Блюстители Чистоты

Мнусь у порога, заглядывая в светлую комнату, в которой всё ещё горит свет, смешиваясь с лучами раннего солнца. Мама зевает, держа в руках кружку c дымящимся напитком. Я не сдерживаюсь, прижимая ладонь к широко раскрытому рту, чтобы понизить звук. Зеваю. — Дилан? Мое присутствие не остается незамеченным, поэтому я полностью раскрываю скрипящие двери, позволяя осмотреть себя людям, собравшимся в комнате. — Милый, ты чего прятался? — Не прятался, — ворчу, потирая веки сжатой ладонью, и спокойно прохожу к столу. — Ой-йо, кто-то не в настроении, — низкий голос обращается ко мне, но я не спешу с ответом, останавливаясь рядом со стулом. Берусь за его края и запрыгиваю с коленками, свешивая ноги, которые уже почти достают до пола. — Ты не в духе? — тот же низкий голос. Поднимаю взгляд, не долго изучая приятное лицо мужчины с черными взлохмаченными волосами. — В духе, — бубню, пытаясь подвинуться ближе к столу. Держусь за края, безуспешно прыгая на стуле, который не желает сдвигаться с места, лишь пошатываясь на ножках. Кто вообще может быть в духе ранним утром? Ненавижу просыпаться так рано. Краем глаз замечаю, как мама закидывает полотенце на плечо, направляясь в мою сторону. Молча принимаю её помощь, наконец-то утыкаясь грудью в край стола. — Будешь кашу? — приятный голос звучит за спиной, и вот уже легкими поглаживаниями ткань моей спальной футболки на плечах пытаются разгладить. — Не буду, — отвечаю. — А хлопья с молоком? Не смотрю на маму, ловя на себе беглые взгляды отца, что отрывается на мгновение от газеты, словно оценивая ситуацию. — Не буду, — повторяю в который раз, заставляя маму за спиной тяжко вздохнуть, убрав от меня руки. — Но так нельзя, Дилан, ты же должен много кушать, чтобы расти и становиться сильным, — приседает на корточки, чтобы быть одного уровня со мной, и выглядывает из-за спинки стула, — может, чаю попьешь? Смотрю в карие глаза, ощущая приятный аромат цветов, исходящий от мамы, это расслабляет, но всё равно хмурю брови, упрямо поднимая подбородок: — Не буду. Мама тяжело выдыхает воздух, опуская голову, но тут же поднимает ее, посмотрев в сторону мужчины, который давно наблюдает за нами, больше не читая интересных статей. — Дилан, — отец откладывает газету, незаметно кивнув матери, чем вызывает улыбку, а сам смотрит на меня. Ощущаю на себе пару требовательных взглядов, сильнее подпирая щеку ладонью, нехотя отвечая: — Что, пап? — Ты поможешь мне в гараже? — В гараже? — выпрямляюсь, изучая отца, но тот, кажется, не шутит, поэтому я перевожу возбужденный взгляд на лицо матери, что продолжает сидеть рядом. Она выглядит умиротворенной, с легким румянцем на щеках, словно одобряет это, поэтому я активно киваю: — Помогу, конечно, помогу! — Но перед этим тебе нужно съесть кашу, чтобы быть сильным и храбрым, ты согласен? — Согласен, — более оживленно отвечаю, посмотрев на маму, — можно мне кашу? — Овсяную? — Ага, — улыбаюсь, когда мама выпрямляется, мягко потрепав меня по уже взъерошенным волосам. Отходит к раковине, а я слежу за тем, как отец провожает её взглядом, широко улыбаясь, словно ему приятен один случайный взгляд матери. Такая мелочь, но он наслаждается ей. — Пап, — шепчу, заставляя того посмотреть на меня. Кивком даёт понять, что слушает, — а мы покатаемся сегодня? — Как только разберемся с мотором, — уверяет, с задором подмигнув мне, и опускается обратно на стул. — Хорошо, а ты дашь мне поводить? — Никаких «дашь поводить», Дилан, — вздрагиваю под громким, но мягким голосом матери, что поворачивается в нашу сторону, смерив взглядом, — ты ещё слишком маленький для такого. — Я не маленький. Она ничего не отвечает. Подходит ближе к столу с дымящейся тарелкой, одним движением руки поставив ее передо мной, и это заставляет опустить тяжелый взгляд на белую кашу, затем с подозрением поднять его на отца. — Поводишь, — произносит одними губами, но осекается, шуточно отворачиваясь в другую сторону, когда ловит на себе пристальный взгляд матери. Она косится в его сторону, поднося два пальца сначала к своим глазам, потом указывая