Безумие
— Все-таки как это долго… — Хочешь посмотреть на быструю смерть — иди и назначь кому-нибудь тетрадью пулю в голову, а здесь ты что забыл? — Далил, ну я не о том же! — А о чём? — Ни о чём… — Оно и видно. Деллидабли отвернулся, прислонился головой к древку косы. Рюук в центре площади снова дернулся и слабо заорал под очередным ударом. В общем-то он уже почти не кричал, но иногда Кинддаре, видимо, удавалось снова его расшевелить. Сказать нечего, свои обязанности она выполняла на совесть. Но вот последний раз черная змея хлыста опустилась на костлявую спину Рюука, едва прикрытую остатками давно лопнувшей одежды. Кинддара отошла в сторону — чтобы тут же вернуться, на этот раз с Уторфатой. — Крылья! — крикнул одноглазый. Курьер он был, конечно, хороший, а вот с командным тоном у него была напряженка, при таком невыразительным писклявом голосе трудно быть внушительным и устрашающим. Но шинигами, исполнявший аналогичные обязанности раньше, лет тридцать назад ушел из этого мира, перестав записывать людей в тетрадь и рассыпавшись в пыль. А других кандидатов пока не находилось. — Крылья, — повторил Уторфата погромче и поубедительнее. Рюук, встрепенувшись и сообразив, что это относится к нему, поторопился выполнить приказ, хотя исполосованная спина этому не очень способствовала. Черные крылья непривычно медленно, рывками, выдвинулись и расправились. Ненадолго: клешня Уторфаты схватилась за левое, сминая его, как пучок травы, рука Кинддары — за правое. Рюук с хриплым стоном выгнулся назад, стараясь не упасть. Отстегнутые цепи упали с его рук — он всё равно уже никуда не мог сейчас деться. Взгляды пяти богов смерти, сидевших вокруг, у кого-то прямые и жадные, у кого-то бросаемые украдкой, всё же не отрывались от сцены казни. И отвлечь их мало что могло. Но то, что произошло дальше, все-таки это сделало. За ближайшим холмом что-то громыхнуло, да так, что земля тяжело вздрогнула, и откуда-то с озарившихся красноватой вспышкой небес посыпался песок и мелкие камешки. — Что за ерунда? — воскликнула Мидра, выражая при этом общие чувства. Все, включая Кинддару Гивелостайн, Уторфату и, возможно, даже Рюука, тупо уставились в сторону места неизвестного происшествия, не то гадая, что это было, не то ожидая оттуда новых сюрпризов. Однако сюрприз нагрянул совсем с другой стороны. В виде выехавшей из-за скалы тарахтящей платформы на колесиках, на которой, вцепившись одной рукой в вилку руля и с трудом удерживая равновесие, стоял Кираэль. В другой руке он держал какую-то большую, тяжелую и неудобную штуковину непонятного назначения. Кроме того, на спине у него был рюкзак; другой мешок, побольше, лежал рядом у ног. — Ложись! — рявкнул он так, что Уторфате оставалось только позавидовать. Но подумал об этом сам Уторфата или нет — неизвестно, а вот что он действительно отпустил Рюука и пригнулся к земле — достоверный факт. — Назад все, живо!!! Ты, руки убери! — А по какому пра… — начала Кинддара, тоже отступая на шаг, но тут на нее и на Уторфату упала, раскрывшись, та самая непонятная штука — оказавшаяся каркасом, на который был натянут кусок паутины. — Что за хулиганство… — пропищал Уторфата, пытаясь выпутаться, но его уже никто не слушал. — Лезь сюда, быстро, — заорал Кира, втаскивая Рюука на платформу и одновременно спихивая мешок ногой, — ну же, я же не могу останавливать… — и, видя, что спасаемый оказался там, где надо, быстрее, чем его объяснения закончились, заткнулся и нажал какой-то рычаг. Мотор заревел еще громче и жутче и самоходка рванулась вперед со скоростью, которой трудно было ожидать от такого примитивного, нескладного и чуть ли не разваливающегося на ходу устройства. Кали, попытавшийся было подлететь