В чём тупил канон

Отметьте ошибочки) Мне так не терпится поделиться с вами этой главой, что я уже не могу редактировать ее Я, кажется, создала свой канон И в середине текста случайно поменяла стиль повествования, потому что Вдохновение сказало "Жги" ================= - Думаете, Изанаги-сама, этот мир так прост, как вам кажется? – лукаво глядя на мужа из-за бумажного веера, на котором было изображено низкое дерево шелковицы с черными плодами, поинтересовалась Изанами. - Отчего же, Изанами-сама, - пожал плечами тот в ответ, не чувствуя подвоха. – Боги других пантеонов говорят о новом методе счисления. Говорят, что сейчас тысячный год, ммм, вроде как нашей эры. Изанами рассмеялась, прикрываясь веером. - А все остальные эры были не наши? - Чужие страны и пантеоны даже думают по-другому, душа моя, - Изанаги с нежностью посмотрел на жену, невесомо коснувшись длинных черных волос. Они замолчали и, посерьёзнев, глянули вниз на долину, простиравшуюся перед горой, на удобном склоне которой сидели супруги. Изанами тяжело вздохнула и устало откинулась на плечо мужа, обхватив рукой круглый животик. - Это ничего между нами не изменит, - сказала она. – Я не покину подземный мир даже ради Томоэ, ради моей души, - на имени голос смягчился, и богиня прикрыла глаза, чувствуя, как внутри толкнулся младенец. - Я знаю, - ответил Изанаги и поцеловал ее в висок. – Давай насладимся этим кратким счастьем, последним для нас. *** - Окунинуши-сама, - перед новоявленным верховным богом, в честной битве морали победившим своих сорок братьев, стоял Такехая. – Изанами-сама беременна. Верховный вскочил с трона, изменившись в лице. - Кто отец? – дрожащим от сдерживаемых эмоций голосом спросил он. - Изанаги-сама. Их видели на склонах Фудзиямы. Срок уже достаточно большой. Ещё немного, и Изанами-сама разрешится. Окунинуши опустился на трон, нервно сжав подбородок. - Кто родится, известно? - Никак нет, Окунинуши-сама. Само явление беременности стало известно по чистой случайности. В тронном зале воцарилась тишина. Щёлкнул прогрызенный ноготь. - Окунинуши-сама, - решился заговорить бог войны. – Вы же понимаете, что если это будет сын, он превзойдет по силам даже вас, потому что несмотря на все неурядицы, супруги сейчас на пике своего счастья. - Я в курсе, - зло отозвался Окунинуши. – Вместо того, чтобы родить одного нормального ребенка и подарить ему всю родительскую любовь, они сделали кучу бесполезных ненужных детей, потому что не были в силах обуздать свои чресла! – вскочил, испепелив внезапной молнией свой трон, и принялся нервно расшагивать по постаменту. – Как же я ненавижу эту систему! Я мечтаю о новом мире, и я теперь в силах его построить, потому что выбил власть у своих братьев и отца. - Сусаноо-сама был наследным богом, но был изгнан, и даже Изанаги-сама не смог повлиять на его изгнание, - поспешил уточнить бог войны. - Ты мне тут исторические справки пришел наводить или делать дела? - Прошу прощения, Окунинуши-сама. Верховный прошёлся ещё от угла до угла и, успокоившись, остановился посередине. - Я добр и терпелив. Я дам ему шанс проявить себя во благо новому миру, построенному мной, - великодушно произнес он. – Ему найдется место в моем окружении, если он будет достоин. - Вы чрезвычайно снисходительны, Окунинуши-сама, - поклонился ему бог войны. *** - Это сын, Окунинуши-сама, - перед новым троном снова стоял Такехая. – Ваш дядя. - Красив? - Как и любой младенец, - пожал плечами слуга. – Я думаю, он займет достойное место в вашем новом пантеоне. Все старые боги ушли и заперлись в своих вотчинах. Стол пантеона почти пуст. - Что ж. Буду ждать, когда он подрастет. *** - Ты кто? В дремучем лесу острова Хонсю юный бог Томоэ, всего шести лет отроду, встретил такого же юного бога. Его волосы были красны, как заря, губы алы, а зубы редки, словно деревья на опушке. Томоэ с интересом смотрел на маленького бога, который в ответ смотрел сурово и недоверчиво. - Меня зовут Акура-Оу, - сдвинув брови к переносице, сказал тот. – Назовись и ты, незнакомец, или я решу, что ты враг. - Мое имя Томоэ, - мальчик сложил руки в рукава белого кимоно и поклонился в знак приветствия. Длинные серебристые волосы, перевязанные ленточкой, скользнули по шелковой ткани, упав на плечо. – Я и мой отец путешествуем по стране, и всего день назад остановились здесь. Красноволосый, видя, что пришелец не представляет опасности, вышел из боевой стойки и убрал руку с рукоятки кинжала, который, несомненно, считал боевой катаной. - Это наш лес. Здесь территория моего отца, земного бога Микаге, - проговорил Акура. - Томоэ-кун... - из-за деревьев шагнул Изанаги и остановился, глядя на красноволосого мальчика. Тот в ответ ощерился, словно щенок, подобравшись и насупившись, словно его в чем-то обвинили. - Отец, это Акура-Оу, мы находимся на их с