на отца одним: — Я всё вижу, Роберт, — щурится, повторяя четче, — всё вижу. — Я ничего не говорил, — он смеется, поднимая ладонь, но мама лишь саркастически кивает головой, — я ведь не могу говорить что-то за спиной моей любимой жены, да? Жестом подзывает маму, опускает руку ей на талию, притягивая, и мягко улыбается, касаясь виском бедра матери. — Он слишком маленький, а если Дилан не справится с управлением, а ты не успеешь помочь? Что тогда? — Я всегда рядом с ним, Клаудия. Не думай о плохом и этого не случится. — Но он же еще маленький, — не унимается, чем заставляет холодно посмотреть в её сторону, но не получив нужного внимания, опустить взгляд на овсянку перед моим носом. — Если увижу Дилана за рулем твоего джипа, посажу под домашний арест обоих. Краем глаза вижу, как женщина с серьезным выражением лица зарывается пальцами в волосы отца, мягко массируя кожу головы, от чего тот прикрывает глаза, улыбаясь шире: — Этот джип всё равно достанется ему, почему бы не научить вождению с детства? — задает вопрос мягко, заставив меня улыбнуться, не скрывая детского восторга, и с большим рвением прожевывать кашу, — Дилан не должен бояться дороги, я прав? Поднимаю косой взгляд на задумчивое лицо матери. Она продолжает гладить голову отца, но лицо её меняется. Щеки впадают, румянец исчезает под серым цветом кожи, большие мешки под глазами появляются сами по себе, и мама худеет за секунду. Каша встает поперек горла, когда ледяной голос обращается ко мне: — Дилан, я прав? Перевожу широко раскрытые глаза на отца с мертвенно-бледными губами, которые продолжают шевелиться, но не произносят ни слова. Его пустой взгляд замирает на мне, поэтому сильнее сжимаю ложку, поднимая глаза на мать. При её виде тут же давлюсь обжигающей стенки горла кашей, отталкиваясь от стола. Стул встает на две ножки, позволяя спрыгнуть на пол, но после с грохотом падает назад. Звон ложки. Родители смотрят на меня пустыми глазами, шевеля губами, но ни единого звука не произносят. — Пап, — отец не отвечает, продолжая сверлить взглядом, — мама... — выдыхаю воздух, переведя взгляд. Только сейчас замечаю сквозь приоткрытое окно, что на улице повисает абсолютная тишина. Ни пения птиц, ни шума машин.Пустота, царящая в каждой щели. Она поглощает сознание, мешая дышать. — Я прав? Вздрагиваю, поворачиваясь на месте. — Дилан, — он стоит рядом с дверью, держась за неё одной рукой, — я прав? Жировое пятно, расплывшееся по всему вороту белой майки, перекрывает другое, более темное и приобретающее с каждой секундой более четкие очертания. Густая кровь стекает по его шее, вызывая отторжение при одном только виде этого мужика. Он становится еще уродливее, когда оголяет свои желтые зубы в улыбке. Медленно раскрывает двери, заставив их противно заскрипеть. — Прав? — двигает рукой взад-вперед, а дверной скрип режет слух, — Мне не нужны доказательства, Дилан. Ты сам знаешь, что я прав, ведь это ты убил меня. Давление скачет в висках, а я пячусь назад, пока не врезаюсь во что-то. Резко оборачиваюсь на угол стола, слыша грохотание собственного сердца в ушах, но вся злость уходит. Остается только горечь, когда я встречаюсь с выцветшими глазами родителей. Они опускают взгляд на мои руки, я недоуменно смотрю туда же. Кровь. Все руки измазаны густой кровью. Безумие. — Ты и есть доказательство, ведь они все... Голос Рони вызывает новую волну боли и недоверия, с которой не могу бороться, испуганно бегая зрачками по своим пальцам, которыми перебираю в воздухе. Мужчина переходит на крик, который переплетается со скрипом, образуя симфонию хаоса. Заставляет схватиться за голову, пачкая лицо, и сжать виски от нахлынувшего давления. — Они сдохли по твоей вине! Все! Я задыхаюсь. *** Раскрыл влажные веки, врезавшись взглядом в темный потолок и ощутив тяжесть по всему телу. Температура словно превышала норму, из-за чего спина намокла, а футболка противно прилипла к коже. Очередной скрип разрезал теплый воздух. Тело не восстановилось после сна, поэтому перед глазами всё поплыло, когда я повернулся на звук. В рот лез край шерстяного