Обратная сторона медали

Я бегу, бегу! Только помедленнее, пожалуйста! У меня не четыре лапы, в конце концов! Чёрт возьми! (как хорошо, что этого не слышит моя maman - вымыла бы рот с мылом, а потом выдала бы замуж за первого встречного) Это платье! Это дурацкое платье с дурацким передником! Да подожди же ты, глупое животное! Куда ты вообще?.. О, нора. И что, мне тоже в неё?.. Нет, maman, всё же Вы что-то напутали с подбором гувернанток - моё воспитание полетело к кролику под белый хвост. Ещё бы найти этот самый хвост. Нора-то глубокая какая... Вдох-выдох. Выдох подлиннее, чтобы в лёгких осталось как можно меньше воздуха. Тогда следующий вдох получится глубоким, как раз таким, как надо. На подоконнике сидеть неудобно - задница мёрзнет до одури. Мама часто говорила, что, если хорошенько застудиться, то детей не будет. Мне плевать, если честно. Врачи давно сказали, что мамашей мне не быть, да и не хочу. Никогда не мечтала о том, чтобы кормить кого-то с ложечки, что-то выдумывать, сопли вытирать. Сказки рассказывать тоже уже не хочу - договорилась. Завралась так, что даже врачи уже не верят. А, пофигу. Поднести к губам самокрутку и глубоко вздохнуть. Дым сладкий, отдаёт гарью и чаем - кажется, опять что-то напутала. Комната не плывёт, не скачет, не расплывается и даже не думает качаться. Я безучастно смотрю на белые обшарпанные стены и жалкий надувной матрац в углу комнаты. Я этот матрац как-то прожгла, и теперь приходится залеплять дыру скотчем, а ещё подкачивать своё "королевское ложе" чуть ли не ежедневно. Потолок начинает медленно ползти вниз, а пол поднимается, и я откидываю голову, смотря на все эти передвижения. Наверное, меня раздавит. Это как пыточная камера Средневековья... Интересно, что чувствовали те, кого так сплющивало? Это, конечно, больно. А если сплющивало мазохиста? Ему было кайфово? Он успевал кончить перед смертью? Закрыв глаза, я пытаюсь представить себя на месте мазохиста. Нет, я бы не кончила. Всё равно было бы страшно. С другой стороны, я и не мазохист. Звонит телефон. Мелодия раздражающая, стандартная. Мама. Что-то говорит, зовёт в гости, суетится. Я смотрю на разбитый экран мобильного и жалею, что удалила "змейку". Когда комната перестаёт сжиматься, я делаю две глубокие затяжки. Никогда не любила чай, даром, что англичанка. Когда maman, papa и прислуга садились за традиционный five o'clock, я сбегала в сад, полный цветов. От запаха роз у меня всегда болела голова, почти так же, как и от чаепитий с родственниками. Но оказалось, что я просто не умею пить чай. Это может быть весело, главное не попросить нечаянно полчашечки, иначе тебе тут просто эту чашку надвое распилят, и хорошо будет, если горизонтально... У меня в компании мышь, кот, заяц, кролик с часами и шляпник. Кажется, последний надышался испарений ртути, иначе почему он выглядит настолько весёлым? Театр абсурда какой-то. Maman сочла бы мою компанию крайне неприличной и нежелательной для такой благовоспитанной девушки, как я. С другой стороны, я уже, кажется, послала своё воспитание под один симпатичный белый хвост. Я вновь возвращаюсь в реальность. Окурок обжигает мне пальцы, но я этого почти не чувствую. Кажется, меня ломает. А ещё холодно. В Англии по ночам всегда холодно и сыро. Встаю с подоконника, чувствуя, как потяжелела сырая одежда. Ненавижу туман. Идти по холодному полу - удовольствие не из приятных. Но у меня ноги всё равно замёрзли, так что разницы в температуре почти нет. Пол мокрый, как и всё остальное в этой проклятой стране. Ненавижу Англию: даже на кухонном столе можно увидеть собравшиеся капли влаги и несколько белых крошек. С жадностью слизываю со стола жалкие крохи белой муки. Язык немного немеет - совсем чуть-чуть. А вообще, у меня такое ощущение, что во рту кошки нагадили. В окне белеет кошачья улыбка-месяц. Мне кажется, что, если я пригляжусь, то смогу различить острые зубы. Сначала был кролик. Затем - шляпник-мышь-заяц. Потом - гусеница, превратившаяся в бабочку со странным именем Абсолем. Теперь я вижу полосатого кота, который задорно мне улыбается. Впрочем, эта улыбка - единственное, что я от кота могу видеть. Еды в холодильнике нет. Есть горшок с алоэ и кружка с наполовину выпитым чаем, который затянулся коричневой плёнкой. Меня воротит от чая, но я с интересом макаю палец в кружку. Когда я подношу палец к глазам, чтобы осмотреть тёмный налёт, свет вырубается. Долбаное электричество. На