им наперерез, чуть опоздал и остался позади. Разрезавший, наконец, паутину Уторфата тем более опоздал. — Ничего себе… — Рюук, цепляясь за Кираэля, попытался если не выпрямиться, то хотя бы встать с четверенек. — Кира, а еще позже ты не мог объявиться? — Меня задержали, — торопливо и поэтому сухо ответил тот. — Не отвлекай, а то щас врежемся. — А куда мы едем? Эй! Куда мы едем? — К спуску. — К спуску… Чего? — Рюук с невесть откуда взявшимися силами потянул Кираэля назад, отрывая его от руля. — Ты чего, с ума сошел? Мы разобьемся! Я не могу лететь! Ты не выдержишь двоих! Мы разобьемся!!! — Заткнись и держись за меня, — посоветовал Кираэль, пытаясь его отпихнуть. Но за управлением он больше не следил: машина и так неслась по прямой к лестнице. — Мы разобьемся… — последний раз провыл Рюук и обхватил Кираэля обеими руками — не потому, что так было сказано, а потому, что платформа зависла над пустотой и провалилась вниз, в облачную бездну.Земля
В момент удара ногами о мощеный тротуар Кираэль неожиданно выяснил, что знает очень много ругательств. В основном японских. Английские и немецкие вспомнились чуть позже — когда его протащило по плитке еще несколько метров и приложило плечом о фонарный столб. Но это было не главным откровением. До этого он наивно представлял себе мир людей аналогом своего родного мира, только чуть посветлее и поразнообразнее в ландшафтах. Но когда он на самом деле вывалился в густую смесь невиданных доселе, ни на что не похожих красок, звуков и запахов, слишком ярких для его настроенного на существование в мертвом полумраке, уже нечеловеческого организма, это было равносильно удару со всего размаха, вполне сравнимому с последующим неумелым приземлением. Эффект от местного солнца он ощутил еще до того, как парашют раскрылся, — у людей было слово «ослепляющий», но для него и оно не подходило, потому что он продолжал его видеть — и взрывающее мозг золотое сияние, и безумное синее небо вокруг него, и еще много всякой ерунды разных цветов и форм, смысл которой он не успевал понять, но и не воспринимать ее тоже не мог. И ветер, может, и не такой сильный, как тот, что когда-то сшиб его с ног на выходе из скалы Рюука, и не такой ледяной, и вообще не способный что-то сделать ему, пришельцу из другого мира, но всё равно ужасный в своей дикой и живой материальности. А уж внизу, где Земля окружила его хищной бесконечностью предметов и свойств, он почувствовал, что просто теряется и тонет — в оттенках, каких никогда не различал защищенный от них поколениями совместной эволюции человеческий глаз, и звуках, которые местные обитатели считали недостойными их внимания, во всём, что было таким чужим для него и одновременно нагло признавало его своим. С трудом поднявшись на ноги, пьяно шатаясь, он прислонился всё к тому же столбу, перевел дух и попытался сориентироваться на местности. Да, он знал, где находится, — его выкинуло примерно туда, где он и хотел оказаться. Всё было удачно до отвращения — контроль над пространством оказался сильнее ветра и собственной неуклюжести, и даже каким-то чудом удалось не повиснуть на проводах, что было бы, конечно, не опасно, но крайне неудобно. Теперь надо было срочно переходить к следующей части плана, но, взглянув на безжизненно лежащего мордой в газон Рюука, Кира отказался от намерения тут же полететь в дом, как собирался. Оторвавшись от столба, Кира сделал три неверных шага в сторону Рюука и, неловко опустившись на колени, наклонился над ним. К головокружению и нездоровой эйфории прибавился противный озноб от долго сдерживаемого, но все-таки прорывающегося ужаса. — Рюук… — сказал Кираэль тихо, слегка тряхнув его за плечо, повернул, чтобы расправить