пледа, суша губы, поэтому откинул его. Сердце бешено билось в груди, словно я боялся увидеть в дверном проеме Рони. Громко дышал, щурясь и с трудом фокусируя взгляд на двери, ручка которой медленно повернулась. Голос по другую сторону комнаты стал отчетливее, словно ворвался за пределы купола, сдерживающего его ранее. Я оперся на локти, помогая себе приподняться, в этот момент дверь со скрипом приоткрылись. Свет проник в комнату тонким столбом, осветив лишь малую часть пространства, поэтому кровать, на которой я лежал, осталась в темноте. С холодом в груди проследил за тем, как в дверном проеме появилась голова женщины, осмотрелась. — Ну вот, — тяжело вздохнула она, спустя долгие секунды, и полностью раскрыла дверь. Свет проник глубже, дошел до края кровати, — я же говорила, она спит. Женщина оперлась плечом о дверной косяк, удобнее приложив телефон к уху, а сама посмотрела вглубь комнаты, ответив кому-то: — Она звонила, Говард, но ты же знаешь, как я занята. Конец месяца, всем нужно что-то подписать, заполнить, — надавила на прикрытые веки, — одна бумажная волокита. Я не слышала звонка и даже если бы слышала, то всё равно не смогла бы ответить... Замолкла, словно выслушивала что-то неприятное, от того её лицо так искривилось. — Постой, ты же знаешь как я, точнее как мы стараемся для Эмилии. Это нелегко, но мы продолжаем держаться, — повернулась, чтобы ещё раз заглянуть в комнату, — Мы обещали ей, что всё изменится после переезда и посмотри. Последнюю неделю она уже не кричит, никого не тревожит и мне даже не стыдно за её поведение. Женщина замолкла, поджав губы, видимо в очередной раз что-то выслушивая. Напряжение. Им был заполнен воздух, а я продолжал его глотать, невольно став частью того, что меня не касалось. Молчал. Мысли постепенно прояснялись. Поведение миссис Стилфорд настораживало и напрягало, впрочем, как и ее присутствие, но не я смог отвести взгляд, вслушался в шепот. На лбу выступил холодный пот, а мышцы спины свело от постоянного напряжения, с которым следил за матерью Эмилии. Та кусала губу, устало оттолкнулась от дверного проема, чтобы встать прямо. Пальцами свободной руки потянулась к прическе, распустила волосы, и прикрыла глаза от приятного чувства освобождения: — Я так устала, не хочу спорить с тобой, поэтому обсудим всё, когда вернешься... — не успела закончить, уже сжав одной ладонью дверную ручку, как ей вновь пришлось прикусить губу. Что-то выслушала, прикрыв глаза, и с большим раздражением всё-таки потянула дверь на себя, закрыв: — Мы не дадим ей таблетки, Говард. Если Эмилия не справится сама, то место в клинике давно занято, — голос затих, потерявшись за деревянной преградой. Щелчок. Кто-то запер дверь. Одним движением меня оставили одного комнате, где витало напряжение, и находила свое воплощение паника. Однотонные стены, как в больнице, тревожили меня. Глаза заболели, поэтому прикрыл их на время. Присел на кровати, отчего плед сполз окончательно, а кожу начал терзать еле ощутимый мороз. Головная боль постепенно накатывала, а тело, как на зло, продолжало быть каким-то обмякшим. Дерьмо. Убрал пальцы от глаз, осматриваясь в поисках окна, через которое мог вернуться домой. Комната была освещена одиноким светом светильника, что стоял в самом углу на рабочем столе. Спинка стула закрывала обзор, но не сложно было догадаться, что за столом кто-то сидел. А совсем рядом было окно, открытое на проветривание, словно приглашение. Уперся второй рукой в матрас, свесив ноги, и почувствовал махровый палас, в котором утонули мои стопы. Кровать скрипнула, когда я полностью выпрямился и направился к столу. Подошел ближе, изучая профиль девчонки, что мирно спала. Её лицо было повернуто в мою сторону, а руки согнуты в локтях, находясь на поверхности стола. Волосы были собраны в неопрятный пучок из которого выбилась целая куча блондинистых прядок. Она уперлась щекой в исписанные бумаги. Неужели сама не заметила, как уснула? Или не захотела ложиться со мной на одну кровать? Остановился вплотную к столу, убрав одну ладонь в карман джинс, а вторую