. - У тебя все цело? - Теперь уже не уверена, - огрызнулась Серебряная Шапочка, отмечая, как под весом прижавшего ее Волка остро начала чувствоваться плетеная спинка стула. – До тебя все было в порядке. - Угу, - не стушевался Волк, сползая с Шапочки. – Я и вижу: сидишь такая привязанная. Все просто зашибись. - Не умничай, - насупилась девочка. – Хорошо, все было почти что в порядке. Что дальше? Вот чего ты приперся? Я уже почти спаслась, как ты все испортил! Волк уже начал понимать, что Серебряная Шапочка в общем-то не злая девочка – что не удивительно, раз уж она главная героиня волшебной сказки. Просто иногда у девочек бывают непростые дни, и тогда к девочкам надо относиться с особой нежностью и пониманием. - Помочь тебе с веревкой? – участливо спросил он, и, немного поводив глазами из стороны в сторону, Серебряная Шапочка молча кивнула. Кое-как распутывая лапами веревку, Волк вдруг начал рассказывать: - Я однажды в капкан попал... на другом конце леса. Там охотников много. - В капкан? Это больно, должно быть... - ответила Серебряная Шапочка. У нее у самой руки так страшно затекли, что ей казалось, она вполне понимает Волка. - Угу, - Волк просунул морду между связанных за спиной рук Шапочки и аккуратно перекусил последний узел. - Я лежал там и думал: «Ну все, Кю, тут тебе и конец. Не бегать тебе больше по лесу, не пугать глупых девчонок, не воровать у бабушки пирожки...» Руки Шапочки наконец-то освободились и одна, не удержавшись, почесала Волка за ухом. Волк удовлетворенно заурчал, будто бы был вовсе не злобным хищником, а домашним котенком. - Кю? Тебя так зовут? И как же ты выбрался... Кю? - Нашлись добрые люди. Защитники животных. Серебряная Шапочка поднялась и потянулась. Хороший романист приплел бы целую линию о том, что таинственной спасительницей Волка Кю была сама Серебряная Шапочка и что в силу ряда загадочных причин она не помнит такого эпизода в своей богатой биографии... но... зачем усложнять? - Я твою корзинку принес, она там снаружи, - сказал Волк. - Я ничего не ел, правда-правда. Знаешь… Ты ведь действительно очень красиво поешь… т.е. начитываешь. Ты не хочешь петь… начитывать в группе? В этот момент Шапочка уже вышибала дверь ногой (как и полагается главной героине – в прыжке с разворота). - Где-где петь? – переспросила она, стряхивая щепки с одежды. - Пойдем, я тебе покажу! – сказал Волк и, выбежав из домика, затрусил по лесу. При этом он забавно пританцовывал, по очереди поджимая каждую из своих четырех лап. Танцор он был тот еще, но так иногда бывает в волшебных сказках – персонажу приходится страдать за искусство, а искусству – от персонажа. - Что за группа такая? – переспросила Серебряная Шапочка, невольно пританцовывая вместе с Волком. Вот Шапочка как раз танцевала чудесно – на то она и была главной героиней истории. Ей даже корзинка не мешала. - Я, Сом, Енот, Сорока-Воровка, Пугало с Поля-что-за-Лесом, Улыбчивый Мельник, Принц из Тридевятого Королевства, Темный Эльф и еще много-много замечательных ребят – мы очень хотим стать знаменитыми. Мы создали группу и теперь выступаем по всему лесу. Мы бы уже давно записали диск, но в лесу нет звукозаписывающей студии… - Печально, - с сочувствием сказала Шапочка. На самом деле, она не ожидала ничего выдающегося от группы Волка – так уж устроена волшебная сказка: главный герой обязательно должен хоть разок, но облажаться, не оценив по достоинству попавшихся ему по сюжету персонажей. – И что, вы на музыкальных инструментах играете? - Ну… изредка, да, - Волк нырнул в густой кустарник, и Серебряная Шапочка быстро недосчиталась нескольких клочков своего пусть и простенького, но все ж таки парадного платья. Нет, она что, каждый день прется к бабушке с пирожками? Конечно, ее нарядили и все такое. А Волк продолжил: – Но вообще-то мы – бойзбэнд. Мы поем и одновременно танцуем. Серебряная Шапочка вполне отчетливо хмыкнула. - И что я буду делать в бойзбэнде? Я же де-воч-ка! - Ой, ну у каждого свои недостатки! – отмахнулся Волк. – Будешь у нас петь, начитывать – вот все, что хочешь! - Нет, - уверенно сказала Шапочка. – Петь я не буду, я буду танцевать. Группу, в которой на лид-дансе кто-то вроде тебя, надо срочно спасать. Так вот совершенно необъяснимым образом волшебная сказка подошла к концу. Для минимального логического построения концовки законы волшебной сказки потребовали бы какого-то упоминания Шапочкиной мамаши. Разумеется, пропажу дочки оная особа представила как страховой случай, но потом погорела на неуплате налогов. Детальное описание встречи Шапочки с другими участниками группы тоже было бы излишним: формат нашей сказки вовсе не такой, как у «Теремка». И так ведь ясно, что Шапочка так и не смогла понять, как Сом может душать без воды так долго и почему Пугало с Поля-что-за-Лесом такое обаятельное. Про бабушку можно забыть в принципе – что старой карге сделается? По всем этим несчастным законам не очень верно даже упоминать, что она была ведьмой. Ну кому это интересно? У читателей мозги скиснут, а задача волшебной сказки – оставить читателя умиротворенным и просветленным. Единственное, что позволяют законы волшебной сказки в нашем случае, - это закончить историю групповым пением идиотской песенки, которая быстро стала главным хитом Тридесятого Королевства. Группа Волка разжилась телегой (читателю вовсе не обязательно знать, каким образом она это сделала!), и они отправились с туром по стране, выступая за еду, ночлег и всякие прочие радости жизни. И из города в город, из деревни в деревню они перевозили идиотскую песенку с задорным мотивом и безо всякого смысла. Если долго-долго-долго петь в какой-то-кой-то группе, Можно-можно очень просто, запросто с катух слететь, И, конечно-нечно-нечно, непременно-менно-менно, Каждому в такой вот группе, всем придется перебздеть! А-а, в Азии горы вот такой вышины! А-а, в Азии реки вот такой ширины! А-а перцы чили, шампиньоны, А-а лук, капуста, помидоры, А-а тыква, брокколи, морковь. А-а и проросшая фасоль! А Серебряная Шапочка пританцовывала возле телеги под восторженными взглядами одногруппников и, хоть и чувствовала себя полной идиоткой в дурдоме «Ромашка», никогда в жизни не была более счастливой. Эта часть волшебной сказки называется моралью и служит не более, чем оправданием для собственно написания сказки. Не стоит искать смысла в творчестве поп-группы. Не стоит искать причин для любви к поп-группе. Не стоит искать логики в том, что человек, медленно, но верно приближающийся к своему тридцатилетию, сел и написал вот эту самую сказку. Мораль способна чему-то научить только самого героя сказки. А те, кто живет не в волшебной сказке, учатся совсем по-другому. Track #05 Это я, Шивон (соло Шивон) Ибо всякий, кто призовет имя Господне, Будет спасен. - К Римлянам 10:13 Господь мой, здесь ли ты? Это я, Шивон. Спасибо за это утро и за все возможности, что ты снова мне даешь. Я обещаю прожить этот день лучше и сделать все, что в моих силах, во славу твою. Слова сложились в его голове почти автоматически. Полагалось, что Шивон произносит по утрам полноценную молитву, по крайней мере, все этого от него ожидали. Но он приберегал готовые слова для других, особенных случаев, а его обычный диалог с Господом проходил в более повседневной манере. Глаза Шивона широко раскрылись, когда он вдруг понял, что не услышал ответа. Нет, конечно же, он не слышал голосов, как Жанна д'Арк, возможно, он отвечал себе сам, но этот диалог успокаивал его. Как будто бы он, действительно, говорил со Всевышним, как будто бы ни в один из моментов своей жизни он не оставался один. И вот второй голос замолчал. Шивон отключил будильник и отправился в ванную. Он никогда не жалел, что вернулся домой к родителям. Все-таки здесь была его семья, дом, где он вырос. Некоторые подшучивали, что это отец настоял, чтобы он вернулся домой, дабы уберечь его от «тлетворного влияния пролетариата». И правда, ребята в SM почти все были... попроще, чем он. В смысле образования, конечно, во всем остальном они были совсем не простыми. И да, наверное, убеждения отца сыграли свою роль в его решении переехать. Шивон чистил зубы, пытаясь понять, почему он чувствовал себя таким уязвимым и почему терял связь с реальностью, если не было второго голоса. Господи, здесь ли ты, слышишь ли ты меня? Это я, Шивон. Вера его была сильна, а вот уверенность в себе?.. Вся семья завтракала вместе, несмотря на ранний час. У них так было заведено: подниматься рано, завтракать всей семьей. Наверное, именно этого ему не хватало в общежитии: там утренняя трапеза всегда была делом суматошным, все преимущественно хватали куски из холодильника и, сжимая их зубами, убегали дальше — собираться. Что Шивон всегда умудрялся пропускать, так это начало серьезных разговоров. Все вроде бы сидели за столом, вроде бы спокойно завтракали, а потом отец вдруг заводил с ним беседу о чем-то совершенно невинном, что вдруг выстреливало в самом неожиданном направлении, и он полностью терялся. Вот и сейчас ему стоило давно заметить, что мама и Джи Вон ушли из-за стола, и они с отцом остались одни. - У тебя репетиция? - Да, отец. - Вы готовите новое шоу, так? - Да. - Надеюсь, в этот раз будет что-нибудь попристойней. Шивон поднял голову от чашки с кофе. В этот момент он почувствовал холодок, пробежавший по спине, и понял, что сейчас его, видимо, знатно пропесочат. Господи, дай мне сил... Он не знал как и каждый раз не находил слов, чтобы объяснить отцу про шоу-бизнес, про законы шоу, про то, как именно одеваются и выглядят поп-айдолы. С термином «фансервис» он вообще чувствовал себя беспомощным. Как объяснить такому человеку, как его отец, почему нормальные парни ведут себя, как гомосексуалисты, и что это за поклонницы такие, — девочки! - которым это нравится. И судя по всему, именно разговор про это его и ожидал. - М-м-м... да, отец. У нас будет очень красивое шоу. - Ты понял, о чем я, Шивон. Надеюсь, в этот раз обойдется без всех этих омерзительных выходок. - Но... Его отец был бизнесменом. Он знал, как делается бизнес и что надо делать, чтобы бизнес шел успешно. Просто... он не понимал, как делается бизнес в индустрии развлечений. - Шивон, я видел это! - отец повысил голос. - И твоя мать это видела. К моему глубочайшему сожалению. И заметь, мы не штудируем интернет ежедневно в поисках порочащих нашу семью видео. Твоя мать вообще не знает, как пользоваться компьютером. Но этого добра там столько, что знают все мои подчиненные, мои деловые партнеры, мои друзья, в конце концов. - Отец, я... - Я пытаюсь тебя понять. Но как ты можешь объяснить своей матери, почему ты целуешься с мужчиной?* Она не будет спрашивать, но ты причиняешь ей сильную боль. - Я... отец, я... Я... - слова застревали в горле, Шивон сжимал рукой кофейную ложечку и не находил их. - Ты находишь такой стиль жизни приличным? - Но... это же... это как актерская игра... как любовные сцены в кино... - И твое... отвратительное позерство перед камерами в полуголом виде. Твоя сестра хвастается своим оппой перед подругами и показывает всем свои детские фото, где она сидит у тебя на коленях. Не говори мне, что ты в восторге от этого. Он не был. Он определенно не был. То есть... ему нравилось нравиться. И да, он прекрасно понимал, что это тщеславие — один из тех грехов, которые он так старательно искоренял в себе. Но... ведь он приносил людям радость тем, что делал?.. - Ты уверен, что хочешь заниматься этим до конца своих дней? Ты взрослый человек и ты доказал мне, что можешь зарабатывать на жизнь этим сомнительным делом. Я не вправе тебе указывать, это приносит тебе средства к существованию, даже больше, но у этого есть и обратная сторона. Господи, зачем ты дал мне язык мой?.. - Я думаю... - начал Шивон, но он не знал, как продолжить. - Я не знаю... - Тогда думай лучше. В полном молчании отец вздохнул. - Шивон. Я ничего так не желаю в своей жизни, как счастья для тебя и твоей сестры. Если есть путь, который ты знаешь... Если ЭТО тот путь... тогда делай это без сожаления. Что беспокоит меня, так это то, что ты живешь в сомнении. Подумай об этом. Думай лучше. Господь мой... здесь ли ты? Здесь ли ты?.. Это я... Всю дорогу, пока он ехал на репетицию, мысли в хаотичном танце роились в его голове. Разговор с отцом был вполне привычен для него, но почему-то именно сегодня он поверг его в задумчивость... А чем, действительно, он хотел бы заниматься всю свою жизнь?.. Он приехал первым. В репетиционном здании SM было страшно душно, а выглядывать наружу было боязно. Это и была та обратная сторона славы? Или обратная сторона — это когда то, что происходит в их маленьком семейном бизнесе, вытаскивается наружу и продается за деньги? Если не платит зритель, значит, платит кто-то из них. Господи, избавь меня от греха и от злых помыслов... - Можно ваш пропуск? - спросил незнакомый охранник из маленькой кабинки в глубине прохода к лифту. - Пропуск? - удивился Шивон. - Да, конечно, сейчас. - Я вас узнал, - смущенно объяснил охранник. - Но ведь должен же быть порядок? Шивон сдержанно улыбнулся. Во всем должен быть порядок. Вот только его мысли были в беспорядке. Репетиция была скомканной. Шивон не позволял себе крамольной мысли о том, что она была просто бессмысленна. И да, он сносил духоту легче, чем остальные... но остальным было тяжело. И даже у него в какой-то момент помутилось сознание, ему показалось, что он видел то, чего увидеть не мог... …их танцоры разминались перед зеркалом. На это можно было смотреть бесконечно. Ынхек танцевал соло — как всегда, гибкий, завораживающий. Через восемь тактов к нему присоединится Донхэ. Еще через восемь... Ханген. Ему мерещилось, что тот стоит у проивоположной стены, сконцентрированно изучая движения Ынхека, копируя их, легко, ненавязчиво, вряд ли вкладывая в свои легкие кивки, волны и повороты хотя бы одну десятую своих способностей. Но даже самый неискушенный зритель понял бы: как только он отдаст себя танцу целиком, никто не сможет затмить его. Три... два... один... но Хангена не было. Господь мой, зачем ты дал мне глаза мои?.. Шивон постарался стряхнуть с себя это наваждение. Чем же он хотел заниматься всю жизнь? Репетициями в душном зале? Пением бессмысленных песен? Демонстрацией своего обнаженного торса? Поцелуями с Хичолем? Постоянной игрой, как средней руки актер, занятый в бесконечном сериале о собственной, придуманной кем-то другим жизни?.. Перед глазами стоял Хичоль, яростно обмахивающийся веером, - настоящий, а не рожденный его воображением, - и Шивону казалось, что Хичоль тоже видит Гэна и думает о том же. Господь мой, зачем ты дал мне мысли мои?.. Все было скомканно... включая и безумные сборы на пикник. - Это какое-то безумие! - сказал Шиндон Йесону, когда они уже были в машине и ехали за едой для пикника. - Я вообще не понимаю, что происходит. Но... черт, мне нравится! - Хен, - окликнул его Шивон, очнувшись от очередной попытки услышать второй голос. - Не ругайся. Шивон помог Шиндону дотащить нереальных размеров коробки от ресторана до машины. - Что у тебя с лицом? - спросил Донхи. - Что? - не понял Шивон, ловко открывая одной рукой багажник. Он всегда был ловок, но сейчас это раздражало даже его самого. - Твое лицо... вот не знаю, что с тобой, Шивони, но ты выглядишь так, будто сейчас заплачешь. Это странно... Как будто он не догадывался... Чхве Шивон почти никогда не плакал. По крайней мере, старался не делать этого на глазах близких людей — друзей, родственников. Это было одним из уроков, которые он получил от своего отца. Не важно, насколько тебе больно, не важно, обливается ли твое сердце кровью, ты не должен открывать этого окружающим тебя людям, особенно тем, которые тебе дороги, не должен позволять им жалеть тебя. Будь утешением, а не утешаемым. - Когда кто-то из вас ведет себя странно (ну разве что, кроме Йесона!), у меня повышается аппетит, между прочим, - сказал Шиндон, садясь в машину. - Если мне после сегодняшнего придется делать липосакцию, это будет на твоей совести! - Это будет на совести твоих родителей, - не задумываясь, ответил Шивон, заводя машину. Шиндон хрюкнул. - Дожили: Шивон шутит. Обожрусь и лопну. Оглядывая их всех на пикнике, Шивон никак не мог избавиться от мысли, что, хоть их и десять, было ощущение, что их больше. Что недостающие звенья их цепи из пятнадцати элементов незримо присутствуют рядом. Ему даже снова казалось, что он видит... Что он видел? Господь мой, зачем ты дал мне память мою?.. Почти год назад, во время разгара репетиций к SS2... - Эй ты, не стой с таким лицом! Улыбнись! Разве Шивон мог отказать ему? - Ох, Шивони! Вот когда ты так улыбаешься, я могу думать только о том, чтобы тебя поцеловать! Что Канин и сделал. Поцелуй был грубым, хен силой притянул его за голову к себе и прижался губами к его губам... Совсем не так нежно, как для съемок для Don't Don. По телу Шивона пробежали мурашки, когда до него дошло, что вокруг них нет камер. Поцелуй был подарен ему бесплатно. Шивон так привык к тому, что они уже давно не просто певцы, а шоумены, что даже дома иногда вел себя, как перед камерой, за что его, бывало, высмеивали... - Знаешь, что? - сказал Канин, улыбаясь во все лицо. - У меня очень хорошее предчувствие. Я чувствую, что скоро произойдет что-то очень хорошее, я уверен в этом! Веришь мне? - Конечно, верю, - ответил Шивон, но то ли слова были не те, то ли его интонация выдала невнимательность. - Ащщщ! Нужно тебе соврать разок-другой... Может, ты тогда перестанешь быть таким скучным? Это было в начале сентября 2009 года.** Господи, зачем ты дал мне память мою? Ты слышишь меня? Здесь ли ты?.. Казалось, что Ёнун хен и сейчас сидит рядом с ним и так же тянет к нему сложенные трубочкой губы. Шивон зажмурился в ожидании поцелуя... но нет, Ёнун хена тоже не было. - Вроде так подумаешь, мы до смерти друг другу уже надоесть должны, - заметил случайно оказавшийся рядом Хекджэ. - А на деле, смотри как! Веселимся. Нам все еще интересно вместе. Здорово. Ты что зажмурился-то? Тебя поцеловать? Но Шивон поцеловал его сам — в висок — и обнял. Хекджэ не без труда вырвался из его внезапных, хоть и предсказуемых объятий. Шивон все привычно ждал криков вроде «Спасите, кто-нибудь! Меня захватил монстр обнимашек!», но криков не было. Хекджэ хен вырвался, ухмыльнулся и отошел к кому-то еще. Сидя чуть поодаль, на пледе с двумя медвежатами сидели Красавчики, как их называл Хичоль, и играли в какую-то высокоинтеллектуальную игру: один клал руку перед собой, а второй пытался ударить по ней. Первый, соответственно, должен был убрать руку прежде, чем второй ударит. Как только у второго получалось, они менялись ролями. Шивон несколько минут наблюдал, как Сонмин безнадежно проигрывал через несколько секунд после начала раунда, а Йесон играл с ним, как кошка с мышкой, практикуя обманные движения и маневры и таинственным образом сохраняя сосредоточенность. Шивон искренне полагал, что будет наоборот: при всей миловидности и доброте Сонмина, стоило ему сосредоточиться, он, наверное, и левитировать бы смог. - Я с тобой больше не играю! - в отчаянии воскликнул Сонмин. - Хехехе... не говори, что ты НАСТОЛЬКО безнадежен! Попробуй еще раз... Ха! Промазал! Только после этого Сонмин наконец-то заметил Шивона, хотя тот наблюдал за ними уже достаточно давно. - Эй, попробуй на Шивоне! Спорю, что он будет даже более безнадежен, чем я! Люди с его группой крови не умеют врать, ага... Йесон быстро обернулся, чтобы взглянуть на Шивона... и, конечно же, опять оказался достаточно быстр, чтобы провести Сонмина. Потрясающе. Кто бы заподозрил, что такой недалекий на вид человек, может быть так крут?.. - Шивон-а, скажи хену что-нибудь ободряющее, а? Ууууу... черт, черт, черт! Шивон машинально открыл рот, что попросить хена не поминать нечистого всуе, но осекся. Это почему-то было настолько лишним... Он любил их. Он обожал их и восхищался ими, только, наверное, на его спокойном и предположительно красивом лице это никак не отражалось... Он молился за них каждый день. Молился, чтобы они могли оставаться такими же всегда. - Шивон-а... скажи, ну в чем моя проблема? Я плохо стараюсь?.. Сонмину всего лишь нужно было признание. - Ты просто не веришь в то, что сможешь меня победить! Йесону всего лишь была нужна уверенность в себе. - Можно, я сыграю с вами? Шивону всего лишь надо было понять, что он должен сделать, чтобы дать им то, в чем они нуждаются. Но он не был ни Итуком, ни Ынхеком, ни Канином...ни тем более Хичолем, который, как он был уверен, знает лучше. Господь мой, зачем ты дал мне недостатки мои? Чтобы я стал сильнее? Слышишь ли ты меня?.. Вроде ничего особенного он не сказал, но неожиданно эти слова их удивили. По крайней мере, Йесон вдруг повернулся к нему с удивлением. Сонмин, не упуская возможности, стукнул его дважды: по голове. - Ай! Эй ты! - воскликнул Йесон, поворачиваясь к Сонмину, но потом вновь возвращаясь к Шивону. - С тобой все в порядке? Я знаю, что тебя прет смотреть на подобные игры. Но если ты хочешь, чтоб я поверил в твое желание сыграть с нами... Его правда. Шивон в такие игры не играл. - Разве не было более естественно, если бы я захотел? - спросил он. У Йесона широко раскрылись глаза, и он пропустил еще два удара по голове. Но он даже не обернулся к обнаглевшему донсэну. - У тебя лихорадка? Шивон, не пугай меня. Что ты имеешь в виду «более естественно»? Что может быть «более естественно», чем быть самим собой? Ты не играешь в такие игры. Ай! Мин, ну где твое уважение?? Это, черт побери, больно! Хочешь разбудить во мне Хичоля?!?!?!.. - Хен, не... - начал Шивон, но не договорил. Может быть, потому что слова «не ругайся» Йесон вполне мог принять на счет Хичоля?.. Йесон тем временем вернулся к игре и стукнул Сонмина по руке раз пять, даже не меняя очередности. - Хен, а что мне сделать, чтобы быть самим собой? Йесон даже бровью не повел, не отрывая взгляда от противника. - Ты шутишь, что ли? Дожили: Шивон шутит. Ну ты как сам думаешь? Молись каждую минуту. Пытайся дотащить Хичоля до церкви, ты такой настойчивый: однажды дотащишь. Не то чтоб мне эта мысль нравилась... Что еще? Лезь ко всем с поцелуями и обнимашками. НЕТ! Я не имел в виду, что ты можешь это сделать прямо сейчас!.. Ну вот что ты делаешь изо дня в день? Подумай сам. Будь спокойным, красивым, шикарным, накачанным... Подумай лучше и вперед. Вот тебе!!! Сонмин застонал от отчаяния: он снова проиграл. Шивон незаметно отошел от них. Видимо, это и был Чхве Шивон из Super Junior: озабоченный религией, спокойный, как стадо слонов, мальчик-модель с мускулатурой, с кубиками пресса... и помешанный на скиншипе. За этими мыслями он почти не запомнил, как Кюхен, гогоча, тыкал ему на какие-то сэндвичи. В его словах мелькали имена Хичоля и Итука, кажется, один испортил сэндвичи другого. Шивон почти на автомате сделал все возможное, чтобы спасти их. - Ты уже пришел в себя? - спросил его в машине Шиндон. - Ты тоже заметил, что Шивон не в себе? - ничуть не стесняясь его присутствия, спросил Йесон. - Все в порядке, - попытался заверить их Шивон, хотя ничего не было в порядке, но, кажется, хенов он успокоил. Ничего не было в порядке. Он не слышал второго голоса. Господь мой, здесь ли ты? Слышишь ли ты меня? Мне кажется, я теряю связь с реальностью... Завезя хенов в общежитие, он поднялся вместе с ними наверх - «помыть руки». И почему-то именно за этим высокодуховным процессом его вновь настигли воспоминания... как он увидел у Хангена в бумажнике одну фотографию. Там, на фотографии улыбающегося Хангена обнимал смеющийся Хичоль, и его пальцы были сложены в привычную букву «V», которой он, бывало, тыкал в камеру даже вместо их привественных «мы — Супер Джуниор». - Хен?.. - Что? Поцелуй? - улыбнулся довольный своей шуткой Ханген. - Ты любишь его? - Что? - Ханген опешил, но затем посмотрел на фото и хотя бы понял, о ком был вопрос. - Ты смеешься? Люблю ли я Хичоля? Как ты думаешь? - Я имею в виду... я имею в виду, любишь ли... по-другому? Ты его... ты... ты гей? - О господи, Шивон! Конечно, нет! Ты слишком увлекся шоу. Или интернетом. Я