отцом территории, - как ни в чем не бывало представил его Томоэ. – Давай зайдём к ним в гости? – огромные серые глазища уставились будто в самое сердце. - Если ты так хочешь, - улыбнулся Изанаги. – Но захочет ли твой новый друг принять в дом гостей? – глянул на Акуру. Тот молчал, глядя на взрослого бога исподлобья. - Пожалуйста, Акура-Оу-сан, примите нас в гости, - повернулся к нему Томоэ, снова склонив голову, но уже в просящем поклоне. – Мы долго были в пути и очень устали. – Мельком глянул отца, мол, правильно ли все сказал. - Нет причин вам отказать, - не разжимая зубы, процедил Акура-Оу. – Но если вы посмеете проявить неуважение к моей семье, с позором будете изгнаны из моего дома. - Да будет все по твоим словам, Акура-Оу-сан. Изанаги, одобрительно улыбнувшись, положил руку на плечо сыну, и они пошли следом за своим маленьким суровым хозяином леса. На их пути деревья становились все выше, атмосфера все темнее, воздух все гуще, а стволы начали расти чаще, сближаясь в неприступную стену, словно лес сам защищал что-то, что не должно было открыться взору случайного путника. Наконец, Акура-Оу остановился у беспросветного ряда деревьев, преградивших им путь, и коротко обернулся, бросив: - Мы пришли. Затем коснулся одного из темных стволов рукой, и вдруг несколько деревьев исчезло с их пути, словно иллюзия, позволяя пройти внутрь большой поляны, посреди которой был простой деревянный храм земного бога. - Отец! – крикнул в сторону храма Акура, поспешив к крыльцу. – Я привел гостей! - Гостей? – удивленный голос, и на веранде храма показался Микаге, светловолосый, с мягкой улыбкой, искрящейся даже в светло-карих глазах. Короткие волосы были собраны в низкий хвост, а кимоно подвязано как для работы – в руках у него был деревянный таз со свесившимися с бортов рукавами кимоно. – Какие неожиданные гости, - не менее удивлённо пробормотал земной, быстро ставя таз на скамью и одним движением расправляя сразу и кимоно, и волосы. – Кейко-чан, выйди, посмотри, какие у нас гости! На его голос к подошедшим почти вплотную к крыльцу храма вышла немолодая женщина с ярко-красными волосами, янтарными глазами и дерзкой усмешкой на алых губах. Жизненные испытания закалили ее характер, так что она напоминала раскаленный от огня металл, который мог обжечь любого, кто его коснется. - Приветствуем вас, Изанаги-сама, в нашем храме, - склонился в поклоне Микаге. – Я и моя семья почтем за честь принять вас с сыном в нашем скромном доме. - Благодарю. Мы с сыном долго путешествуем и очень устали. Если у вас найдется для нас немного риса и рыбы, мы будем очень рады. Томоэ с широко распахнутыми глазами внимал обряду приветствия между богами и рассматривал новых знакомых, желая поскорее познакомиться поближе, чтобы завести друзей, о которых столько рассказывал отец. Обеденный стол был накрыт небогато, зато еды было вдоволь, чтобы никто не ушел голодным. Томоэ аккуратно цеплял палочками недоваренный рис и с удивлением смотрел на Акуру, который ел странным приспособлением, названным его семьёй "вилкой". Акуру раздражало внимание гостя, но он продолжал есть, считая себя слишком взрослым, чтобы обращать внимания на такие мелочи. - Кажется, я слышал о вашей семье, - произнес Изанаги, когда с блюдами было покончено. Супруги переглянулись, и Кейко мрачно усмехнулась редкозубым ртом. - Но я предпочел не доверять слухам, а услышать эту историю из первых уст, - договорил Изанаги. - Я человек, вот и вся история, - зло выдала Кейко, подобравшись и насупившись, став почти точной копией своего сына. - В крови многих богов есть и людская, но это не мешает их бессмертию, - проницательно проговорил гость, отпив зелёного чая из пиалы. - Кейко-чан, - Микаге мягко улыбнулся, коснувшись плеча жены. Та поджала губы, ловя встревоженный взгляд сына. Томоэ удивлённо переводил взгляд с одного на другого, силясь понять. - Отец, - обратился он к нему. – Разве то, что уважаемая Кейко-сан человек, делает семью Акуры-Оу другой? – недоуменно спросил он. – Ты ведь сам сказал про кровь людей и богов. - Да, сын, ты прав, - серьезно ответил Изанаги, но дальше свою мысль развивать не стал, вновь вернув внимание к хозяевам храма. Микаге печально усмехнулся, и Акура, встав из-за стола, подошёл к нему, обняв его за шею маленькими ручками. - Очевидно, вы, уважаемый Изанаги-сан, давно не были в пантеоне, - сказал Микаге. – Окунинуши-сама, да продлятся его дни вовеки, полностью изменил миропорядок, отменив старый закон о том, что боги могут любить кого угодно. Я узнал об этом лишь тогда, когда Кейко-чан носила под сердцем нашего сына. В тот день ко мне в храм явился посланник пантеона и сказал, что за то, что я ослушался новых правил, моя душа проклята, и мое бессмертие отнято. Отныне я проживу столько же, сколько и моя жена, если... - он изменился