Стажёр

Философские разговоры

— Так вот ты какой теперь, — снова сказала Мидра. — А здесь что делаешь? Вниз не терпится? — Вот еще, — пожал плечами Кираэль. — Что я там забыл? Просто смотрю. Никогда здесь не был, только издали видел. — Так тут смотреть тоже не на что, — засмеялась Мидра. И, вмиг подчеркнуто посерьезнев, спросила: — Про Рюука слышал-то? — Слышал, конечно. Как не слышать? — И как ты к этому относишься? — с любопытством спросила шинигами. — А как я к этому должен относиться? Радоваться мне, что ли? — И, испугавшись, что перегнул палку, добавил: — Он мне ничем не мешал. А что, думаешь, — он осторожно поднял глаза на Мидру: равнодушие, любопытство, обида, совсем чуть-чуть, любопытства должно быть больше, — думаешь, есть такие, кто радуется? — Да уж должны быть. — Да, пожалуй… — Кира продолжал изображать абсолютно незаинтересованное лицо — но все-таки не настолько незаинтересованное, чтобы не поддерживать разговор. — Мне что-то такое говорили, но я не очень верил. Во всяком случае, те, кто говорил, злорадства не проявляли… — Это кто ж такое говорил, незлорадный-то? — Деллидабли, например. — А, этот… — Мидра презрительно махнула лапой. — Точно, ему мозгов даже на злость не хватает. — Но ему, наверное, Рюук ничего плохого и не делал, только и всего. — Да, если бы что сделал… Прощать он, я думаю, тоже не умеет, — Мидра хихикнула. — А ты умеешь? — Я-то? Тоже не умею. — Интересно… И кто тогда твои враги? — Враги? — Мидра снова хихикнула. — Слишком громкое слово для разных отбросов. Да их в большинстве своем уже и на свете нет. — И, натолкнувшись на любопытствующий взгляд Киры, она добавила: — Нет, я к этому не была причастна. Но вечная жизнь подразумевает в том числе и то, что ты переживаешь большинство своих врагов. — Понимаю, — кивнул Кираэль. — Но когда враги тоже вечные, это становится спорным вопросом. — Мальчик, ты в мире богов смерти. Здесь главная проблема — не враги, а скука. И главная проблема с врагами — не то, что они строят тебе какие-то козни, а то, что они ленятся это делать. — Ну… В крайнем случае, — усмехнулся Кира, — можно не дожидаться этого и начать строить козни им. — Если бы… — Мидра развела руками. — Когда тебе уже несколько тысяч лет, строить козни им тебе тоже лень! В этом и корень всех бед. — Если рассуждать глобально, — заметил Кира, — это не столько беда, сколько благо. Скука, конечно, не может радовать каждого конкретного шинигами, но обществу в целом полезнее мир, чем постоянные раздоры. Хотя, конечно, мир и скука не синонимы… Ладно, это всё неважно. — Ну почему, мне очень интересно послушать твои мысли, — сказала Мидра, и Кира в очередной раз почувствовал, что недооценивать ее не надо: она умнее Гука и Делли и, в отличие от Лолайта, выгораживать его перед королем в случае чего не будет. Так что он решил сменить тему. — Да какие там мысли… Переливание из пустого в порожнее. Как и всё наше существование, правда? — Рано тебе еще говорить о нашем существовании. — Прошу прощения. — Кира опустил голову, не столько по причине глубокого смирения, сколько для того, чтобы скрыть его отсутствие. — Я только подумал, что нет никакой разницы, сколько врагов пережил Рюук — всё равно через пять дней кто-то из них будет радоваться. — Так ведь три, — поправила его Мидра, проигнорировав весь философский посыл. Кира удивленно поднял глаза: — Лолайт вроде говорил о том, что срок перенесли на два дня вперед, на последний из возможных дней казни. У тебя устаревшие новости? — Это у тебя устаревшие новости, — сказала Мидра, на этот раз с откровенной насмешкой. — «Возможные дни казни» тоже перенесли, на два дня назад. Решение старика, обжалованию не подлежит — такие вот дела, красавчик.