вытянул к лицу Милк, не проанализировав свои действия. Аккуратно коснулся белого локона. Он мешал Эмилии спать, но та была не в состоянии откинуть назойливые волосы с лица, поэтому сделал это за неё. Сдержал позыв треснуть себя по лицу, когда медленно, чтобы не разбудить Милк, заправил прядь за ухо, коснулся влажной кожи щек костяшками. Поджал губы, наклонив голову, и с не меньшей осторожностью отдал всё внимание белой кожи Милк. Дотронулся ещё раз, погладив костяшками. Это завораживало. Мои действия, они были необычны для восприятия, ведь я действовал на уровне инстинкта, поддался желанию, что возникло в груди. Это вызвало внутренние противоречия, но желание коснуться этой девчонки переросло в такую необходимость, что тело окутала мелкая дрожь. Дыхание сбилось. Я провел по линии скул, удивившись холоду бархатной кожи, но тут же одернул руку, поджав пальцы, ведь Эмилия замычала, сонно качнув головой. Что ты делаешь, О’брайен? Милк приоткрыла губы, чмокнув, и нахмурила лоб, от чего маленькая складка прорезалась между бровей. Неожиданно кашлянула, сутуля плечи, после почесала ногтями то место, которого я до этого касался. Веки были напряженно сжаты, словно она силой удерживала себя во сне, либо вовсе не могла проснуться. Не моргал, ощутив колющую боль в районе груди из-за бешеного сердцебиения, но всё равно вытянул руку. Пальцем надавил на щеку Милк, которая больше не реагировала, спокойно дыша, но я продолжил напряженно изучать ее профиль. Скользнул рукой выше, коснувшись горячего и влажного лба тыльной стороной ладони. У Милк была температура. Влажный лоб отблескивал под механическим светом лампы. Я смахнул большим пальцем капельки пота на висках. Вдруг морозный ветер скользнул в комнату через приоткрытое окно, от чего ресницы Милк задрожали, а дыхание стало тяжелым. Выдохнул напряжение, с которым убирал руку от лица Милк, и сжал пальцы в кулак. Надавил им на губы, пытаясь понять... пытаясь отследить те изменения, которые мешали дышать мне полной грудью, но, кажется, я потерял точку отсчета. Уже не мог спокойно наблюдать за Милк. Повернул голову, осматриваясь в темной комнате, и всё-таки вернулся к кровати. Сдерживал себя, чтобы вновь не посмотреть на Эмилию, ведь желание своеобразной близости никуда не ушло. Это злило. Я впервые почувствовал что-то кроме отчаяния, но не мог понять что. Бросаю косой взгляд в спину Эмилии, сжав между пальцев шерстяной плед. А будет ли от него смысл? Может отнести Милк на кровать? Нет. Я был свидетелем вынужденных пробуждений Эмилии, в это время она не контролировала свои действия. Как будто тело проснулось, а сознание до сих пор находилось среди чудищ, которые ее преследовали. Милк была как лунатик, только не бродила по дому бесцельно. Она искала что-то, что должно было спасти ей жизнь. Но что именно? Лунатики бродят под влиянием лунного света. Это сродни приливам и отливам в результате изменения положения луны. Что если Эмилия как прилив чувствительна к изменениям луны. Желание перенести Милк на кровать исчезло, ведь она могла проснуться, а этого я не хотел. Так у меня была бы возможность коснуться её ещё раз. Без знакомого испепеляющего взгляда, без глупых вопросов, которыми обычно была полна её мнительная голова. Вернулся к Милк, укрыв её пледом и поправив ткань у плеч, чтобы та не сползала ниже. Милк выглядела болезненно, и это заставляло что-то внутри противно сжиматься, словно я, черт подери, должен контролировать состояние Стилфорд. Будто я нес ответственность за эту полоумную девчонку, пока она была в зоне видимости. Пока спала на куче исписанных бумаг, которыми видимо была слишком увлечена, раз уснула прямо на них. Даже не переоделась, как была в своем свитере, так и продолжила учить в нем. Я заглянул на рабочий стол, чтобы разобрать цифры и формулы, которые Милк, видимо, пыталась заучить. Медленно обошел стол, чтобы вновь была возможность рассмотреть сонное лицо Эмилии. Она открыла окно, словно намекала мне, куда я должен выйти до её пробуждения. У меня были проблемы и во избежание одной из них, я должен был немедленно перебраться в свою комнату. Должен был, да, но хотел ли я этого? Убрал ладони в карманы джинс, с внешним холодом изучая профиль Эмилии. Я готов был убить себя за то, что протрезвевшую голову посетили совсем не трезвые мысли.