не гей, Хичоль не... о-о. Ты же не думаешь?.. Ты не думаешь, что ты сам..? Между ними повисло неловкое молчание. «Я не знаю», - хотел сказать Шивон, но ответ показался ему таким неуместным. Он продолжал смотреть в пол. Господи, слышишь ли ты меня?.. Это правда?.. Ханген осторожно похлопал его по плечу. - Эй, к твоему возрасту уже пора было бы определиться, нет? Возможно улыбка Хангена была по-своему даже более успокаивающей, чем улыбка Итука. Он смотрел тебе прямо в глаза, и уже через несколько мгновений ты чувствовал себя абсолютно спокойным. - Нет, я не гей, - наконец ответил Шивон. - Это тяжкий грех, ты знаешь. - Оу... конечно. Ты прав, это грех. Я думаю... есть кто-то, о ком ты очень беспокоишься. И это заставляет тебя думать, что твои чувства — уже не чистая братская любовь, я прав? Но это нормально, если ты беспокоишься. Невозможно быть слишком заботливым. - Можно, если ты делаешь человеку больно. - Ну... - было очевидно, что Ханген хотел возразить, но решил не делать этого. - Это не меняет сути. Скажешь хену, кто это? Шивон вздрогнул. - Ты вовсе не должен, - поспешил сказать Ханген. - Я просто думал, ты хочешь... - А я думал, что это так очевидно. - Ну вот теперь ты точно надо мной смеешься. Наш Шивони беспокоится обо всех, и иногда чересчур - это тоже правда. Ты как будто всегда рядом со всеми. Но... есть кто-то, кто возможно нуждается в этом больше, чем другие, хотя, если ты его не знаешь достаточно хорошо, ты и не догадаешься. Я прав? И все-таки это было очевидно. Кто-то столь противоречивый, кто-то настолько сильный и в то же время настолько хрупкий. Кто-то, кому поддержка была нужна больше, чем кому-либо еще, но кто отвергал ее. Все время. - Вот он точно не беспокоится ни о ком, - тихо сказал Шивон, прекрасно зная, что услышит от Хангена в ответ на этот бред. Но Ханген молчал и только внимательно смотрел на него, и Шивон продолжил нести уже неконтролируемую ахинею, ненавидя себя самого за то, что говорил. - Злобный самовлюбленный эгоист... - Ну все, хватит. Что ты хочешь от меня услышать? Что Хичолю совсем не все равно? Что он переживает за нас всех, возможно, больше, чем кто-либо еще? Что он выносит в себе нашу боль как свою? Как будто ты не знаешь! Как будто он не знал... и как же корявый корейский Гэна делал эти слова столь тяжелыми... Как же его рука, приложенная к сердцу, как будто бы сжимала твое собственное... Господи, зачем ты дал мне глаза мои? Все, что Шивон делал в своей жизни, - это смотрел. Смотрел, как Ханген танцует среди них в маске, как будто он не был частью группы... Смотрел, как кто-то оскорблял Хангена, потому что он китаец... Все время только смотрел... Наверное, он выглядел таким спокойным и безразличным, шикарный золотой мальчик Шивон с мускулатурой, с кубиками пресса, он смотрел и ничего не делал... В то время как хрупкий Хичоль яростно сражался за тех, кого любил, никогда не растрачивая себя на мысли о последствиях. Господи, что я, грешник, сделал, чтобы заслужить его?.. Голос Хангена лихорадочно дрожал по мере того, как он все глубже и глубже погружался в болезненные воспоминания... Господи, зачем ты дал мне уши мои? Ты тоже это слышишь? Здесь ли ты?.. - Ты знаешь, что после... после аварии с ребятами... Господи, я никому ведь раньше не рассказывал... Я его нашел в нашей ванной на следующий день... Он стоял перед зеркалом... и выдирал седые волосы... Ты знаешь, каково это было?.. Мне было страшно... Хичоль!.. Хичоль выдирал седые волосы... Ханген поднял руку к голове, как будто пытаясь показать, как Хичоль это делал, и Шивон не смог этого вынести. Он схватил руку Хангена и опустил ее. Господи, зачем ты дал мне глаза мои?.. - Я встретился с его взглядом в зеркале... Если бы ты только видел его лицо... Было так очевидно, что ему совершенно все равно, портят ли эти волоски его внешний вид... он просто... он не хотел, чтобы кто-то увидел... Я хотел подойти к нему, но он смотрел на меня... из зеркала... его глаза... Если бы ты только видел его глаза в тот момент... Я ушел. Как будто он не знал. Шивон увидел это сам в день аварии. Именно Шивон сказал Хичолю... Господи, зачем ты дал мне язык мой?.. должен был сказать... о ребятах... о Кюхене. И он увидел собственными глазами... Господи, здесь ли ты?.. Здесь ли ты? Это я... это я... я... Не утешаемым, мысленно повторил Шивон. Не то чтобы хен был в состоянии утешать его сейчас, его скорее самого надо было утешить. Но это и должно было послужить толчком к тому, чтобы Шивон сделал то, что считал своим долгом. Быть утешением для Гэна. Господи... это по-прежнему я... Шивон... Я грешен, но я стараюсь изо всех сил искупить свой грех... Слышишь ли ты меня? Зачем ты дал мне руки мои?.. - Шивон? - Да, хен? - Ты можешь немножечко ослабить хватку? Я дышать не могу... - Ой... извини! Извини... Дело было не только в его руках. У Хангена болела спина, и он знал об этом. Он не мог не знать. Почему он не подумал об этом тогда? Быть может, он мог сделать... хоть что-нибудь, чтобы изменить то, что произошло потом?.. - Ты сказал про интернет... Там много пишут про то, что мы геи? - О да, пишут... Хичоль показал мне несколько... фанфиков, так они, кажется, называются. Я один прочел. Очень трогательно. Ты занимаешься любовью с Хичолем... - Я? - О да, милый. Ты, Хичоль и я в любимчиках у этих писательниц... или просто Хичоль предпочитает именно эти фанфики, не знаю... Ты занимаешься любовью с Хичолем, и он выкрикивает мое имя. Ханген засмеялся, а Шивон вдруг отчетливо понял, что никогда, что бы ни произошло, он никогда не сможет занять место Гэна в жизни Хичоля. Так и вышло. Шивон думал о Хичоле, о том, как тот был беззащитен и уязвим. Иногда казалось, что весь мир настроен против него. Его обвиняли в эпатаже, и Хичоль не так уж и сразу научился выставлять защитный блок «Я прекрасен, падайте ниц, смертные». Его ловили на фальши во время живых выступлений***, и больно было даже просто смотреть на него, не заслужившего такого унижения. В конце концов, какое имело значение, хорошо поет Ким Хичоль или нет? Какое имело значение, поет ли он вообще? Он мог молчать, он мог просто стоять на сцене, он мог быть в зале, его могло не быть на выступлении вообще — это был Ким Хичоль, без которого ничего бы не было... Пока Шивон, поглощенный мыслями о Хичоле, которого он вовсе не любил как гей, подпирал дверь туалетной кабинки, в ванную зашел кто-то еще. На этом раз в прямом смысле слова помыть руки. Если бы хоть кто-то претендовал на его кабинку, они бы узнали, что Шивон внутри. Но они даже не посмотрели, заперта она или нет. Шивон, конечно же, должен был выйти сам, но он замешкался и не успел. - Вести с поля боя? - послышался голос Хичоля. - Пугающие, - ответил голос Донхэ. - Ребята говорят, Шивон в ужасно тоскливом настроении, кажется, размышляет о смысле жизни. Я не думаю, что только в нем дело, по-моему, все в какой-то тоске... и день еще такой... - Какой? - Навевает какие-то грустные мысли. Может, и Шивон вдруг задумался о чем-то не о том?.. У Шивона так колотилось сердце, что он был уверен: они вот-вот услышат и догадаются, что он здесь. Господь мой, зачем ты дал мне уши мои? Он должен был выйти, чтобы не вышло, что он подслушал их разговор о нем самом. Но они уже начали. Шивон не знал, как можно выйти. - Хочешь покопаться в его мозгах? - сухо спросил Хичоль. - Как бы тебе не испугаться того, что ты там найдешь. - Может, ты и прав... Но... я уже давно не удивляюсь тому, что Сонмин в печали. Понять Йесона вообще иногда бывает невозможно. Но это так непривычно, когда Шивон чем-то озабочен... Может, нам поговорить с ним? - Очень хочется — поговори, - безразлично ответил Хичоль, но Шивон знал лучше, и, конечно же, Хичоль продолжил: - Но если ты хочешь моего совета, не дергай ты его. Все с ним будет в порядке. Уж кто-кто, а Шивони будет в шоколаде. - Ты так уверен, хен? Он кажется таким уравновешенным, уверенным в себе. Но, может, это все напускное?.. Откуда мы знаем?.. Всем кажется, что он такой взрослый... но он ведь не так уж намного старше меня. - Да перестань ты о нем беспокоиться! - раздраженно бросил Хичоль. - Нашел ребенка. - Хен... а мы хоть раз вообще беспокоились о Шивоне? Хоть когда-нибудь? Шивону хотелось заткуть уши. Он не хотел, чтобы о нем беспокоились. С ним было все в порядке. Или не все... но он не должен был позволять им жалеть себя. Только не утешаемый... Господи, зачем ты дал мне слабости мои?.. - Ты как будто кое о чем забываешь, - на удивление спокойно ответил Хичоль. - Это мы можем сомневаться, бегать кругами, рвать на себе волосы, психовать без причин. А Шивону есть во что верить. Он стоит на земле, по которой ходит, тверже, чем мы все вместе взятые. Все с ним будет в порядке, не парься. О себе лучше подумай. Донхэ молчал очень долго, настолько долго, что Шивон понадеялся, что они уже ушли. - Наверное, ты прав... - сказал Донхэ. Его голос не звучал уверенным, но, похоже, возымели действие самые последние слова Хичоля. Похоже, Донхэ было о чем подумать, кроме душевного состояния Шивона. Они ушли, оставляя Шивона в еще большем смятении. Выждав, он вышел из ванной. Из комнат, мимо которых он шел, раздавались голоса, и, наверное, он мог бы зайти в любую, но ему было по-настоящему страшно, что мысль озаботиться о «малыше Шивони» пришла в голову не только Донхэ. От жаркого летнего дня на улице не осталось и следа. В Сеуле пошел дождь, и дворники в машине Шивона ездили туда-сюда, как маятники, отсчитывая секунды его пребывания на этой планете. Самый уравновешенный, спокойный и рациональный участник Super Junior бесцельно кружил по городу, потому что дома, где его ждала семья, его ждали вопросы, на которые он не знал ответов. И вряд ли он мог найти эти ответы в общежитии, где жила его другая семья и откуда он сбежал, не попрощавшись... Не было второго голоса. Господь мой, слышишь ли ты меня? Это я, Шивон... Круге на третьем Шивон сменил маршрут и поехал за последней помощью. Верующему человеку не нужны были иконы или алтари, не нужны были заученные молитвы и традиционные обряды. Но если верующий человек терял ощущение того, что он стоит на земле? Службы проводились по воскресеньям, церковь была закрыта. Но святой отец, англичанин, знал его и, наверное, согласится поговорить с ним. Интересно, что он думает, когда видит Шивона? Белый человек из другой страны, культуры, которому в принципе должен быть непонятен корейский уклад жизни. И не имело значения, что протестантизм — вторая по распространенности религия в Стране утренней свежести. Что этот человек с большими глазами думал о Чхве Шивоне? Что он странный и непохожий на него, потому что кореец? Что он брат ему, потому что все они братья, несмотря на национальность и расу? Что он богатенький мальчик, замаливающий свои многочисленные грехи посредством пожертвований? Что он поп-звезда, что, возможно, само по себе несовместимо с верой, ибо нарушает самую первую заповедь?**** Шивон припарковался. У самого уравновешенного и рационального участника Super Junior обязательно должен был быть в машине зонт. Шивон вышел под ливень, раскрыв его, и, обогнув церковь, подошел к пристроенному к ней одноэтажному строению — дому святого отца. - Шивон Чхве! Проходи скорее! Что мог думать белый пастор о своем прихожанине, если, не спрашивая, почему тот явился в неподобающий день, вечером, впустил его в дом? - Ты хочешь поговорить? - понял святой отец, усадив его за стол и предложив чаю. Он неплохо говорил по-корейски, но у них повелось разговаривать между собой на английском. Шивону малодушно казалось, что так даже проще: тем, что он говорит на неродном, пусть и хорошо изученном языке, можно было оправдать свои слабости... и может, даже неискренность... - Вот уж, честно признаюсь, не думал, что ты однажды придешь вот так поговорить. По правде говоря, Шивон-шши, ты один из немногих в моем приходе, в чьей вере и близости к Господу нашему я уверен. Что могло у тебя случиться? Что могло у него случиться? У Чхве Шивона - богатого, смазливого мальчика, поп-идола, любимца камер. У человека, который, как были уверены другие, твердо стоял на земле, по которой он ходил, и который должен был знать лучше. Может, здесь второй голос вернется, вернув ему уверенность в себе и в том, что он делает?.. Но голос молчал, святой отец терпеливо смотрел на него, за окном лил дождь... Господь мой... господь мой... здесь ли ты?.. - Расскажи просто, о чем ты думаешь, - мягко посоветовал священник. ...и Шивон начал говорить. Обо всем и обо всех. О больной спине Гэна и о том, как он мерещился ему в душном репетиционном зале, потому что, где бы он ни был, Шивон ни на секунду не забывал о нем. О том, что сердце Шиндона гораздо больше тех коробок с едой, что они привезли на пикник, оно больше его самого. О том, как Ёнун мог приободрить его лучше, чем кто бы то ни было, одним лишь прикосновением ладони к щеке. О том, как не по себе было, когда Кибом не улыбался, и как он постоянно искал его улыбку среди девяти лиц и все не находил. О том, как танцует Хекджэ и как никто не сравнится с ним в упрямстве. О дурацкой игре, в которую играли Йесон и Сонмин и как бы ему хотелось сделать так, чтобы все в их жизни проходило так же легко, как эта игра. О ехидстве Кюхена и о том, что если бы они его потеряли, все потеряло бы смысл. О том, как ужасно непривычно было становиться самым высоким, когда Чжоу Ми надолго уезжал из Сеула. Как не с кем было обсудить интересную книгу на английском, если рядом не было Генри. Как он, считавшийся спокойным, восхищался спокойствием Реука и его способности почти все в жизни встречать так, что никто и не заподозрит в нем страха или неуверенности. О том, как он однажды не поделился с Донхэ колой и как Донхэ умудрялся скрывать почти ото всех свою грусть. О том, как Итук мог спать стоя, но даже с закрытыми глазами чувствовал присутствие или отсутствие каждого из них. О том, какие глаза были у Хичоля, когда над ним кто-то смеялся, и как с годами он научился прятать свою уязвимость под разными масками — гнева, раздражения, угрозы. И как Шивон мечтал, не трогая эти многочисленные маски, просто согреть того маленького человека, что спрятался под ними. Мечтал, как ни о чем другом... Белый человек с большими глазами и таким же большим сердцем ничего не мог сказать ему в ответ на это, но Шивон и не за этим пришел. Он слишком привык к другой роли, чтобы стать утешаемым. Шивон попрощался и вышел в темный сад за церковью. Его встречала ночная свежесть города, в котором прошел дождь. Аллею за воротами церкви освещали фонари, один из которых в отдалении шипел, трещал и мигал, будто бы не зная: погаснуть ему совсем или еще нет. Слов больше не было, в душе было пусто. Он выговорился то ли самому себе, то ли Господу, даже не рассчитывая на ответ. Шивон думал о своей жизни и не был уверен, что она настоящая, а не является всего лишь эпизодом из реалити-шоу. И что он сам — это он сам, а не красивая картинка на телеэкране. А его группа — это не просто коммерческий проект. Когда появилась группа под названием Super Junior? Когда SME объявили о создании нового проекта? Или когда им вручили окончательный список, и была отброшена приставка '05? Когда им впервые представили Кюхена? Или, может быть, раньше, когда один за другим они переселялись в общежитие? Может быть, в день дебюта? Или когда они впервые вместе пили пиво? Или, может быть, они стали семьей позже, в ту ночь, когда многие из них впервые узнали страх потери?.. Они были самым большим бойзбендом в мире. Их было так много... Их было так мало... А жизнь была непредсказуемой... Господи, они все такие хрупкие... Слышишь ли ты меня? Господи, я не могу справиться со страхом... Здесь ли ты?.. Здесь ли?.. Той апрельской ночью... что же он делал тогда? Просто смотрел. Обнимал их, обнимал, обнимал... Он больше ничего не мог сделать. Он обнимал их по одному или сразу нескольких, если они сбивались группками — такие потерянные... Он был утешением. Он, должно быть, выглядел таким спокойным и уравновешенным. Даже ни слезинки не проронил. Такой безразличный снаружи... внутри истекающий кровью... Господи, здесь ли ты? Это я, Шивон... Здесь ли ты?.. Какой вопрос он весь день хотел себе задать? Ведь не о собственной же сексуальной ориентации... и не о том, что для него значат они все. Не о том, что для него значит Хичоль. Не о том, как безумно он боялся их потерять... Что это был за вопрос? Он лежал на поверхности. Есть ли что-нибудь, чем он хотел бы заниматься всю свою жизнь, при этом оставаясь самим собой? Например, быть актером? Петь? Быть участником Super Junior? Свежий воздух охладил его разгоряченное лицо, и он понял, что все это время знал ответ. Его истинным желанием было держать их в своих объятиях, так крепко, как только возможно, когда возможно, всегда, если Господь позволит, и не важно, чем он будет заниматься, чем будут заниматься они, и не важно, как далеко они будут друг от друга. Не важно, насколько будет больно ему самому, не важно, как сильно будет кровоточить его собственное сердце. Быть утешением. Смотреть за ними и обнимать. Потому что иногда он больше ничего не может сделать, чтобы защитить их. Потому что это были единственные моменты в его жизни, когда он мог быть уверен, что никто и ничто им не навредит. Свет фонаря, который всего лишь мгновение назад неуверенно дрожал, вдруг загорелся во всю мощь — как раз когда он проходил мимо него. Свет ударил Шивону в глаза, и он улыбнулся. Он заканчивал свой долгий дневной путь в ночь с уверенностью и верой. Хичоль был прав: Шивон, действительно, знал лучше. Господь был с ним все время и слышал его. Всегда. - Переночую в общежитии, - сказал он сам себе вслух. Да, это я. Это я, Чхве Шивон. Спасибо тебе за этот день. Спасибо. Track #06 Выход из лабиринта (соло Сонмин) Жизнь - это мозаика из черных и белых кусочков. И чем больше эти кусочки, тем ближе они к друг другу: так радости множатся, так горести множатся. Но еще бывает, что самое горькое происходит в момент большой радости, и тогда ты подвисаешь в воздухе со связанными руками и не понимаешь, летишь ты или уже падаешь. Самый нужный для него комплимент, простые слова, сказанные малознакомым человеком, прозвучали именно в тот день, когда Сонмин едва не потерял одного из самых близких людей. «Сонмин-ши, вы ведь Ли Сонмин из этой мальчиковой группы, да? Супер Джуниор! Да, я не то чтобы много слышал, но вы действительно один из лучших в этой команде.» Может быть, он просто сказал любезность, чтобы поддержать разговор. Это был стареющий эстрадный певец, уже давно растерявший былую популярность, быть может, когда на закате своей карьеры он случайно столкнулся в коридорах славы с маленьким мальчиком из только набирающей эту самую популярность группы, он просто захотел — бессознательно — хоть как-то зацепиться за эту ускользающую от него реальность при помощи обычного, ничего не стоящего ему комплимента. Но он даже не подозревал, как маленькому мальчику было важно услышать то, что он не «один из», а «один из лучших». Сонмин даже не знал, с кем можно было поделиться этой тщеславной и, наверное, глупой, но радостью. Вернее, он знал с кем, и он ждал его возвращения тем апрельским вечером — ждал единственного человека, который, как ему казалось, понял бы. Но он не дождался его, и в один-единственный миг радоваться этому маленькому, незначительному событию, доставившему ему столько счастья, стало эгоистично и жестоко. Пробираясь по лабиринту причин, следствий и обстоятельств, Сонмин уперся в тупик. Что стоил этот жалкий неискренний комплимент, если некому рассказать о нем? Что стоил сам Сонмин, если он думал об этом, когда из больницы не было ответа? Не было ответа. Сонмину и потом делали комплименты, но он уже редко им верил. Как будто бы все время боялся, что стоит только поверить – и сразу что-то в жизни пойдет прахом. Все-таки ему было виднее, он был «одним из». Например, одним из танцующих в одуряюще душном репетиционном зале. Он, наверное, был близок к обмороку, но какое право он имел на обморок? Он, наверное, должен был ну хотя бы подумать, что репетиция в такой духоте невозможна, но он не подумал. Если Сонмин сталкивался с трудностями, он боролся не с трудностями, а с самим собой. У него была такая установка. Бороться с самим собой – это, например, не ржать, когда все ржут, потому что у тебя в руках гитара, и если ты собьешься… да в общем-то, ничего страшного не произойдет, если ты собьешься, - ты не на сцене, ты просто отдыхаешь среди друзей… Среди, прежде всего, коллег, каждый из которых знает тебе цену и в глазах каждого из которых ты запросто можешь обесцениться, даже если слажаешь в дурацкой песенке на семейном пикнике. Поэтому Сонмин сжал зубы и продолжил сражение. Ничего особенного не было ни в песенке, ни в том, что Сонмин ее сыграл без запинок, ни в том, что он вспомнил все слова. И с чего бы ему ожидать, что кто-то вдруг скажет «Сонмин-а, ты молодчина!» Ведь не было же ничего особенного! Никто не должен был ничего ему говорить. Это было бы странно, если бы кто-то сказал, – Сонмин смутился бы и не знал бы, что ответить. Так с чего же было такое устойчивое чувство: вот ты идешь в полной темноте по коридору, в котором даже эхо от собственных шагов не слышно, а потом с размаху налетаешь лбом на стену. Тупик. За каждым поворотом был тупик, как будто бы лабиринт не заканчивался. По возвращению в общежитие к нему в комнату зашел Итук. «Он ищет Реука», механически подумал Сонмин, убирая гитару в чехол. - Так здорово, что ты еще помнишь эту песню, - сказал Итук, устало улыбаясь, и Сонмин не нашел в себе сил поверить в эту улыбку. - Ничего особенного… и я ошибался, - рассеянно ответил Сонмин. – Если бы я знал заранее, я бы, наверное, немного поработал над ней. - Ты ненормальный, - добродушно прокомментировал эти – действительно, глупые, Сонмин как будто не знал? – слова Чонсу. – Репетировать для наспех состряпанного пикника? Ты скоро жизнь начнешь репетировать, честное слово. - А ты думаешь, поможет? – резко спросил Сонмин. Ему было больно смотреть на Итука. Худой, осунувшийся, а после его взбрыков и того хуже… - Поможет чему? – спросил он. - Удержаться. Не чувствовать себя постоянно слабым звеном. - Мин… я даже не знаю, что тебе сказать на это. Ну какое же ты слабое звено? - То, которое выкинут, если оно все-таки сломается, - тихо сказал Сонмин. – Мы дождались Хичоля, потому что это Хичоль. Мы дождались Кюхена, потому что это Кюхен… потому что кого ждать, если не его?.. Мы дождемся Ёнун хена. Нас стало меньше, но все, кто хотел остаться, они останутся… И я тоже, хен? Что будет, если со мной что-то случится? - Я, правда, совсем не хочу думать о том, что с тобой может что-то случиться… - признался Итук. - Но ведь может случиться? – с болью спросил Сонмин. - Так вот стараешься изо всех сил, работаешь днем и ночью, получаешь строчку в какой-нибудь песне, разучиваешь свою партию в танце. А потом – бац! – и ломаешь руку. Например. - У тебя вроде ничего не сломано, - терпеливо сказал Итук. Ему не нравился этот разговор, потому что в какой-то момент рациональные увещевания перестают действовать, и взывать к разуму становится бесполезно. – И, надеюсь, ничего ломать ты не собираешься. - Не сломано, - хмуро согласился Сонмин. Ему тоже этот разговор уже не нравился. – И не собираюсь. Ты понял, о чем я. Есть те, кто сидит на каком-то условном месте на условных правах и кто должен, наверное, радоваться, если ему заменить кого-то доверяют, да? Кто же спорит, что в группе есть звезды, а есть скамейка запасных? Но что, если с запасным что-то случится? Итук задумчиво помассировал виски. Он несколько раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но продолжал молчать. Сонмину стало не по себе. С ним случилась мелочная, глупая истерика, и даже если – если! - она была по сути справедлива, уж кто-кто, а Итук-то всегда все решения принимал по совести. Другое дело, что подсказывает Итуку его совесть. Неужели же даже он всегда имеет перед глазами эту четкую градацию