смятое, разорванное крыло. — Рюучище, ты меня слышишь? Ты ведь не собираешься здесь помереть, правда? У нас всё получится… У нас уже почти всё получилось, не вздумай сейчас сдаться, слышишь? Слышишь, ты? Не дождавшись никакого ответа, Кира все-таки скрепя сердце решил пока оставить шинигами здесь и побыстрее забраться в дом, а то потом может быть поздно. Он с опаской взглянул на небо — еще раз пройдя испытание видом солнца, неба и облаков, всею этой передозировкой света и воздуха, — но убедился, что по крайней мере сейчас его пока еще никто не нагоняет. Оттащив парашют в сторону с дорожки, за мусорный бак, Кира отцепился от него, шепотом ругая древних шинигами за неудачную конструкцию — он бы придумал что-нибудь поудобнее, если бы у него было время, — и побежал к дому. Уже взмахнул крыльями, чтобы добраться до окна, но неожиданно — нет, он помнил об этой возможности, но как-то еще не воспринимал ее как реальную — осознал, что взлетать здесь гораздо проще, достаточно было просто захотеть подняться и зависнуть в воздухе. Применившись к непривычному ощущению напряжения и неустойчивого равновесия, он легко влез по стене, едва касаясь ее пальцами, к второму этажу и решительно прошел сквозь оконное стекло — со второго раза, в первый его разум все-таки отказался верить в нематериальность его тела. Достав из-за пазухи, точнее, из-под бинтов драгоценную тетрадку, он понесся вперед в поисках хозяина — хозяина жилища и будущего хозяина тетради. Судя по тому, что Кираэль видел вчера и сегодня, тот уже должен был прийти домой… Но на этот раз расчеты Киры не оправдались. То и дело тревожно выглядывая в окна, он обежал все комнаты, сунул нос во все углы, но не нашел никого живого. Этот человек только нагло лыбился на него с фотографии, на которой он был снят с каким-то другим мужчиной, постарше (имени его Кира не знал — за время, прошедшее с момента съемки, этот другой, очевидно, успел умереть). — Проклятый раздолбай, — прошипел Кира, сжимая в когтях тетрадку так, что чуть не надломил обложку. Поколебавшись несколько секунд — еще можно было поменять планы и отдать тетрадь кому-нибудь другому, — он швырнул ее на пол в коридоре и выпрыгнул в окно, к Рюуку. В конце концов, если за ними до сих пор не явились — может, он и имел право на пару суток отсрочки? Лолайт говорил, что это, скорее всего, невозможно, но не был в этом полностью уверен. А если уж Лолайт не был уверен в том, что говорит, — это что-то да значило.Встреча
Мацуда возвращался домой в отвратительном настроении. Вообще-то он уже несколько месяцев подряд возвращался домой чаще в отвратительном настроении, чем в хорошем, и ничего не мог с этим поделать. Он мог сколько угодно убеждать себя в том, что всё идет наилучшим образом, но эффект от этого самовнушения долго не держался. Ему не нравилась вселенная, в которой он, как выяснилось, жил, не нравился он сам как часть этой вселенной, не нравилось собственное нежелание иметь с нею что-то общее. Он бы очень хотел принять на себя ответственность за всё, что сделал, — как вину или как заслугу, неважно. Но у него не получалось ни того, ни другого. Не получалось даже просто задуматься об этом — всё вырождалось в молчаливую истерику, в безответное «За что мне это», в не находящую выхода и цели ненависть. Он пытался скрыть всё это от себя и от других привычками прежнего Мацуды, но тоска стерегла его везде. Она накрывала его, как только он просыпался, и не отпускала, когда он ложился спать. Он без радости шел на работу, где каждый день оказывался лицом к лицу со свидетелями и соучастниками своего не то подвига, не то преступления, и без радости шел домой, где его ждал только всё реже включаемый телевизор с