***

Почему ложь расценивается слабыми людьми как благо? Разве слова, запудрившие всем мозги, могли считаться чем-то хорошим? Могли нести пользу? Могли спасти жизнь? Нет, но так хотелось сказать «возможно». Правда могла быть жестокой, могла заставить сердце медленно холодеть, пульсировать в болезненных спазмах, пока боль не стала бы такой силы, что сознание не абстрагировалось, выключив все чувства. Оставив вместо тепла сплошную пустоту. Холодную и колючую, словно в тебе растет черная дыра, и даже крича от боли ты не избавишься от неё. Пока не закроешься в себе. Это правда. Эмилия Стилфорд знала, что не имела права лгать окружающим, но все равно выбрала этот путь. Ложь во благо. Вот только, в последнее время это не работало. Мысли настигали, сбивая с ног, реализуя себя в ночных кошмарах и сонных параличах в виде насилия, которое не однократно пытались совершить. С Эмилией делали плохие вещи. Она боялась одна. Наедине с происходившими жестокостями и мыслями. Постоянными мыслями о своей никчемности, от которых мозг начинал жужжать, принося моральную боль. Ведь это была её вина. Сама виновата в насилии. Ей так сказали. Она боролась одна. Эмилия собиралась с силами, но каждый приход этого человека в дом срабатывал как мощный пинок в грудь, от чего воздух выходил из легких, вызывая темноту в глазах. Покалывание в животе. Панику. Боль сжимала её тело разъедающими пульсациями, прекращая подачу кислорода, который был так необходим. Она осталась одна. Осталась, черт подери, одна, каждую ночь сбегая от ночных кошмаров. Тонула, захлебывалась, давилась страхом и одиночеством, пока не нашла его. Точнее он сам нашёл её. Дилан О’брайен не мог спасти Эмилию от монстров, но мог попытаться. Стоило ли винить её за то, что она побоялась в очередной раз остаться одной? Да. Она солгала. Но это была ложь во благо, правильно? Медленно пришла в сознание, выплывая из сна, но не могла пошевелиться. Голова оказалась такой тяжелой, что с трудом могла её качнуть, тут же ощутив твердую поверхность, вместо привычной подушки. Сжала веки, возвращая контроль над собственным телом, но я долго просидела в одном положении, от того каждая мышца затекла. Разлепила сухие губы, неожиданно коснувшись пальцами холодного кончика носа. Неужели я уснула за столом? Раскрыла глаза, щурясь от яркого света, что просачивался через окно в стене. Наморщила лоб, с трудом подняв голову. Отлепила от щеки какую-то бумажку, хмуро посмотрев на непонятные формулы. Мой почерк. Боже. Убрала листок на стол, морщась от резких движений, которые совершала по глупости. Кости ломило, а тело окутал нездоровый холод, словно меня морозило. Приоткрыла губы, вобрав воздух, ведь не могла восполнить его нехватку через нос. Он не дышал. Расправила плечи, опустив заторможенный взгляд на плед, укрывший мои плечи. Не помню, чтобы я вообще чем-то укрывалась, да и этим пледом я, кажется, укрыла Дилана. Стук сердца. Воспоминание. Оживление. Развернулась, подняв взгляд на кровать, ожидая увидеть там спящего парня, но никого не было. Мятая постель и пустота. Посмотрела на окно, которое было полностью закрыто, словно Дилан заботливо прикрыл за собой «двери», когда уходил. Бесцельно моргала, пытаясь игнорировать больной укол в груди, от которого глаза начали напряженно болеть. Просто смотрела на это место, ощущая, как в горле образовывался ком, горечью осев на языке. Сердито подняла ладонь к лицу, пальцами надавив на переносицу, чтобы избежать слез, которые уже неприятно подкрадывались к глазам. С каких пор я стала зависеть от присутствия Дилана? Я действительно не поняла, почему вдруг пришлось сдерживать эмоции, особенно когда ничего плохого не произошло. Не понимала, почему пустота в животе казалась больше, чем до этого, словно превращалась в дыру. Почему всё так? Неужели на миг я позволила себе поверить, что Дилан