талантов? Прямо-таки по пунктам: кому где танцевать, кому где подпевать, а кому куда лучше и не соваться? - Я лажать стал много, - сказал Сонмин, отвернувшись. - Ничего ты не лажаешь, - искренне ответил Итук: здесь и приукрашивать не надо было. Даже если Мин был не в форме, даже если психовал, заменяя, например, Кюхена, никогда он не лажал. Не больше, чем каждый из них. – Что с тобой происходит, Сонмин-а? Что я… я ведь могу что-то сделать? Сонмин презирал в себе склонность жалеть самого себя, и когда навернулись первые слезы, он намеренно ущипнул себя, но от этого стало только хуже, слезы уже невозможно было сдержать. А от того, что Итук поскорее обнял его и прижал к себе, стало совсем невмоготу, и к слезам добавились еще и тошнотворные всхлипы. - Я скучаю по Хяку…* - прошептал Сонмин, уперевшись лбом в щеку Итука. - Хен, я так скучаю по нему… Я изо всех сил пытался, я комнату чуть не вылизывал, я ночами по углам шерсть собирал, я клянусь, не было ни единой шерстинки… А утром у него глаза снова красные, слезятся… И я снова искал эти шерстинки… и они были…Так удобно отговориться тем, что времени не было тщательнее убираться, а теперь зато всем хорошо… И у меня, конечно, остался Сен... Но мне плохо, мне очень плохо… - Дело ведь не только в этом? - понял Итук. Цепляясь руками за его спину, Сонмин думал о том, что дело, конечно же, не в Хяку. Он устал, он потерял веру в самого себя (если хоть когда-либо ее имел), он потерял связь с реальностью. Он цеплялся за спину Лидера, чтобы удержаться хотя бы в пределах одного коридора в своем лабиринте, чтобы не потерять направление. Иначе путь пришлось бы искать с самого начала, а Сонмин не знал, сколько еще тупиков он сможет выдержать. - Чонсу... ты самый хенский хен и самый лидерский лидер! – сказал он. - Правда... Ты больше, чем друг или брат, ты для нас всё. Мне слов не хватит, чтобы описать все, что я к тебе чувствую... Я боюсь представить, как бы мы могли обходиться без тебя... Прости меня, что я не справляюсь… я стараюсь, но видимо, недостаточно… - Нет никого лучше тебя, - ответил Итук. – Веришь мне? Никого. Итук не был виноват в своем расписании и в том, что ему пришлось бежать дальше. Не было его вины и в том, что он не мог быть добрым, внимательным и справедливым всегда. Он имел право на эгоизм, но почему-то именно когда Итук пытался воспользоваться этим правом, Сонмину больше всего нужна была помощь. Случайное совпадение, что сегодня Чонсу удалось выделить ему хотя бы несколько минут внимания. Но за очередным поворотом Сонмина настиг новый тупик. Однажды Чонсу сказал ему: «Соревноваться ты должен не с другими, а с самим собой.» Видимо, Сонмин ставил себе недостаточно высокие планки, если соревнования с самим собой давали такие результаты. Может быть, ему все-таки стоило ориентироваться и ровняться на других, может быть, тогда он наконец перестал бы чувствовать, что был недостаточно хорош во всем, что он пытался делать, и болезненно реагировать на любую похвалу, как будто бы она не была им заслужена. Ведь так легко было объяснить те добрые слова, что присылались ему письмами, комментариями, твитами, тем, что люди симпатизируют ему иррационально, не зная, на самом деле, что он из себя представляет, а потому необъективно оценивая его способности и таланты и прощая ему любые ошибки, которые он сам себе простить не мог. Легко ошибаться, когда ты делаешь что-то, что не является твоей профессией, за что тебе не платят деньги и что не делает тебя общенациональной звездой. Ты ошибешься, рассмеешься, признавая, что в этом ты не профессионал, и будешь жить дальше спокойно. Более менее спокойно. Но если на шоу ты промахнешься нунчаками мимо пластикового стаканчика, это будет профессиональным провалом. Если ты ошибешься во время танца, синхронно исполняемого десятком человек, ты уже не засмеешься. Если ты дашь петуха во время своей сольной партии на Inkigayo, ты уже не будешь жить дальше спокойно. Потому что тут сразу и профессиональная ошибка, и подстава для остальной команды... Тупик. Из которого ты снова выбираешься посредством репетиций, тренировок и самовнушений, которые приводят тебя к новому тупику. Люди, которые прощают Ли Сонмину все его ошибки, они просто его слишком любят. За что люди, прощающие Ли Сонмину его ошибки, любят Ли Сонмина? Снова тупик? «Нет никого лучше тебя. Веришь мне? Никого.» Слова, сказанные просто для того, чтобы его успокоить? А почему такому человеку, как Пак Чонсу, хочется его успокоить? Может быть, он встречает тупики, потому что ожидает на своем пути только их? Что делает Ли Сонмина Ли Сонмином? То, за что его включили в группу? Посредственность? Или способность везде и всегда прийтись к месту, заткнуть любую брешь? Быть незаметным... но... незаменимым? Пусть и слабым, но звеном одной цепи? Сонмин взял на руки теплого и мягкого кота. За что этот кот любил Ли Сонмина? Ведь кот даже, наверное, не подозревал, что это большое существо, которое вкусно кормило его и с нежностью гладило, имеет такое странное имя. Он его любил точно не за таланты и способности. Может, для любви не должно быть причин? Может, он кому-то дорог как раз тем, что неидеален и незаметен? И сразу сделалось немного понятнее и светлее, как будто в его руках появился фонарик. Он столько видел тупиков, что, наверное, мог перестать их замечать. Для этого совсем необязательно было проходить сквозь стены, достаточно просто считать, что развороты на сбитых в мясо пятках и попытки найти себя в новых коридорах - обычная часть его жизненного пути. И он незаметно, но упорно пройдет этот путь. Он постарается. Если только заглянуть немного дальше, немного глубже... За следующим поворотом… может, не за следующим, может, еще за одним, за двумя, тремя… может, нужно будет пройти еще тысячу коридоров и упереться в тысячу тупиков… Просто потому что он – тот самый Ли Сонмин, который верит в лучшее. Он чувствовал каждой клеточкой, каждым участком разума, он видел эти слабые отблески, который помогали ему верить, что его лабиринт не бесконечен. И однажды, возможно, когда он совсем потеряет надежду, ему в глаза ударит яркий свет, и он наконец-то найдет свой выход… Дверь в комнату открылась, и из хлынувшего внутрь света бесшумно вошел Кюхен. Track #07 Голубые огоньки (дуэт Сонмин/Чжоу Ми) Далеко-далеко, на черном-черном острове, в черном-черном замке, в черных-черных покоях жил белый-белый рыцарь. Это был очень грустный рыцарь, и у него все-все было грустно, даже его нос грустил. Рыцарь сидел на подоконнике в своих покоях, подтянув острые худые колени к подбородку, и смотрел на предзакатное небо. Ему было очень грустно, потому что в своем большом-большом замке он был чужым, и у него совсем не было друзей. Когда в небе над замком появилась маленькая точка, рыцарь подумал, что это птица. «Она, наверное, летит в свое гнездо, и в этом гнезде ее ждут и любят…», размечтался он. Его грустные глаза смотрели на птицу, а та стала приближаться к его окну, и вскоре рыцарь понял, что это вовсе не птица, а маленький розовый дракон. Пыхтя и быстро-быстро взмахивая крыльями, дракон подлетел к окну замка и остановился прямо возле рыцаря. - Ты кто? – удивленно спросил рыцарь. - Я… Минни…дракон… Можно… я присяду?.. – запыхавшись, ответил дракончик. - Конечно, конечно! – ответил рыцарь, скорее убирая ноги с подоконника, чтобы дракончик смог влететь в его окно. – Минидракон? - Уууууффффф… - дракончик с облегчением сел на каменный пол и сложил крылья. – Нет, я – Минни-дракон. Меня так зовут вовсе не потому, что я маленький. А ты кто? - Я – МиМи, белый-белый рыцарь, - ответил рыцарь. – Как здорово, что ты залетел ко мне, мне было так грустно и одиноко. Хочешь, я покажу тебе замок? - Покажи! – охотно ответил Минни-дракон и, когда МиМи вскочил, смешно заковылял своими короткими лапками по направлению к двери. – Я очень устаю от перелетов, а ходить толком не могу. Но я стараюсь! МиМи был, и правда, очень рад. Так здорово, если можно показать кому-то свой замок. Они шли по черному-черному коридору, завешанному мрачными-мрачными портретами каких-то рыцарей и прекрасных дам. - Это мои предки, - объяснил он пыхтящему рядом дракону. – Видишь, как они все насупились? Наверное, они тоже грустят… У белого-белого рыцаря на поясе был длинный-длинный меч – такой длинный, что даже несмотря на то, что у рыцаря были очень длинные ноги, меч все равно волочился по полу, неприятно шкрябая по голому камню. Меч был очень ржавым, и нежным ушкам Минни-дракона было очень неприятно его шкрябанье. Он хотел сказать об этом вслух и даже открыл пасть, но не успел. - ДА ЧТОБ ТЕБЯ ЧЕРТИ РАЗОРВАЛИ!!!!!!!!! - прокатился по всему замку истошный вопль. Рыцарь и дракон одновременно подскочили, и чешуйчатый хвост вместе с заржавевшим мечом одновременно глухо стукнули по полу. - Кто это? - спросил Минни-дракон. - Это? Это наш повар, Шиндон. Он недавно заказал одному бродячему художнику свой портрет. Кажется, ему что-то не понравилось. Портрет в общем-то был весьма недурен, и сходство было. Вот только кто же мог знать, что бродячий художник — странноватый, надо сказать, тип — начнет запечатлевать на холсте не прекрасный образ пышнотелого кулинара, а какого-то мелкого поваренка? Именно этого маленького бедолагу, Реука, Шиндон сейчас и гонял по всей кухне, вооружившись сковородкой. Видимо, счел его виноватым в этом нелепом недоразумении. - А кто еще живет в твоем замке? – спросил Минни-дракон, когда вопли подутихли. - Разные люди, - ответил МиМи. – Они все очень хорошие и делают много очень разных вещей. Я, наверное, не очень хороший рыцарь для них… - Почему ты так думаешь? – удивился дракончик. – Они тебе так сказали? - Нет… - задумался МиМи. - Ну вот! – подбодрил его дракончик, отодвигая лапкой портьеру. – Если бы они не гордились тобой, они бы обязательно сказали. Правда-правда! - Ли Суман… это колдун, он живет здесь в черной-черной башне и что-то все время астралит… Ли Суман сказал мне, что нужно очень-очень-очень сильно стараться. И тогда у меня все получится. - А что, что у тебя должно получиться? – в нетерпении спросил дракон. - Я хотел бы создавать музыку… - признался МиМи. – Я хотел бы создавать такую музыку, которая делала бы людей счастливыми так, чтобы никто не грустил… Думаешь, я смогу? - Ну ты же очень-очень-очень стараешься! – утвердительно сказал дракончик. Они подошли к большому окну, выглядывающему на черный-черный лес. - Ты слышишь? – спросил рыцарь и поднял вверх палец, как будто пытаясь поймать какой-то неуловимый звук в воздухе. – Слышишь? Дракон пошевелил ушками, потом пошевелил сильнее. По тоненьким струйкам дыма из его носа можно было определить, что он изо всех сил старался расслышать, но не мог, а ведь у драконов самый отличный слух в мире. - Нет, - наконец-то разочарованно признал он. - Вот и я не слышу, - сказал рыцарь и совсем погрустнел. - А что, что не слышишь? – дракон в возбуждении стукнул чешуйчатым хвостом по каменной кладке пола. - Скрипку, - ответил рыцарь. – Там за черным-черным лесом стоит другой замок. Там живет маленький принц, он такой замечательный и такой несчастный… Он раньше часто играл на скрипке. По вечерам я открывал окно и слушал, как его музыка летит через лес, перешептываясь с ветром и переплетаясь с лунным светом. Но теперь он больше не играет… Дракон снова прислушался, ему показалось, что он вроде услышал где-то вдалеке какой-то тихий звук, как будто кто-то слабо провел смычком по осиротевшим струнам. - А почему он не играет? – спросил дракончик, нахмурившись. - Мне кажется, его замок захватили враги… - признался МиМи. – Я хотел собрать свою армию, чтобы освободить его, но у меня нет армии… А колдун Ли Суман сказал, что победить врагов невозможно… Их, наверное, можно напугать, чтобы они сами убежали и больше никогда не возвращались, но я не умею пугать… Я умею только быть самим собой. - Это тоже очень важно! – с жаром ответил ему Минни-дракон. – Знаешь, как важно быть самим собой? А еще важнее оставаться самим собой, ведь далеко не все это умеют. Хочешь… мы пойдем и спасем твоего друга вдвоем? - Друга? – переспросил рыцарь МиМи. Он никогда не думал, что маленький принц-скрипач – его друг. Но ведь именно так и было! Он играл на своей скрипке в том числе и для белого-белого рыцаря! Он специально распахивал окно, чтобы звуки долетали через черный-черный лес к тому, кому они были очень нужны. – Да, я очень хочу! Они вышли из замка и направились к черному-черному лесу. Теперь длинный-длинный ржавый меч волочился по земле. Это было не так громко, а значит, не так уж и страшно. - Почему ты такой грустный и одинокий, МиМи? – спросил Минни-дракон, и МиМи не знал, что ему ответить. Он так привык быть грустным и одиноким, что даже не задумывался, почему так было. – Ты бы мог подружиться с этими замечательными людьми в замке. - Я думаю… я, наверное, смог бы! – сказал МиМи, и его глаза засияли. На черный-черный лес спустились сумерки, и рыцарь с Минни-драконом увидели, что лес полон маленьких голубых огоньков, которые сидели на деревьях, вспархивали с земли и кружили вокруг двух путников. - Что это? – спросил Минни-дракон, заворожено глядя на огоньки. - Это Голубые Огоньки… - просто ответил МиМи и протянул руки. Несколько огоньков тут же сели ему на ладони. - Они тоже твои друзья? – несколько огоньков сели на драконьи ушки, и Минни-дракон еле сдерживался, чтобы не пискнуть: это было очень щекотно, но он боялся спугнуть Голубые Огоньки. - Знаешь, иногда они меня обижают, - признался МиМи. – Больно кусают… наверное, поэтому я и боюсь. Но я все равно стараюсь оставаться самим собой. Даже когда они очень больно кусают. - Кусают? – удивленно переспросил дракон. Они стояли прямо посреди черного-черного леса, и дракончик чувствовал каждой своей чешуйкой тепло, исходящее от окруживших их Голубых Огоньков. – Это, должно быть, неправильные огоньки. Не стоит бояться всех огоньков, если несколько из них – неправильные. Белый-белый рыцарь хотел ему ответить, но тут из-за черного-черного леса вдруг донесся невероятный красоты звук — чистый, воздушный, полный любви и света. Рыцарь МиМи и Минни-дракон замерли, испугавшись, что звук не повторится, но он повторился, а потом раздался новый звук, — другой, глубже. И еще... и вот уже потекла мелодия, и Голубые Огоньки взмыли вверх, закружившись в задорном танце. - Что это? - спросил Минни-дракон, медленно шевеля ушками. - Это принц Генри!.. - ответил МиМи и захлопал в ладоши. - Он свободен! Его спасли!.. - Но кто, кто спас? - не понимал дракончик и продолжал тянуть лапки в небо, где кружил голубой хоровод. - Наверное... они!.. - выдохнул белый-белый рыцарь и, отвечая на его вопрос, несколько Голубых Огоньков пролетели совсем рядом с его лицом, едва коснувшись его бледных щек. МиМи провел рукой по щеке и, почувствовав что-то липкое, осторожно сунув палец в рот. - Мед...* - радостно сказал он. - Настоящий мед... Мне кажется, мы можем возвращаться обратно... мне теперь совсем-совсем не грустно. Пока они шли обратно, совсем стемнело. В замке начал загораться свет, и МиМи указывал на освещенные окна и рассказывал Минни-дракону о тех, кто там живет. Загорелся свет и в черной-черной башне. - Ахалай-махалай! Сяськи-масяяяяяяськи!!!.. - раздался почти нечеловеческий вой. - Ой, мамочки! - охнул дракон. - Кто это? - Будет день — будет пища, будут награды — будут доходы... - Это колдун Ли Суман, - ответил МиМи. - Время вечернего астрала. Минни-дракон поморщился. Голос колдуна не вдохновлял его. -...но когда 83-яя линия** отправится оберегать свои земли, распадется великая семья!.. Колдун омерзительнейшим образом завывал, чем ужасно травмировал нежные драконьи ушки. Это было даже хуже шкрябающего меча. - О чем он хоть говорит? - недовольно спросил он рыцаря МиМи. - Не знаю, - честно признался МиМи. - Он постоянно астралит что-то, но делает это неважнецки. Пока что ни разу ничего не сбылось. Дракон морщился и забавно переваливался на своих коротеньких лапках, поднимаясь по склону. - Нууу... знаешь, одно предсказание из сотни сбывается даже у неудачников и шулеров, - рассеянно сказал он, а колдун, словно услышав его, тут же добавил: - ...но наступит великий день, и пятнадцать воинов света вместе взойдут на помост посреди голубого моря!.. МиМи пожал плечами. Он ничего не понял из предсказания колдуна Ли Сумана. Они наконец-то подошли к входу в замок, и Минни-дракон, потирая хвост о траву, выпустил пару струй дыма из ноздрей. Минни-дракон очень не любил расставаться с друзьями и очень грустил, когда это приходилось делать. Но иногда это просто необходимо, а за расставаниями всегда следуют новые встречи. - Жаль, - сказал он МиМи, - что ты никогда не сможешь на мне полетать… - Почему? – погрустнел МиМи. - …и воины иноземные в количестве двух штук будут приняты с почестями и уважением!.. – распинался где-то наверху колдун. - Я слишком маленький, я тебя не подниму. Я Минни-дракон… - Но… - не хотел сдаваться МиМи. – Ты же можешь вырасти? Разве нет? Но Минни-дракон только помотал из стороны в сторону своей чешуйчатой мордочкой. Как это ни было грустно, он уже не мог вырасти. Но это не мешало ему все равно делать дорогих ему существ счастливыми. - Знаешь, - сказал он. – Я знаю одного большого дракона, который вполне сможет летать с тобой на спине. - Правда?.. – спросил МиМи, прижимая руки к груди. – А он захочет?.. - Конечно! – пыхнул дымом Минни-дракон. – Если я его попрошу, он все, что хочешь, сделает! - Он твой друг? - …а те, кто ушел, вернутся по кругу судьбы в лоно материнское!.. – не унимался Ли Суман. - Ну… почти. Мы с ним… живем в одной пещере… Дракон заметно засмущался и отчаянно заморгал своими глазками, будто сообщил что-то очень постыдное. Рыцарь МиМи не понял, в чем дело. - А что в этом такого? Разве делить пещеру с другим драконом плохо? - Нет… - неуверенно ответил дракон. – Просто… у нас, драконов, жить в одной пещере означает то же самое, что у вас, людей, - спать в одной постели. Вот. Я не знаю, что плохого, если ты спишь с кем-то в одной постели… А ты? Но МиМи не ответил ему. Он гладил перепонки на драконьих крылышках и думал, как же он по-светлому завидует тому, что у маленького Минни-дракона есть кто-то, кто живет с ним в одной пещере. Дракону совсем не понравилось, как нос у МиМи стал еще больше и еще грустнее, чем обычно. - Ты чего? – сказал он. – Ты знаешь, как это здорово, если ты летаешь верхом на драконе? Между драконом и его человеком*** устанавливается нерушимая связь, и они навсегда, на веки-вечные становятся неразлучны! Представляешь, как это здорово?! -…и будет новый день, и будут новые труды, и никто больше не будет лить слезы и горевать!.. - А мы с тобой?.. – осторожно спросил МиМи, потихоньку начиная улыбаться. Ведь он действительно был так рад. – Мы с тобой никогда не станем драконом и его человеком? Мы не будем неразлучны на веки-вечные? - …ахалай-махалай… - Еще как будем! Мы же с тобой друзья. Это другое, но это так здорово! Всё-всё будет зависеть только от нас самих!.. - …сяськи-масяськи… Из-за черного-черного леса раздавались звуки скрипки, и голубые огоньки танцевали им в такт. Track #08 Лучшее зеркало (соло дебютантки, приглашенный артист – Ким Ёнун) Во всем мире существовали только он и она. Она первой встречала его, когда он просыпался, она последней видела его, когда он шел спать. Это не обязательно было утром и вечером: его жизнь была круговертью событий, каким-то безумным марафоном. Он мог исчезать на сутки, чтобы появиться днем на минуту, сбрызнуть лицо водой и снова исчезнуть. Мог зайти под вечер, чтобы побриться, почистить зубы и отправиться куда-то в ночь. Мог завалиться под утро, шатаясь, старательно отводя от нее красные глаза. Иногда он исчезал надолго, но всегда возвращался. Иногда к ней приходили другие, и она старательно отражала их — это была ее работа. Но никого другого она не отражала с такой любовью. Она не помнила, когда именно стала смотреть на него по-особенному. Как стала угадывать его мысли за мельчайшими движениями уголков губ, узнавать его эмоции за полуповоротами головы. Так незаметно для нее самой его глаза стали открывать ей то, что пряталось за его красивым, мужественным лицом. Снаружи он выглядел очень сильным и уверенным. Правильные черты лица, улыбка, которая, должно быть, сводила с ума миллионы — и не только таких, как она, а настоящих женщин. Он был юным, сумасшедшим, наглым. Все давалось ему легко, все радости жизни, любовь, признание — все шло к нему в руки так, будто всегда ему принадлежало по праву рождения. Все трудности были ему по силам. Он проживал безумную, полную событий жизнь, не успевая даже задуматься о том, на самом ли деле он был так красив и силен, каким он показывал себя миру и выставлял себя перед такими, как она, - зеркалами, и другими — линзами телекамер и фотоаппаратов. Все давалось ему так легко, что он почти не знал, что значит бороться. Он с легкостью проигрывал, обращая любой проигрыш в шутку — проигрыши казались ему столь смешными и незначительными. Даже когда возле нее об обнаруживал пустой тюбик из-под зубной пасты, из которого даже он со своей силой не мог при всем желании выжать ни капли, он хмыкал и, пошарив по карманам, находил какую-нибудь старую как мир подушечку жевательной резинки. В его карманах, и она это часто видела, находилось много мусора... Далеко не сразу, вглядевшись в его глаза, она догадалась, что скрывается за этими силой и уверенностью. Когда-то он сам верил в то, что ему море по колено, что ему не страшны ни бури, ни грозы. А потом слава и известность начали тяжким грузом опускаться на его плечи, и его глаза начали говорить ей о страхе и неуверенности. Он как будто жил в ожидании чего-то, с чем он не сможет справиться, какой-то преграды, которая окажется ему не по силам. «Я найду в себе силы признать поражение!» - говорил он. «Я не на найду в себе сил бороться...» - говорили его глаза. И он терял свою улыбку, которую она так любила, он набирал вес, он жил, как жилось, не особо задумываясь, к чему могу привести его поступки. Он проигрывал, не задумываясь, заранее смирившись. Каждый раз встречая его взгляд, она мечтала только об одном. Она хотела, чтобы он по-настоящему любил того, кого видит в ней, зная наверняка, что он надежный, крепкий парень, чтобы перестал сомневаться в себе самом, чтобы он не жил в ожидании поражения — ведь тогда оно, действительно, его настигнет. Есть такие зеркала, которые отражают вас лучше, чем вы есть на самом деле. Она хотела стать его лучшим зеркалом. Когда тяжесть сомнений начала притуплять его улыбку, она старалась по-прежнему показывать ее широкой, и обязательно с глазами-полумесяцами. Когда он оказывался возле нее раздетым, она скрадывала лишние сантиметры и разглаживала жировые складки. Она старалась изо всех сил отразить его еще мужественнее, еще красивее… но у нее не получалось. Он все равно едва видел свое лицо, как будто намеренно избегал своего отражения. Она все равно пыталась, в отчаянии понимая, что делает это уже не столько для него самого, сколько для себя, чтобы верить в него самой. А он едва лишь бросал взгляд на собственное лицо и, как будто не находя в нем ничего интересного, скорее завершал утренний туалет и уходил. Все давалось ему так легко, что он совсем не умел бороться. Как можно было проигрывать с такой легкостью? Как можно было обращать любой проигрыш в шутку?.. Он был готов проиграть в любой момент. Пока ему, действительно, не захотелось сохранить то, что он потерял. Однажды он пришел к ней красный, разгоряченный, отчаянный. Он был зол, и она видела, что зол он на самого себя. Он умывал лицо, не пытаясь сдерживать слезы и избегал ее взгляда, будто бы ему было стыдно смотреть на собственное отражение. И когда он наконец-то взглянул на самого себя, он увидел кого угодно, но только не красивого и сильного человека, каким он действительно был, если бы... если бы она смогла ему рассказать об этом раньше. Тогда он в первый и последний раз ее ударил. Яростно размахнувшись, он нацелил кулак на собственное