Чернота

Кираэль медленно отвел глаза. Здесь, на краю пропасти, сквозь пепел и пыль прорастала какая-то бледная, неживая трава — то ли ее семена были кем-то занесены из мира людей, то ли для ее существования были нужны некие приходящие оттуда флюиды. И он тупо смотрел на эти травинки у себя под ногами и думал о них, и еще о том, что он стоит, смотрит и думает — и одновременно проваливается в пустоту, в голодную черную бездну, из которой не выбраться уже никогда. Одна секунда. Две. Достаточно, чтобы сдаться в войне, объявленной всему миру, и чтобы объявить ее снова. Чтобы насмотреться на эту бессмысленную траву вдоволь, наслушаться дребезжащего звона собственных нервов, чтобы приглушить его, лишнюю помеху. Чтобы придумать следующую фразу. И выдать ее так, как положено, — не рассказать обо всём, не напроситься на совет, а просто продолжить разговор. Тот же разговор, что и был раньше. — Ну что ж, — сказал он с нагловатой усмешкой, — ожидание казни еще никого не радовало. Так что чем быстрее они закончат, тем лучше будет самому Рюуку. Мидра не отвечала и только таращила на него свои круглые глазки, наклонив голову. — Я что-то сказал не так? — Да нет, просто интересно, какой ты… Рюук много про тебя рассказывал, да я не всему верила. Кира тоже не сразу ответил. Мысли по-прежнему двигались вязко и замедленно. Видимо, для того, чтобы дать ему возможность рассмотреть их во всей красе. Рюук много рассказывал. Мидра верила не всему. Сейчас — поверила. Именно это он и рассказывал. Историю предательства, надо полагать. Постаравшись сделать свой взгляд не таким затравленным, Кираэль сказал: — Да что он мог рассказывать? Он меня почти не знает. — Думаешь? — Уверен. Он не был в этом уверен. Совсем не был. Вот только сейчас это было совершенно неважно. Знает ли его Рюук, знает ли он Рюука, знает ли Мидра всё, что знает Рюук, и знает ли он сам себя. — Ну ладно, красавчик, — сказала шинигами. — Раз уж ты, как я погляжу, не очень опечален и в пропасть вниз головой прыгать не собираешься, я, наверное, пойду, с кем-нибудь еще покалякаю. Он кивнул в знак прощания. Она развернулась, изгибая свое слизнеобразное тело со всем изяществом, которого только можно было ожидать от толстого коротколапого существа, и двинулась прочь от провала — впрочем, оглянувшись пару раз. Возможно, она надеялась, что Кираэль все-таки прыгнет туда вниз головой. Но, похоже, функции бесполезных прыжков в пропасть конструкция Киры не предусматривала. Пока Мидра уползала, он неподвижно стоял на том же месте, глядя ей вслед, но сейчас она уже была для него не важнее выцветшей травы под ногами, или горных вершин на горизонте, или всех других бродящих по равнине богов. А потом он сделал шаг вперед, одновременно выпрямляясь. И второй шаг. И третий. Сейчас он уже точно знал, что ни с кем не встретится, пересекая это пространство, отделявшее его от цели. Потому что теперь это он решал, понадобится ли кому-то идти ему навстречу. Он зависел от этого мира меньше, чем мир от него, он был черным ножом, вспарывающим равнину, его следы оставляли на мертвой земле невидимые ожоги, в которых плескался ад и ничто. Кираэль чувствовал это настолько явственно, что мог бы обернуться и посмотреть — если бы такая безделица, как дыры, ведущие в ад, еще могла его волновать.