в лице и с трудом выдавил, очевидно, чьи-то слова: - "если не брошу человеческую девку и отродье". Томоэ в ужасе сжал палочки, так что они сломались. От праведного гнева, окутавшего маленькое сердце, захотелось пойти к этому самодуру во главе пантеона и все ему высказать. Он открыто посмотрел на отца, желая знать, как он поступит в этой очевидно несправедливой ситуации. - И какое будущее уготовано вашему сыну? – спокойно спросил Изанаги, сощурив черные глаза. - Акура-Оу будет изгоем среди богов и в конце концов падёт до екая... И все потому, что я полюбил человека, - Микаге обхватил голову руками, и Кейко прижала его к себе, целуя в светлую макушку. - Ты не виноват, любимый. Мы просто родились не в то время, - успокаивающе шептала ему женщина. Томоэ, видя, что отец никак не реагирует на несправедливость, решительно встал из-за стола и прошел к ним, положив руки на плечи Микаге и Акуры. - Микаге-сан, Кейко-сан, я прошу прощения у вас от лица синтоистского пантеона, потому что то, что вам уготовано, неправильно, - маленький мальчик со светлыми волосами был полон такой решимости, что, казалось, светился, исполненный настоящим божественным святым духом. – Когда я вырасту, я сделаю все, чтобы вашу ситуацию рассмотрели с другой, справедливой стороны. И никогда не оставлю Акуру-Оу. Обещаю всегда быть ему другом, пока он сам не отвернется от меня. Семья потрясённо смотрела на юного бога, внимая его силе и веря его обещанию, потому что в тот момент он был так убедителен, как не был никогда его отец в самом расцвете своей славы. Но больше других эти слова оставили след в сердце Акуры-Оу, который помнил их до конца своих дней и не забывал, что бы с ним ни случилось. *** В честь совершеннолетия юного бога – Томоэ было уже тринадцать, и он мог занять один из пустующих тронов в зале пантеона, – Окунинуши устроил праздник в Идзумо, куда позвал всех старых и новых богов. Идзумо был большим человеческим городом на севере Японии, полный горячих источников и прочих удобств для жизни простых обывателей. Там, в сиянии веры всех живших там людей, на вершине стоящей в стороне от города горы, конусовидная форма которой собирала эту энергию, концентрируя в плотные сгустки тумана, устроили свое татище боги. Праздник совершеннолетия удачно совпал с людским праздником, отчего энергия веры и светлых человеческих чувств текла рекой в готовую собрать их Идзумо. Боги веселились, опьянённые людской верой, радость и веселье до краев заполняли сознание всех присутствующих, и, казалось, так будет всегда. Юный бог Томоэ вместе со своим другом Акурой-Оу блуждали между взрослыми, радуясь празднику и стараясь быть похожими на своих старших сотоварищей, изображая степенность и делая вид, что имеют каждый свой храм. - Может, мне дадут свой храм и территорию, - глядя с горы на огни города и веселящихся людей, проговорил Томоэ, строя надежды на церемонию совершеннолетия. – У меня сердце горит, чтобы защищать каждого из них, ведь они нам так много дают. Акура, сидя рядом с ним на теплом камне, опирался на ногу и тоже смотрел на город, пытаясь смотреть на людей глазами Томоэ. - Даже если тебе не дадут храм, тебе хватит сил и великодушия, чтобы сделать его самому, - хмыкнул красноголовый. – А даже если нет, то разыграем с тобой сценку добрый-злой, - весело фыркнул он. – Я буду пугать каждый город, ты их спасать, а они в тебя верить. Идеальный вариант, нэ? – озорно глянул на Томоэ. Тот качнул головой, сдерживая улыбку. - Это будет нечестно. Не нужно защищать тех, кто не нуждается в защите, - качнул головой сын Изанаги. – Почет, уважение и статус нужно заслужить честным трудом. - Знаю я цену честного труда, - тихо сказал Акура, и взгляд, направленный на город, угас. Томоэ, зорко глянув на друга, крепко ухватил его за руку, сжав. Кейко-сан не прожила положенного срока, заболев тяжёлой болезнью, и умерла, забрав с собой отца и хрупкое семейное счастье Акуры-Оу. Если бы не дружба с Томоэ, мальчик действительно стал бы изгоем среди богов. - Все обязательно изменится, я клянусь тебе, - горячо прошептал Томоэ, убежденный в своих словах. Акура промолчал, положив голову на согнутое колено. - Наверное, я тоже люблю людей, - после паузы произнес красноголовый. – То ли из-за мамы, то ли, - ворчливо, - потому что кое-кто трещит об этом без остановки. Томоэ рассмеялся. - Пойду найду отца, - поднимаясь с камней, сказал он. – Подожди меня здесь, я скоро вернусь. С поляны, где шел пир горой, доносились песни, смех и обрывки веселых фраз. Томоэ улыбался, радуясь чужому счастью, но решил пройти мимо поляны, лишь мельком окинул ее взглядом в поисках отца. Однако Изанаги, словно в подземный мир отошёл. Безуспешно поискав ещё, юный бог, углубившись в лес, вышел на поляну, отдаленную от праздничной суеты, и застыл, чувствуя, как улыбка стекленеет