отражение, но как раз до него достать не смог. Это было так ему свойственно: наплевательски относясь к самому себе, ранить тех, кому он был дорог. Он содрал кожу на костяшках пальцев, а на ее до этого гладкой поверхности появилась уродливая вмятина. Горсточка стеклянного крошева осыпалась на раковину. Началась новая эпоха в его жизни. Теперь она видела его гораздо чаще: он почти не выходил из дома, почти ни с кем не общался. Он стремительно набирал вес и по-прежнему едва смотрел на самого себя. И от беспомощности, и от того, что она тоже безнадежно проигрывала в этой битве, трещины от удара стали увеличиваться и разбегаться по ее поверхности, как ей казалось, искажая его еще больше. И от этого она слабела. А однажды она поняла, что он уходит. Сначала ей стало одиноко и больно от этой мысли, но потом она поняла. Он принял важное решение, он наконец-то решил бороться, он был намерен сражаться изо всех сил, и она не могла не радоваться за него, хотя ей и было грустно — ведь она так сильно его любила. И вряд ли она сможет его дождаться: трещины покрыли ее почти целиком, кто-нибудь в его отсуствие обязательно выбросит старое, разбитое зеркало. Но это ее мало пугало. Она думала о том, что там, куда он уходит, будут другие зеркала – лучше, чем она. Они наверняка смогут отражать его лучше, и ей было стыдно за то, что она, должно быть, недостаточно старалась. Перед уходом он зашел к ней в последний раз, будто бы чувствовал, что ей необходимо с ним попрощаться. Он смотрел на нее, и ей казалось, что впервые он видит не только свое отражение, но и ее саму. Он гладил своей большой, сильной ладонью ее поверхность, он проводил пальцами по трещинам, за которые она давным-давно его простила... И тогда внезапно она поняла, почему у нее не получалось показать его лучше, чем он есть. Лучше, чем он был на самом деле, было просто невозможно. Она рассказала ему о нем самом все, что могла: и о его доброте, и о его заботливости, о его стремлении стать сильнее и лучше, об обаянии и шутках, без которых было бы так грустно. О том, как его будет не хватать. Он в последний раз провел по ней рукой, едва заметно улыбаясь. Он все знал. Хотя… об одном он все-таки не догадывался: она продолжала отражать его, даже когда он уже ушел. Ведь каждое зеркало, когда никто в него не смотрится, отражает самое прекрасное, что оно когда-либо видело. Track #09 Великие притворщики (дуэт Донхэ и Кибом; кавер-версия песни Фредди Меркьюри “The Great Pretender”) Фанатам это, наверное, понравилось бы. Участники трех перекрестных пейрингов могли пересечься друг с другом в любой точке корейской музыкальной вселенной, и это была бы совсем безобидная встреча. Но они встретились именно в комнате Донхэ и Итука, и почему-то встреча очень напомнила семейную сцену, когда муж приводит любовницу в дешевый отель «на час» и сталкивается в лифте с женой, которая приехала в тот же отель с любовником. Хекджэ всего-то хотел быстро попрощаться с Донхэ перед отъездом на СуКиРу. Табло, который как раз сегодня был гостем первого часа их с Итуком радио-шоу, всего лишь решил не ждать Хекджэ в машине, а поднялся к ним поздороваться. Кибом всего лишь в кой-то веки выкроил несколько часов, чтобы заехать повидаться. А Донхэ, который, полностью оправдывая свое прозвище, сидел, разинув рот, всего лишь не понимал, откуда возникла эта неловкость. Будто, и правда, супружеская пара поймала друг друга на месте преступления. - Хен, это Кибом, - немного растерянно сказал Хекджэ Дэниелу. - Э-э-э… Кибоми, это Табло... Дэниэл хен, - промямлил Донхэ. - Вы придурки! – проникновенно сказал Дэниэл. – Мы с Кибомом знакомы. Не виделись давно, но знакомы. Как ты, мальчик? Тебя не видно совсем. Кибом судорожно пожал протянутую руку. - Нет, ну где-то его видно, - сострил Хекджэ. - Я ж не о том, - немного с укором сказал Дэниэл. От неожиданной встречи остался неприятный осадок, который даже после ухода Табло и Хекджэ продолжал висеть в воздухе, мешая начать разговор. - Хекджэ даже не поздоровался, - невпопад заметил Кибом. - Не обращай внимания. Он просто взволнован, они с Табло записывают песню, он теперь немного не в себе от счастья. - А я не помню, когда последний раз что-то записывал, - сказал Кибом. Ну вот разговор и развалился совсем. Кибом не так часто появлялся в общежитии, и они не то чтоб сильно скучали по нему. Человек – такое животное, которое ко всему быстро привыкает, поэтому даже упоминание Кибома стало явлением редким и случайным. Но стоило ему лишь строчку черкнуть в СМС, как у Донхэ начинало щипать в носу. Стоило ему сказать, что он приедет, и можно было притвориться, что он никуда и не исчезал. Донхэ начал разговор, можно сказать, почти ни о чем. Ну какое, наверное, Кибому было дело до их альбома, до того, какую песню он написал, как они репетировали новые танцы? Но Кибом внимательно слушал, а Донхэ только думал, как же хорошо Кибом умеет притворяться. Сам он не умел. Считал, что не умел. День был такой. Донхэ много думал о тех, с кем он делил жилье, еду и всю, в общем-то, жизнь. Мысли текли почти отдельно от его слов, поэтому он сам не заметил, как фраза о том, как растолстел Канин, вдруг закончилась словами: - Кибоми… почему мы тебя отпустили? Не надо было этого говорить. И так не идущий разговор пришел в еще более глухой тупик. Кибом как будто бы тоже был в оцепенении от их неотягощенной смыслом беседы и вздрогнул от неожиданного вопроса. - Вы меня не держали, - ответил он. - Мы? Кибом быстро покачал головой. Он и слов-то верных подбирать не умел… ну какая из него публичная знаменитость?.. - Я сам не держался. Я ведь с самого начала был белой вороной… как будто бы чужим. Я просто начал держаться в сторонке, вы и не заметили, как меня вдруг не стало. Нет, ну нет же, хен! Я знаю, что ты сейчас думаешь! Не смей думать, что вы в чем-то виноваты! Дело ни в ком, кроме меня самого, ты пойми. И нет, не в том, что ты подружился с Хекджэ хеном. И не в том, что Хичолю стало интереснее всего с Хангеном. Совсем не в этого дело. Меня не стало раньше. Меня, считай, не было с самого начала. - Ты был… - покачал головой Донхэ, и на его глаза навернулись слезы. – Ты был всегда, ты даже сейчас остаешься… Мы эгоисты, наверное… но ты есть. Ты существуешь. Кибом лишь усмехнулся. Ким Кибом, человек-призрак, существовал в параллельной вселенной. Человек с таким именем, кажется, пел в SHINee. - Зачем ты сейчас решил поговорить об этом? - спросил он, и Донхэ лишь покачал головой. Он, кажется, не знал. Но ведь почему-то же именно сегодня СМС от Кибома показалась ему настолько важной. - Знаешь, сегодня день такой... - сказал Донхэ. - Мы поехали на этот пикник, и я вдруг решил нас пересчитать. И... понимаешь, нас было десять. Всего десять... - Но так случается... - ответил Кибом. - Бывает, что люди уходят... И... я был бы рад, если бы ушел лишь я один, но от меня мало что зависит. От меня ничего не зависит... Но Донхэ вдруг показалось, что все зависело именно от Кибома. Как бы глупа, смешна и нереальна ни была мысль о том, что, не выскользни Кибом из их рук, все было бы совсем по-другому, именно в этот момент он мог думать только об этом. Он опустил голову. - Все так переживали, когда Ханген ушел… А Ёнун хен… господи, мы так плакали… как будто кусок из тебя вырывают… понимаешь, все, кто тебе дорог, стоят рядом и плачут… и ты ничего не можешь сделать… - Уходят по-разному, - заметил Кибом. – Я очень счастлив, что никто не плакал из-за меня. Я совсем не хотел бы этого… И знаешь, мы ведь оба понимаем, что Ханген хен и Канин хен этого тоже не хотели. - А если бы ты был с нами? Если бы ты все это пережил с нами? - Не знаю… я думаю, мне поэтому и было тяжело. Я одиночка. Мне тяжко постоянно быть с кем-то вместе, 24 часа в сутки одни и те же лица, одни и те же проблемы, недостатки, которые уже мочи нет сносить… Я сам не подарок, что я, не понимаю? Ну вот я и сделал так, что одной проблемой у всех стало меньше. - У тебя их было двенадцать… - потерянно сказал Донхэ. Кибом покачал головой. - Я даже объяснить этого не могу, так чтобы все поняли верно… Не вы были моей проблемой… Я сам одна большая проблема… Иногда уйти – это единственный выход. Но Донхэ не мог в это поверить. Люди приходили в компанию, приходили с друзьями, как Хекджэ, или по одичночке и находили друзей среди таких же, как они подростков, в общежитии. Шло время, и привязанности могли меняться, но никто не должен был уходить... Наверное, были причины у всех... у каждого, но никто не должен был уходить... Но Кибом ушел. Никто больше не притворялся, что в группе Super Junior есть такой участник, его имя не значилось в буклете 4-ого альбома, его лицо не появлялось в клипах даже на полсекунды экранного времени. Ким Кибом, мальчик-призрак, существовал только в воспоминаниях. Чьих воспоминаниях? Фанатов, некоторые из которых до сих пор наивно верили, что он вернется? Участников разваливающейся группы, которые гораздо более болезненно пережили уход Хангена и Ёнуна? Ли Донхэ, который знал, что такое потеря, больше всего боялся терять и любой уход воспринимал, как смерть частички самого себя?.. - Может быть, когда-нибудь, - осторожно начал он. - Я знаю, что тебе в жизни нужно совсем другое и что все так изменилось, и мы изменились... но, возможно, однажды тебе захочется вернуться?.. - Помнишь, как мы когда-то поклялись друг другу, что никогда не расстанемся? - вместо ответа спросил Кибом. Донхэ смотрел на него как-то затравленно, как потерянный щенок, который стоит на шумной улице, по которой несутся огромные и страшные автомобили, и который знает, что его дом – по ту сторону улицы, вот только он не может ее перейти. - Помню… - ответил он. - Я с тех никому ни в чем больше не клялся, - признался Кибом. - Боишься не сдержать слово? – тихо спросил Донхэ. - Нет, отдаю все силы, что сдержать то, которое уже дал. Кибом улыбнулся, от его грустной и одинокой улыбки у Донхэ побежали мурашки по коже. - Я не буду ничего обещать. Не могу... Но... может быть... когда-нибудь... Я попробую... Они оба знали, что этого не произойдет, но работать, пытаться, стараться изо всех сил, соревнуясь не с другими, а с самими собой, было частью их существования. Кто знает?.. Может, однажды... вдруг... - Ты жалеешь о чем-нибудь? - спросил Донхэ. - Нет. Но иногда бывает грустно. Мне действительно хорошо одному, я не жалею… но иногда вспоминаю, как мы были вместе – каждый со своими заморочками, каждый со своими недостатками… Игры, шутки, репетиции, записи, выступления, ругань, разборки – такая большая куча-мала из совершенно разных подростков, постоянно, почти без отдыха друг от друга. Это был кромешный ужас, но иногда я очень скучаю по этим временам. То, что значит быть частью одного большого целого, начинаешь понимать, только когда уходишь. Нет, я не жалею. Но каждый раз, когда кто-то вспоминает, что я был в Super Junior, я думаю: надо же, а ведь я, и правда, был в Super Junior – ух ты! Донхэ быстро вытер слезу, предательски покатившуюся по щеке, а Кибом спросил: - Ты говорил кому-нибудь, что я приеду? - Чонсу, но он уехал и вернется только поздно ночью. Ты ведь скоро уедешь? Кибом загадочно улыбнулся этой своей убийственной улыбкой, которой Донхэ так иногда не хватало. - Я не буду зарекаться, - сказал он. - Знаешь, день такой... располагает к свершениям. - Хочешь встретиться с кем-то еще? Почти все здесь. Даже Шивон, кажется, еще не уехал. Он какой-то сам не свой сегодня... Хочешь, найдем его? Или Хичоля? Кибом покачал головой. - Может быть, чуть позже. Давай просто посидим вдвоем... Я только сейчас понял, что совсем необязательно быть физически близко. Даже если я живу не с вами и занимаюсь чем-то совсем другим, это не мешает мне быть частью вас... нас. Я все равно с вами. Наверное, именно это Донхэ и хотел от него услышать. И пускай в этом была доля притворства, он знал наверняка, что они — гораздо больше, чем бывшие одногруппники. Кибому всегда будет место рядом с Донхэ и со всеми остальными, просто потому что они не просто коммерческий проект, их бизнес — семейный. И они сидели вдвоем и говорили обо всем и ни о чем, не задумываясь о том, что их объединяет и что их разделяет, какое у каждого из них расписание, и точно зная, что в любой момент можно выйти из комнаты и встретить любого из их огромной семьи. Разве же это было притворством? Когда поздно ночью, в ожидании Итука, который наверняка сразу пойдет спать, они вышли из своего убежища, Кибом спросил: - Хен... а вот что ты делаешь, когда ты далеко от дома, от всех близких, и тебе очень одиноко? И Донхэ улыбнулся. - Я притворяюсь, что вы все рядом. И мне сразу становится легче. Track #10 Мы непобедимы! (трио Канин/Йесон/Сонмин) Тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-шики-шики-шики-шики-шики! Если бы вы спросили у любого завсегдатая бара «Старый хрен», что именно их привлекает в этом забытом Шивой месте, абсолютно любой, смачно рыгнув, заплетающимся языком сформулировал бы некую фразу, в сухом остатке сводящуюся к «культурная программа». Тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-шики-шики-шики-шики-шики! Нет, «Старый хрен» не приглашал по дешевке фокусников и шаржистов. На самом деле, в «Старом хрене» даже стриптизерши брезговали работать. Но! Именно в этой клоаке, не покладая пластинок, трудился великий (по собственному определению) и могучий (объективно), хоть и дурной (по оценке руководства), Диджей Бык по прозвищу Енот. Шики-шики-шики-шики-шики-тынц-тынц-ты-тынц-тынц-ты-тынц-тынц-ты-тынц-тынц! - Я не вижу ваших рук! – ревел он своим зычным баритоном, перекрывая даже звук колонок (слабеньких, если уж в открытую), и руки его почитателей взмывали вверх. Рук было не так уж и много, но вовсе не потому, что талант Диджея Быка по прозвищу Енот не выносил мозг всем поголовно. Просто посетителей в «Старом хрене» было маловато. - Кто ваш бог????? – срывая голос, орал Диджей Бык. - Енот! Енот! Енот! Енот! - Да тьфу на вас! - чертыхался Енот, который больше всего на свете ненавидел свое нелепое прозвище. – Я – Бык! Бык! Мощная ладонь изображала хардрокерскую козу и приставлялась к не менее мощному лбу. Тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-шики-шики-шики-шики-шики! Даже несмотря на досадное обстоятельство в виде ненавистного прозвища, можно было сказать, что жизнь Диджея Быка в клубе «Старый хрен» была не жизнью, а малиной. И эту малину, само собой разумеется, рано или поздно кто-то был должен поломать. После очередной потасовки, затеянной Енотом на пьяную голову с кем-то из рыгающих завсегдатаев (причина потасовки очевидна: имя «Диджей Бык» завсегдатай отрыгнуть оказался не в состоянии и пошел простым путем), хозяин клуба стукнул бутылкой Абсента по барной стойке. - Ты! Ты животное! Ты всех посетителей распугиваешь! Пристыженный Енот смиренно опустил голову. - Продажи падают! Убытки растут! Как прикажешь исправлять положение?! Енот поправил лихо сдвинутую козырьком на бок бейсболку, он понятия не имел, как тут что можно исправить. - Не знаешь, да? – измывался хозяин, не выпуская Абсент из рук. – А я тебе скажу! Мы разнообразим культурную программу! С завтрашнего дня у нас будут выступать приличные певцы с консерваторским образованием! Побитый Енотом завсегдатай аж высунул свое знатно начищенное Енотом рыло из-под барного стула: - Уважаемый, за что?!.. Диджею Быку по прозвищу Енот вообще было совсем не по себе. Он рефлекторно упихал рыло обратно и обратился к хозяину: - Хенним, а я?.. - А ты? А что ты? Ты работай пока… Но смотри у меня! Еще раз!.. Вот еще хоть один маленький разик!.. Вылетишь отсюда вперед енотовским пятаком, прежде чем я добью бутылку Абсента! Перспективка была многообещающей: хозяин добил бутылку, что была у него в руках, к концу их разговора. И вот на следующий день под родное «Тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-шики-шики-шики-шики-шики!» в зал зашли двое – видимо, те самые певцы с консерваторским образованием. Один маленький и кавайный, другой – загадочный и повыше. Диджей Бык напрягся и пустил пластинку на вертушке с удвоенной скоростью. Он этих двоих уже ненавидел всеми фибрами своей енотовской души. А хозяин клуба лично вышел на сцену, небрежно махнув Быку, мол, «заткни свою шарманку», чтобы объявить новых звезд. - Дамы и господа... и снова дамы! Только сегодня, только сейчас и только в клубе «Старый хрен» мировые знаменитости, звезды больших и малых академических притонов... простите, театров! Единственные и неповторимые — дуэээээээээээт YeeeeeeeeeeeeeS! Немногочисленная публика вяло зааплодировала. Маленький и кавайный было тревожно огляделся, будто бы пытаясь понять, что за знаменитостей объявили, если выступать должны они, но быстро был утащен загадочным и повыше, который уверенно протопал на арену под недобрым взглядом Диджея. - Добрый вечер, - бархатным голосом сообщил загадочный и повыше и томно повел глазами. - С вами хен Сонмина... - И донсэн Йесона! - закончил фразу маленький и кавайный, а завершили они хором: - А вместе мы близнецы-братья YeS! - Непохожи вы что-то на братьев, - прошипел сзади них Диджей Бык, но прекрасно это расслышавшие братья проигнорировали его слова и запели. Пели они акапелла что-то душераздирающее вроде Oh Danny boy. При это донсэн Йесона брал чистотой голоса, а хен Сонмина придавал своему такие искусные вибрации, что дух захватывало. К концу песни публики даже прибавилось, а у давешнего побитого Енотом завсегдатая даже слезы на глазах появились. - Мальчика жалко... - всхлипнул он, запивая переживания. Публика, тем временем, устроила дуэту YeS овации, что уже послужило для Диджея недобрым признаком. Недобрый признак вскоре оформился в хозяина клуба, который, вытряхнув себе на язык последние капли Абсента из неизвестно какой по счету бутылки, сообщил ему: - Слыхал, а? Консерваторское образование. Сократим твою программу вдвое. Нет, втрое. Им же на двоих больше полагается. Сосуществование дуэта YeS и Диджея Быка по прозвищу Енот было с самого начала далеко от мирного. Для начала вертушку Быка вместе с приложенным к ней оборудованием торжественно убрали со сцены и сослали в дальний угол — рядом со входом в туалет. Диджей хотел поругаться с хозяином, но не сложилось: тот был занят препирательством по телефону со службой интим-услуг. Под вопль «Я ПРОСИЛ СЛАДЕНЬКУЮ ДЕВОЧКУ, А ВЫ КОГО ПРИСЛАЛИ???? АХ, ВАШ РЕУК ТОЖЕ СЛАДЕНЬКИЙ?????» он осторожно ретировался обратно в зал, чтобы со все быстрее растущим недовольством отметить увеличение количества посетителей в «Старом Хрене». Настоящие СЛАДЕНЬКИЕ девочки торчали перед сценой — его, Диджея Быка, сценой! - и как завороженные смотрели за хеном Сонмина. Тот, правда, относился к девочкам с подчеркнутым равнодушием... чем привлекал их еще больше! А еще Быка отчаянно бесило, что в баре внезапно появился нуна-контингент — выводок трепетных дамочек средних лет, каваящихся на донсэна Йесона и (о ужас!) подкармливающих обоих братьев бутербродиками! Правда, донсэну Йесона они еще носили шоколадки, но — и Бык-Енот отмечал это из своего угла со злорадством — фигушки малой что из этих шоколадок ел! Его старший братец осуществлял экспроприацию и реквизицию гостинцев прежде, чем донсэн успевал слинять с ними за кулисы, и медленно и мучительно (для зрителей) пожирал их сам. Еще Быка бесило то, что близнецы все и всегда делали вместе. В смысле ВСЕ. И всегда. Когда они вдвоем проходили мимо него в туалет, Енот громко хмыкал во весь свой баритон в надежде растоптать их самолюбие. А потом он узнал, что специально для новых звезд, которые — вау, как круто!.. - повысили доходность бара раз в пять, в сортире установили двойной унитаз. Видимо, чтобы эти два извращенца могли за любым процессом не отрываться от своего сомнительного творчества. Родное «тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-тынц-ты-ты-тынц-тынц-шики-шики-шики-шики-шики» звучало все реже и реже, и Диджей Бык понял: надо действовать. Однажды он устроил настоящую туалетную диверсию, чтобы подпортить конкурентам выступление. Выступление им он не подпортил, а вот настроение хозяина клуба, который внезапно появился из кабинки с унитазами-близнецами весь в последствиях диверсии, — очень даже. Особенно Быку не повезло, что из туалета хозяин вышел в сопровождении молоденького паренька с мелкими чертами лица, фееричной челкой и тоже заляпанного последствиями. - Значит, Бык, - сказал хозяин уже после того, как побывал в душе. - Я предупреждал тебя? Предупреждал. - А я-то что? - прикинулся валенком Енот, но тут из-под его лихо заломленной за ухо бейсболки предательски выскользнул (и пребольно ударил хозяина Старого Хрена по ноге!) гаечный ключ, и как-то совсем все не заладилось. Хозяин потряс перед самым носом Диджея кулаком (в котором, разумеется, был зажат давешний ключ), и ушел. Енот не без облегчения выдохнул. Хотя выдохнул зря, потому что под впечатлением от провернутой операции близнецы заявились к Быку в угол, примирительно предложив опрокинуть совместно по стаканчику. Бык повелся как детеныш Енота, думая, что уж тут-то он на своей территории! Уже не настолько уверенный в силе своей территории, он провел остаток вечера в том же самом приведенном в некондиционный вид туалете, в перерывах между «приходами» рисуя на туалетной бумаге план страшной мести. Страшная месть заключалась в подрывной работе, которую Бык начал вести среди поклонниц близнецов. Наивный адепт местечкового шоу-бизнеса не подозревал, что сообщение о том, что близнецы Йесон и Сонмин — геи, промышляющие на своем двойном унитазе инцестом (по рейтингу сопоставимом с крепостью шнаппса), приведет как сладеньких девочек, так и трепетных нун в неописуемый восторг. А близнецы, разумеется, перешли к более жесткому измывательству над самим Быком. Пройдя как-то раз мимо него все в тот же туалет (из которого после диверсии стало премерзко тянуть в сторону вертушки), донсэн Йесона пообещал ему разных интимных радостей в обмен на леденец или хотя бы жвачку, а вот хен Сонмина предложил провести с ним уроки по практическому применению держателя для туалетной бумаги. «У меня рука набита», загадочно сообщил он, нависнув над вертушкой. «Ты, может, даже и боли почти не почувствуешь.» Бык почти был готов наплевать на угрозы хозяина и как выскочить, как выпрыгнуть, да как засунуть кому-нибудь куда-нибудь не только держатель для туалетной бумаги, но и саму бумагу, ручку для спуска воды и ведро для мусора... но тут близнецы приобняли друг друга и прааативными голосами предложили «бутербродиком», и он просто дар речи потерял. Оставался последний и самый верный вариант: подкараулить засранцев в темной подворотне подальше от клуба и подвергнуть телесному наказанию. И Бык их подкараулил. И попытался подвергнуть. Оказалось, что маленькие кулачки Йесона вкупе с нунчаками Сонмина оставляют некислые синячищи. На следующий день Быку пришлось объясняться уже за огромный фингал под собственным глазом. Но апофеозом эпической вражды стало даже не это. Вечером следующего же дня YeS объявили о новой песне в своем звездном репертуаре. - Эту песню, - красивым бархатным голосом сообщил хен Сонмина, - мы хотели бы посвятить нашему коллеге Диджею Быку. Толпа взвыла от восторга и умиления, а рухнувшая челюсть Диджея Быка снесла стопку аккуратно сложенных пластинок. - Вы знаете, - продолжал Йесон, в то время как Сонмин наигрывал на расстроенном, как эмо-подросток, рояле какую-то пошлейшую кабацкую мелодию. – У нас с донсэном есть один друг, который не носит трусов. Публика медленно притухла, а Диджей Бык прижал к груди подобранные пластинки. - А еще у нас есть друг, который трусы ворует! - вставил свои пять вон донсэн Йесона. - И не один! - Специально для нашего друга Диджея Быка, также известного в узких кругах, как СуперЕнот… - завершил торжественную часть старший брат, - ПЕСНЯ О ТРУСАХ! Подобранные пластинки рассыпались вновь, а из слабеньких колонок начала неслабо громыхать ПЕСНЯ. - СОНМИН-А! Защити Землю!.. - ЙЕСОН! Да не парься ты так... - Одевая белье поверх штанов, я снова выхожу на сцену! - спели братья хором. - СОНМИН-А! Не забудь перед уходом надеть плащ! - Ой-йо... Вот знал же, что что-то забуду... - смешно нахмурился донсэн Йесона. - Мои притягательные достоинства — в синих колготках и красных труселях! И вот я снова бегу-бегу-бегу-бегу, Спасаю-спасаю-спасаю-спасаю, Уже 12 кругов вокруг планеты нарезал! Волосы зализаны, мускулы торчат, Я — СуперЕнот! Друг всех людей, Я — СуперЕнот! Такой клевый, такой красивый У большого чувака — большая харизма С такими размерами не шутят! Как бы ни был Диджей Бык в спокойном состоянии похож на Енота, в данный момент он напоминал именно Быка: его глаза налились кровью, из ноздрей валил дым, а копыта уже буксовали по танцполу… но! Диджей Бык вовремя вспомнил угрозу хозяина «Старого хрена». - Значит, рыла чистить нельзя… - пробубнил себе под нос Енот. – Хорошо. Мы пойдем другим путем! И прицельно размахнувшись, Диджей Бык метнул в сторону сцены одну из пластинок. Подобно диску смерти, пластинка пролетела на залом и… чудом избежала попадания прямехонько в шею Йесона, который, ведомый не иначе, как шестым чувством (или пятой точкой — кому что больше помогает), пригнулся. Диджея Быка неудача, правда, только раззадорила. - Опасайтесь подделки! - заливался в одиночестве донсэн Йесона, пока его хен уворачивался от очередной порции винила. Бить сразу по двум целям Диджей Бык не додумался. - «S» в пятиугольнике, в синтетике с головы до пят! Хен Сонмина тем временем стащил за провод микрофон со стойки и теперь пел в полной безопасности, прикрытый динамиком. - СОНМИН-А! Кушай лучше, мой мальчик! - ЙЕСОН! Я на диете, а то летать тяж...