останется? Его присутствие мешало ощутить окружающую тишину, даже если он молчал. Я переключала свои мысли на этого парня, наблюдая за холодным взглядом, резкими движениями. Волновалась? Да. Переживала? Да. Но эти ощущения не позволяли мне вспомнить о всепоглощающей пустоте и кошмарах, преследующих меня. Рвано выдохнула через приоткрытые губы горячий воздух, потирая лоб, и поднялась со стула, тут же ухватившись за край стола. Колени подогнулись, и только из-за этого я поняла, что я не в порядке. Горло тут же зачесалось изнутри, и я закашляла, борясь с желанием расчесать глотку ногтями. Согнулась от кашля, прикрыв рот ладонями, а глаза заслезились. — Боже, — слабо протянула, не узнав собственный голос, — вот же... Прервалась на очередной кашель, тут же зажав рот руками. Тяжело дышала, вытерев слезящиеся глаза, и обняла себя рукой, направившись к ванной комнате, чтобы прийти в себя. С каждым шагом ноги словно холодели сильнее, от чего контролировать координацию не получалось. Остановилась напротив двери, с трудом открыв её, и зашла в ванную, опустив взгляд в пол от яркого освещения. Зажмурилась, пальцами надавив на висок и пульсирующую вену. Шум разбивающейся воды смешался с шумом в голове. Тело потянуло в бок, поэтому я прижалась к прохладной поверхности двери. С тихим скрипом дверь приоткрылась под моим весом, а я уже не ощущала силы в ногах. Не уделила внимание нарастающему шуму. Странная слабость охватила всё тело, поэтому реакция осталась заторможенной, когда кто-то схватил меня за ворот свитера, настойчиво потянув вверх. Силой поставил на ноги, заставив отойти от дверного косяка и прижаться копчиком к краю стиральной машинки. Моргнула, ощущая жжение в глазницах, но всё-таки сфокусировала взгляд на сосредоточенном лице. Карие глаза смотрели в ответ. Хмуро изучали меня. — Д-дилан... — прошептала, не веря, что он остался. Что-то подтолкнуло меня вытянуть дрожащую ладонь к Дилану, опустив глаза на свои пальцы. Непозволительно медленно коснулась его груди, недоверчиво подняла взгляд. Дилан сосредоточенно следил за моими действиями, но тяжело сглотнул. Явно хотел что-то сказать, но моё поведение его сбило. Тогда я полностью прижала ладонь к теплой груди. Это заставило Дилана задержать дыхание, сильно сжав челюсть. Ему были так неприятны мои касания? Через кофту ощутила удары сердца. Быстро. Сильно. Это наверняка мешало Дилану нормализовать дыхание, но помогло мне понять. Он действительно был здесь. Стоял напротив меня, опустив тяжелый взгляд на уровень моей шеи. Всё также держал одной рукой за свитер. Не ушёл. Остался. — Доброе утро, — выдохнула, растянув губы в слабой улыбке, но те дрожали от слабости, что с уже меньшей силой охватывала тело. Мне стало легче. Дилан молчал, сильнее нахмурив брови, словно я сказала полный бред. Его взгляд задержался на моих губах, но тут же дрогнул, устремившись куда-то вверх. Но я смотрела, изучала, только сейчас заметила, что лицо Дилана блестело от капель воды, которые скапливались на подбородке, падая и впитываясь в ткань его черной футболки. Шум разбивающейся воды. Он наконец-то настиг меня, и я краем глаз выловила включенный кран в раковине. Дилан умывался, поэтому его не было в комнате, когда я проснулась. Проглотила сухость во рту, ведь Дилан не отвечал на мою зрительную просьбу, продолжая напряженно молчать. Ну же. Посмотри на меня. — Всё в порядке? — спросила я, на что Дилан неожиданно хмыкнул, — Как ты себя чувствуешь? После вчерашних событий у тебя что-нибудь болит? Он опустил серьезный взгляд на меня, не изменяя холодному выражению лица, этим заставил меня невольно сжаться: — И ты говоришь это мне? Больной человек здоровому? — Я не больна... — Дилан изучающе заглянул в глаза, заняв всё мое внимание. Мне хотелось что-то ответить, но мысли путались, —просто ты... — это бесполезно, — ничего. Он ждал. Я молчала. Шум воды. — Ладно, — он поджал губы, отвернувшись от меня. Хватка на свитере исчезла, когда Дилан опустил руку, пряча её в карман. Пришлось повторить его действия, убрав ладонь от тёплой груди. Тактильная связь