Бесконечна пытка тишиной, Тишина смеётся над тобой, Застывает время на стене, У часов печали стрелок нет. Ария — «Пытка тишиной».
Это была большая комната, как будто нарочно выдержанная в этом ярком, режущем глаза белом цвете. Белые стены, лишённые какого-либо намёка на украшения. Тонкие пластиковые пластины, покрывавшие холодный пол сплошным слоем и зеркала, которыми был выложен высокий потолок, в одном из углов которого был виден поблескивающий объектив лениво двигающейся из стороны в сторону камеры. Он привык следить за ним. Привык наблюдать. Этот маленький красный огонёк камеры… проклятое око, неусыпно следящее за обреченными… оно останавливается. Иногда. Когда выбирает очередную жертву. Когда этот без конца вращающийся черный слепой глаз останавливается и делает выбор, он знает, с кем придётся прощаться на этот раз. Не вслух. Мысленно. Потому что нельзя ломаться. Нельзя умирать и нельзя терять надежды. Когда они уходили… его друзья… почти братья… они всегда старались подбодрить друг друга. С улыбкой обещали «Не волнуйтесь ребята, я вернусь… вы главное тоже держитесь, ладно? Мы выберемся… мы обязательно выберемся…». Поначалу он действительно в это верил. Потом старался верить. Потом заставлял. Сжимал начавшие невольно подрагивать колени руками. Судорожно выдыхал, потому что чувствовал, как в груди становится тесно. Под ногами эти холодные пластмассовые пластины, а на потолке он может видеть собственное отражение. Они выложили потолок зеркалами. Не случайно. Он может видеть это. Они все видели, как их становится всё меньше и меньше. Его друзья, товарищи, они уходили один за другим. И не возвращались. Однажды наступил такой момент, когда они с M-24 остались одни… а сегодня утром его тоже забрали. Он только улыбнулся ему на прощание, сказав: «Не вешай нос и даже не думай мне тут сдохнуть, пока меня нет». Он тоже попробовал улыбнуться. Собственные слова все ещё скачут в ушах гулким эхом… «Я ещё тебя переживу!». Чушь сказал. Просто сорвалось с языка. Впрочем… кажется, M-24 понял, что он имел ввиду. Ответил «Так держать, дружище» одними глазами. Здесь вроде бы не холодно, но он, прислонившись спиной к безликой белой стене, чувствует холод. Обнимает колени руками и зло стискивает зубы. В комнате так тихо. Только мерное гудение ламп. Они ярко светят на высоком потолке… заливая стеклянный гроб холодным светом «мёртвого солнца». Они все ушли… все погибли, и он тоже… «Нет! — он зло сжал руки в кулаки и процедил про себя: — М-24, только попробуй мне сдохнуть!». Это странно. Он ещё никогда не был в этой огромной и пустой комнате один. Их всегда было как минимум двое. Голоса братьев по несчастью отскакивали от безликих стен. Наполняли окружающую мёртвую тишину жизнью. М-21 никогда не был на кладбищах, даже неба никогда не видел, но сейчас у него создалось ощущение, будто бы он сидит сейчас на могильном холме. Поджав ноги на братской могиле. Эти белые стены… такое чувство… как будто они… давят на него. Они его угнетают. Хочется опустить взгляд. Свернуться в клубок и стать маленьким–маленьким. Больше не получается это скрывать. Ему страшно. Страшно даже не отбросить коньки, а знать, что стеклянные двери больше не откроются. Он останется один. Совершенно один в этой проклятой стеклянной темнице. Объектив камеры больше не двигается, он неподвижен. Ну конечно. У него осталась только одна цель. Все остальные уже отмучались свое. Теперь, наверное, его очередь. М-21 хищно ощерился и с коротким смешком оперся спиной о холодную стену, показав слепому объективу камеры смачный фак. Плакать? Скулить? «Не дождетесь, ублюдки… — он усмехнулся и заметно расслабился на «стеклянном» полу. — Больно жирно». Мужчина зло закусил губу и не выдержал, прикрыл глаза. «Борись, М-24… ты мне нужен. Я не выдержу без тебя… сдохну… или съеду с катушек…», — он закусывает губу почти до крови. Сжимает руку в кулак, чувствуя, как предательски дрожат пальцы. Эта тишина давит на уши. На психику. Медленно засасывает его в бездну отчаяния и повергает в страх, близкий к панике, но он старается держать себя в руках. Только бы не сломаться… не начать бегать… кричать… только бы не сойти с ума от этой давящей на уши тишины… только держаться… «Не умирай, М-24… не умирай, пожалуйста». Медленно повторяешь про себя эти слова. Как молитву. Как заклинание. Он столько раз повторял их про себя, что уже сбился со счёта. Когда уходил M-54…«Не умирай, не умирай…»
Когда уходил M-32…«Не умирай, не умирай…»
Когда уходил M-73…«Не умирай… пожалуйста…»
Только бы прожить хотя бы полтора дня. Хотя бы несколько часов.«Пожалуйста!»