уй!!!! В этот момент очередная пластинка все-таки достигла цели, коей целью оказался донсэн Йесона и коея цель громко вскрикнула. Хен потянул его за штанину, и вот уже оба брата прятались за динамиком, однако петь продолжали. Хен Сонмина даже добавлял вставки «от себя»: - Ну не все же могут владеть своим телом при таких размерах! «Ну все», подумал Диджей Бык, решительно вышел из-за вертушки и двинулся к сцене. Приметив, что угроза не прихватила с собой даже минимальных артиллерийских запасов в виде пластинок, хен Сонмина вытащил брата обратно на поверхность, и близнецы начали ТАНЦЕВАТЬ. Братья дрыгали ножками и размахивали ручками, публика ревела и рыдала. Сонмин-то, на самом деле, был не так уж и плох, но все внимание от его старательного танца отвлекал Йесон, которому... лучше бы вообще запретили танцевать законом. Отцом старший из близнецов явно обещал стать хорошим. - Волосы зализаны, мускулы торчат, Я — СуперЕнот! Друг всех людей, Я — СуперЕнот! Прилетаю, когда совсем пипец, Строю из себя Бэтмена, Ах да! Это ж летучая мышь, а не полоскун! Диджей Бык с разбега вспорхнул на сцену, проломив пару динамиков и в прыжке завалив обоих братьев, так что втроем они грохнулись на пол, прокатились по скользкой сцене и уехали под занавес за кулисы. Кто и какую бесценную часть его тела пытался оторвать, покусать или расцарапать и соответственно был за это жестоко наказан, Бык уже не разбирал, поэтому, когда позже оказалось, что он съездил по уху одному из приехавших разнимать драку полицейских, он не сильно удивился. - Духу чтоб твоего здесь больше не было! - злобно прошипел ему вслед хозяин, когда его и близнецов уже уводили. - И вы, два любителя инцеста, только попробуйте заикнуться о невыплаченной зарплате! Бык не мог не порадоваться, что информационная диверсия все ж таки дала свой результат. Хотя с другой стороны, особой радости с этого ему уже не было. Их посадили втроем в одну камеру, и закадычные враги было с готовностью сжали кулаки, но потом, поразмыслив, обе стороны пришли к выводу, что им еще здесь ночь коротать — зачем пачкать нары кровью (которая наверняка пойдет из носа у впечатлительного донсэна Йесона)? Они посидели немного молча, раздумывая о несчастливой судьбе, превратностях шоу-бизнеса и, разумеется, о том, чего и в каких количествах они бы сейчас съели, а потом хен Сонмина все таки решил приступить к ни к чему не обязывающей, мирной беседе: - Енот, у тебя чего полморды так криво выбрито? Диджей Бык по прозвищу Енот, ссутулившись, привалился к стене, сложив руки, с которыми он, кажется, не очень хорошо знал, что делать, если поблизости не было вертушки, и даже не разозлился на столь нелюбимое им прозвище. - У меня зеркало дома разбилось… - печально пробубнил он. - М-м-м-м, - с пониманием промычали братья. - Полгода назад… - добавил все же так невыносимо смахивающий на Енота Бык. У братьев вытянулись лица. Сонмин посмотрел на Йесона, а Йесон - на Енота. - И… ты никак не купишь новое? Уже полгода? - Не хочу, - Енот едва ли не зарылся носом в собственную грудь. – Оно хоть и разбитое, все равно хорошее. Знаете, бывают такие зеркала, которые отражают тебя лучше, чем ты есть на самом деле? Вот оно такое. Братья задумчиво промолчали. Йесон посмотрел на Сонмина, а Сонмин – на Енота. - Ен… Бык, а тебя как вообще зовут? - Ёнун. - Я — Чонун, - представился Йесон. - А твой брат? - Который? - Чонун-Йесон тыкнул плечо маленького и кавайного донсэна. - Этот, что ли? Ну какой он мне брат, я тебя умоляю, мама бы удавилась. Его как ни называй, он все равно Сонмин. - Хен, - с упреком сказал Сонмин. Чонун-Йесон недовольно покосился на него и, вздохнув, признал: - Ну хорошо, хорошо, мы братья. Но Сонмин — приемный! В ответ маленький и кавайный Сонмин громко хрюкнул, но далее тему развивать не стал. - Ты чего дальше-то делать будешь, Ёнун? Ну... когда нас выпустят? Хочется верить, что выпустят. - Не знаю... - вздохнул Енот. - Наверное, новую работу пойду искать... Хотя меня, кажется, уже внесли в черный список самых драчливых диджеев Сеула. По ходу, кроме как в клуб запрещенных боев, уже и не возьмут меня никуда... Близнецы переглянулись. По их кислым лицам несложно было догадаться, что и они успели засветиться в одном из черных списков, тщательно собираемых владельцами всех злачных мест в городе. И тут раздалось лязганье отпираемой двери камеры, и внутрь вошел обаятельный мужчина в дорогом костюме и с ямочками на щеках. - Ким Ёнун, Ким Чонун и Ли Сонмин, - торжественно объявил мужчина. - Спасибо, мы уже знакомы, - съязвил Чонун-Йесон. - А вы кто будете? - Лучший юрист современности, светило юриспруденческой мысли, крючкотвор века и проч., и проч., - ответил мужчина и даже слегка поклонился. - А имя к этому списку регалий прилагается? - спросил Ёнун-Енот. Сонмин с уважением покачал головой. Человек, знающий такие слова, как «регалии», вызывал у него восхищение по умолчанию. Он просто не знал, что Ёнун узнал это слово совсем недавно — из рекламы. - Вообще-то Пак Чонсу, но вы меня можете называть Итук. - Очень приятно, - наконец-то проявил вежливость за троих сразу макнэ. - Вы нас отсюда вытащите? - Не тупи, - оборвал его Йесон. - У нас на такого хлыща денег нет. - Денег не надо! - сказал Итук, обводя троих бедолаг взглядом. - Я вас, можно считать, уже практически вытащил... но только при одном условии. Енот только было открыл рот, но Йесон перебил его: - Ни слова про держатель для туалетной бумаги! Кто его знает — может, ему понравится идея? - Держатель для туалетной бумаги? - задумчиво повторил Итук. - А интересная мысль! - Ну вот видишь! - самодовольно сказал Йесон, и Бык только было снова открыл рот, но тут его опередил уже Итук. - Нет, нет, нет. Условие следующее. Я — юрист ночного клуба «Бешеная утка». Я и мой шеф — хозяин Утки — готовы устроить ваше немедленное освобождение, если вы трое согласитесь работать в нашем клубе.... Троица встрепенулась, а Итук закончил: - … вместе. - Вместе? - хором переспросило будущее трио. - В смысле вместе? - В смысле как творческий коллектив. Это обязательное условие сделки, - кивнул в знак подтверждения Итук. Близнецы и Диджей переглянулись. Их отношения были непросты и трагичны. За все недолгое время их знакомства они познали ненависть и страсть, перенесенную вертушку, туалетную диверсию, избиение нунчаками, спаивание слабительным и погром на сцене. Можно ли было перечеркнуть прошлое, позабыть о тяжелых событиях и жестоких мучениях и лишениях и попробовать превозмочь то, что разделяело их?.. - Да не вопрос, по-моему, - почти сразу сказал Йесон. - Ничего против не имею. Макнэ? - Я — только за, - подхватил Сонмин. - Енот смешной. Енот недобро покосился на него, но обратился все-таки к Итуку: - А какой процент эфирного времени мой? - с подозрением прищурился он, от чего Йесон закатил глаза. - Равный, - таинственно ответил Итук, полностью оправдывая свою репутацию крючкотвора века. - Вы же вместе будете работать, неужто не договоритесь? - 50% мои! - быстренько сказал Ёнун, пока Йесон не очухался. - Да пожалуйста, лишь бы аккомпанемент обеспечивал, - отмахнулся Йесон. Сонмин хотел было что-то сказать против, ну да когда Йесон его слушал? А сутки спустя в фешенебельном клубе «Бешеная утка» состоялся дебют трио «SKY». Повсюду по клубу была развешена реклама с уже даже придуманным лого группы: розовый зайчик верхом на двух облачках... слишком занятых друг другом. Каждый из участников новоявленного проекта было подумал мельком: «А когда это они постеры успели сверстать и напечатать?». Но... неисповедимы пути шоу-бизнеса, и такое тоже бывает. В «Бешеной Утке» был куда больше зал, куда лучше бар (по мнению Енота), куда больше народа и публика поприличней. В сухом остатке из своей вражды трио вынесло только положительные последствия. SKY заняли контрольные позиции и приготовились наяривать на скорую руку выученную ультрапатриотическую песню. - K.O.R.E.A daehanminguk hwaiting! K.O.R.E.A taegeukjeonsa LET’S GO! Тынц-тынц-тынц, Тынц-тынц-тынц, Тынц-тынц-тынц, Шики-шики-шики-шики-шики! Тынц-тынц-тынц, Тынц-тынц-тынц, Тынц-тынц-тынц, Шики-шики-шики-шики-шики! Хен Сонмина и донсэн Йесона ядрено отплясывали. Диджей, которому уже по барабану было - Бык он или Енот - отжигал за вертушкой. Толпа неистовствовала и скандировала: «Вместе мы едины, мы непобедимы!» Из дальнего угла клуба «Бешеная утка» хозяин оного клуба и лучший юрист современности наблюдали за всеобщим отрывом. - Вот так и надо! – орал хозяин в ухо Итуку (иначе тот ни слова бы не услышал). – Берешь их за одно место, сажаешь в одну камеру – и ничего, через пару часов, как миленькие, срабатываются! Итук уважительно кивал головой в знак согласия. - Толковый ты парень, - добавил хозяин. – А я-то думал еще: нанимать тебя, не нанимать… Тынц-тынц-тынц, Тынц-тынц-тынц, Тынц-тынц-тынц, Шики-шики-шики-шики-шики! VICTORY VICTORY VICTORY kkorea! Вместе мы едины, мы непобедимы! Track #11 Дурная карма (дуэт Шиндон и Реук) Шиндон и Реук встретились поздно вечером в общей гостиной. Шиндон чувствовал, что его дурная карма еще не успокоилась на сегодня и прямо-таки обязана была сыграть с ним очередную злую шутку. То, что в общей гостиной он встретил именно Реука, было чем-то вроде знака свыше: можешь расслабиться, говорило ему «свыше», но ненадолго! - День сегодня такой, - сказал Шиндон. - Располагает к свершениям. Что думаешь? - По-моему, хорошо день прошел, - согласился Реук. - Тебе чего не спится? - Только что победил свой компьютер, который кто-то из наших оболтусом пытался настроить против меня. Их счастье, что я не знаю, кто именно это сделал. Я подозреваю, что эти идиоты будут продолжать шутить, как маленькие дети, и через двадцать, а то и тридцать лет. Реук сделал потише телевизор и повернулся к нему: - Хен, а что с нами будет через двадцать-тридцать лет? Вот умел Реук задавать такие пафосные вопросы совершенно не пафосным голосом в совершенно не пафосные моменты. Будто бы спрашивал, который час. - Что будет? - задумался Шиндон. - Ну... думаю, кто-то на покой уйдет, кто-то будет эмсить по старинке. Женимся все. Кто-то, может, петь по-прежнему будет. Йесон, например, мог бы и сольно порвать чарты, а? Оба задумались. - Даааааа! - протянули они синхронно и, спустя секунду, так же хором: - Нееееееееет! Шиндон присел на подлокотник дивана, с удовлетворением отмечая, что тот даже не затрещал под ним. И почему все считали, что он толстый? Рядом с Ынхеком даже Реук казался толстым. Реук — оооочень толстый. Только его такие глупости если и парили, то лет восемь назад. Потом он скинул все лишнее и остался мальчиком-зайчиком. А, может, и тогда не парили. Может, это все законы шоу-бизнеса. Просто поющий толстый мальчик — это совсем не так забавно, как танцующий толстый мальчик. - Реук-а, - прервал он молчание. - Как думаешь, из всей нашей ненормальной семейки мы одни с тобой еще сохраняем связь с реальностью? Нет, правда, мне кажется, у нас все поголовно то в эйфории, то в депрессии. - Ну кто-то же должен, - добродушно ответил Реук. - У всех свои проблемы. Мы с тобой то ли своих проблем меньше имеем, то ли проще к ним относимся. И правда, столько всего их роднило с остальными. А друг с другом их роднил извечный лозунг «Спокойствие, только спокойствие!» Вернее даже не лозунг, а просто само спокойствие. Потому что бесполезно призывать к порядку и вменяемости таких беспорядочных и невменяемых людей, как их дорогие одногруппники, надо было просто самим создавать эти порядок и вменяемость. Глядишь, и в общем, станет чуточку проще. - Ты ведь не так просто к Сонмину переехал, а, макнэ? – Шиндон хитро прищурил глаз, а Реук открыто рассмеялся: - Ты меня раскусил… Шиндон тоже рассмеялся. Пожалуй, что с малышом Реуком ему, действительно, было проще, чем с кем-либо еще. Нет, он не жаловался, что с другими было тяжко, вовсе нет. Просто Реук никогда не давил на мозги. По их военным временам с пушками, торчащими из всех бойниц, это дорогого стоило. - У вас что-то вроде негласного сговора, да? Кюхен, Шивон? Ну, ведь есть такое дело? Реук растянулся на диване и раскинул руки и ноги. - Ты раскрыл наш страшный конспираторский заговор! Теперь мне придется тебя убить, ты это знаешь? Негласный – да. Мне бы в голову не пришло это обсуждать с ними. Но… правда, мы, самые младшие, чувствуем себя в ответе за вас. Вы все-таки иногда такие бываете дурные!.. Знаешь, сколько сил нужно, чтобы за вами, великовозрастными пупсами, присматривать? Кибоми, видать, из-за этого и сломался… Голос Реука приобрел печальные нотки. Стало как-то грустно. - Не хнычь, - потребовал Шиндон, хотя ему и самому стало не по себе. – Лучше присмотри за мной, я нуждаюсь в любви и заботе. - Вот уж дудки! – хохотнув, парировал Реук, но потом снова погрустнел. – Думаешь, никого уже не вернуть?.. Шиндон ухнул на диван рядом с Реуком, отчего последний подлетел на метр. - Ну почему же? Канин вернется. Если группа еще к тому времени будет… хотя да, старичье отвалит… Реук пнул его в бок. - Чуточку больше уважения, хен. Старичье… Шиндон пнул макнэ в ответ, отчего Реук чуть не слетел с дивана. - Сам-то чего думаешь, ты, совесть нации? - Думаю... ну стало нас меньше... Да сколько бы нас ни было… Становится на одного меньше, значит, другие должны отрабатывать больше. Что, так трудно? Посмотри на Донгов. Да, конечно, они могут что-то еще делать поодиночке, но… они уже не группа. Не те, кто остался в Корее. А у нас еще очень большой запас прочности. Да чего ты смеешься, хен? Я серьезно. И старичье уйдет – не потеряемся. Продержимся, я тебе говорю. Не веришь? А я верю. Надо верить, хен. Шиндона клонило в сон, но он внимательно слушал. Он никогда и ни к кому не относился снисходительно или с насмешкой. Уж Шиндон-то знал, сколь дорого стоит каждая суджу-единица. А Реук чертовски смышленый мальчишка (иначе от одного лишь упоминания его пельмешек у Шиндона слюны аж до первого этажа не текли бы), очень смышленый. Шиндону очень хотелось верить в то, во что верит Реук. Не потому что он потеряется, когда… если… ладно, ну чего кривить душой?.. когда группы не станет, - он не потеряется, поверьте! А потому что они действительно были гораздо больше, чем просто группа человек, собранных с коммерческой целью. Шин Донхи не хотел и очень боялся потерять контакт с этой родной и знакомой реальностью. Он верил… но еще он знал свою дурную карму, от которой эту веру было лучше спрятать в укромный, недоступный уголок. А Реук продолжал: - Если вдуматься, то мы – repackage-версия всем уже оскомину набивших Super Junior. А repackage-версия должна быть лучше и интересней предыдущей. Закон шоу-бизнеса, понимаешь? Так что приходит менеджер хен… ну или Итук хен… Вот я бы раньше сказал, что такое от него услышишь вряд ли, но, кажется, он уже дошел до нужной кондиции. Приходит и так рявкает на всех, мол, оторвали задницы от стульев и начали работать. Еще не весь рис собран, мать вашу, да? Шиндон вяло покачал головой то ли в знак согласия, то ли имитируя безраздельное внимание, которым Реук якобы всецело завладел, и сказал: - Спать пойду. Завтра на завтрак мне яичницу с беконом изобрази, а? С беконом только. Не забудь. А то весь смысл потеряется. Реук рассмеялся. - Хорошо, хен. С беконом. Спокойной ночи. Но какой уж там спокойной? В общей гостиной появились Кюхен и Йесон, которые, кажется, затевали очередную каверзу. Сонмин, зашедший вслед за ними и прислушивающийся к их тихим переговорам, как-то очень нехорошо дернулся при виде Шиндона. Шиндон узнал приметы своей дурной кармы и приготовился к бою. День ведь был такой. Располагал. Track #12 Равный среди первых (соло Итук) - Ёнун? - Хм-м-м? - Я вот все думаю… как нелепо, что Хичоль моложе меня на каких-то девять дней… - Нелепо – это то, что Хичоль старше меня на полтора года. - Я серьезно! Вот как бы все было, если бы он был старше меня?.. Думаешь, он был бы лидером? - Хен… Такой группы, где Хичоль был бы лидером, просто не может существовать. Даже в 4seasons эту почетную миссию возложили на меня, а он меня старше на… - …на полтора года, я знаю. - …и поверь, когда тебе семнадцать, это ощутимая разница. - Верю… Но… когда мы все еще были Super Junior’05, и компания хотела ежегодно менять состав, ведь Хичоль должен был стать лидером 2-ого поколения… Думаешь, меня бы тогда убрали? Или я просто не справлялся? - Хееееееен… я не думаю, я засыпаю уже… Вполне ты справлялся… Говоришь, Хичоль должен был стать лидером? Ага… Вот теперь и подумай, почему от идеи смены состава отказались совсем… - Смешно… Ёнун-а?.. Знаешь, мне иногда так бы хотелось не быть… то есть… быть кем-то другим… не мной… Слышишь?.. - А?.. Что?.. Извини, отрубаюсь… что ты сказал? - Ничего, извини. Спи. *** - С добрым утром, дедушка кейпопа! Итуку показалось, что его ударили по голове чем-то очень тяжелым. Но это только так казалось, на самом деле, это был всего лишь голос Кюхена. Он предпочел не отвечать. - Поднимайся, хен, тебя ждет вкусный и питательный завтрак лично от шеф-повара Рё. - Кюхен-а... поставь куда-нибудь... и дай мне еще минут десять, пожалуйста... Он ждал звуков соприкоснувшегося с твердой поверхностью подноса, шагов, а потом закрывшейся двери, но услышал только первый. А потом почувствовал тяжесть чьего-то веса на своей кровати. - Нету десяти минут, хен. Пора вставать. Кюхен даже не пытался говорить тише. Каждое его слово отчеканивалось на барабанных перепонках, и, казалось, их поток вот-вот прорвет их и хлынет в мозг. Казалось что с каждым днем просыпаться все труднее. Казалось, что даже если сейчас ты сделаешь невозможное и оторвешь голову от подушки, то завтра ты уже этого не вынесешь и умрешь прежде, чем найдешь в себе силы отключить будильник. Но Итук продолжал каждый божий день просыпаться, подниматься, работать, проклиная свои слабости и втайне мечтая, что однажды плата за то, кем он стал, - некая неосязаемая рента из частиц сознания, из нитей, связывающих с реальностью, - станет меньше. Он, конечно же всегда знал, на что шел. Цена была названа задолго до дебюта, еще когда он только явился покорять мир: убогий — иного слова не придумаешь — подросток с гигантским шнобелем. Он старел, не взрослея, выжидая, когда уже удостоится своих пятнадцати минут славы. А потом оказалось, что у старения тоже есть плата. Он не хотел быть лидером, его назначили. И не стало ни убогого мальчика, ни гигантского шнобеля. Остался некто по имени Итук. «Твоя работа — быть первым среди равных. Все вы равноправные участники одного коллектива, но ты — ты, лидер Итук, - ты должен быть впереди всех. Не пением, не танцами, не мегаобаянием и харизмой, для этого там будут другие. Ты должен превосходить всех в старании быть лучше. Соревноваться ты должен не с другими, а с самим собой.» Где остались те годы, когда он уступал желанию быть слабым и прятаться за чужие спины? Полагаться на кого-то, кто был сильней, чем он, просто, может быть, немного моложе? Не вдруг же в одно «прекрасное» октябрьское утро он понял, что перекладывать свои функции, включая отеческую (кем бы там его ни называли — мамой, сестрой или бабушкой), на кого-либо он права не имел. Кюхен проторчал в его комнате ровно столько, чтобы убедиться, что хен все же поднялся и исчез в ванной. Если уж Итук дошел до ванной, то, можно было считать, что он проснулся. Кюхен мог гордиться собой и злорадствовать (если ему, действительно, это злорадство доставляло удовольствие) где-нибудь в другом месте. Итук умылся, оперевшись о раковину, потому что удержать равновесие, не прислонившись хоть к чему-нибудь, он точно не смог бы. Бывало всякое. Доброе утро, мир. Итук из Super Junior приветствует тебя. Конечно же, ужасно сложно держать лицо перед камерой, думал он, когда они ехали на репетицию, оборачиваясь назад, чтобы ободряюще улыбнуться (кажется, Реуку). Перед камерой надо четко помнить сценарий, свою роль, все необходимые жесты и улыбки. Вот если бы ему не надо было держать лицо и тогда, когда все камеры были выключены... Он же Лидер. Этой роли недостаточно соответствовать только на публике. Иногда Итук спрашивал себя: зачем он это делает? Если работа забирает столько сил, если он не справляется, то всегда ведь можно было уйти? - Да ты по гроб жизни не расплатишься! - сказал ему Хичоль, усмехаясь. - Уйти он собрался... И несмотря на всю горечь и злободневность шутки, Итук ответил такой же ухмылкой. Уж если чему он и научился у Хичоля за эти годы, так это здоровому цинизму: чтоб без лишних драм, но с юмором. А что еще остается, если сделать нечего? Только смеяться. Уходить-то некуда. Должно быть, просто это — быть Ким Хичолем. Каких-то девять дней — и делай, что хочешь. Строй из себя большого и страшного хена, не бери на себя обязательств. Малина, а не жизнь. Но Итук прекрасно понимал, и что не в этих несчастных девяти днях было дело, что группа, в которой Ким Хичоль был бы лидером, просто не могла существовать и что у Хичоля были свои проблемы, ему, Итуку, преимущественно неведомые. А ведь он и о Хичоле должен был заботиться... Боялся, наверное. Малодушно умывал руки, оправдываясь перед самим собой и дурным характером донсэна, и несущественной разницей в возрасте. И корил себя за это, потому что несущественными как раз были оба эти факта. И потому что Хичоль сделал для него сэндвичи... Тот же самый пикник был для него такой же работой, а никак не отдыхом. Он мог расслабиться физически, вытянуть ноги, закрыть глаза, но мысленно он должен был оставаться на страже: слышать все, видеть всех, понимать всех, казаться сильным. «Главное, чтоб о нас не забыли», мысленно сказал он себе и повторил вслух. Если хоть кто-то ему поверил, значит, он кое-как справился. Верил ли он сам, совсем другое дело... Его жизнь состояла из бесконечного количества квестов, в каждом из которых главным противником оказывался он сам. И последовавшие в тот день разговоры с Сонмином и Донхэ были еще одной иллюстрацией к тому, как фигово он проходил эти квесты и сколько из них он проваливал. А главное, сколько людей обманывалось на его счет. Достаточно было мимолетного взгляда, чтобы понять, что депрессия Сонмина, начавшаяся несколько месяцев назад, продолжается и, возможно, набирает обороты. Из-за съехавшего ли Кюхена, из-за истории ли с его котенком, из-за чего-то личного, о чем Итуку и не положено было знать, из-за чего угодно. График работы лидером предполагал, что он зайдет к нему минут на пять и поговорит. «Господи», почти