Путь

Это могло бы быть ужасно забавно — одновременно идти по теряющейся на каменистой почве тропинке, не спеша, с таким видом, будто тебя ничего не волнует, кроме костей и булыжников, о которые можно споткнуться, и двигаться через огромный и крайне недружелюбный мир, отмечая свой курс на карте, где было куда больше двух измерений. Это было бы ужасно забавно, если не знать, что сам король богов играет с тобой в кошки-мышки и что осталось чуть больше трехсот тысяч секунд — шинигамикайский день дольше земного, но ненамного — до окончательного проигрыша в этой игре. Что каждый шаг вычитает из этих трехсот тысяч по одной. Шел он в сторону пещеры Лолайта — потому что ему нужна была тетрадь, и потому что там могло найтись еще что-нибудь дающее подсказку — ведь верить нельзя было никому, даже Лолайту, — и еще потому, что даже могущественному порождению тьмы, способному прогибать мир под себя, может быть нужно запрятаться в какую-нибудь щель и пережить самые поганые часы в одиночестве и тишине. Но это, разумеется, не значило, что можно было бездарно потратить начало этих трехсот тысяч секунд на пешее передвижение и больше ни на что. Ему по-прежнему было бы достаточно выяснить, кто все-таки убил этого подвернувшегося не вовремя человечка. Даже поначалу без доказательств — он был уверен, что смог бы их найти. Но не против всех троих сразу. Он не мог держать троих в поле зрения — а одного так и вовсе надо было сначала найти и узнать, кто это. Необходимость притворяться равнодушным зацикленным только на себе бездельником связывала его по рукам и ногам, но отбрасывать ее как излишнюю предосторожность было пока рано. Поэтому ему и приходилось думать о разных других вещах — например, о тетради Лолайта. Искать спрятанное, разумеется, труднее, чем прятать, но у Кираэля все-таки оставалась слабая надежда, что один неглупый бог смерти сможет восстановить ход мыслей другого неглупого бога смерти. Если, конечно, не испугается. Но Кираэлю уже было нечего бояться. У него уже не было шанса дожить до получения собственной тетради. Придумав еще несколько мест, где Лолайт мог бы устроить тайник, Кираэль отложил и мысли об этом до того времени, когда они станут более актуальны. А до холмов оставалось еще немало пространства и времени. Очень большой кусок остававшегося ему пространства и времени. Итак, он должен был узнать, кто убил Ортегу, зная пока что только то, что это мог сделать кто угодно, кроме него самого. Да, и Рюук тоже. И Мидра, и Деллидабли, и, может быть, даже король смерти. Он не мог спуститься в мир людей, чтобы посмотреть на место происшествия, не мог ни о чём расспросить тех, кто там уже побывал, — кроме Рюука, которого он уже расспросил и который не рассказал ничего интересного, — он мог только бесполезно крутиться вокруг двух имен и одного самодельного прозвища. Сидо. Каликарча. Мститель. Конечно, наиболее перспективной кандидатурой выглядел Сидо. Обманутый Рюуком бог, у которого, кроме всего прочего, была прекрасная возможность ознакомиться с почерком Рюука — раз уж они когда-то делили одну тетрадку на двоих. Правда, учитывая, что в свое время Сидо даже представляться не пожелал Кираэлю, два раза шустро улетая из компаний, к которым они с Рюуком приближались, вряд ли стоило рассчитывать на то, чтобы докопаться до него сейчас. С Каликарчей хотя бы можно было потрепаться, не вызывая у него особых подозрений, но был ли в этом смысл? Каликарча тоже наверняка не горел желанием вызывать подозрения у Кираэля. А «мститель» вообще оставался в тумане, и Кира до сих пор не мог сказать, существовал ли он вообще. «Невидимая ненависть для нас, для них она возникнет в черный час…» Все эти стихи тоже были здесь, такие же реальные, как камни, тропа и горы. Такие же бессмысленные. «Если бы ты мог снова быть со мной, если б мог стоять за моей спиной…» «Одинокое перышко на ладони моей, я стряхну тебя горестно в пепельный сумрак дней…» «Моя ошибка — замены попытка, твоя ошибка — кражи пробивка…» «Невидимая ненависть для нас…» «Одинокое перышко на ладони моей…» «Пора нам уже придумать какие-то эмблемы: к примеру, перо, глаз и всё тому подобное. Не знаю, что на это скажут другие, но я считаю своим правом…» «Я не знаю, куда ты смотришь, и куда смотреть было надо, чтобы всё сломать еще больше, лишь бы мне не быть с кем-то рядом…» «Твоя ошибка — кражи пробивка…» «Ты горький напиток в золотом бокале, обжигающий сердце, сводящий с ума…» «Я был безумен, а сейчас здрав и несчастен я. Зачем же ты это сделала, девочка моя?» «Я не знаю, куда ты смотришь…» «Одинокое перышко…» «Перо, глаз и всё тому подобное…» «Поэтому их и не осталось почти никого». «Или самому сделать что-нибудь, за что казнят, и свалить это на него». «Девочка моя…» «Крылышки. Беленькие». Кираэль остановился, закрыл лицо рукой, сдавленно всхлипнул и вцепился зубами в пальцы, чтобы не захохотать в голос. Потому что это было смешно. Он должен был быть дураком, чтобы не понять всего этого раньше, но как же это было смешно. В следующих главах: всеобъемлющая серость, неконцентрированные траектории, беспрецедентная наглость, беспомощный шантаж, удобное нарушение приличий! Задаст ли Кира вопрос, мучивший его еще с одиннадцатой главы? Сможет ли автор удержаться от еще одной цитаты из дневников? Удастся ли выдумать хоть какое-нибудь логическое обоснование сюжетному ходу, с которого и началось создание этого фанфика, или он окончательно скатится в представление из жизни идиотов? Почему один диалог порезан на три неравные главы? Оставайтесь с нами: терпение тоже добродетель!