ощупь скольжу по кухне. Натыкаюсь бедром на стол и зло ругаюсь. Это меня Шляпник научил, он... хм. Кажется, фараоны его недавно повязали. А я говорила ему, что не стоит баловаться с производством, толкал бы себе спокойно и в ус не дул. Что он там варить-то пытался? Химик доморощенный. В одном из шкафов находится банка. Там раньше был чай. Ненавижу чай. Эта банка всё ещё им пахнет, но на самом донышке я вижу белый порошок. Он немного свалялся, потому что, блядь, это Англия и тут сыро, как в проклятых тропиках в сезон дождей. По крайней мере, туманы тут так же постоянны. Собираю мельчайшие частицы порошка и облизываю пальцы. Втираю его в дёсны и шумно дышу в баночку, пытаясь вдохнуть остатки. Розы. Ро-зы. Ро-о-озы. Розы-ы-ы-ы. Они какого должны быть цвета? Судя по названию, ро-зо-вы-ми. А тут никакого воображения, всего два цвета на выбор: белые или красные. Розы в этом саду (да-да, у меня уже болит голова) должны быть красными, и плоские люди-карты их перекрашивают, потому что они посадили белые. Почему люди плоские? По ним ходил слон? Я видела слона, когда мы с maman были в цирке, тот вполне мог бы утрамбовать человека до такого состояния. Красная королева будет недовольна белыми розами, людьми-картами и моим голубым платьем с белым передником. Да что там, платье мне самой не нравится. Когда королева подходит совсем близко, я чувствую запах железа. Он очень стойкий. И, чтобы проверить свою догадку, я подношу к лицу палец, что окунула в красную краску. Свет померк... кажется, я сознание потеряла. Кровь. Краска, красная, как кровь. Кровавая краска. Много букв "к", у меня на них аллергия, как и на розы. Квартира удручающе-пуста. Я бы попыталась продать матрац, да только он никому не нужен и с доплатой. К тому же, спать на полу всё же холодно и сыро. На стенах белые прямоугольники, напоминающие о висевших тут когда-то картинах. На полу такие же от мебели. Я стою в дверях, разглядывая свою комнату. Жалкое зрелище. Зато у меня есть матрац и почти нетронутая аптечка. Жрать хочу. О, почти нетронутая аптечка! Крикет - глупая игра. А фламинго - глупые птицы. Снотворное. Мило. Сколько мне надо таблеток? Двадцати хватит? Больше нет. А то ломает сильно. Я бегу, опять бегу! Ну, нет! Это же просто нечестно! Как могут раздавленные слонами люди-карты так быстро передвигаться?! В конце концов, я же ЛЕДИ, так почему они мне не поддаются? А платье всё-таки дурацкое, цепляется за кусты и мешает бежать. Но я всё равно бегу... - Алиса? Алиса, дочка! ...бегу и бегу, сколько хватает сил. А вот и нора, и я выбираюсь из неё наверх, платье цепляется за торчащие корни, и карты лезут за мной, но я закрываю нору большим плоским камнем и судорожно вздыхаю. Выбралась я явно где-то не там, где надо было. Море вокруг, ветер завывает, холодно... Почему так холодно? Кто-нибудь, согрейте девочку-наркоманку с такими красочными глюками. ...женщина, такая красивая, какой я раньше не видела, стоит по колени в солёной воде. Улыбается. Только глаза у неё злые, холодные, синие, точно сам океан. Женщина кривит ярко-красные губы, когда смотрит на мужчину, что зовёт её с берега. Кажется, она что-то считает. Мне, если честно, не интересно, и я отворачиваюсь от неё. В другой стороне порт. Я не могу разобрать названия кораблей, но ясно вижу, как бледная женщина в жёлтом платье приставила мачете к горлу капитана одного из судов. На ткани платья явно проступают бурые пятна, а в желтизне глаз дикарки я вижу какое-то мрачное удовлетворение. Капитан отрывисто кивает, говоря, что он отправляется в Новый свет, мачете опускается, и теперь дикарка выглядит почти удовлетворённой. Это мне не интересно. Я поднимаюсь с камня, но тут же быстро на него запрыгиваю. Не хочу выпускать карты, хотя, наверное, они бы размокли от воды. Над океаном медленно парит мальчишка в зелёных одеждах. Он выглядит не старше меня, но глаза у него пустые, как у трупа, и даже тёплый неровный огонёк, вьющийся вокруг него, не согревает ему взгляда. С трудом отвожу глаза. Если есть порт, значит, есть рынок. Я с опаской смотрю на камень, но тот, кажется, больше не шевелится. Когда я прохожу совсем рядом с кромкой зеленоватой воды, то бледная рука пытается схватить меня за лодыжку. Я скидываю со своей ноги чужую конечность и кривлюсь от отвращения, увидев оскал полубезумной мегеры. -...