Пожиратель Богов

Вопрос: "Расскажи о начале своего пути. Как вообще поедание людей смогло дать такую силу другому человеку? Ведь по сути люди - всего лишь еще один сорт мяса... или нет?" Предупреждаю: снова необузданный полёт фантазии. Так как, увы, о подробностях предыстории лор умалчивает. *** Сила — во власти и страхе. Сила — в страсти, и он бросился в неё с головой, словно в океанские пучины из своих пророческих снов. Его некогда горячая искренняя вера угасла, утонув в безысходности откровений о будущем. И он знал, что рано или поздно это случится: он не сможет сотворить ни одного заклятия, разжигаемого искрой праведного духа. Но иного оружия у него не было. В тот самый момент обезумевший от начинающегося Опустошения противник загнал его в угол, и отчаянная самозащита была сиюминутным, неосознанным, вырвавшимся на волю инстинктом — клирик впился ему в горло зубами, пытаясь хотя бы выиграть время. Он и подумать не мог, что в самом деле хватит сил причинить боль — и моральных, и физических. Но тот отшатнулся, хрипя, и этого оказалось достаточно, чтобы выбить из его рук обломок клинка. Дальше всё было как в смутном наваждении: сомкнутые на шее руки, отчётливо ощутимые под скользкими от крови пальцами спазмы дыхания и затихающий пульс... После смерти проклятый обречён был вернуться — на сей раз нежитью. Но прежний Олдрик — уже нет. Вкус крови воспламенил затуманенный паникой разум, но ещё больше опьянило ощущение власти над чужой жизнью и судьбой. Прежде он был добрым пастырем, но в это мгновение впервые почувствовал себя хищником, правящим над агнцами не с позволения богов, а по собственной воле. Но он жаждал не просто превосходства. Он хотел сродниться с той неведомой стихией, ведущей его — тёмной, неостановимой, стремящейся поглотить весь мир. И одного только наслаждения чувствовать угасание жизни было недостаточно — та должна была стать его собственностью. Мыслью и душой, плотью и кровью. Его, его, только его! Олдрик пытался забыть это извращённое желание, искоренить его из своей души, но в итоге поддался ему. В конце концов, он не видел больше никакого смысла в праведности, милосердии, смирении и нравственности, если всех ждало то, что продолжало являться ему во снах. Раньше он, ослеплённый наивным идеализмом, не замечал, сколько братьев тоже скрывали разнообразные пороки, зачастую немыслимые для священнослужителей, и втайне предавались им. Нужные связи обеспечивали секретность и безнаказанность. Пышные приёмы и пиршества, где рекой лилось лучшее вино, а стоимости которых могло бы хватить, чтобы насытить и одеть толпы страждущих… Изощрённо подлые интриги, борьба за высокий сан, зависть и тщеславие… Тайные собрания и выкупы права доступа к еретическим книгам... Молодые послушники, после заката остающиеся за чужими дверями... Он и сам приметил одного такого, ради своего будущего согласного на многое, даже на необычные прихоти. Поэтому тот покорно дал привязать себя к ложу. Юный, красивый... Но прекраснее всего были слёзы и ужас в его глазах, когда Олдрик точил лезвие ножа. Это не грех, уверял он себя, ведь он не принуждал и не обманывал, когда шептал, что жаждет его плоти. Ведь гибель от нечистых порождений Хаоса и Бездны была бы куда худшей судьбой, а проклятие нежити постепенно превратило бы этот храм души в жалкие руины. Да и пророк, наделённый даром, достойным святых, просто не может быть грешен... Не убийство — избавление, не съедение — жертвоприношение. Подменить суть оказалось так легко. Сначала он мысленно оправдывался перед самим собой. Но затем и это перестало иметь какое-либо значение. Всё, что мешало и мучило — совесть, сострадание, сомнения — он топил в Глубине, как назвал её. Из бремени та стала благословением. Отчасти человеческая плоть вызывала не только страсть, но и ненависть — несущая печать проклятия всему мирозданию, ничтожно слабая и несовершенная, источник соблазнов и падения, в том числе его собственного... В её уничтожении была сладость мести, как бы сумасшедше это ни звучало. Но для него больше не существовало ни безумия, ни здравомыслия. Только голод. Неутолимая жажда вновь получить ту запретную власть — и распоряжаться ею, судить и карать, благословлять и освобождать от бренных телесных оков, спасать их от самих себя и от безнадёжного будущего... Теперь ему не нужны были боги. Он сам стал Святым. Тёмная сила Человечности питала новые видения, преодолевая само время, а мощь людских душ наполняла его с каждым убийством. Он поглотил их столько, что мог бы разжечь Изначальное Пламя ещё на века, но знал, что это лишь бессмысленная отсрочка неизбежного. И всё же, когда его деяния стали известны, и его заточили в храме, чтобы заставить продлить Эпоху Огня топливом загубленных жизней и тем искупить их — сгорая в Пламени, Олдрик тысячами чужих голосов хохотал в хрупких разумах своих пленителей. Стать Повелителем Пепла было лишь очередным подтверждением его величия.