Фестрал

Я не верю Паркинсон. Я ей просто не верю. Три года, полных тоски, отчаяния и моих скрытых взглядов. Этого. Просто. Не. Может. Быть. Ее злые глаза и гаденькая усмешка, кривящая тонкие губы... Я ей верю в одном: она сделает то, что сказала. Распишет во всех красках, как страдает по нему народный герой. Как готов землю грызть от отчаяния, что не нужен слизеринскому гаду. И Малфой, усмехаясь с ленивым высокомерием, будет выслушивать ее страстный рассказ, как я его… Что я его… Нет. Лучше я сам. Как же я ненавижу всех слизеринцев! Бегу по тропинке, продираюсь через кусты, почти не замечая, как колючки царапают щеку. Куда подевался проклятый хорек? Почему, когда он не нужен, он вечно торчит где-то рядом? Издевается над каждым промахом и поражением, прожигает насквозь ненавидящим взглядом, от которого хочется повеситься на первом суку. А как раз в жизни стал нужен, так сроду его не найдешь? Чтобы трусливо не передумать, я бегу, что есть сил. Мчусь до самого Запретного леса, рыскаю под стенами замка, петляю у озера, и когда уже понимаю, что вряд ли его обнаружу, внезапно вижу в просвете между темных стволов белые волосы, и обессиленно замираю на месте. Сердце колотится, как ненормальное, но даже себе я не стану врать в утешение, что это от быстрого бега. Рядом с ним так всегда. Он привалился к старому дереву, словно прячась за крону. Длинные пальцы мнут сигарету, я знаю, он начал курить после войны. Мне даже это в нем нравится. Черт побери, как мне вообще его разлюбить, если мне в нем нравятся даже пороки? Отдышаться. Сердце лупит по груди и горлу. Еще чуть-чуть и выпрыгнет из меня. Я не могу это сделать. Перед глазами появляется Паркинсон и ее ехидная рожа. “Не признаешься ты, скажу я”. Содрогаюсь при мысли, как и что она ему скажет. Хватит тянуть! Подбегаю к нему с такой мрачной решимостью, что он, вздрогнув, невольно отшатывается, а потом, осознав, что это именно я, опаляет меня ненавидящим взглядом. — Что ты здесь забыл, наш герой? Тебе больше негде гулять? Он смотрит на меня с привычной насмешкой, как на какое-то скучное насекомое, и я понимаю, что если сейчас промолчу, то не решусь уже никогда. — Я люблю тебя, — бухаю я, ни на что не надеясь. Ну давай же, засмейся! Я заслужил. Но Малфой только смотрит непонимающе и удивленно, и даже чуть пятится, как от чумного. Словно боится, что я заражу. Зря волнуется, глупостью не заражаются. Так же, как и любовью. Я упрямо молчу, и Малфой еще какое-то время растерянно глядит на меня, и я даже почти верю, что меня пронесет, а потом в его глазах зажигается понимание: — Ну и на что и с кем ты поспорил, кретин? Час от часу не легче. Хотя понимаю его, я бы тоже, услышав такое, прежде всего подумал об этом. Но я все равно злюсь. — Ни на что и ни с кем. Я люблю тебя. Что непонятно? Малфой прищуривает глаза и глядит на меня уже с откровенной отчаянной злостью, резко сглатывает и прижимается спиной к твердой коре, словно выбирая лучшее место для очередного сражения. — Поттер, если ты решил поиграть, то мне это никуда не уперлось. Иди к своей рыжей давалке, она... — Что ты сказал? Мое тело реагирует на оскорбления всегда намного быстрее, чем мозг, поэтому он оказывается окончательно втиснутым в дерево прежде, чем я успеваю хоть что-нибудь сообразить. — Поттер, сука, пусти. Он бьется под моими руками, извивается ловкой змеей, и меня это бесит. Особенно его теплое тонкое горло и острые скулы. — Не пущу. Извинись. Я почти что рычу. Меня колотит от бешенства. Как