Сколько уже прошло времени? Час? Два? А может уже куда больше? Его внутренний временной счётчик, кажется, дал трещину. Потому что слишком пусто. Слишком тихо. Слишком много тишины и света для одного человека. Эта засасывающая пустота как будто бы растягивает кажущееся в момент покоя такими короткими мгновения жизни… «Чёрт… так и свихнуться недолго… почему его нет так долго? — он прикрывает глаза рукой и почему-то не может справиться с этой немного дикой и пугающей улыбкой, которая сама по себе медленно расползается на губах. — Ха-ха, М-24… ты… ты обманул меня, да? Ха-ха… смешно, да… смешная получилась шутка…» — из груди невольно вырываются короткие всхрипы и нездоровые смешки. Он обманул. Он посмеялся. «М-24… ты же знал, что не вернешься… так зачем смеялся? Зачем врал? Зачем обнадежил?», — плечи подрагивают от чего-то горького, что отчаянно рвётся наружу, и он столь же отчаянно пытается это сдержать. Вцепляется дрожащими руками в кожу. Царапает. Оставляет красные полосы и скрипит зубами. Не ломаться. Закрыть глаза, чтобы не видеть их лица… не видеть их погасших улыбок… Ногти царапают руки до крови. Дрожь перетекает в судороги. Его колотит. «Ублюдки…», — он поднял взгляд на безмолвный мигающий огонёк камеры и едва сдержался, чтобы не плюнуть им прямо в «лицо». Только и могут, что убивать по одному. Измываться над теми, кто не способен себя защитить. «Ты же обещал… — обнимая себя руками. — Ты обещал вернуться, M-24… ты же говорил что… ни за что раньше меня не сдохнешь…» — уткнуться лбом в подрагивающие от страха колени. Стиснуть зубы и попытаться не начать скулить или… плакать. «Ха-ха… что бы M-24 сказал, увидев, что ты скорчился на полу как баба?», — он усмехнулся. Он выживет. И М-24 тоже обязательно выживет. Он дождется, пока откроются стеклянные двери… Тихие шаги в коридоре. Стук каблуков. Шаги, шаги… сколько их там? Двое? Или всё-таки четверо? О смерти всегда сообщают, если вообще сообщают, двое в белых халатах. А выжившего обычно приводят четверо. Двое охранников. И двое мясников в белых халатах. Тишина. Только бы выдержать. Сидеть и слушать шаги. Считать их про себя, попытаться понять… пора ли привыкать к тишине… или можно её пока не бояться.Один, два, три… ну сколько же, сколько можно…
«Ну, покажитесь же, мрази… — он сжал руки в кулаки. — Сколько вас там? Сколько?» — он не выдержал и поднялся на ноги, когда шаги раздались ближе. Царапины болели и кровоточили. На белой ткани майки появились багровые пятна… «Да насрать. Хоть всю дурь из башки выбил…», — … об отчаянии. Слезах. Смерти. Когда мощный корпус автоматчика показался за стеклянными дверями, он не смог сдержать вздоха облегчения и усмехнулся: «Жив… ну ещё бы… М-24 крепкий ублюдок… ну не мог он просто взять и так легко сковырнуться». Тяжёлые и такие знакомые шаги слышаться в коридоре. Он не сдерживает улыбки… ведь его пытка тишиной закончилась. Пока. До следующего раза…