на его лице. Посреди поляны стоял Окунинуши, целуя человеческую девушку и вытягивая через поцелуй ее жизненную силу, иссушая душу. Гнев заполнил сознание Томоэ. Как он может! Помешать! Спасти! Не дать погибнуть! Он сорвался с места быстрее сапсана, вырывая из рук Верховного хрупкое девичье тельце, безжизненно запрокинувшее голову назад. - Госпожа! Госпожа! – принялся тормошить ее Томоэ, но свет ее души полностью перекочевал к Окунинуши, освещая его ядовитой зеленью миазмов, словно ёкая подземного мира. – Мертва, - потрясённо заключил юноша и поднял взгляд на бога. – Она мертва! - Я даже в этом немного поучаствовал, - наблюдая за ним, произнес Окунинуши, помедлив. Томоэ задохнулся от горя и возмущения. - Ты убил ее! – не веря тому, что происходит, воскликнул он. – Ты убил человека! Того, кого мы, боги, должны защищать! Как ты мог?! - Защищать? – Глава пантеона равнодушно смерил взглядом цветастое платье на гейше, которая безжизненное висела в руках юного бога. – А знаешь ли ты того, кого так хочешь защищать, маленький Томоэ-кун? – горечь, прозвучавшая в его словах, желчным осадком легла на губах Томоэ, который скривился от презрения. – Этих слабаков, недостойных и капли наших священных сил… - Тот, кто обладает должной силой, обязан защищать тех, кто слаб, - мальчик отступил, аккуратно уложив девушку на траву, и с яростью повернулся к Верховному. – Мы, боги, не только защищаем людей, но и ведем их по верному пути, потому что не во власти человека его путь! Не может идущий направлять свои шаги! Для этого людям нужны мы! Не убивать, а исправлять и защищать! - Сколько заблуждения в тебе, наивный Томоэ-кун, - Окунинуши сложил руки в рукава. – Что ж, я открою тебе глаза, чтобы через несколько лет ты не разочаровался сам в тех, кого так искренне желаешь защищать. - Не желаю ничего слышать от лжеца и предателя! – не на шутку рассердился юноша. - А ты послушай, - прервал его Окунинуши. – Давным-давно, когда я победил своих братьев и стал полноправным властителем синтоистского пантеона, я ненавидел всю эту систему, которую ты имеешь удовольствие наблюдать, - он скривился, махнув рукавом в сторону города. Томоэ сжал зубы, решив, как настоящий бог, достойно выслушать аргументы виновного перед тем, как объявит его таковым перед собранием. – Я мечтал, что однажды построю новый мир, где не будет старых богов, которые наводнили все это. Где люди смогут жить счастливо, не утопая в крови и слезах, прося богов об одном и том же – враги о смерти друг друга, соседи – о неурожае у другого, и каждый день одно и то же… Окунинуши сделал паузу, будто вспоминая свои мечты, и зло усмехнулся. - Я правда мечтал, чтобы у них все было хорошо, - посмотрев прямо в глаза Томоэ стеклянным взглядом, прошептал Верховный. – Я хотел этого. Я сделал новый пантеон, - повысил он голос, снова вскинув руку, только теперь в сторону поляны пирующих богов. – И я спустился к ним, чтобы поближе посмотреть на тех, кого я собираюсь защищать. И знаешь, что? – прошипел свой вопрос Окунинуши. - И что же? – отозвался Томоэ. - Каждый из них был отвратителен в своей нечистоте, - с отвращением заговорил Верховный. – Грязные, оборванные, смердящие нечистотами канав и сточных ям. Каждый готов подставить другого, чтобы выжить любой ценой. Каждый хочет больше власти, земли, скота, слуг и тканей с золотом. В отчаянии я прошел по всей Японии и не нашел ни одного взрослого, младенца или старика, который бы думал иначе. – Окунинуши поднял голову вверх, словно пытаясь сдержать слезы разрушенных надежд. – И тогда я понял, что эти жалкие создания недостойны совершенных богов и нашей драгоценной силы. – Он посмотрел в глаза своему собрату: - В тот момент я решил, что они сгодятся лишь затем, чтобы питать нас своей жизненной силой, которая гораздо лучше каких-то чувств, будь то радость, счастье или вера, - гримаса отвращения снова исказила красивое лицо. Томоэ сжал кулаки. Перед его глазами предстал образ Кейко-сан, матери Акуры-Оу, которая не пожелала избавиться от сына в обмен на жизнь. - Ты лжешь. Даже если люди такие, не все из них подходят под твое описание. - Слабые. - Нет! - Жестокие. - Нет! - Да, Томоэ-кун, люди слишком слабы. И если ты сможешь найти хоть одного, кто будет настолько силен, что сможет забыть себя ради счастья других, то пусть этот мир перевернется, и все будет по-твоему. - Так и будет, - твердо сказал Томоэ. – Но сначала ты ответишь за свое преступление! - Ах да, - неприятно улыбнулся Окунинуши, словно только вспомнил, - прежде я накажу тебя за непослушание и непроходимую глупость, - и внезапно крикнул громовым голосом: - Боги! Поспешите на зов мой, потому что здесь произошло преступление! Спустя пару ударов сердца поляну заполнили все боги, бывшие на празднике. Откуда-то пришёл Изанаги, вперив непроницаемый взгляд