я мог подумать, что я его... Как я вообще мог такое подумать… — Пошел на... Я запечатываю его брань кулаком. Он неизвестно как уворачивается так, что удар лишь немного скользит по скуле, и бьет со всей дури в ответ, впечатывая кулак в мои зубы. Ненавижу. Я его ненавижу. Спустя пару секунд мы катаемся по траве, пытаясь порвать друг друга на части как бойцовые псы. Он явно окреп на войне. Впрочем, я тоже. — Потти, так что ты там говорил про любовь? — хрипит он, пытаясь меня придушить, нажимая локтем на горло. — Может, теперь повторишь? Его лицо давно покраснело от напряжения, но сейчас и вовсе искажено в злобной гримасе. — Перебьешься, — сиплю я: воздуха в легких почти не осталось, и я пытаюсь его отодрать от себя, выпутываясь из его сильных рук. Ловким приемом, которому научил меня Грюм, я сбрасываю его с себя, как паршивого пса, и падаю сверху, мешая ударить. Он дергается подо мной, я скручиваю ему руки и ноги. Достал. — Как же ты меня бесишь! — Ох, По-о-отти, — он растерзанный, грязный, лохматый и с покрасневшим лицом, мантия в каких-то иголках и листьях. Но при этом он все так же манерно тянет слова, доводя меня до трясучки. — А как же наша любо-о-овь? Неужели ты переду-умал? Нет, эта скотина сегодня точно нарвется. — Да пошел ты. Я впечатываю кулак в землю рядом с его ненавистным лицом — не могу его бить, хоть ты тресни, — и тут же вскакиваю, словно мне противно прикасаться к нему, — пусть думает так. Он тут же поднимается следом. От драки он раскраснелся, как маггл, сверкает глазами, сдувает со лба лохматую челку. Сейчас он еще лохмаче, чем я. Но почему-то в отличие от меня, даже в этом он безумно красивый. Красивый всегда. Такой, что смотреть невозможно. Я не смотрю. Отвожу глаза, как от солнца, пытаясь собрать мысли в кучу. Как получается, что я каждый раз забываю, из-за чего мы дрались? От каждой драки в памяти остаются только наши касания, которых мне всегда не хватает. Я делаю шаг, собираясь уйти. И тут же вспоминаю про Паркинсон. Как же я ее ненавижу! Но и уйти я уже не могу. Сколько угодно я могу ненавидеть ее, но она ему все равно все расскажет. Чем не повод для жестоких слизеринских насмешек до конца моих дней? Я не могу им дать в руки такое оружие. Лучше я убью себя сам. Поворачиваюсь к нему, он стоит у дерева, загнанно дышит, резко зачесывая назад свои белые космы, и сверлит меня ненавидящими злыми глазами. — Я не передумал, Малфой, — говорю ему я, стараюсь сделать свой голос спокойным. Сейчас я национальный герой, я на приеме у Кингсли. Мантра, которая мне всегда помогает. Мои плечи сами собой распрямляются, а на губах возникает усмешка. Я тоже умею быть слизеринцем. В его глазах я вижу растерянность, отчего еще высокомернее гляжу на него, роняя слова, как бриллианты: — Просто ты все перепутал. Не наша любовь, а моя. Твоей любви нет, и не могло даже быть. Потому что такие, как ты, любить не умеют. В его глазах непонимание сменяет растерянность, едва ли не страх. Сейчас он больше всего похож на провинившегося первогодку. Вот теперь я могу уходить. Разворачиваюсь на каблуках. — Поттер. Сильная рука дергает меня за плечо, останавливая, заставляя на него обернуться. — Что еще? Я холодно смотрю на него, но он прячет взгляд. — Поттер, — он хмурится, кусает губы, не смотрит в лицо. Сердце снова сжимается. Ну почему он настолько красивый? Так моей брони надолго не хватит. — Зачем ты это затеял? Скажи. Проспорил Уизли желание? Он вскидывает глаза. Серые. Полные странной надежды и боли. И