готов был завыть Итук, «пять минут? Пять минут??? Мин несколько месяцев сам не свой, а у меня — пять минут??..». Вот что он мог за пять минут? Разве что испортить все только больше, отчего Сонмин только глубже закопается в свою печаль... Но итогом их разговора — какая ирония! - стали слова, которые должны были утешить самого Итука: - Чонсу... ты самый хенский хен и самый лидерский лидер! Правда... Итук обнимал Сонмина и едва ли слушал, что тот продолжал нашептывать ему на ухо. Слишком больно было... слишком мучительно от мысли о том, как жестоко Сонмин заблуждается. Итук не мог позаботиться о самом себе, не мог позаботиться о тех... о том, кого он в своем эгоизме любил сильнее, во много раз сильнее всех остальных, хотя и не имел права на любимчиков. Итук ничего не мог. Он не чувствовал связи с реальностью. Ёнун, должно быть, мог. Но Ёнун не смог о самом себе позаботиться. А он, Итук? Он-то что сделал для того, чтобы изменить это? Он считал себя не просто Лидером группы, участником которой является человек, выступающий под сценическим именем Канин, он считал себя другом Ким Ёнуна. И он не понял, что после всего шума, поднятого после драки в баре, Ёнун, привыкший только к любви и поклонению и не понимающий своей вины в произошедшем (а что бы он ни говорил на публику, Итук знал, он себя виноватым не считал: по своей шкале ценностей он все сделал верно), либо не вынесет никакого урока из случившегося, либо сломается. И Итук даже не понял, что из этого в итоге с ним произошло. Итук забрался в раковину Пак Чонсу и отсиделся. С рукой на сердце — кому был адресован его печально знаменитый пост в одно слово? Пак Чонсу мог не отвечать на этот вопрос. Итук знал. После «пятиминутки» с Сонмином Итук на секунду заскочил в свою комнату, и в расписании нарисовалась новая, импровизированная «пятиминутка». Он увидел, как Донхэ вперил пустой взгляд в окно, и не смог уйти молча. - Донхэ, как ты сам вообще? Ты что-то совсем грустный. Донхэ молчал, и Итук не удержался и кинул предательский взгляд на часы. Как же катастрофически не хватало времени, чтобы не просто дежурно поинтересоваться, как дела, а действительно понять, счастлив ли он, всем ли доволен, беспокоит ли его что-то, или его задумчивость (столь несвойственная ему) – это всего лишь следствие недосыпа и общей усталости. Итук ничегошеньки не успевал… и сейчас тоже, уже подергиваясь от необходимости бежать-бежать-бежать-бежать, снова куда-то бежать, пока его семья разваливается за его «лидерской» спиной. Ему, может, стоило еще раз пересчитать, скольких он вот так вот не успел выслушать?.. - Нет, хен, я не грустный, все хорошо. Устал немного… Ну так я ведь не один устал, правда? Глаза Донхэ – два чистых огонька, излучающих столько добра, с участием смотрели на него – такие печальные… Как бы Донхэ ни хотел, он не мог скрыть эту печаль… О господи… ну почему же все так сложно?.. Это он – Итук – должен был беспокоиться о нем, он давал слово умирающему человеку, он клялся… - Знаешь, сегодня Кибом приедет. Он мне написал. - Кибом? – повторил Итук. Кибома здесь еще не хватало… Кибома… Кибома очень не хватало. В наполняющую его кашу из вялых привычных эмоций, которые в совокупности можно было бы охарактеризовать коротко: стыд, - вдруг, подобно цунами, ворвался душ из сильных и мучительных воспоминаний, а на плечи как будто опустился невероятно тяжелый и тоскливый груз. Кибома не хватало… Он соскучился, он страшно соскучился по этому замкнутому, задумчивому мальчику, который был… был… а потом его не стало. Как сквозь пальцы просочился… - Когда?.. Во сколько он будет? - Скоро, где-то в девять. Сказал, что где-то на час-полтора. Ты его застанешь? В девять. В девять Итуку надо было быть в офисе СМ. Потом – СуКиРа. Чертова СуКиРа, которая длилась ровно два часа – с десяти до полуночи. Конечно, он его не застанет… - Хекджэ застанет. Извини меня, малыш, мне очень-очень нужно бежать, я уже безумно опаздываю… А дальше снова работа на публику... по-своему, эта работа была гораздо проще квестов, которые он проваливал за пределами обзора камер. Механически отработанные шутки, которыми они перебрасывались с Ынхеком, отработанные политкорректные вопросы для Табло. Остановка — почти на автомате — перед «стеклом в большой мир», чтобы дать поклонникам насладиться своим видом, помахивания рукой из автомобиля. Его раздражало, что Хекджэ делал это не так старательно, как он. Его раздражало, что он раздражался на ни в чем не повинного Хекджэ: ведь Хекджэ совсем не обязан был стараться так же, как он. На обратной дороге машина сделала небольшой крюк: надо было завезти Хекджэ и Дэниела в студию. Слыша лишь краем уха их разговоры на заднем сиденье, видя, как Хекджэ чуть ли не подпрыгивает от возбуждения, как будто не было всего этого дня, Чонсу думал: почему же он сам не находит в себе сил для чего-то еще? Почему не находит времени заниматься чем-нибудь, что ему интересно? Почему он никак не может заслужить времени для самого себя? Наверное, потому что у ангелов не бывает выходных и отпусков. Особенно, если эти ангелы халтурят... Он часто называл самого себя Бескрылым Ангелом, и все с удовольствием подхватили это прозвище. Бескрылый Ангел, Бескрылый Ангел, а потом и просто — Ангел. Все ведь использовали это слово в хорошем смысле — вот, что его ужасало. Как будто бы они не знали, за что ангелов лишают крыльев... Итук не хотел быть лидером, его назначили. Назначили — значит, так надо было. Значит, девять дней разницы — да здравствует тавтология! - не имели никакой разницы. Итук был поставлен не над остальными и не впереди них. У него не было больше прав, чем у них, нет. Он был с ними на равных. Просто у него было чуточку больше обязанностей. И ему вполне было по силам с ними справиться. Выезжая обратно на магистраль, водитель неожиданно попал в самую настоящую пробку. Правильно, если в начале первого ночи в Сеуле можно найти пробку, то найдет ее Пак Чонсу. И что за слабохарактерные жалобы? Чью он жалость пытался вызвать? Свою собственную? Ну дык, больше и не надо было никому жаловаться. Жалость была унизительной. Когда машина наконец-то выбралась из затора и Итук, едва перебарывая желание уснуть прямо в машине, добрался до общежития, было уже за час ночи. В общем-то все было не так уж и плохо: ему оставалось спать еще целых четыре часа, это было гораздо больше, чем всю предыдущую неделю. Итука подташнивало, и даже несмотря на то, что сэндвичи Хичоля были последним, что он поел за день, есть совсем не хотелось. Хотелось свалиться без чувств на постель, даже не раздеваясь, и наконец-то поспать. Проходя в своем полутушеном состоянии мимо общей гостиной, Итук, слабо соображая, просто медленно обвел взглядом присутствующих, только и успев подумать: почему эти дурни не идут спать? Ведь сил же никаких не осталось... Ребята валяли дурака. Йесон и Кюхен, смеясь и улюлюкая, перекидывали туда-сюда большую коробку, содержимое которой глухо стучало о картонные бока, будто моля о пощаде. Между ними еще сновал, но без особого энтузиазма, злой и раскрасневшийся Шиндон: он явно уже набегался за этой коробкой. Реук и Сонмин полулежа расстянулись на диване и наблюдали за происходящим с улыбками. - Вы, черти полосатые! Отдайте уже! - возмущался Донхи. - Миллион вон! - ответил Кюхен, кидая коробку Йесону. Тот оступился, пытаясь дотянуться до нее, и чуть не упал, едва ухватившись рукой за стоящий рядом столик. Остальные четверо, включая даже Шиндона, залились смехом. Итук почувствовал, что не может вынести звука их хохота. - В чем дело? - спросил он. - Что в коробке? Все по очереди обернулись к нему, вяло поздоровались, а Кюхен ответил: - Это подарок Шиндону от одной из его горячих поклонниц! Я считаю, что если хен не заплатит выкуп, мы убьем посылку - выкинем ее из окна? Да, Чонун хен? Тошнота, мучавшая Итука, еще больше усилилась. Ему показалось, что он вот-вот изрыгнет все свои внутренности, что еще чуть-чуть, и его разорвет на кусочки и кровавыми клочьями размажет по стенам. - Вы что, совсем охренели? - проскрежетал он, глядя на вытягивающиеся лица остальных и болезненно наслаждаясь их недоумением. Он хотел сказать, он так хотел сказать!.. И он скажет!.. - Хен, в чем дело? - спросил Кюхен, ловя коробку и уже не кидая ее обратно. - Ах, ты даже не понимаешь, в чем дело? Привык подарки получать? Нравится играть ими в футбол, швыряться ими из окон? Да, Кюхен-а? И вы, все... - Итук задыхался и говорил с трудом, но не мог и не хотел останавливаться. Его выбешивало, что он до хрена сил тратил на то, чтобы создавать им — этим маленьким ублюдкам — прекрасный образ благодарных, скромных и заботливых мальчиков. А благодарные, скромные и заботливые мальчики изредка выучивали по паре правильных фраз для интервью, а за кадром плевать хотели едва ли не в буквальном смысле слова на тех, благодаря кому они стали звездами. - Вы зажрались совсем, да?? Да где бы вы все были, если б не те, чьими подарками вы мусорные ведра забиваете? Сказать???.. На самом деле, он не знал, где бы были они. Он знал лишь, что убогий подросток с гигантским шнобелем работал бы где-нибудь в Старбаксе. Его не показывали бы на экране телевизоров, девочки не прятали бы его фото под подушками в надежде увидеть его во сне, и подарки он получал бы только от тех, кого знает лично. И этому подростку казалось бы, что все в его жизни не так и что он неудачник, даже не догадываясь, что нет никого счастливее его. Итук рванул прочь из гостиной, вошел в свою комнату и, захлопнув дверь, прислонился к ней. Его трясло, его чудовищно колотило, он чувствовал в горле даже не комок, а огромную земляную глыбу, которая жестоко царапала глотку, блокировала дыхание и даже на миллиметр не готова была рассосаться. Он хрипел, пытаясь от безысходности выжать из себя хоть какую-то часть той боли, что разрывала его изнутри, и даже не чувствовал слез на глазах. В дверь кто-то стучался, кричал ему, что он не так их понял, но это уже не имело никакого значения. Итук был настолько обессилен, что уже не понимал, а из-за чего собственно еще минуту назад он поднял крик. Его тошнило, у него подкашивались ноги, кажется, даже пот прошиб... Переждав пару минут, пока состояние, близкое (чего уж кривить душой?) к истерике, если не она сама, оставило его, Итук наконец-то отошел от двери и двинулся в сторону кровати, кое-как стянув пиджак, футболку. Он их повесил куда-то... это ужасно, но он разберется с одеждой завтра. Завтра... Сев на кровать, он краем глаза углядел белое пятно (клочок бумаги?) возле двери, проигнорировал его. Все равно он не видел, что это. Может, носок Донхэ или... кусок сахара. Завтра. Завтра утром он поднимет, разберется... Наконец-то стащив и откинув в сторону брюки, Итук без сил упал на кровать. Еще четыре часа... а там хоть трава не расти!.. ...и тогда зазвонил его мобильный телефон. Резко вырывая его сознание из сна, телефон жужжал, скрипел, горел всеми лампочками (так, что он даже с закрытыми глазами это чувствовал). Он трезвонил, трезвонил, трезвонил... и все никак не затыкался... В этот момент Пак Чонсу ненавидел весь мир. Он ненавидел это гребаное общежитие, где круглосуточно стучали двери, лилась вода из душа и всех кранов, кто-то трепался и обязательно на повышенных тонах – невзирая на время суток. Он ненавидел компанию за свое расписание, которое не позволяло ему даже минутки выделить на встречу с дорогим человеком. Он ненавидел компанию за то, что она не нашла кого-то постарше и посильнее. Он ненавидел Хичоля за то, что тот был на чертовых девять дней моложе него. Он ненавидел зарвавшихся засранцев, над которыми он был поставлен лидером. Он ненавидел ненормальных фанаток, которые доводили этих засранцев до такого состояния. Он ненавидел свою жизнь, так бездарно растраченную на мимолетную славу, от которой скоро и следа не останется. Он ненавидел мух, ползающих по его ногам. Он ненавидел трезвонящий телефон, перемалывающий его уже отказывающий мозг всмятку. Он ненавидел того, кто ему звонил. Он ненавидел самого себя за то, что не был достаточно взрослым и сильным и что вымещал горечь от собственной несостоятельности на других. Он ненавидел свою слабость и беспомощность. У него всего-то было чуточку больше обязанностей. Неужели так сложно стараться чуть лучше и не ныть с таким завидным постоянством?.. Не открывая глаз, Итук нащупал на полу брюки, а в их кармане телефон - тот во всю заливался Бонаманой, от которой его уже выворачивало наизнанку. Итук даже не пытался поднять голову, он притянул телефон к уху и, не открывая глаз, вслепую нажал клавишу ответа. - Да… Нет, нет, я только собирался. Ничего страшного. Конечно, если это важно, ты же знаешь. Да, я тебя слушаю. Что случилось? Track #13 Макнэ идет последним (соло Кюхен) В жизни всегда есть место импровизации, думал Кюхен, просыпаясь ни свет, ни заря, что в принципе было его растущему и быстро выматывающемуся организму чуждо. Часы показвали начало шестого, и, перевернувшись на другой бок, Кюхен попробовал посчитать овец, но это не помогло. Поворочавшись еще немного, он наконец смирился с тем, что дело дрянь, и открыл глаза. Впереди был непростой день, репетиция. Впереди были целые сутки, которые человек по профессии макнэ должен был провести с пользой. Вызвав такси до общежития, Кюхен задумался, что стояло пунктом номер один в сегодняшнем расписании Гадкого Кю. Пунктом первым и единственным стоял Сонмин. Все остальное, он знал, если нарисуется необходимость, пойдет импровизацией. С толком с расстановкой сделанные и высказанные гадости должны будут хоть как-то в течение дня сохранить хрупкий и ненадежный баланс в отношениях девяти оболдуев, за которыми в хвосте плелся «маленький, больной макнэ». Даже если сейчас все относились к нему проще или в принципе иначе, не стоило портить легенду. Мало ли. Ехидство и язвительность были присущи ему всегда, но стали жизненной необходимостью в группе не сразу. На правах не только самого младшего, но еще и позже всех пришедшего в группу, он должен был сидеть тихо, молчать в тряпочку и быть паинькой. Кюхен не мог, конечно же. И старшие огрызались, делали замечания, что в общем-то его даже на мгновение не смущало. Но потом все изменилось. Из самого младшего он превратился в самого слабого, раздражение сменилось самым омерзительным чувством, которое он надеялся никогда и ни у кого не вызывать, - жалостью. Теперь уже раздражался сам Кюхен, но что он мог сделать, чтобы избежать «подушечек под спину», «самых лучших кусочков торта, с долбаными розочками» и вечного «приляг, отдохни»? Все, что у меня есть, это голос, думал Кюхен. - Ты уже знаешь, что будешь делать, когда группы не станет? – спросил его Хичоль позже днем. - Наша троица еще протянет, - парировал Кюхен. – Знаешь, на лирике можно до сороковника зарабатывать. - Ага, если голос не потеряешь. Чего Кюхен не мог себе представить, так это самого себя без голоса. Голос — это была та объективная сила, которая сводила на нет жалость и которая была его личным плюсом, а не минусом. Голос позволял ему быть на высоте. Он прекрасно помнил тот момент, когда впервые, не удержавшись, в буквальном смысле слова опустил сфальшивившего Йесона. Это было еще до того, как подобные выходки стали для него жизненной необходимостью, чтобы не свихнуться от сознания собственной слабости. А как помогло, а? Гадкий Кю, маленький, гнусный макнэ вырос из тех соловьиных трелей, которые он, не стесняясь, выдал хену прямо в лицо. В правое ухо, если быть точнее. А потом оказалось, что есть множество способов быть негодяем. Если с невинным лицом говорить в лицо что-то, что собеседник не хочет слышать, если не скромно принимать внимание, заботу и поблажки, а настойчиво требовать их, то, оказывается, от жалости мало чего остается. «Хорошо придумал, Гадкий Кю», с удовлетворением думал Кюхен, наблюдая за яростью на лице Ынхека или, боже правый, Канина. К черту подушечки под спину! А сколько возможностей быть плохим мальчиком давал фансервис! Кюхен наслаждался этими играми почти так же, как Старкрафтом. Почему Сонмин? Да потому что он был едва ли не единственным из хенов, кто даже в самые патетические моменты братского единения не подменял нежность и заботу этой банальной и зубодробительной жалостью. Все равно с Кю этим многие грешили – до сих пор. А Мин был не по этому делу. Мин дарил только любовь (и вино!). Ну и нежность с заботой, конечно, тоже, но не так навязчиво, как остальные. У Мина были свои на то причины. Был у Сонмина один большой комплекс, который ему систематически навязывало и в итоге успешно навязало общественное мнение: Мин серьезно переживал, не слишком ли он женственный. - Чем больше смотрю в зеркало, тем больше вижу бабу, - как-то пожаловался он Кюхену. – Не знаю… усы отпустить? У Хичоля брать уроки, как оставаться мужиком? - Ты удивишься, но у Хичоля те же проблемы, - съехидничал Кюхен. Переубеждать Сонмина избитыми «ну что ты, хен, ну какая же ты баба» было глупо и бессмысленно. А к тому же он – «гадкий Кю». Он поступит умнее. Потом. - У Хичоля? Вокруг Хичоля клубятся такие пары тестостерона – хоть топор вешай. Если кто-то этого не чувствует, так это они рядом с ним не стояли. Накрывает даже меня. - Многие и с тобой рядом не стояли, - «беспечно» бросил Кюхен, тщательно выбирая тон и отмеряя слова, чтобы это ни в коем случае не прозвучало как, прости господи, комплимент, а потом боковым взором с удовлетворением отмечая, как «легко брошенная» фраза изменила выражение лица Мина. Хорошо сработал? Хорошо. Молодец гадкий Кю. И все же боязнь выглядеть бабой сильно влияла на его поведение. Мин лишний раз не нежничал, если хныкал, то преимущественно в одиночестве, и тошнотворной заботой «маленького инвалида Кю» не окружал. Правда, даже за этим фасадом Мин не мог скрыть переполнявшую его любовь – ко всем без исключения. Она была неизменно настолько светлой, что считающий себя циничным и прожженным Кюхен попался в нее, как в ловушку, ни на секунду не пожалев об этом. На публике это выглядело как «Инь-Янь» и называлось КюМинами. Кюхен был одним из самых больших поклонников КюМинов. Только это было большим секретом, даже от Мина. От жалости Кюхена избавлял еще разве что один человек – Ким Хичоль. Кюхен, может, был бы и рад «поиграть в фансервис» и с ним - из тех же соображений. И поиграл, когда Хичолю вздумалось прилюдно его поцеловать. Конечно же, хен не думал, что макнэ смутится или испугается, как раз наоборот. Хичоль всегда четко знал, кого и когда можно целовать, а к кому с этим лучше и не соваться. Но даже он не мог ожидать той ответной реакции, которую получил. Да уж, Кюхен мог удивить даже его! И он наслаждался впечатлением, произведенным на хена, а вместе с ним и на, конечно же, ничего не пропустивших фанатов, гораздо больше, чем сомнительным гейским поцелуем. Хотя и поцелуй в общем-то не был чем-то совсем уж трудно выносимым… Вот только у Хичоль хена были свои пейринги. Зато Кюхен преуспел с другим. Гадкий Кю не был бы гадким, если бы не «изменил» Мину и не поставил под угрозу существование КюМинов вообще. Безусловно, первым Чжоу Ми открыл не он: и здесь его опередил великий и ужасный Ким Хичоль. Но… совершенно верно, у Ким Хичоля были свои пейринги, и планета МиМи оставалась необитаемой еще долго. Еще когда Кюхен, перевоплотившийся в Куй Сяня, впервые встретил этого парня, ему сразу все стало ясно. МиМи весь целиком был как огромное пульсирующее сердце, брызжущее позитивом и радостью, так что рядом с ним можно было быть только веселым и счастливым. А то, что МиМи неизменно оставался таким даже в самые тяжелые моменты своей жизни, – а их было с перехлестом – делало его просто бесценным. Стать единственным, главнейшим, наилюбимейшим другом МиМи было вызовом всему кюхеновскому коварству и куйсяневской расчетливости. Он себе поставил такую цель: чтобы для МиМи никого больше не существовало, кроме него. Цель была смешной: сделать так, чтобы лучи любви, рассылаемые МиМи, узконаправленным пучком достигали только Кю, - было все равно что переносить воду в решете. Но Куй Сянь стал его лучшим другом и гордился этим, как одним из самых больших достижений в своей жизни. Хотя если бы он заранее подумал, сколько его достижение добавит ненависти – совершенно неоправданной, дикой, безумной, бессмысленной ненависти, нацеленной на совсем не заслуживающего ее человека - он бы, конечно, пожертвовал своим самолюбием и «поделил» бы Чжоу Ми с остальными. Кюхен серьезно считал, что Чжоу Ми доставалось даже больше, чем Генри. Возможно, из-за него – Кюхена, из-за чертовых КюМинов, возможно, еще и из-за того, что толпу дополнительно выбешивала эта его стойкость: как же, мы его травим, а он все такой же добренький, миленький, и ничто его не берет. А еще МиМи совершенно не следил за своим языком и постоянно отчебучивал что-нибудь, от чего атаки на него становились еще яростнее. Это было, возможно, единственным, с чем Гадкий Кю не умел бороться даже при помощи своего запатентованного метода. Только биться головой об стену, как это, например, делал Хичоль, было бесполезно. А еще Кюхен страшно хотел, чтобы Мин и МиМи – самые любимые и дорогие для него люди - подружились друг с другом. Он не то чтобы сомневался в том, что это обязательно произойдет, он-то знал лучше многих, что эти два солнышка просто не смогут разминуться друг с другом в пространстве. Кюхен самолично всячески этому способствовал – с одним ему доступным ехидством и тонким расчетом. Но пока этого еще не случилось (и не появился тройничок QMiMin, от одной мысли о котором Кюхена складывало пополам от смеха), он чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто что-то очень важное проходило мимо. Не все за день вышло гладко. Поднял он Лидера хорошо, уложил спать — так себе. А ведь мог бы и понять, что Чонсу не до их дурацких шуточек: они всего-то засунули в картонную коробку пустую банку из-под консервов и начали подтрунивать над Донхи хеном, что это подарок от поклонницы. Ну что им, поразвлечься нельзя? Крыша же едет, если все время быть серьезным. Он попытался постучаться к Чонсу, чтобы объяснить. Тоже не вышло. Хорошо хоть раза с пятого удалось сплавить Реука к Йесону и напроситься ночевать к Сонмину. Ну, правда? Не мог же он завести с Рё серьезный разговор на тему того, как он, Гадкий Кю, обеспокоен настроением Мина? Надо было в обход - темнить, хитрить, увиливать. Но ведь все же было не зря? Собираясь на самый импровизированный и, возможно, самый важный разговор за день, Кюхен думал о том, что это они ему нужны. Это они сделали его сильнее, а ведь он никогда — ни до дебюта, ни после — не считал себя слабаком. Что он мог сделать, чтобы и они поняли, какие они мужественные и сильные, если до сих пор не сдались? У такой толпы оболтусов, думал он, идя к комнате Хичоля, обязательно должен быть Лидер. Он будет идти впереди, он будет принимать на себя все удары, он любую грозу от них отведет. Никогда, - слышите? - никогда они не смогут в достаточной степени отблагодарить Чонсу за все, что он делает, а они с эгоистичной благосклонностью принимают. Будет кто-то по флангам. Как Шивон. Как Хекджэ. Как Канин - непутевый, когда дело касается его самого, но надежный как скала, когда надо подставить кому-нибудь из них свои плечи. Вот бы он еще дотумкал наконец своей разъевшейся тыквой, что его собственное благополучие – это неотъемлемая часть их общего благополучия, и что плевать на себя он не имеет права ради них всех… Намекнуть, что ли, в следующем письме? А что, намекать Гадкий Кю мастер. Он так намекнет, что у Ёнун хена тыква лопнет от прозрения, а Кю все равно останется в анналах истории мелкой ехидиной… Все они как кирпичики, каждый из которых должен быть на своем месте, чтобы здание не рухнуло к чертям собачьим. Каждый из них – капля супер-клея, надежно удерживающая разные части замысловатой конструкции по имени SuJu-семейство. Даже Хичоль со всеми своими регулярными визитами в эмо-угол… нет, не даже Хичоль, а СУПЕРХИЧОЛЬ – это такая тачка с цементом, попробуй только ногу