в сына, который потрясённо смотрел в ответ, не могущий даже рта раскрыть от неожиданной подлости. Акура, протиснувшись сквозь толпу, кидаясь к телу, щупая пульс на шее человечки. - Мертва, - констатировал он, поджав губы, и вперил взгляд, полный ненависти, в Окунинуши. Поднялся с корточек, вставая между Томоэ и Верховным. - Этот юный бог осмелился в день своего совершеннолетия убить человеческую девушку, - обведя взглядом поляну, начал вещать Окунинуши, вызывая изумленные и потрясенные взгляды, полные осуждения, направленные на Томоэ и закрывавшего его Акуру. - Этот юный бог, сын уважаемого Изанаги-сана, посчитал себя вправе отобрать хрупкую человеческую жизнь, возомнив себя полноправным богом и судьей, равным мне! – Окунинуши приглушил тон, глядя прямо на Томоэ: - Он не внял моим предупреждениям и вероломно нарушил самую главную заповедь всех богов. Отныне, - обвел взглядом всех собравшихся на поляне, - он недостоин зваться богом, в присутствии уважаемых членов синтоистского пантеона я низлагаю тебя до екая и изгоняю в подземный мир. Томоэ сжал челюсти так сильно, что скрипнул зубами. - Как вы смеете! – прервал судебный монолог Акура, глядя прямо на Окунинуши. – Томоэ любит людей, как никто из всех, здесь присутствующих. Он никогда никого не обидел, не разобравшись. Он не мог убить человека! – крикнул в ярости ему в лицо. – Признайся, что это ты сделал! – в сердцах топнул ногой. Поляна охнула от дерзости. По лицу Изанаги скользнула гримаса разочарования. Он глянул в сторону, пересекаясь взглядом со стоящим в стороне от всех Сусаноо. Бог ветра, словно не видимый никем, презрительно скривился и, плюнув себе под ноги, исчез. - Нет ли лучшего доказательства в сговоре этих двоих? – обернулся Окунинуши к собравшимся, как никогда чувствуя единодушие в своем пантеоне. – Какой приговор мне вынести и для тебя, юный Акура-Оу, сын человечки? – глянул на красноголового. – Изгнать ли мне тебя вслед за тем, кого ты так рьяно защищаешь? - Да сколько хочешь! – презрительно фыркнул красноголовый. – Мне среди екаев будет комфортнее, чем среди тупых лизоблюдов, трусов и предателей! – и, выплюнув сие оскорбление, самодовольно осклабился, сложив руки на груди. - Акура-чан… - тронутый его чувствами, Томоэ, качнув головой, положил ему руку на плечо, сжав. Молния рассекла небо до основания леса, словно на конце своем принеся молот для Окунинуши. - Этот молот судьбы дан мне, Верховному правителю синтоистского пантеона, чтобы вершить праведный суд над теми, кто этого заслуживает, - прогремел над поляной его голос. – Отныне ты, Акура-Оу, сын бога и человечки, дерзнувший обвинять справедливость в моем лице во лжи, будешь екаем до конца своих дней! А ты, юный Томоэ-кун, надежда своих божественных родителей, за зло и преступление, учиненное тобой, нигде не найдешь места, ни среди людей, ни среди екаев, потому что отныне нарекаю тебя демоном-лисом, изгоем для всех! – и молот обрушился на головы юных богов, залив пространство ослепительным светом. Как только свет рассеялся, бессознательные Акура-Оу и Томоэ оказались лежащими на земле. Тело девушки бесследно исчезло. Окунинуши величественно прошел мимо них сквозь толпу, собираясь продолжить праздник. Боги двинулись за ним, и вскоре на поляне не осталось ни одного. Изанаги, стеклянным взглядом смотревший на два тела посреди поляны, шевельнулся, собираясь подойти. Но внезапно по поляне растеклась тень, словно от чернильной туши художника. Сердце сжалось от невыносимой тоски, и трава завяла, как от мороза. Изанаги вперил взгляд в противоположный край поляны – там стояла спокойная и неотвратимая, словно ее подземный мир, Изанами. Черные волосы спускались до земли, растекаясь по ней тенью по всей поляне, черные глаза были пусты и безжизненны, словно это была не женщина, а лишь оболочка от нее. - Иза… - Древний протянул к ней руку, но наткнулся на защитный барьер такой силы, что ему обожгло руку. А может, это от яростного взгляда черных глаз, которые она подняла от земли и смотрела ими прямо в душу. Она ни слова не произнесла, молча пройдя к лежащим юношам и опустившись рядом с сыном на колени, обхватив серебристую голову руками. Сусаноо, шедший вслед за матерью, встал у нее за спиной, презрительно глядя на отца. Изанаги нашел в себе смелости приблизиться к ним. - Наш сын оказался виновен в убийстве человека, - произнес он. – Доказательство его вины неоспоримо, и я не стал мешать правосудию. В него полетел искрящийся сгусток тени, который он ловко отразил в дерево, которое тут же рассыпалось прахом. - Да послушай же меня! Это как наказание на какой-то определенный срок, и оно обратимо, - уверенно заявил Изанаги. – Он любит людей, он хороший и добрый юноша, и любовь поможет ему исправиться. Изанами смерила мужа взглядом и, проведя пальцем по щеке сына, вздохнула. - Томоэ, душа