теряем её! - Разряд!.. Рынок оказывается совсем рядом, мне нужно было сделать всего несколько шагов. Тут шумно, пахнет рыбой и гнилью. Очень много лавочек и странных людей. На глаза попадается бордель. У него почему-то прозрачные стены, и я могу видеть всё, что происходит внутри. Я вижу, как несколько матросов буквально ломают захлёбывающуюся в восхищённых стонах девушку. По-моему, это отвратительно. Хотя, может, я просто ещё не доросла до такого... кого я обманываю, я надеюсь, что и не дорасту. Бордель соседствует с храмом, где смуглая девушка с белыми волосами и широкоплечий мужчина возносят богам молитву. Это странно, потому что их песни и стоны из борделя сплетаются, и мне становится неудобно от таких богохульных звуков. Рядом - арена, залитая кровью. Или краской. Всё красное, можно было бы покрасить много роз. На арене, злобно скалясь, кружат две женщины: разъярённая накрашенная азиатка и одетая в шкуры европейка. Да уж, дружба народов. За этим танцем с восторгом следит очень бледная брюнетка, которой, кажется, нравится кровь. Если поднять голову, то можно увидеть башню, одиноко возвышающуюся над миром где-то вдалеке. Мимо меня проходит некое существо, что похоже на помесь человека и лягушки. Время от времени это существо начинает хохотать, и мне почему-то кажется, что тени следуют за этим невесёлым смехом. Совсем рядом с тенями скользит бездумно хлопающая ресничками девушка, похожая на куколку, что крепко держит свою головку, будто боясь, что та отвалится. Хотя, кто её знает, может и правда отвалится. Ведь идёт же рядом с ней полусгнивший труп некогда прекрасной девушки? Больше всего внимание привлекает шатёр. Около него на ковре сидят двое. Человек с синей кожей, что трепетно сжимает ладонь какой-то арабской принцессы, грустно мне улыбается. Так, будто мы давно знакомы. Я сажусь рядом с ним, прямо на расшитый золотом ковёр. - Хочешь уйти отсюда, красавица? - спрашивает синекожий. Я мотаю головой. Не хочу обратно в Англию. Меня настигают люди-карты, перепачканные в белой краске. Кровати в этих больницах неудобные. Всё тело затекло, ужасно. Я не хочу открывать глаза. Я хочу в тень и тепло шатра, чтобы слушать, как нежно поёт на незнакомом языке синекожий демон для своей прекрасной принцессы. Я хочу смотреть на снующих туда-сюда прохожих, узнавая в них тех, кого я никогда не видела. - Ты очнулась, - это не похоже на вопрос. Я всё же разлепляю веки. Рядом со мной сидит какой-то длиннобородый старик в белых одеждах. А, кажется, медик. Высокая смуглая девушка возится с капельницами, время от времени косясь на меня чёрными блестящими глазами. - Ммм, - на большее я не способна. Кого-то они мне напоминают. А ещё они бы оба неплохо смотрелись на том рынке. - Это было глупо, - произносит старик таким голосом, будто ругает меня за то, что я съела конфеты перед обедом. Отвали, дядя. Где ты был, когда я вместо конфеток кушала экстази? - Быстрее, - говорит девушка, отступая от капельниц. Она выглядит как цыганка, но цыгане не носят белых халатов. Старик похож на колдуна, но я-то знаю, что он - простой врач. Ну, может быть, ещё и психиатр... да, я бы не отказалась от психиатра. Что-то я давно не видела Коллинз, интересно, она всё ещё работает в этой больнице? - Тебе нравится твоя жизнь? О да, я в восторге. Сейчас станцую ламбаду, дядя. Видимо, мой взгляд был весьма красноречив. - Пойдёшь со мной? Нет. Это ты пойдёшь. К чёрту. Старик вздыхает и, решив что-то для себя, уходит. Черноглазая смотрит на меня внимательно и качает головой. - Хочешь чего-нибудь? Закрываю глаза. Белые стены и потолок давят, сжимаются, опускается на меня. Синекожий смотрит на белые карты грозно и насмешливо. Рынок замирает, люди-карты теряются, как и их грозная красная королева. - Эй, Алиса? Меня разбирает смех. Дурацкое имя и платье дурацкое, и передник этот белый, а кролика вообще надо было бы запечь с черносливом, чтобы не шатался где ни попадя... - Пошли вон, - бросает молчавшая до этого момента арабская принцесса. Карты молчат. Синий демон усмехается. Цыганка всё верно понимает. Она что-то делает с моей капельницей, и я чувствую, как в вену на руке перетекает жидкий огонь, что разливается во всём теле удушливым теплом. Дышать становится всё труднее. Я смотрю горящими глазами на цыганку, а мои губы растягиваются в широкой сумасшедшей улыбке, точно у Чешира. - Эй, цыганка! Хочешь, я расскажу тебе сказку? Она смотрит лукаво. - Слышали? Вон отсюда. Она теперь наша. Карты уходят. Всё правильно. Я смеюсь.

-END?-