потеряна. Дилан вернулся к раковине, выключил воду и поднял полотенце, вытирая лицо. Это позволило мне осмотреть его обожжённую ладонь, которую он вчера забыл обработать, либо просто наплевал на это. — Так, — прочистила горло, ведь голос казался слишком сиплым, — как ты спал? Дилан смял полотенце в руках, искоса посмотрев на меня, но не повернул головы: — Ты кашляла. — Подавилась, наверное. — Может, простудилась? — Нет же. — Не спорь зря, полоумная. Ты всю ночь со мной бродила и уснула под открытым окном, — Дилан повернулся ко мне всем телом. Откинул полотенце на стиральную машинку и, убрав ладони в карманы джинс, словно боялся оставить руки на виду, двинулся ко мне, — нет ничего страшного в том, что ты заболела. Просто признай это и больше не охоться за мной. — Я не охочусь! — вспыхнула, когда Дилан остановился совсем рядом. — А что делаешь? Может, ходишь по ночным улицам в поисках приключений? Тогда сходи в клуб на окраине города, там приключений достаточно. Некоторые могут даже понравиться. Я замерла с раскрытым ртом, а Дилан хлопнул меня по плечу, воспользовавшись моей потерянностью. Сил на ответ не было, я тратила их на то, чтобы ноги не подкосились под этим колючим взглядом. — Ладно, — сказал Дилан, обходя меня, и вышел из ванной комнаты. Взгляд на секунду уперся в кафельную стену, но я тут же развернулась, выходя за парнем. Походка была неровной, ноги тяжелые, всё тело словно нуждалось в подзарядке. Я только проснулась, но уже устала. Схватилась за дверь, выходя из ванной комнаты, и взгляд тут же нашел Дилана, что уверенными движениями раскрыл окно и выглянул на улицу. Я проследила за ним, слегка нахмурившись. Дилан словно убедился в чем-то, вновь заглянул в комнату, и встретился со мной взглядом. С трудом расправила плечи, приоткрыв губы, но Дилан решил заговорить первым: — Выпей жаропонижающее, в школу пока не ходи и незнакомцам дверь не открывай. Запомнила? Не успела ответить, как Дилан тут же отвернулся, выбираясь на другую сторону дома через окно. Все его движения были резкими и быстрыми, поэтому я испугалась, что он может сорваться: — Осторожно! — вытянула руку по инерции, но Дилан уже вылез из комнаты, скрывшись на другой стороне дома. […] Он приложил небольшое усилие, подняв створку окна вверх, и с тихим скрипом, смешавшимся с шумом ветра, влез в комнату. Тут же обернулся, выглянув из окна. Ему нужно знать, кто был на улице в это время. Кто мог проследить. Дилан был слишком подозрительным, но это и спасало его жизнь. Постоянный контроль и холодный расчет, каждое действие должно было быть продуманно, чтобы не совершить ошибки, которая в итоге могла стоить жизни. Воскресенье, на часах семь утра, возможно, поэтому Дилан никого не увидел на улице. Нервно стукнул пальцем по оконной раме, занырнув обратно в комнату, но окно не закрыл. Ему нужен был свежий воздух, потому что он до сих пор ощущал, как задыхается. Поставил руки на талию, усталым взглядом изучив комнату, в которой большое внимание привлекала доска. Направился к ней, неожиданно наступив подошвой на колпачок. Он наклонился, подняв его, и исподлобья осмотрел паркет. Чуть дальше одиноко лежал маркер, что Дилан вчера бросил, когда Рони вновь поднял руку на мать. Дилан поднял маркер и с разочарованием подошел к доске, отдав ей всё внимание. Фотографии. Какие-то сделаны больше месяца назад, какие-то пару дней, но их объединяло одно. Каждое фото запечатлело здание, в котором могла находиться база ублюдков. Там они должны были хранить украденную у Кристофера и остальных правых партию наркотиков, а позже продавать. Эту партию и должен был найти Дилан с парнями, но времени катастрофически не хватало, ожог от закрутки Кристофера напоминал об этом. Дилан не знал где искать ублюдков и товар. Он не мог просто спрятаться, ведь могли пострадать люди. Он не хотел признавать, но да, некоторые люди не должны были попасть в этот перекрестный огонь. Некоторые должны были спастись и единственное, что Дилан мог сделать для них — это заставить уехать или спрятаться, пока он не найдет товар. Хочешь жить — беги. Иначе