моя, мое маленькое сердечко, - зашептала богиня подземного мира. – Я дарую тебе дар избавления от твоего проклятия. Если где-то в этом мире, из богов, людей или екаев найдется девушка, которая полюбит тебя и которую полюбишь ты, то проклятие спадет, и ты снова станешь богом, могущим отобрать трон у Окунинуши. А пока… - она склонилась, запечатлевая поцелуй на лбу юноши. – Пребудь в забвении, сын мой, чтобы горе от реальности прошлой жизни не свело тебя с ума. Осторожно сложив голову Томоэ обратно на землю, Изанами поднялась и развернулась. - Идем, Сусаноо-кун, здесь нам делать больше нечего. - А что делать мне? – Изанаги сжал кулаки, впервые бессильный перед обстоятельствами. Изанами обернулась, смерила его равнодушным взглядом и отвернулась. - Что хочешь, - был сухой ответ, и богиня исчезла, забрав с собой тень и могильный холод. *** Акура-Оу открыл глаза, разглядывая незнакомое сумеречное небо, которое закрывали зелёные деревья такого же незнакомого леса. Прикрыл веки, смаргивая дурноту и сонливость. В голове была неприятная пустота и туманная дымка, словно в низине по утрам. Юноша поднялся, присев, опираясь на руку, и наткнулся взглядом на серебряные волосы, которые ореолом были разметаны возле головы другого юноши, возрастом похожим на него самого. В пустой голове появилась четкая мысль о том, что этого сереброволосого зовут Томоэ, и что они однозначно друг другу не чужие люди. «А я-то кто?» - раздражённо цыкнул отросшим зубом Акура, трогая товарища за плечо. - Томоэ... Томоэ, просыпайся. Незаметные до сего момента два лисьх уха в серебристых волосах дернулись, тревожа хозяина. Акура недоуменно проводил взглядом такой же лисий хвост, чуть не мазнувший его по лицу. - Томоэ! – сильнее затормошил его друг, и юный лис открыл глаза, с холодным недовольством глянув в янтарные зрачки. – Доброе утро, - поприветствовал его красноголовый. – У тебя в голове такая же пустота, как и у меня? Я знаю, что ты Томоэ, и что мы друзья. Больше я ничего не знаю. Рассветное солнце растворило лесные сумерки, просвечивая сквозь кроны деревьев. - А ты Акура-Оу, - вспомнил Томоэ то единственное, что у него осталось. - Красный, - скривился тот на своё имя, ловя прядь своих волос. – Кто ж меня так назвал, интересно. Что за Господин Очевидность. Томоэ отодвинул руку друга со своего плеча и поднялся на ноги, чуть не упав, запутавшись в хвосте. - Ты с ним так «хорошо» ладишь, словно он не твой, - заметил Акура. - Ты давно очнулся? – вместо ответа спросил Томоэ, пространно оглядываясь по сторонам, но ничего не узнавая. В голове неясным образом витала мысль, за которую он пытался уцепиться, словно это была его связь с прошлым. - Почти перед тобой, - пожал плечами тот. – Ищешь зацепки, которые бы помогли разобраться, что случилось? – понял он. – Мы живы – значит, нам не желали зла, или, раз мы ёкаи, то здесь, кроме нас, никого больше не было. Ёкаев не щадят, - развел руками Акура. Томоэ сделал круг по маленькой поляне, действительно пытаясь найти зацепки и параллельно вслушиваясь в слова друга. Вихрь из одной мысли начал формироваться в строчку, для которой не хватало слова или буквы, чтобы понять ее. Акура замолчал, всматриваясь в напряжённого и даже несколько потерянного юного лиса. - Что делать собираешься? Пойдешь в город? – выгнул брови, и сам подумывая об этом. Томоэ обернулся на ставший неожиданным вопрос, остолбенев. В голове сформировалась очень четкая мысль: «Люди жалкие и слабые. Грязные, оборванные, смердящие нечистотами канав и сточных ям. Каждый готов подставить другого, чтобы выжить любой ценой…» И маленький ёкай не мог понять: его эта мысль или навязанная кем-то, но он уцепился за нее, словно это была ниточка, связывающая его с прошлым. Ненависть, которой была проникнута фраза, просочилась и в его сердце, уверив его в том, что он ненавидит людей и презирает за слабость. - Томоэ? – окликнул застывшего друга Акура. - Ничего, - спустя секунду отозвался он, разворачиваясь, чтобы уйти. - Как кстати, что мне совсем нечего делать, и я могу сопровождать тебя, - с энтузиазмом подхватил Акура, молниеносно подлетая к другу и повисая на его плече. – Вместе навсегда? – широко ухмыльнулся он. Томоэ не ответил, поведя плечом. *** Спустя много лет и несколько столетий, когда старые истории о богах поросли былью и навсегда остались лишь в легендах и сказаниях старцев, Сусаноо встретил человеческую женщину, в которую влюбился. Древним богам не было дела до законов нынешнего пантеона, поэтому бог ветра и воды без оглядки на систему решился на новое счастье. В маленькой счастливой семье, залог которой была тайна и скрытность от любых соглядатаев, родилась девочка-красавица. И счастливый отец, впервые взяв дочь на руки, полюбил ее так сильно, словно в его жизни это было единственное дитя. И