сунуть, не выдернешь. Он еще не проснулся от своей спячки, потому как и без него есть кому утешать и раздавать носовые платки (не говоря уж о том, что не пристало Ким Хичолю наниматься разносчиком носовых платков!). И слава богу, что ту внутреннюю силу, которая прячется в его тщедушном тельце, будили редко. Хичоль – атомная бомба, не меньше. Так что по всем фронтам они надежно защищены, но… … должен же кто-то прикрывать их со спины? Кто-то, кто незаметно подставит руки, если кто-нибудь споткнется или отстанет. Кто-то, кто будет удерживать тыл: сложно, несложно - разберется. Тот, кто идет последним. А последним всегда идет макнэ. Кюхен проснулся от щекотки и не сразу понял, где он и что за тело возлегает на его груди. Черная, крашеная-перекрашеная и уже, похоже, до состояния клинической смерти доведенная шевелюра Хичоля протирала его подбородок, а равномерное, горячее дыхание щекотало шею. Осторожно расправив плечи, чтобы устроиться поудобней, не разбудив при этом хена, Кюхен аккуратно приобнял его и постарался вспомнить, чего же он еще сделал за день вредного и гадкого. Перед глазами сразу встал их пикник, гитара Сонмина, голые ступни Итука, потирающие одна другую, травинка, которую пожевывал Шиндон… и те дьявольские сэндвичи, что Хичоль в своем внезапном порыве сделал для Чонсу. Кюхен сразу заметил, как толстый слой острейшей пасты, которой ничего не соображающий Хичоль от души смазал хлеб, аж вытекает из-под прилепленного к ней салата. «Хен – балбес», подумал тогда Кюхен. Это – для Чонсу? С его желудком? Он, конечно, мог самостоятельно взяться за нож и по возможности соскрести опасную субстанцию, так чтобы и Хичоль не сбежал в очередной по счету эмо-угол, и Чонсу не провел полночи в сортире. Но… нет, тогда к черту грамотная конспирация и все его старания. На глаза Кюхену попался ничего не подозревающий о своей роли в дьявольском плане макнэ Шивон, и решение пришло само собой. Что он ему напел? «Шивон хен, ты посмотри, как наша Золушка облажалась! У Лидера кишечник узлов в десять завяжется – как пить дать. Пойти, что ли, намекнуть Хичоль хену, что он лошара?» Хи-хи, и все такое. Благочестивый Шивон, конечно же, не разозлился на него (как Кюхену подспудно хотелось!), но задачу свою понял верно. Желудок Чонсу хена и самолюбие Хичоль хена были спасены. Кюхен удовлетворенно кивнул – едва-едва, все ж таки хен на груди пригрелся, еще разбудит. Хорошо он придумал? Отлично! Он молодец? Он такой молодец, что всем молодцам молодец. Быть макнэ среди этих вот – та еще задача. Абы кто не справится. Track #14 Через тернии к звездам (вся группа) «Челленджер» (англ. Challenger — «Бросающий вызов») — многоразовый транспортный космический корабль НАСА. Совершив девять удачных полетов, 28 января 1986 года Челленджер развалился в воздухе спустя 73 секунды после десятого запуска. Капитан Пак не видел снов с того самого момента, как SJ Challenger покинул Землю. Анабиоз, используемый для восстановления сил экипажа, странным образом воздействовал на его сознание, и после всех анабиотических сессий у него не оставалось даже смутных воспоминаний о каких-то таинственных и странных картинках, которые видели и которыми делились его подчиненные. Он жадно вслушивался в их рассказы и неизменно чувствовал собственную ущербность, хотя не было секретом, что исследования влияния анабиоза на человеческий мозг не были завершены и то, что сны обязательно должны быть, доказано не было. И вот опять, выбравшись из анабиотической камеры, первым, что он услышал, был разговор двух его подчиненных: лейтенанта Ли Сонмина и капрала Чо Кюхена. Даже в постанабиотическом ступоре эта тема слишком его задевала, чтобы не вызвать раздражение. - …нет, это был совсем другой мир, - рассказывал лейтенант Ли. - Он был похож на сказку, там были рыцари, замки… Я был драконом. Я летал, представляешь? Удивительные ощущения. Капитан подошел к ним совсем бесшумно. - Представляете, - поправил он лейтенанта; неформальное общение членов экипажа, хоть и практиковалось всеми, все же было против правил. - Если я не ошибаюсь, вахта уже началась, и вам уже пять минут как пора было приступить к своим прямым обязанностям. Насколько я помню, обсуждение анабиотических галлюцинаций в них не входит. - Виноват, - вздрогнул лейтенант и вытянулся по струнке, а глаза капрала Чо коварно сверкнули: - Устранение их последствий входит в мои обязанности, капитан. Капрал Чо – анабиомеханик - был одним из немногих членов экипажа, способных вывести капитана из состояния равновесия. Самый младший по званию, он мог поставить на место и капитана, и его старшего помощника, и всю команду разом. Он, должно быть, и земное начальство смог бы держать в узде, если бы его допускали к связи. Пак Чонсу молча смотрел на юного капрала, медленно выдыхая, чтобы успокоиться и ответить. В полной тишине едва слышный щелчок возвестил о перемещении камеры наблюдения. Это означало, что короткий разговор был заснят, и через считанные мгновения видеофайл отправится на Землю, где будет отформатирован и включен в регулярный выпуск шоу. Все трое застыли, глядя друг на друга, с этой мыслью отчетливо читающейся в каждой из трех пар глаз. Камер был по несколько десятков в каждом отсеке. Они перемещались по потолкам, с едва различимым шорохом скользя по ионным рельсам, они были встроены в технические ниши в стенах, они прятались на приборных панелях. Каждое движение на корабле педантично фиксировалось, чтобы стать эпизодом в популярном реалити-шоу, транслируемом на Земле и ближних колониях, или быть забракованным как «не несущее художественной ценности». И сразу мелкая перепалка – а капитан не мог охарактеризовать свою придирку к Ли Сонмину и последующий ответ капрала Чо, нарушающий все возможные принципы субординации, иначе – показалась глупой и наигранной. Лейтенант Ли опустил голову: его извечные сомнения о собственной профпригодности были притчей во языцех; ставшее достоянием телезрителей замечание капитана его сомнения никак не развеивало. Капрал, формально бросив «Разрешите продолжить работу, капитан» и едва дождавшись не менее формального «Разрешаю», развернулся и отошел, чтобы сбросить параметры сессии на капитанской анабиотической камере. - Не смей раскисать, - шепнул капитан лейтенанту Ли в мини-шлюзе между «сонным отсеком», как астронавты называли между собой эту зону, напоминающую склеп, заполненный саркофагами, и кольцевым коридором, ведущим в ходовую рубку. В мини-шлюзах, и это было несколько раз проверено, видеокамер не было. Таких мест на SJ Challenger было наперечет, но за годы полета они все их досконально выучили. «SJ Challenger представляет» было самым долгоиграющим телевизионным шоу за всю историю человечества. Двенадцать астронавтов покинули Землю в далеком 2305 году с целью исследовать новые планетные системы на предмет их пригодности для создания земных колоний. Все близлежащие планеты были уже изучены и почти целиком заселены, а земные ресурсы все равно подходили к концу, и от проблемы перенаселения никуда было не деться. Новые экспедиции стопорились из-за недостатка финансирования: при всей остроте вопроса взяться за проект, который должен был растянуться на столетия земного времени, правительство Земли не решалось. И тогда одному человеку пришла в голову простая и гениальная мысль – сделать из исследовательского полета реалити-шоу. Земляне будут наблюдать за командой корабля, как за персонажами мыльных опер, тем самым обеспечивая неиссякаемый приток средств для обеспечения дальнейшего полета. Безумная в своей простоте идея была подхвачена и полностью оправдала себя. Все началось с серии передач о каждом из астронавтов, об их отборе, об их совместных тренировках перед полетом, о плане работ по исследованию их первой системы – десяти планет, обращающихся вокруг двойной звезды M40 в созвездии Большой Медведицы. Первый пилотный сезон шоу «SJ Challenger представляет: TWINS, первые шаги» полностью окупил подготовку и оснащение корабля и сам взлет. Земляне влюбились в команду и во всех опросах общественного мнения уверяли, что дождутся первых результатов и будут мысленно со своими новоприобретенными кумирами, даже зная, что следующий сезон шоу увидят только через столетие. Все скептики вынуждены были отдать должное автору идеи: спустя век командой SJ Challenger болели уже четыре поколения землян. Корабль покинул земную орбиту и ушел в свой первый квантовый скачок, отделивший его от Земли на миллионы световых лет и почти сто лет по земному времени. А затем «SJ Challenger представляет: TWINS, завоевание» побил все возможные рекорды по просмотрам. На самом деле, перемещение имело совсем другое и весьма скучное название; «квантовым скачком» оно стало в рекламных целях. Но если это кого-то интересовало, то только не зрителей. Капитан и лейтенант вошли в ходовую рубку. Меж приборными панелями сновал штурман корабля сержант Ким Реук, крайняя левая панель была снята и возле механического скелета скрупулезно колдовал старший механик – лейтенант Шин Донхи. - … тебе сажать это корыто, малыш, - продолжал начатый монолог лейтенант Шин. – Тебе и решать, конечно, беспокоит тебя, что сенсоры заедает безбожно, или ты и на кнопочном управлении посадишь нас живыми. А что, авось и сядем, правда? Но я лично предпочитаю жизнь, и если бы о твоих планах сажать Челленджер вручную знал капитан, он бы тебя отправил на индивидуальную посадку за пределы корабля. Тоже на авось: сгоришь ты на работе, так сказать, в плотных слоях атмосферы, или просто расшибешься в лепешку. Когда первое напряжение от наличия вездесущих камер спало, команда начала общаться между собой более расслабленно. Лейтенант Шин не боялся ни камер, ни невидимого зрителя. Правда, чем дальше они углублялись в неисследованную часть Вселенной, тем больше у части экипажа возрастал новый страх, который шум камер только увеличивал – страх перед неизвестностью. Лейтенант Шин, да и сержант Ким, к этой части команды не принадлежали. Пак Чонсу сделал последнее усилие над собой, чтобы разогнать анабиотический дурман и не сорваться сразу. Сам он входил в группу паникеров, вот только не имел права признаваться в этом: ни на камеру, ни в мини-шлюзах. - Капитан действительно хотел бы узнать, что происходит и почему пульт управления в разобранном состоянии. И, сержант, что это за история с ручной посадкой? - Ничего нового, капитан, - отозвался Ким Реук, не отрываясь от приборов. – Сенсорная панель сходит с ума, как и после каждого квантового скачка. Это продлится еще пару месяцев, вы знаете. Лейтенант Шин пытается решить проблему своим способом, но мы все знаем, что это не помогает, мы можем только ждать, пока волны улягутся. Итого: регулировка всех автоматических режимов замедлена почти на 80%, таким образом, посадка в режиме автопилота закончится плачевно с вероятностью 90%. Я гарантирую, что в случае необходимости смогу посадить Челленджер вручную, вы знаете. Опять же рейтинг. Рейтинг. Рейтинг был их богом, которому они приносили жертвы и который диктовал им правила более жесткие, чем даже Устав Межзвездного Судоходства. Управляемый рейтингом, вновь и вновь, отправив на Землю отчеты, корабль уходил на очередной квантовый скачок. И изо дня в день они позировали перед камерами наблюдения, совмещая в себе каждый военного, ученого, астронавта… актера. И только изредка человека. Даже когда им устраивали голоконференции со зрителями, и земляне разговаривали с ними, задавали вопросы, желали удачных находок, мягкой посадки, люди все равно оставались невероятно далеко от них — за прозрачной стеной, через которую нельзя было ни услышать, ни прикоснуться. А рейтинг был почти осязаем. - Что-то есть на горизонте? - глубоко выдохнув, сменил тему капитан. - Есть, - ответил сержант Ким. - Сержант Чхве снимает показания. Кажется, совсем недалеко нас ждет планета. - Без сомнения, наша красотка нас ждет! - пропел себе под нос лейтенант Шин, проверяя последнее соединение и возвращая панель на место, а вместе с ней возвращаясь (пусть и лишь частично) к формальной речи. - Проверяйте, сержант. Я готов спорить на свой ужин, что вы почувствуете разницу. Капитан занял свое кресло, лейтенант Ли отрапортовал, что отправляется в лабораторию. Шло исследование 4-ой системы, шел 4-ый сезон шоу. Даже несмотря на то, что на Челленджере прошло меньше пяти лет, их команда претерпела изменения. Бортовой журнал содержал бесстрастно перечисленные факты, капитан спокойно говорить о том, что на момент выхода из четвертого квантового скачка, его команда состояла из десяти человек, включая его самого, не мог. То, что поначалу количество членов экипажа только росло, нисколько не упрощало ситуации. Конечно, они могли сажать корабль вручную, могли обходиться малым количеством — практически каждый на корабле обладал квалификацией 2-3 специалистов, они могли устраивать такое шоу, что Земля и не чувствовала разницы. Это они сами знали, чьи кресла в ходовой рубке пустуют, сигналы чьих личных электронных браслетов больше не регистрируются центральным связным модулем. С Земли улетало двенадцать, но потом их было больше. Уже вскоре после первого квантового скачка стало ясно, что даже на 99% автоматизированному Челленджеру необходимо как минимум на одну пару рук, а скорее на одну голову, больше. Поначалу казалось, что настройка анабиотических камер будет по силе первоначальному составу экипажа – на деле, анабиоз в открытом космосе действовал слишком непредсказуемо. Так на корабле появился капрал Чо. По документам он был моложе остальных больше, чем на сто лет, но биологически был им почти ровесником. Его первое появление в эфире вызвало бурление среди зрителей. Тогда команда впервые поняла, что их работа заключается не столько в исследовании, сколько в развлечении невидимых зрителей, посредством телекамер следящих за каждым их шагом. Тогда же стало ясно, что от первоначального плана «вахтенных дежурств», согласно которому перед каждым квантовым скачком состав экипажа должен был меняться, придется отказаться. С невидимой силой в лице «недовольных зрителей» они столкнулись еще раз, позже, после второго квантового скачка, когда команда разделилась для исследования нескольких значительно удаленных друг от друга планет, и им в помощь потребовалось еще два специалиста. Опрос общественного мнения показал, что очередное поколение зрителей против новых членов экипажа. «Челленджеру достаточно тринадцати», передавала Земля. - Да пусть они подавятся этим своим лозунгом и издохнут от собственного яда! – орал их биолог, яростно молотя кулаками по обшивке одного из «безкамерных» уголков корабля. - Кто будет вести катера им на потеху? Кто будет делать им их шоу? Он изнывал от беспомощности, от невозможности высказать все то же самое в камеру и от боли в ногах. О боли можно было рассказывать на камеру, но передать ее было невозможно. Среди всех звезд, что показывали с SJ Challenger, самой наиярчайшей был именно он - лейтенант Ким Хичоль – биолог экспедиции. Земляне боготворили его. Еще в системе М40 экипаж столкнулся со своей первой черной дырой, и они потеряли один из своих исследовательских катеров. Ким Хичоль спасся, но его ноги восстанавливали буквально по кусочкам, а он еще долго в шутку называл себя Терминатором – в честь старинного сказочного героя. А накануне второго квантового скачка они чуть было не потеряли сразу четвертых, включая капитана. Нервы команды начали сдавать именно тогда. Начались первые серьезные конфликты, начались первые затяжные беседы в мини-шлюзах. Старший помощник капитана, занявший капитанское кресло, пока сам капитан находился на попечении судового врача, отправил первое несдержанное сообщение на Землю. «Нам казалось, зрители не хотели тринадцатого? Разве теперь они не рады? Разве рейтинг шоу не пошел вверх сейчас, когда капрал Чо при смерти?» Рейтинг, и правда, неизменно шел вверх, но Земля не радовалась. Даже за время обычного 6-месячного дрейфа Челленджера на Земле прошло около десяти лет. Новое поколение уже ничего не имело против Чо Кюхена. Это их внуки столетие спустя требовали, чтобы в команде осталось ровно тринадцать человек и ни одним больше. Сержант Чжоу Ми и капрал Генри Лау так и не вошли в постоянный состав экипажа. За свою выходку старший помощник получил тогда выговор. Ким Ёнун славился неумением вовремя сдерживать себя, за него он позже и поплатился. В разгар исследования третьей системы SJ Challenger встретился в пути с Первой миссией – это был гигантский корабль-город, покинувший Землю задолго до Челленджера, но с той же целью. Первая миссия не была оснащена квантовым двигателем, и ее путешествие было заведомо растянуто на тысячелетия земного времени. По сути, даже поддерживая контакт с Землей, Первая миссия жила уже в совсем другом измерении. Челленджер пристыковался к Первой миссии, и команда впервые получила возможность выйти за пределы обзора камер наблюдения. Их все равно снимали: Первая миссия так же контролировалась далекой Землей, а шоу должно было продолжаться. Но это было другое, и они впервые почувствовали настоящую свободу. Там, на Первой миссии, все и начало рушиться. Перестав хотя бы на время быть капитаном и старпомом, Чонсу и Ёнун позволили себе по-свински напиться. Вернее Ёнун позволил себе, а Чонсу – Ёнуну. Сам Чонсу не мог, он едва пригубил органическое вино, что производили миссионеры. Устав Межзвездного Судоходства. Правила. Земля была не против — один раз за много лет пути можно. Но Пак Чонсу не имел права. Он так решил для себя. После долгого воздержания, после полугипноза всех анабиотических сессий накрытый непривычной алкогольной волной, как песчаной бурей, Ким Ёнун наконец-то дал выход эмоциям и словам, которые так успешно прятал до этого. - Мы заперты в этой гребаной консервной банке под прицелом камер… - шептал он, широко раскрыв глаза. – Мы как насекомые под лупой: копошимся, бегаем… Мы же подопытные кролики!.. Мне иногда кажется, что я готов ногтями разодрать обшивку, чтобы выбраться наружу... Я задыхаюсь... Все мы задыхаемся! На Челленджере нет ни воздуха, ни жизни. Мы медленно гнием и разлагаемся!.. Чонсу не знал, как остановить этот поток слов, которые были невыносимы своей справедливостью. Он знал это лучше всей команды, лучше старшего помощника — он тащил на себя чуть больше, чем они, и ему иногда казалось, что стены корабля вот-вот раздавят его, а его жизнь, его каждодневное, ежесекундное существование сродни компьютерной игре, где герой бегает по замкнутому пространству, а на него все время нападают какие-то чудовища. - Зачем ты об этом? - Чонсу взял Ёнуна за руку, и тот ответил ему крепким, надежным рукпожатием. - Мы оба знаем, что это так. Но мы ничего не можем изменить. Взгляд Ёнуна, мутный, влажный, полный отчаяния и беспомощности — взгляд, пугающий Чонсу, - блуждал вокруг по фальшивым стенам фальшивого дома в искусственном городе на потерянном корабле посреди, возможно, придуманнной вселенной. - Нас скоро станет двенадцать, - сказал Ёнун и опрокинул в себя еще стакан. Чонсу не успел даже понять, что Ёнун не переставал подливать себе. - Что? - Чонсу не понимал, о чем речь. - Ты не знал? Не заметил... Чонсу почти совсем не пил, но его мысли путались. Позже, спустя три недели после стыковки, после пьяного разговора, Земля сообщила капитану Паку в извечно формальной, сухой манере, что капрал Ким Кибом, один из самых младших членов команды, остается на Первой миссии. Заметил ли капитан Пак, что капрал уже давно начал отдаляться от остальной команды, что тяготы жизни под прицелом камер оказались ему не по силам? Странно было, что эти силы находили остальные члены экипажа... - Ты знаешь, на сколько квантовых скачков нам еще хватит топлива? - спросил Ким Ёнун. - В смысле? Ты сам знаешь, топлива всегда ровно на один скачок. За время их полета появились новые, маневренные корабли, которые могли перемещаться гораздо быстрее, чем они, по сути находясь в постоянном квантовом скачке. Такие корабли доставляли им топливо. Отправлять такой корабль вместо Челленджера покорять вселенную не стали: зачем отказываться от неиссякаемого источника средств на исследования? Но Челленджер зависел от этих поставок. Без них они бы застряли посреди вселенной в миллионах световых лет и нескольких сотнях земных лет от дома. - Вот именно! - и очередной стакан Ёнуна опустел. - Если однажды чудо-кораблик просто не прилетит?.. Капитан Пак не мог об этом думать. Он думал об этом постоянно, но мысли изводили его и лишали даже тех немногих сил, которые у него еще оставались. Уже совсем пьяный старпом улыбнулся. - А знаешь, как расшифровывается SJ? - спросил он. - Конечно, знаю. Sigma Jet. - Ничего подобного. Super Jungsoo! Кого угодно спроси. Они проводили дальнейшие исследования, не покидая Первую миссию, только время от времени отправлясь на катерах на попадающиеся на их пути планеты. А когда они возвращались, запои старпома возобновлялись с новой силой, а капитан Пак по-прежнему позволял ему. Он пытался говорить с Ёнуном, но, видимо, недостаточно старался, все время откладывая самый серьезный разговор на потом. Но потом стало поздно. Когда Ёнун стал участником драки с кем-то из миссионеров, и это попало в регулярный «репортаж», его отстранили от полетов. Когда он расколотил один из их катеров — в нарушение приказа, запрещавшего ему летать, - его устранили. Земля передавала, что некоторые телезрители требовали оставить Ким Ёнуна на Первой миссии. Это означало бы, что возвращение на Челленджер для него стало бы невозможно: он состарился и умер бы до того, как они выйдут из следующего квантового скачка. Даже если бы Ким Ёнун не стал ему близок по долгу службы, капитан Пак вряд ли бы искал другого общества на их потерянном корабле. Он не мог объяснить природу своих чувств к своему старшему помощнику: была ли это страсть, подобная той, что испепеляла другую пару на Челленджере, была ли дружба, позволяющая людям понимать друг друга без слов, а может, в Ким Ёнуне, который был младше него, он видел старшего брата? Как бы то ни было, за свое чувство он расплатился сполна. У капитана SJ Challenger не было права ни на друзей, ни на старших братьев, и уж тем более речи быть не могло о неуставных отношениях. Достаточно было того, что он закрывал глаза на все перечисленное, так или иначе происходившее на корабле у его подчиненных. Поэтому он молчал и молча кивал в ответ на передачи с Земли под бесстрастным наблюдением команды. Что они думали, он не знал. Контроль над собственной командой стал ему неведом. «Вопрос о дальнейшей судьбе старшего помощника будет решен до того, как вы покинете Первую миссию. До момента принятия решения или до иного нашего распоряжения он должен находиться в анабиозе» гласил промежуточный вердикт Земли. Наблюдая, как закрывается канал связи и медленно гаснет экран, Пак Чонсу думал о том, сколько еще времени осталось им с Ёнуном. Быть может, когда окончательное решение будет принято, у него не будет и минуты, чтобы попрощаться с ним — наедине, вразрез с Уставом или какими-либо еще правилами. И тогда капитану Чонсу пришла в голову дикая, безумная мысль, которой просто неоткуда было возникнуть, но, видимо, его тоска и отчаяние были столь сильными, что приняли форму этой мысли. Что, если нарушить приказ Земли? Что, если оставить все, как есть, просто спрятать Ким Ёнуна, обмануть камеры, которыми нашпигован корабль? Хотя бы на несколько месяцев не лишать себя хоть какого-то подобия счастья? Сделать в первый и последний раз, как хочет он, Пак Чонсу, а не как того требует Устав Межзвездного Судоходства? И гори она огнем их великая миссия и общественное мнение, которое за неделю их полета неузнаваемо изменится!.. И гори огнем его собственное положение – он никогда не хотел быть капитаном, так получилось, и он терпеливо тянул эту ношу уже много лет, но всему был предел. Может, это и есть тот знак, что право уйти есть не только у капрала Кима и что он может что-то изменить в своей жизни?.. Мысль подобно раковой опухоли захватила его разум. Он хотел уже