изменившими тон, но по-прежнему страшными новостями. Сегодня он тоже шел домой в полном унынии. Пытаясь отсрочить неизбежное наступление вечера, он, не доходя до дома, зашел в магазин, где ему на самом деле ничего не было нужно, и долго разглядывал ряды кухонных принадлежностей, с которыми всё равно не умел обращаться, потом заглянул в кинотеатр и так же долго и бесполезно читал афиши и расписание сеансов. Так ничего и не выбрав, он все-таки пошел домой. В полной уверенности, что это будет еще один выброшенный на помойку вечер. Когда дверь оказалась незапертой, Мацуда подумал, что выброшенный вечер был бы гораздо лучше, чем ограбление. Когда он, достав пистолет — не то чтобы ему очень хотелось это делать, но ситуация была не такая, чтобы разыгрывать кисейную барышню с травмами прошлого, — осторожно вошел внутрь и увидел на полу черную тетрадь, то и ограбление стало недостижимой мечтой. Он стоял посреди коридора, тупо глядя на эту проклятую тетрадь и прислушиваясь к доносившимся из комнаты не очень членораздельным звукам. На самом деле в его голове в это время успело пролететь, сверкнув и погаснув, множество мыслей, но отследить их было бы слишком сложной задачей. Главное — то, что он в результате решил. Да выбора у него, в общем-то, и не было. Он подошел к тетради, наклонился и, вздохнув, подобрал ее. В момент, когда его пальцы коснулись черной обложки — кажется, он уже начал узнавать это неуловимое ощущение мягкого щекотного покалывания, знаменующего, что он в очередной раз вошел в круг трогавших и видящих, — к рычанию и бормотанию добавился второй голос. Незнакомый, глухой и строгий, он показался Мацуде смутно неприятным, неизвестно почему — а впрочем, какие нужны основания, чтобы не симпатизировать богу смерти? По стеночке, с пистолетом наизготовку Мацуда подобрался к комнате и резко открыл дверь. Их было двое. Рюука он знал. Конечно, в те времена, когда они были знакомы, он выглядел получше, да и серебряных цацек на нём было побольше, но и сейчас, когда он лежал на кровати, ободранный, взлохмаченный, дергающийся и причитающий от боли, Мацуда признал его мгновенно и без труда. А вот второй — тот, что сидел рядом, вдевая короткую ниточку в иголку… Этого второго бога смерти Мацуда не видел никогда. Не видел этой длинной и прямой фигуры, этой гривы тускло-рыжих волос, небрежно зачесанных назад, этих глаз, красных и непроглядно мрачных, и скорбно изогнутых губ — они бы казались почти красивыми и немного жалкими, если бы не длинные крепкие клыки. Не видел замотанного в бинты костлявого тела и когтистых пальцев. И уж точно никогда не видел в реальности таких крыльев, огромных, белых, кажущихся бутафорскими за спиной этого оборванного рыже-серого чудовища. Но он узнал его сразу. — Ты же… Ты… — пробормотал он, вытаращившись на новоявленного шинигами. Рюук, который был готов к этому — как ни плохо ему было сейчас, он понимал, что от раскрытия секретов может стать еще хуже, — поспешно вставил: — Мацуда, позволь представить тебе м-моего нового друга. Его зовут Кираэль… Да. — Но ведь… Разве это не… — продолжал лепетать полицейский, пытаясь показать на Кираэля пальцем. — Ну я же сказал, — многозначительно сказал Рюук, — новый друг. Мацуда растерянно кивнул. В следующих главах: кухонная романтика, неосторожные фразы, отупляющая поспешность, неотложные расспросы, смущающая мертвятина! Можно ли скрыть отсутствие фантазии автора секретностью тайных шинигамских рецептов? Случайно или нарочно Мацуда старается смотреть на лицо, а не на руки? Почему полицейский и бывший полицейский так спокойно нарушают закон? Что всё-таки представляет собой Кира? Не переключайтесь! Ну пожалуйста, ну я исправлюсь, ну честное слово!