нарёк он ее Йономори. Счастье омрачила лишь смерть супруги от родов, но Сусаноо, погоревав сильно о чувствах своих, сосредоточил всю любовь и нежность на последней дочери, памятуя прежний опыт и зная теперь, как правильно воспитывать детей. Время шло, дочь росла и крепла в любви и отцовской заботе. Маленькая семья поселилась на берегу реки, чья дурная слава отпугнула всех жителей, убравшихся подальше от злополучной воды. Говорили, что там жилище страшного змея о восьми головах, светлого и прозрачного, что медуза, и свирепого, каким не был Змей Горыныч в самый расцвет своей славы. Не сладить было со змеем людям, вот и покинули они тот край. На свою беду, змей окаянный да самонадеянный, решил побеспокоить маленькую семью, да утащил девочку, пока та безмятежно играла у воды без отцовского присмотра. Утащил в свое царство подводное, на одинокий храм посреди сада похожее. Принес девочку, поставил посреди двора да обернулся юношей беловолосым да красноглазым. - Негоже маленькой девочке с бесстыдным богом ветра быть, - сурово молвил он, глядя в огромные синие, что воды реки в ясный день, глаза. Рассмеялась девочка, кудрями русыми растресясь. - Отец он мне, - пояснила с ласковой улыбкой Йономори. – Живём мы тут одни, без людей, богов и мамы, чтобы никто не тревожил нас. А что бесстыдный отец мой – так стыдиться нам нечего, все что есть, то честно нажили, и скромного бытия своего не гнушаемся. Треснула пелена подводного мира, когда рассерженный Сусаноо кинулся дочь свою выручать из жестоких лап чудища речного. И храм бы прахом рассыпался, коли слаб был Змей речной, да только силы в нем страхами людскими было как в боге мелком. Схлестнулись мужи в сече великой, скрестили мечи острые да катаны отточенные, каждый желая свое отстоять, в правоте своей бесконечно уверенный. Долго ли, коротко ли битва их длилась, да только не стерпела крови пролития маленькая богиня; в порыве души призвала на помощь воду, что только отцу ее подчинялась, и разняла по обе стороны воинствующих мужей. Успокоились тут бог ветра и чудище речное, выслушали пылкие речи девы юной, да решили жить в мире друг с другом, коли одной стихии благоволят. Шло время, юная богиня росла и взрослела, пока ее покой охранял отец могущественный да Змей речной, чье имя Ямато но Орочи. Не боялся он имя свое открыть им, потому что уверенный в себе был: с первого взгляда прикипел он сердцем к деве юной и решил для себя, что навечно с ней будет, в горе ли, в печали ли, в радости ли, или же смерть обоих постигнет внезапная. И пока на далеком севере шла война, где бились насмерть слуги синтоистских богов со славянскими, где Томоэ зарабатывал себе славу воина, а не только убийцы, сражаясь с Серым Волком, Йономори выросла и обручилась со Змеем речным, полюбившим ее всею душой. Благословил их Сусаноо, бог ветра, и подарил им на прощание подарок – яйцо пленённой Жар-Птицы, из которого шикигами можно вырастить. И с тем подарком распрощался с дочерью, навеки поручая ее заботам мужа. Обрадовалась Йономори подарку, оглядела белые волосы любимого своего и поклялась вслух, что вырастит шикигами на мужа похожего, чтобы был схож с ним, словно сын родной. И вот, в назначенное время появился у них мальчик: волосы белые, что пена речная, глаза красные, что водоросли на дне, и в змея обращается, будто плоть от плоти сын Ямато но Орочи. Мидзуки назвали мальчика, ибо водной была его стихия. Возлюбили они своего шикигами, словно сына родного, и растили в любви и нежности, не оглядываясь на предрассудки и правила глупые. А люди, тем временем, вернулись на берег реки, потому что не тревожил уж Змей дома их, и земля плодороднее стала, и погода у реки словно лучше, чем дальше от нее. Смекнули смертные, что богиня в реке появилась, она и смирила чудище речное, – ей и стали веру свою, нерастраченную, отдавать, да лучшие плоды урожая да охоты приносить. *** В очередной праздник на Идзумо, когда все боги распределились по отделам и департаментам, в одном из ниш появилась новая ложа, пустующая, словно никем не занятая. Доложили об этом Окунинуши, который тут же решился проверить, что за неучтенный храм людям помогает, да молитвы слушает-исполняет. Шикигами-ищейки обнаружили храм в реке, разузнали все о владыках, что в храме обитают, да и доложили обо всем Верховному Главе. Призвал Окунинуши к себе богиню новую и мужа ее, велев тотчас прийти ответ держать. С лаской и нежностью расспросил их обо всем, да и отпустил после, наказав явиться на следующий праздник в будущем году. Прознал про то Сусаноо, явился он в храм речной и сердечно упросил их не ходить на общий сбор богов, ибо беда может случиться. Подумали Йономори да Орочи, и вняли предупреждению отца не иметь дел никаких с пантеоном и Главой его. Да коли беда может случиться, то куда ж от нее деться, как говорят