сказать, хотел предложить… нет, приказать экипажу и взять всю ответственность за последствия только на себя. Пусть даже бы все вскрылось, не имело значения, что подумает о нем команда и где он окажется после неизбежного трибунала… Он хотел предложить ему, он пытался открыть рот, чтобы сказать… Но он не имел права. И дело было совсем не в Уставе Межзвездного Судоходства. А еще капитан Пак не имел права не присутствовать при исполнении приказа, не фиксировать тошнотворные формальности и не закрывать дверцу анабиотической камеры. Вот только не его пальцы с педантичной точностью набирали параметры сессии, размеренно, с расстановкой касаясь сенсорных клавиш; не его лицо излучало видимость серьезности и безразличия. Капитан обладал достаточной квалификацией, чтобы сделать все самому, но не смог, и теперь ему оставалось лишь чувствовать всеми внутренностями легкую вибрацию чужих пальцев, каждое прикосновение которых словно распинало его подобно огромным металлическим гвоздям. Последующие несколько дней капрал Чо ходил с опухшими глазами, вяло оправдываясь неведомой ему до этого разновидностью аллергии, и Пак Чонсу яростно презирал и ненавидел самого себя, заставляя вновь и вновь смотреть мальчику в глаза, чтобы без передышки напоминать себе о собственной трусости и слабости. И о том, что вместе с Ким Ёнуном ему вырвали с корнем руки… А спустя месяц по их оторванному от реальности календарю правом уйти воспользовался специалист по контактам с внеземными цивилизациями - лейтенант Хань Гэн. Это человек так и остался для капитана загадкой. Единственным, кто мог знать его хорошо, - был биолог Ким Хичоль. Земля восхищалась их дружбой, для земных мальчишек не было клятвы более торжественной, чем «мы будем как Хань Гэн и Ким Хичоль». На деле за «дружбой», пропиаренной в шоу, скрывались те самые неуставные отношения, на которые капитан и команда, не сговариваясь, закрывали глаза. Слишком счастливы эти двое были друг с другом. Пусть хотя бы кто-то не уйдет обиженным!.. Возможно, Ким Хичоль знал. Но только он... Они производили разведку одной «внеплановой» планеты. Она была достаточно большой, на ней был кислород, соотношение воды и суши практически равнялось земному – экипаж не мог обделить ее вниманием. Планета была голубой, почти как их родная Земля. Они совершили несколько высадок, провели достаточно поверхностную разведку, капитан почти заканчивал отчет для отправки на Землю. Катер уже готовился покинуть орбиту безымянной планеты, когда радист – сержант Ли Донхэ – зарегистрировал необычные сигналы, передаваемые откуда-то с поверхности. За несколько высадок они не увидели ни единого признака разумной жизни. Вероятность того, что сигналы не являлись обычными помехами от хотя бы магнитных бурь, была настолько мизерна, что сигналы можно было с чистой совестью счесть случайной аномалией и проигнорировать. Но лейтенант Хань настоял на том, что даже если шансы минимальны, он не может не проверить еще раз. Позже капитан Пак не мог понять, почему он отпустил лейтенанта одного. Хань Гэн сошел на безымянную планету и не вернулся. Последним его сообщением, отправленном на Челленджер, было: «Эта планета такая голубая… я ничего не могу поделать». После этого его передатчик отключился. Вернее был отключен. Они искали его, а скорее, просто ждали, несколько дней. Земля была на связи круглосуточно, требуя новостей, капитан Пак одуревал от многосуточного бодрствования. Спустя неделю им было приказано покинуть планету, вернуться на Первую миссию и начать подготовку к следующему по плану квантовому скачку: права на возвращение Хань Гэну не оставляли. Суматошный отлет наложился на объявленное Землей решение в отношение Ким Ёнуна. Опальный старпом был разжалован и должен был покинуть корабль вместе с очередным доставщиком топлива, чтобы отработать там два земных года по судовому времени. Это было лучше, чем Первая миссия. Это означало, что они разойдутся во времени, быть может, на несколько месяцев, не больше. Это означало, что Ким Ёнун сможет вернуться на Челленджер. Если не случится что-то еще. Когда Ким Ёнун отдавал честь, стоя перед входом в свой новый дом, плакали все — не стесняясь ни камер, ни миссионеров. Как доложили с Земли, зрители тоже плакали во время этих кадров. На самом деле, зрители плохо помнили, из-за чего вообще Ким Ёнуну пришлось покинуть корабль: с момента инцидента на Земле прошло еще несколько десятков лет. А Челленджер ушел на четвертый квантовый скачок, лишившись троих. В рубке появился второй штурман — лейтенант Ли Хекджэ. - Я ищу лейтенанта Кима, капитан, - сказал он. - Ким Хичоля. Он нужен в лаборатории. Их новым проклятием стала «потеря», в этот раз хотя бы не физическая, их биолога. Ким Хичоль смирился с уходом капрала Ким Кибома, с трудом пережил уход старшего помощника. Исчезновение Хань Гэна его раздавило. Ярчайшая звезда потускнела. - Вы знаете, где его искать, - ответил капитан, не отрывая взгляд от мониторов. Сам он не имел власти над Ким Хичолем, зато знал, что лейтенант Ли обладает потрясающим даром убеждения. Хотя большую часть свободного времени команда проводила в анабиозе, на корабле была так называемая «личная зона», где они могли находиться в нерабочее время. Сейчас время было как раз рабочим, и все же Ким Хичоль был именно там, в медиаотсеке. Отсек был до отказа наполнен сенсорными голографиями. Антураж на них был самый разный, но лица одни и те же: Ким Хичоль и Хань Гэн, Хань Гэн и Ким Хичоль, Хань Гэн, Ким Хичоль и Хань Гэн, Хань Гэн, Хань Гэн, Хань Гэн, Хань Гэн… Ким Хичоль, не шевелясь смотрел на голографии, и, казалось, даже не заметил, как из мини-шлюза появился штурман Ли. - Вас ждут в лаборатории, лейтенант, - сухо сказал вошедший и совсем не удивился, что Хичоль даже головы не повернул в ответ. - Вы намерены приступить к работе? - Лейтенант, вы ведь меня не любите? – не отрывая взгляда от одной из голографий (на ней Хань Гэн задумчиво смотрел в иллюминатор, сжимая в руке зачем-то снятый электронный браслет), почти безразлично спросил лейтенант Ким. - За что мне вас любить? – холодно ответил лейтенант Ли. – Вы не политик, не знаменитый актер и не красивая девушка. Вы самовлюбленный эгоист. Вы слабохарактерны. Вы тряпка, если говорить честно. Ким Хичоль вздрогнул. - То есть дело только в этом? – криво усмехнулся он. На следующей голографии Хань Гэн, глядя куда-то в сторону, одной рукой небрежно обнимал Хичоля, напряженно всматривающегося в объектив. – И это никак не связано с тем, что я гей? Ли Хекджэ и сам не мог уже оторваться от голографий: они были всюду, справа, слева, внизу, наверху – от них невозможно было спрятаться, на них невозможно было не смотреть. - Вот это меня как раз совсем не беспокоит. Хань Гэн всматривался в голокарту какого-то звездного скопления. В кадр попала чья-то рука, указывающая на туманность в правом верхнем углу карты. На электронном браслете на руке отчетливо было видно имя «Ли Хекджэ». - А что вас беспокоит? – спросил Хичоль: он знал про имя на браслете. - Приходите в чувство, лейтенант, - отрезал владелец браслета, точным движением руки деактивируя голографию. – Мне надоело, что с самого скачка капитан вынужден придумывать самые невероятные оправдания всем ляпам в ваших отчетах… когда вы в настроении эти отчеты предоставлять. Мне надоело, что лейтенант Шин и капрал Чо по полчаса настраивают каждую вашу анабиотическую сессию в надежде, что особый режим поможет вам вернуться в нормальное состояние. Я не верю в это. Анабиоз – это даже не сон, это состояние, когда ты почти что мертв. Ваша проблема в зоне бодрствования, и решать вам ее надо здесь и сейчас. Подумайте хоть раз не о том, как плохо вам лично, а о том, как страдает работа команды оттого, что мы практически лишились еще и четвертого члена экипажа. Ким Хичоль молча заново активировал последнюю голографию. Ему показалось, что рука с браслетом слишком близко от лица Хань Гэна. Неоправданно близко. - Лейтенант, вы ведь тоже изучали анабиоз, не правда ли? Может ли он убить человека? - Идиот! – сорвался Хекджэ. – Ограниченный самовлюбленный идиот! Я понятия не имею, может ли анабиоз убить человека, но вас это точно не касается, - вы не человек!.. Пяльтесь и дальше на свою коллекцию, если вам настолько плевать на всех!.. А лучше выпрыгните из шлюзовой камеры – это надежней, и тогда вы хотя бы не угробите всех нас своей халатностью! С этими словами лейтенант Ли начал хаотично тыкать в голографии, пытаясь деактивировать их все, но голографий было слишком много, а пелена, застилающая его глаза, мешала ему попадать в нужные точки. Лейтенант Ким не остановил его, а только пустым взглядом наблюдал, как то здесь, то там лицо Хань Гэна растворялось в воздухе. Он не пытался мешать: он и так знал все эти голографии наизусть, до мельчайшей детали, и видел их перед глазами как живые даже теперь. - Биолог? – переспросил он. – Угробит всю команду? - Вам привести пример, как вы можете это сделать?.. – ответил вопросом Хекджэ, ненавидя себя за визгливые нотки в голосе и последующее всхлипывание. – Вы хотите попробовать???!.. Еще одним Хань Гэном в отсеке стало меньше. - Не хочу. Знаете, лейтенант, есть люди, которые во всех своих проблемах обвиняют других. Но это не мой случай, я не пытаюсь кого-то обвинять. Команда не виновата… он… он тоже не виноват. Он имел право, я так считаю. И вы правы: все мои проблемы – во мне. Единственный, кого я могу обвинить, это я сам. Я неудачник, если уж на то пошло. И я совсем не хочу, чтобы это как-то отразилось на полете Челленджера. Так что про шлюзовую камеру… спасибо за дельный совет. Лейтенант Ли смотрел на его гладко выстриженный затылок и худую, кажущуюся хрупкой и слабой, шею. Тронешь – и переломится. - Хотите еще один совет? - спросил Хекджэ. – Последний. - Хм-м-м? Вы знаете, как заблокировать отключение таймера в шлюзе? Чтобы не струсить? Лейтенант Ли уже пришел в чувство, и голографии стали исчезать с гораздо большей скоростью; активных уже почти не осталось. - Перестаньте искать виноватых. Вселенная смыкалась над их головами, время текло сквозь пальцы. Когда капитан Пак почувствовал длинные тонкие пальцы на своих плечах, он сразу понял, что пусть на время, пусть не до конца, но лейтенанту Ли удалось что-то сотворить с сознанием их биолога. - Вы слишком напряжены, капитан. И ваша спина уже давно просится в руки лейтенанта Кима! Судовой врач Челленджера Ким Чонун и капрал Чо занимали соседние кресла в ходовой рубке и вполголоса что-то обсуждали. По сути анабиомеханик тоже был медиком — в своей области. Если бы не его психологические приемы, у кого-нибудь из команды точно поехала бы крыша от анабиотических галлюцинаций. Рядом с ними стоял и Ли Сонмин. Как химик, о некоторых вещах он мог говорить с обоими на своем языке. Шин Донхи и Ким Реук беседовали возле приборных панелей. - Вы серьезно думаете, что это сделал я? - оправдывался сержант. - Лейтенант, серьезно, вы знаете, у кого на корабле странное чувство юмора, вы обратились не по адресу. - Что у вас стряслось? - к беседе присоединился связист Ли Донхэ. Лейтенант Шин вздохнул. - Я не смог войти в систему. Кто-то сменил мой пароль и, видимо, решил понаблюдать, как я буду его отгадывать. Это не смешно, кстати! К вашему сведению для меня не проблема взломать все пароли команды, просто мне бы и в голову не пришло этим пользоваться для развлечения. Знаете, какой пароль завели для меня? Спросите вот у этого вот! Лейтенант достаточно грубо ткнул сержанта Кима в плечо, а Ли Донхэ ухмыльнулся. - А правда, что за пароль? Признавайтесь, Реук! Сержант снова попытался объяснить, что он не при чем, но лейтенант Шин его перебил: - Вот именно! Пароль был «Реук»!! Кретины... - Лейтенант! - вмешался капитан, до этого момента сохранявший молчание. К попыткам команды хоть как-то разнообразить ежедневную рутину он относился с пониманием. Но крепкие высказывания можно было и попридержать. Сам Пак Чонсу почти не отрывал взгляд от главного монитора, возле которого стоял сержант Чхве — физик — и докладывал о планете, к которой они приближались. - У этой планеты есть будущее, - говорил он. Это был пусть и молодой, но уверенный, грамотный профессионал. В оценке ресурсов любой новой планеты ему не было равных. Говорил он медленно и спокойно, но команда не могла не знать после всего пережитого вместе, что за внешним спокойствием сержанта скрывается волнение и настоящая жажда: познавать, покорять и отдавать. - Я считаю, что можно сделать предварительный репортаж для Земли. До того, как мы ее увидим. Капитан согласился, молча кивнув. Лейтенант Шин начал подготовку голокамер. Сержант Ли Донхэ вернулся к пульту, чтобы начать настраивать канал связи с Землей — для немедленной передачи видеофайла. В рубке были все, вся команда. Это было простое стечение обстоятельств, комбинация вероятностных полей, что на четвертом витке команда состояла только из десятерых. - Мы увидим ее минут через семь, - сказал штурман Ли Хекджэ, отводя глаза от монитора и переключаясь на большой иллюминатор, в котором пока что мерцали только звезды. Закончив делать массаж капитану, к нему бесшумно подошел Ким Хичоль. - Каждый раз такое волнение, - сказал он. - Будто первое свидание. - Ваша правда, - не оборачиваясь, ответил Хекджэ. - Этот репортаж буду делать я, лейтенант, - легко, как нечто незначительное бросил Хичоль, и Хекджэ еле заметно вздрогнул, непроизвольно повернув голову - едва заметно, на какую-нибудь одну восьмую оборота. - Хорошо, - коротко ответил он. - Я тоже так считаю, - согласился Ким Хичоль, подходя ближе. - Лейтенант, вы ведь и половины не думаете из того, что мне наговорили? - Половину думаю, - усмехнулся Хекджэ. – Но вторая половина, вы правы, была для профилактики. Вы не то чтобы профессионал в своей области, лейтенант. Про другие я вообще молчу. Да, вас взяли на Челленджер за красивые глаза. Но без ваших красивых глаз не будет шоу. Без вас нам нет смысла лететь дальше. Того, что произошло потом, он не смог предугадать. Как бы хорошо ни были всем известны повадки их биолога, его главным достоинством, сводившим с ума Землю и ближние колонии, была непредсказуемость. Хичоль прижался к нему всем телом, отчего глаза Хекджэ распахнулись, а мышцы – все, как одна, – напряглись, прикоснулся щекой к волосам и, остановив губы в сотой доле миллиметра от его уха, шепнул: - Я бы вас трахнул, лейтенант… но, увы, у меня – как там говорят зрители? – свои пейринги. А затем лейтенант Ким Хичоль вышел в эфир, чтобы благосклонно подарить землянам одно из тех своих выступлений, от которых вот уже у многих поколений зрителей захватывало дух. Всего несколько минут, немного деталей и пара ярких красок. Холодный как лед, горячий как огонь, близкий и далекий, вечно юный и прекрасный лейтенант Ким Хичоль с SJ Challenger. Остальная команда наблюдала за ним, напряженно ожидая отключения голокамеры. Те другие камеры, которые они не могли выключить сами, переставали работать при приближении к крупным планетам — крупным, как та, что ждала их теперь. Магнитные поля, прерывающие сигналы, дарили им короткую передышку — своего рода «мини-шлюз» - перед новым заданием: дальше, на планете, они должны были включать свои голокамеры. Когда лейтенант Ким отправил последний воздушный поцелуй в голографическую реальность и файл отправился на Землю, сдавленный выдох без слов сказал капитану, какое напряжение копилось в его команде с самого скачка. Начались робкие тихие разговоры между членами экипажа, которые, как и всегда, не могли сразу осознать, что их больше не видно и не слышно. Разговоры стали громче и, в конце концов, превратились в одну, общую беседу. - Король вернулся! - оценил кто-то работу Ким Хичоля. - Шоу продолжается. - С каждым выходом в эфир меня это пугает все больше и больше, - признался лейтенант Ким Чонун. - Когда мы успели из астронавтов превратиться в команду шоуменов? Когда мы забыли о конечной цели путешествия?.. - У нас нет конечной цели, - ответил ему Ли Хекджэ. - Шоу может продолжаться до бесконечности. Ему можно дать другое название, можно сменить состав команды, но Вселенная бесконечна. - Я думаю, на самом деле, мы давно погружены в анабиоз и весь наш полет – это всего лишь галлюцинация, - заметил капрал Чо, сцепив руки на груди. - А что же будет, когда мы проснемся? - спросил Ли Сонмин. - Мы узнаем, что мир – это скучная штука, - усмехнулся Шин Донхи. - И вернемся обратно. Нет, я так не думаю. Я знаю почти наверняка, что мы не проснемся, - слишком глубоко спим. И тогда заговорил капитан. Его глаза, а вместе с ними глаза всех остальных членов экипажа были прикованы к краю иллюминатора, где только начинало заниматься слабое свечение — атмосфера новой, неизведанной планеты. Не надо было данных отчетов, не надо было научных выкладок: уже первые блики вызывали щемящую боль и дрожь пальцев. Она была голубая, она была пронзительно голубая — до слез голубая. Эта планета… может быть, эта была та самая, где сошел лейтенант Хань? А может быть это была Земля, которую они покинули миллион лет назад? - Может, мы летаем кругами? - спросил Пак Чонсу, не ожидая ответа. - Как думаете, может, мы потерялись в пространстве и времени? Для кого снимается шоу? Может, мы отправляем наши видеопослания в никуда?.. А может, мы отправляем их самим себе? Может, весь наш полет нужен только нам самим? Вы никогда не думали, что мы можем быть подопытными крысами в гигантском эксперименте? Что земные ученые наблюдают за нашим поведением и составляют хитроумные таблицы и трактаты о животной сущности человека, потерявшего связь с реальностью? Команда молчала. Ответы на эти вопросы вряд ли были им нужны: бессмысленно искать обочину у дороги без конца. Голубая планета тем временем заняла уже четверть, а затем и треть огромного иллюминатора. Она сияла и манила, и так легко было поверить, что у всего их полета был смысл... - Мы не сможем вернуться в начало, - продолжал капитан Пак, видя как клубятся облака и как бушуют океаны. - Все, кого мы знали и любили на Земле, уже давно ушли в небытие, а мы сами стали просто картинками на экране. Наше шоу можно выключить, можно перейти на другой канал, его можно вообще ни разу не посмотреть. Но пока мы есть, мы должны стараться. Пробовать, ошибаться, пробовать заново – это наша работа и обязанность, и не важно, какой у шоу будет рейтинг. Мы не сможем вернуться в начало, но мы можем попробовать дойти до конца. Давайте попробуем! Это не приказ, это просьба… Я прошу вас… SJ Challenger летел в неизвестность. Их было меньше, чем улетало с Земли. Их было меньше, чем их могло бы быть, если бы все случилось иначе. Но иначе не случилось. Они покорили пространство, оставив позади длинный путь в трех измерениях. Они двигались вперед и вперед во времени, совершая скачки, подобные танцевальным па, через столетия. Но изменить то, что с ними уже произошло и то, что им было только предначертано, они не могли. А планета наконец-то заполнила весь иллюминатор, представ перед ними во всей своей красе. - Вы ведь знаете, что мы имеем право сами выбрать имя для новой планеты? - спросил капитан. - Почему бы не воспользоваться этим правом сейчас? Остальные молчали, не в силах оторваться от открывшегося зрелища. Планета смотрела им в лицо, раскрывая свои объятья. - Может быть, планета Ким Ёнун? - спросил кто-то. - Я думаю, сейчас Земля уже одобрит. - Бог мой, что за дешевый пафос! – скривился лейтенант Ким Хичоль. – Не можете хотя бы здесь его не приплетать, правда? Наш старпом оттрубит свое и вернется, а планета так и будет вечность носить дурацкое имя. Включите фантазию! Больше стиля, больше романтики, больше… мелодики! Мы шоумены, мы должны уметь работать на публику… Да черт же вас подери!.. Ни у кого нет ни единой мысли, ну? Он в безнадежном отчаянии смотрел, как девять пар завороженных глаз молча глядели на голубую планету, так похожую на другую, давно покинутую. - Ваши предложения, лейтенант, - нарушил молчание капитан. Ким Хичоль повернул голову к центральному иллюминатору. Они стояли подобно застывшим статуям – десять совершенно разных людей, так давно потерявших связь с реальностью, что теперь им оставалось только цепляться друг за друга, чтобы не потерять самих себя в их путешествии без конца и без начала. Но в сознании их удерживало еще кое-что: где-то позади корабля остались другие живые люди, такие же, как они сами. И как бы глубоко в межпланетную пустыню ни погрузился SJ Challenger, невидимые нити - струны – между ними прочно удерживали его. Их было десять человек, но казалось, что их больше. И бесконечность пугала уже не так сильно. - В голове вертится слово, - сказал Ким Хичоль. – Я смотрю на эту планету и думаю только о музыке. Вы слышите ее? Вы не можете ее не слышать. Вы слышите голоса? Они как будто зовут нас, много красивых, чистых голосов. Вы не можете их не слышать. Никто не ответил ему, но все слышали. - Я знаю, мы назовем эту планету «Йесон». Планета манила их, звала к себе. И пускай они недолго пробудут на ней, пускай уже скоро им придется отправиться на другие планеты, не столь дружелюбные, не столь похожие на дом. Они слышали голоса и верили в лучшее. И бесконечность уже не пугала совсем. - Красиво, - в полной тишине сказал лейтенант Ким Чонун, и капитан кивнул. Голубая планета получила официальное имя. В тот вечер, переведя корабль в режим автопилота, капитан Пак собственноручно отправил всех членов команды в суточный анабиоз. Вернувшись в рубку, он едва бросил взгляд на насиженное им капитанское кресло, решительно обошел его и расположился в кресле старшего помощника. Он никогда раньше не сидел в нем и теперь с удивлением думал, как, будучи таким же на вид жестким и неудобным, как и его собственное, сиденье младшего по рангу могло быть таким уютным и… домашним. Хотя, должно быть, этот уют был заметен только ему, а для Ким Ёнуна это кресло, возможно, было все равно что пыточным… Мерно, едва слышно жужжала работающая техника, по экранам мониторов бежали бесконечные дорожки параметров и характеристик; быстрее, чем мог уследить глаз, менялись цифры. Пак Чонсу закрыл глаза, чтобы увидеть первый за долгие годы сон. О чем угодно. …и так до следующего квантового скачка. Сноски: Track #01 *До дебюта Рёук был толстым. ОЧЕНЬ толстым^^ Track #04 *Халаты - предмет местечковой шутки. Помесь анекдота/полуреальной истории про Васю и халаты и видео к Boys in City 3, где Ынхёк и Рёук имеют содержательную беседу про все те же халаты. Про Васю и халаты: "женщина с кухни решила позвонить в абонентскую службу БиЛайн рядом на плите стоял чайник со свистком. далеет рассказ парня из абонентского отдела БиЛайна. - связь была очень хорошей...когда чайник закипел свист был слышен так, что разговаривать с клиентом было невозможно. оператор не выдержал и попросил клиента выключить чайник со словами: "выключите, пожалуйста, ваш чайник он уже закипел". клиентка выдала фразу, после которой весь отдел падал от хохота: - Вася!!!!!! тащи халат они нас видят!!!!!!" (с) http://quotes.live4f...last/joke/42784 Track #05 *https://www.youtube.com/watch?v=YwqFUGx073c ** "Хорошие" предчувствия Канина вскоре "полностью" оправдались: в окт.2009 он оказался замешан в драке в ночном клубе, после чего его отстранили от деятельности группы. В ноябр.2009 он устроил в нетрезвом виде печально знаменитое ДТП, после которого спустя несколько месяцев его отправили в армию. ***https://www.youtube.com/watch?v=gE0Qxs2C2B8 ****На самом деле, речь скорее о второй заповеди, но первая тоже "под ударом". Первые две заповеди: 1.Я Господь, Бог твой; да не будет у тебя других богов пред лицом Моим. 2.Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, что на земле внизу, и что в воде ниже земли. Не поклоняйся им и не служи им; ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвёртого [рода], ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои. Track #06 *Хяку и Сен - котята Сонмина. Сонмин был вынужден отдать Хяку, когда, согласно слухам, у кого-то в общежитии началась аллергия на длинношерстного котенка.