всё. Больше я не могу. Всю мою холодность резко сдувает ветрами. Я люблю его. Господи, как же сильно люблю. Что-то пытаюсь сказать, но голоса нет. Я тону. Я реально тону. Я не могу от него оторваться. Снова хочу дотронуться до него. Впиться руками в острые плечи и потянуть на себя. Что ты со мной сделал, Малфой? Я сглатываю и отступаю назад. Шаг. Еще шаг. — Никому не проспорил, — мой голос почти не дрожит. — Я люблю тебя. Паркинсон об этом узнала. Не спрашивай как. Велела признаться или сама тебе скажет об этом, — я смотрю на него, уже не таясь. Неужели я, и правда, признаю это вслух? — Ну и вот... Говорю. Малфой, я люблю тебя. Всё? Вы довольны? Я хмурюсь и дергаюсь, чтобы уйти, но оказывается, он все еще цепко держит меня за рукав. — Я не верю тебе. Хочу разозлиться. Раздраженно смотрю на него. Глаза в землю. И губы дрожат. Лицо прячет светлая челка. Что происходит? — Мне не надо, чтобы ты мне поверил. Я признался. Дальше ваши проблемы, — я деланно усмехаюсь, хотя усмехаться мне совершенно не хочется. Мне кажется, или дрожь из его горячей ладони переходит в меня, заставляя все тело дрожать? Меня реально трясет. Он снова поднимает глаза и смотрит в лицо, закусывая губу, словно решает запутанную задачу. Я уже не пытаюсь уйти, потому что его рука по-прежнему жмет мой локоть. Просто стою и жду своего приговора. Да засмейся ты уже, наконец. Ты же гребаный слизеринец. — Ты... — он уже опять не глядит на меня, смотрит в землю. — Поттер, ты это… Серьезно? Нет, мантикора тебя задери, я по четвергам всегда развлекаюсь именно так. — Пусти. Я пойду. Пытаюсь вырваться, но он не пускает, с отчаянной силой дергая на себя. Меня кидает к нему. И вот он опять близко-близко. И его губы у самой щеки. Вот только на этот раз мы уже не деремся. Просто стоим, замерев. И от того, что я вижу его золотые ресницы, сердце колотится как ненормальное. — М-Малфой... Отпусти. Что я несу? Он меня даже не держит. Руками. Но как обычно держит собой. — Поттер, заткнись. И он целует меня. Просто берет и целует, осторожно прижимаясь губами к губам. Мир замирает. Пропадает все кроме чувств. Только губы. Его чертовы губы. И я какое-то время от него дышать не могу, потому что просто не верю. Мне это снится. — Ну как? Все еще любишь? Его рука на моем затылке невесомо дрожит. И дыхание бьется как птица. Он с каким-то обреченным отчаянием глядит на меня, словно теперь я должен заорать и сбежать. Нашел, чем пугать. Не дождется. — Больше жизни. Сам не понимаю, как из меня вылетают эти слова. Ненавижу свой факультет, из-за которого даже соврать не умею. — Это правда? Дыхание прерывистое, нервное. Дышит в ухо и щеку. Пахнет то ли фиалками, то ли сиренью. И Малфоем. Этот запах преследует меня даже во сне. — Неужели не чувствуешь сам? — мне кажется, что меня от него так ломает, что это должен чувствовать каждый. — Я... не знаю. — Зато я знаю, Малфой. Жить без тебя не могу. Ни спать, ни думать, ни есть, — эта горечь из меня льется рекой, наконец-то даруя освобождение. Он тихо вздыхает и чуть отстраняется. Неужели проникся моей пламенной речью? — А в туалет? — Что? — я изумленно смотрю на него. — В туалет без меня ты можешь ходить? Или придется помочь? Его голос дрожит. Но глаза совершенно серьезные. Я его точно когда-нибудь пришибу. Заботливый змей. Не сдержавшись от его притворно-участливой мины, я тихо фыркаю, потом, глядя как он несмело мне улыбается, начинаю тихо смеяться, и через минуту уже хохочу во все горло. Мы хохочем. Вместе с Малфоем. