Will You Be My Prince?

Новая кожа, пересекающая грубой кривой линией щеку Уилла, теперь на ощупь была как небольшая выпуклость, и ее поверхность перестала быть мягкой и уязвимой, хотя все еще странно ощущалась как снаружи при движении мышц, так и внутри, когда он пробегал по ней языком. Грэм уже привык к этому, хотя края раны срослись гораздо лучше, чем планировалось. У него было много других шрамов: на плечах и груди, которые сейчас он мог увидеть во все еще запотевшем зеркале ванной. Этот рубец был безобразным, и Уилл провел пальцем по шраму, молча разглядывая его — своего рода ритуал, который происходил, вероятно, чаще, чем требовалось. Не то, чтобы он выглядел очаровательно. Грэм не был симпатичным или безумно привлекательным. Уилл никогда особо не беспокоился по поводу своей внешности: выбирал в одежде практичность, кроме некоторых попыток произвести с помощью нее определенное впечатление или манипулировать ожиданиями, в этом он не был хорош, а вот Ганнибал владел в совершенстве. Уилл мысленно добавил к своему образу мешки под глазами. Грэм тщеславием не страдал. Его лицо было просто его лицом, не являясь при этом ни отталкивающим, ни потрясающим. Но этот шрам на щеке все же был слишком заметным. Он привлекал нежелательное внимание, вот что ужасно. Однако не только поэтому Уилл останавливался у зеркала каждый раз, когда заходил в ванную, будто бы отстраненно глядя на отражение кого-то, кого не привык видеть. Он служил вечным напоминанием, будто бы события не врезались в его память, не горели выжженным клеймом где-то под веками и не прятались в темных глубинах его снов, оттого и требовалось оставить их знак на лице. Поэтому Грэм и задерживался, вглядываясь в зеркало, дольше, чем следовало. Он думал о случившемся у обрыва, воспоминания и чувства наполняли разум и струились по венам, так же, как и в ту секунду, когда Уилл с мукой вытащил нож из раны в щеке… После второго удара ножом боль притупилась и потеряла значимость. Затем Грэм снова вонзил лезвие в плоть Долархайда, чтобы освободить Ганнибала — вот что было важно — их смертельный танец, ставший еще более слаженным. Он помнил ощущение бурлящего в крови адреналина, в тот момент, когда нанес Дракону последний удар, который рассек его внутренности, и в тот же момент Ганнибал зубами разорвал глотку Фрэнсиса. Через мгновение Уилла охватили чистый восторг, ощущение свободы и проблеск ясности: он точно знал, кем является сам и кто такой Ганнибал, чем они были и чем могли стать вместе. «Видишь?», — спросил тогда Лектер, и о да, Грэм видел. Видел и чувствовал абсолютно все. Как разгоралось пламя в глазах Ганнибала, как много было написано на его лице, как кровь, столь прекрасная в своей черноте под светом луны, запеклась на его губах, и как Уилл чувствовал необходимость и страстное желание попробовать ее на вкус. Он желал. Но не стал. Грэм знал, что если бы однажды выбрал его, то мог бы легко получить без остатка. Он лишь из последних оставшихся сил вцепился в Ганнибала, а тот сказал, что это все, чего он хотел. Это прекрасно. Да, так и было. Вместе они были великолепны, а уж как прекрасен был Ганнибал. Раньше ни единое мгновение не содержало в себе так много. Уилл никогда не говорил от чистого сердца, никогда не тянулся за прикосновением Ганнибала, чтобы обнять его, окруженного сиянием их победы. А затем Уилл сбросил их обоих в пучину океана, оставляя за судьбой окончательное решение, жить им или умереть. Хотя, вероятно, Лектер уже решил. Он и сам являлся непреодолимой силой стихии, как и природа, по крайней мере, наиболее близким к ней, чем все, что знал Грэм. Уилл, вновь растревоженный этим воспоминанием, услышал где-то вдалеке щелчок открывающейся двери и тихие шаги. Ганнибал. Он выходил из дома, предположительно в магазин, поскольку, как Лектер объяснил Уиллу, некоторые продукты должны всегда находиться под рукой. Хлеб, молоко, специи и все остальное, что бы там не предпочитал Ганнибал использовать в приготовлении пищи. Грэм думал, что Лектер наслаждается жизнью в Париже: культурой, видами, но в особенности едой. Что-то из этого мог оценить и Уилл, хотя и не в полной мере. Уилл убрал руку от лица и, при мысли о Ганнибале, неосознанно опустил ее на живот, проводя пальцами по линии шрама, оставленного ему Лектером. Хотя рубец давно зажил и примерно столько же считался прощенным, он все равно оставался в качестве напоминания. Взяв свою зубную щетку из стакана, в котором она стояла рядом с щеткой Ганнибала, Уилл выдавил на нее из тюбика зубную пасту, чтобы почистить зубы, слыша, как в кухне открылась дверца холодильника. Грэм только начал прилагать напрасные усилия к тому, чтобы пригладить вьющиеся мокрые кудри, и представлял, как он пойдет и попытается вежливо поинтересоваться у Ганнибала, удачно ли тот сходил за покупками, когда его мысли прервал отдаленный оклик: — Уилл? Казалось, Лектер слишком быстро разобрался с делами на кухне: судя по голосу, он подошел ближе, хотя вопрос и прозвучал гораздо тише, чем должен был. — Иду, — отозвался Уилл, поспешно обернул полотенце вокруг талии, вышел из ванной и спустился по лестнице. Грэм нашел Ганнибала в его спальне, он стоял рядом с огромной роскошной кроватью, застеленной голубым бельем, на полу возле нее располагались несколько сумок, а одежда, больше похожая на костюмы, упакованная в защитные чехлы, лежала на покрывале. Несомненно, в списке покупок Лектера значились не только продукты. Уилл осознал, что Ганнибал отсутствовал довольно длительное время. Сам мужчина был одет в бежевый свитер, являющийся повседневным вариантом одежды, которую он предпочитал носить дома, когда не посещал официальные мероприятия, требующие подбирать соответствующий гардероб. Он выглядел мягче, более человечным, каким Уилл привык его видеть последние несколько месяцев. Их странный домашний уют отделял нынешнюю жизнь от той, которую они вели раньше. Уилл замер в дверном проеме. — Я был в ванной, — счел нужным пояснить он и слегка нахмурился, заметив, как все внимание Ганнибала переключилось с одежды на самого Грэма, — удачно сходил по магазинам? — вежливая и сдержанная беседа казалась Уиллу его единственной защитой. Они никогда по-настоящему не разговаривали друг с другом, и все слова, которые могли бы быть произнесены, неловко повисли в воздухе и заняли мысли Грэма. — Сравнительно неплохо, — просто ответил Ганнибал, устремив прямой взгляд на лицо Уилла и выдыхая сквозь приоткрытые губы, отчего он казался непривычно неуверенным, оставляя Грэма в еще большем замешательстве, — ты войдешь? Он не проводил много времени в спальне Ганнибала с того момента, как они впервые осматривали дом, чтобы приобрести его. Она была оформлена с уютом и роскошью, как и спальня Уилла, да и все остальное, но не настолько шикарно, как дом Лектера в Балтиморе, что являлось еще одним отличием их теперешней жизни. Но, тем не менее, спальня Ганнибала воспринималась как его личное пространство, и Грэм ощущал себя до странности уязвимо, заявившись в его спальню в одном лишь полотенце и приближаясь к кровати. Они видели друг друга и менее одетыми, когда обрабатывали раны, но на территории Ганнибала все казалось иначе. — Я думаю, ты захочешь присоединиться ко мне и сегодня вечером посетить оперу. От неожиданности Уилл растерянно моргнул. — Возможно, ты мог бы насладиться постановкой вместе со мной, — спустя мгновение, когда Грэм ничего не ответил, продолжил объяснять Лектер, его взгляд ничего не выражал. Ганнибал ожидал от Уилла ответа. — А… — Грэм наконец смог совладать с голосом, — На самом деле, я не… Я никогда не был на подобных мероприятиях. Не уверен, что буду выглядеть уместно среди всех остальных… — Для отказа существовало множество причин, одна из них — светские беседы и совсем другая — внешность. — Мне нечего надеть, — решил воспользоваться он самым очевидным оправданием. — Я уже приобрел для нас подходящие костюмы, — Ганнибал указал на постель. Уилл повернулся, чтобы тщательнее рассмотреть вещи, лежащие на кровати: прямо перед ним лежал темно-синий, почти черный костюм, а на другой половине располагался пиджак бордового цвета, дополняющий комплект из брюк, рубашки и жилета. Грэм прикоснулся к пластиковому чехлу и раскрыл его, чтобы дотронуться до мягкой, почти шелковистой ткани. Этот костюм стоил больше, чем весь его гардероб, а может и дороже, чем машина Уилла. Довольно продуманный ход со стороны Ганнибала, будто он заранее догадывался, каким предлогом будет прикрываться Грэм. Но, тем не менее, это было проявлением заботы. — Разумеется, ты купил, — констатировал Уилл. — Это твой. Уилл снова посмотрел на темный костюм, с глубоким вздохом выпрямился и перевел взгляд на Лектера. — Прекрасный костюм, Ганнибал… Я не против, но… — вся эта затея будоражила мысли и заставляла Грэма нервничать по причинам, которые он не мог назвать. Уиллу казалось, что он хватается за свои оправдания, даже самые стоящие, как за соломинку, цепляясь за простоту той жизни, которую они сейчас вели, даже если она не соответствовала тому, чего он желал, — одного костюма недостаточно, я имею в виду, — указал Грэм на свое лицо так, будто это все объясняло, подразумевая шрам, который только что изучал в зеркале, — это не самая привлекательная или незаметная черта моего лица, и… Я не буду выглядеть своим в толпе людей или в светской беседе. Его французский был довольно сносным: Уилл недолго изучал его в средней школе и все то время, пока жил в Париже, что являлось преимуществом, хотя и не означало, что он сможет поддержать беседу на должном уровне. Он не был выдающимся (хотя и располагался в списке разыскиваемых ФБР на высоких позициях) или кем-то, кто мог вписаться в высшее общество, состоящее из людей, с которыми Ганнибал всякий раз при посещении оперы или других официальных мероприятий обменивался парой слов. Уилл родился в Луизиане, и даже если бы ему пришлось исполнять эту роль, все ощущалось бы иначе: как неудобная маска, которую он не мог представить на своем лице. Грэму и раньше приходилось притворяться, чтобы ввести Ганнибала в заблуждение, хотя сейчас Уилл не уверен, действительно ли он изображал кого-то, кем не является или раскрывал свою истинную сущность. Возникло понимание того, насколько эта часть была реальна, или что они слились воедино, образовав самого Уилла. Ганнибал кивнул, его взгляд непрерывно метался по лицу Грэма: — Я… частично не согласен, — начал он, и Уилл заметил, как Лектер облизал губы, прежде чем продолжить, — я предполагаю, что костюм будет прекрасно на тебе смотреться, и я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе избежать остального, поэтому после того, как я… представлю тебя, думаю, мы могли бы покинуть зал и занять свои места в частной ложе на балконе… Лектер пошевелился, его рука лежала на другой стороне кровати. Уилл мог назвать его взволнованным и полным надежды, хотя неуверенные тон и жест не соответствовали Ганнибалу: — Я сказал людям, которые будут присутствовать, что мне составит компанию мой