Кристофер не оставит никого в живых. Он давно лишился своей человечности, в своих делах не боялся идти на риск и шантажировать даже власть города. Он был психопатом и хорошим политиком, поэтому стал Правым, ведь запугал каждого и имел власть над всеми. Ещё с детства Кристофер начал зарабатывать себе пугающую репутацию. Он наполнил ванну до краев и положил туда двухлетнего брата, который не мог сопротивляться куда более мощному члену семьи. Кристофер прижимал его тело ко дну, буквально ломая ребра и заставляя давиться ржавой водой. Глотать её. Позволил легким разорваться, а потом спокойно ушёл на кухню, где пил чай до прихода матери. В полицейском участке он сказал, что крики и рыдания младшего брата действовали ему на нервы, поэтому он заставил того уснуть. Вот только, с четырех месяцев, брат Кристофера перенес тяжелую болезнь, после которой не мог издавать звуков. Ему было тринадцать. В старшей школе, после урока биологии, на которой препарировали лягушку, он поймал голубя на улице и вспорол ему живот охотничьим ножом отчима. Перебрал каждый маленький орган, изучив его. Такие опыты проходили на бездомных котах, собаках, пока Кристофер не изучил всё. В очередной учебный день он заманил какую-то девочку из младших классов в подсобку, чтобы что-то показать. Увидев вспоротую кошку, которую он достал из рюкзака, девочка хотела убежать и рассказать учителю, но Кристофер вырубил её одним мощным ударом. Он изучил и её, узнав много нового о строении тела девочек. И это ему понравилось куда больше, чем тело голубя. В полицейском участке он сказал, что ему просто хочется узнавать новое. Ему было шестнадцать. Когда Кристофер вышел из колонии, его интерес не угас. Как-то раз ему понравилось, как целуется какая-то девушка в клубе, и он отрезал её язык, оставив себе на память. Он имеет власть над остальными, ведь играет на их страхах. Кристофер психопат, и его заинтересовала Эмилия. Прошло больше четырех часов, прежде чем Дилан оставил в покое фотографии и решил спуститься вниз. Он должен был лично заняться поиском ублюдков, чтобы не потерять доверие Кристофера, которое было так необходимо для осуществления задуманного. Для того чтобы успеть в срок, ему нужна была машина. Было необходимо достать джип отца. Дилан медленно спустился по лестнице, сжав между пальцев ткань карманов. Скрывал нервные подергивания головой, когда проверял коридор на наличие знакомых лиц. Он был уверен, что Рони жив. Но в доме было пусто. Тихо. Никого не было. Дилан расслабил плечи, спустившись с последней ступеньки, которая тихо скрипнула под тяжестью веса. Он прошел вперед, отвел взгляд в противоположную от зала сторону, где вчера Рони решил напиться. Заглянул на кухню, оглядевшись и вдруг нервно вздрогнув, когда встретился с парой глаз. Дилан заметил её не сразу, перескакивая с серых шкафчиков к такому же серому холодильнику, при виде которого предательски заурчало в животе. Как давно он не питался нормально? Кажется, не меньше двух дней. Хотел отвернуться, но взгляд скользнул по тарелке с блинами, которые он узнает даже во сне. И этот запах. Знал, что еда отвратительна на вкус, но они все-равно приятно пахли. — Дилан... — мать испустила тяжелый вздох, наблюдая за сыном. Он вздрогнул, встречаясь с ней взглядом, но паника в груди быстро утихла. Смотрел в её опухшие от слез глаза, не двигаясь, когда мать выпрямилась на стуле, худыми руками пододвинув тарелку в сторону сына. Скрип. Её пальцы тряслись, но Клаудия проглотила дрожь вместе с оставшимися слезами, тихо прошептав: — Я приготовила блины, — шмыгнула носом, встретившись с холодным взглядом Дилана, который стоял на месте, наблюдая, — ты садись, кушай. Он изучал наливающийся синяк на скуле матери, опустил глаза на тарелку блинов, светлых, тонких, было видно, что мать старалась. Наверняка пекла их для Рони. Дилан не сдержал горькой усмешки от этой мысли. Отвернулся от матери, которая с такой болью воспринимала каждое действие сына, что не могла перестать теребить бледный заусенец на пальце. Она действительно сожалела. Ей было жаль, Дилан.