смертные. И в день, когда не явились боги речные на сбор в Идзумо, жутко осерчал Окунинуши такому ослушанию и, собрав целый суд из своих приближенных, ворвался в речной храм. Буря поднялась на реке – волны высотой до крыш домов доставали. Испугались люди, побросали жилища, думая, что прогневили богиню, да бежали прочь в тот же час. Воспылала яростью Йономори от такой дерзости. - Как смеет бог, отвечающий за весь пантеон, людей смертных пугать? – бесстрашно заявила в лицо Верховному, твердо держа в руке руку мужа, полностью мнение ее разделявшего. – Не мы ли последней преградой между людьми и грехами являемся? Не в наших ли силах направлять и обучать смертных, вверенных нам? Внимал Мидзуки, спрятавшийся в храме, каждому слову своей богини, и твердо был уверен в любви своей к людям, точно знающий, что пронесёт этот завет через всю жизнь свою долгую. - А что не явились на зов твой, так не главные мы боги в этом мире, - отвечал Ямато, стеной стоя рядом с женой своей. – Нечего нам хвастаться безделицами, коли дела велят быть здесь и людям служить. Рассмеялся Окунинуши смехом громким да насмешливым. Подхватили глумление его остальные боги, словно шутку забавную услышали. - Давно не звучало в этом мире подобных речей наивных, - сладким голосом промолвил Окунинуши. – Богом ты назвалась, Йономори, и муж твой по воле любви твоей из павшего снова воспрял. А коли боги вы, то на моей вотчине обязаны слушаться моих заветов. Но, как сестре, сделаю я исключение и повторю свои законы: род людской призван служить богам телом, душой и жизненной силой. Недостойны смертные жизни, посему угождать им и молитвы их слушать запрещаю. И голос Верховного эхом разнёсся над храмом, замирая над сводами и в сердце Мидзуки. Затаил он дыхание, ожидая, что будет. Помолчали супруги божественные, в глазах друг у друга одно и то же прочитавшие. Сжал руку любимой Ямато но Орочи, поддержку свою выражая. Кивнула Йономори и глянула открыто в лицо судилищу, что собралось вокруг ее храма. Без тени страха и лжи, с чистым сердцем; и лик ее засиял, словно луна посреди темной ночи, едва она заговорила: - Не бог ты, Окунинуши. Екай и убийца, недостойный был главой. И если весь пантеон такой, как ты и законы твои, - сжала Йономори руку мужа сильнее, - то не желаем быть его частью отныне и вовек. Остолбенел от ярости Верховный, да не пожелал терять лица перед другими и лишь молвил: - Будь по-твоему, богиня. И свет, молнией пронзивший обоих от молота Окунинуши, испепелил их на глазах у видевшего все Мидзуки. А вдалеке, наблюдая за этим, бесновался Сусаноо, вырывающийся из пут Изанаги, чтобы пойти расквитаться с несносным мальчишкой за все злодеяния. - Пусти, отец! – в сердцах восклицал он. – Я отомщу ему за всё! - Не время, сын, - речь Древнего казалась равнодушной. – Не твоей рукой он будет сокрушен, не вправе ты лишить его регалий. Не смог Сусаноо достичь желаемого и лишь снова смотрел, бессильный, как погибла его дочь, не в силах даже отомстить. Исчезли боги, совершив свой самосуд. Остался сад и храм при нем, с волнами. Мидзуки юный, остолбеневший в миг смерти своих родителей приемных, так и был, будто ослепленный смертью, спрятавшись за дверью. Сусаноо, явившийся чуть позже, дань скорби пытаясь принести, заметил юного шикигами. - О, Мидзуки, - разделяя его чувства, произнес бог ветра. И не нашел милосерднее деяния, чем запечатать память сына Йономори, навеки поселив его в маленькой частице храма и сада, от которого оставил лишь сливу, осужденную вечно пускать свой цвет... *** - Так все и было, - после минутного молчания, которое последовало за последним словом альбиноса, запечатал правду Изанаги, бывший в личине Микаге. Соранраку машинально сжимал в руках тонувшего в своем горе Мидзуки. И его близость, близость шикигами, способного очищать, помогала змею не сойти с ума. - Рин-сама и Томоэ-доно должны положить конец такому пантеону и правлению Окунинуши-доно, - сурово произнес Хицу, не менее других потрясенный жестокостью богов. - Я не хочу, чтобы Рин-чан и Томоэ-кун сражались, - тихо сказал Мидзуки из-под руки Сорана. – Они погибнут за свои идеалы, и тогда никто не сможет вступиться за простых людей или ёкаев или любых других созданий, кому может потребоваться помощь. - Ты не прав, Мидзуки, - вздохнул Соран, отстраняясь и поднимаясь на ноги. – Бесполезно помогать сейчас по мелочам, если в итоге всё сводится к смерти. Нужно убрать причину, корень всего зла в этой системе. И когда некому будет творить зло; можно будет снова сделать любимый Линой-чан барьер, очищающий святым духом все пространство. И тогда точно ни один из людей не пострадает. Менестрель замолчал, и шикигами посмотрели на Изанаги. - Остаётся надеяться, что Рин-сан и Томоэ-кун смогут найти верное решение проблемы, - произнес Изанаги, горько сожалея о прошлом.