муж. Муж Это слово эхом прозвучало в сознании Уилла. — О, — у Грэма возникли проблемы с речью, он вдруг ощутил, как в горле образовался комок, а в груди что-то сжалось. Вероятно, ему следовало это ожидать, и в некотором смысле, он думал, что Ганнибал предложит ему даже раньше, еще до приглашения в оперу. — Ты хочешь, чтобы я был… твоим мужем? — не стоило ему использовать подобную фразу. Ганнибал моргнул и задержал дыхание: — Да, — ответил он, и Уилл почти представил себе иную ситуацию, отличную о той, в которой Лектер просил его притвориться, а подтверждал нечто другое. — Этот вопрос уже поднимался, — Ганнибал счел нужным продолжить говорить, — и мне пришел на ум единственный вариант, казавшийся приемлемым. — Вопрос? — в тоне Грэма не прозвучало обвинение, лишь неожиданная мягкость. — Предложение подходящих кандидатов, — через секунду пояснил Лектер, — это уже обсуждалось, и однажды они решили, будто желают познакомить меня с некоторыми людьми и подобрать мне пару. Я посчитал, лучшим выходом будет заявить, что вместе со мной придет мой супруг, в особенности потому, что я думал, ты… не откажешься составить мне компанию. Теперь ситуация обретала больше смысла, ну, уж точно больше, чем в данных обстоятельствах должна была. Уилл попытался говорить, не выдавая разом все мысли, которые вертелись в его голове: — Тебе не хотелось… пойти с кем-нибудь из них? — эта идея показалась Грэму столь же неприятной, как если бы они притворялись, скажем, братьями, которыми им бы не позволили быть. Ну уж нет. Ганнибал слегка нахмурился и покачал головой, словно вопрос Уилла его удивил: — Нет, не хотел бы. — А, отлично… Я бы… тоже … — неуверенно ответил Грэм и замолчал. Лектер, будучи таким же взволнованным, как и Уилл, сделал вдох, чтобы успокоиться, чем еще сильнее взбудоражил Грэма. Он слегка склонил голову набок, будто пытаясь контролировать свою реакцию и понять, какая еще неразгаданная им тайна может скрываться в Уилле. Нерешительность смотрелась на лице Ганнибала довольно необычно, она была заметна по нахмуренным бровям и по тому, как его рука все еще продолжала лежать на постели, словно он был также обнажен, как и Грэм, расхаживающий в одном полотенце: «Если это заставляет тебя чувствовать себя некомфортно, Уилл… — попытался отступить он, — … то нам нет необходимости идти. А хороший костюм в любом случае пригодится». Грэм покачал головой: — Ты любишь оперу, и тебе следует пойти, — он не собирался запрещать самому Ганнибалу посещать ее. — Уилл, я много раз был в опере, даже до того, как мы приехали сюда, мне хватит этих впечатлений на целую жизнь, — продолжил Лектер, осмелившись поднять теплый взгляд темных карих глаз на Грэма. Его разум окутало ощущение приятной и комфортной темноты, в которой Уилл чувствовал себя почти как дома, — Это может выглядеть как… импульсивное решение, но я очень хотел разделить их с тобой. Грэм подумал о том, насколько близки они стали в последнее время, но и как далеко при этом все же казались. Они разделяли близость, когда врачевали раны друг друга, накладывали повязки и прикасались к обнаженным телам, хотя и без намека на большее. Руки Ганнибала были бережны, как руки хирурга, а Уилл просто прикладывал наибольшие усилия, даже если они засиживались и засыпали рядом друг с другом. Несмотря на то, что теперь они занимались стиркой, распределяли домашние обязанности, ходили за продуктами и жили вместе в домашнем уюте и комфорте… казалось, что они отдалились, и теперешняя жизнь не была похожа на первые недели после приезда в Париж. Домашний уют остался, хотя Грэму было интересно, можно ли его так называть, поскольку в него явно вплеталось и нечто другое.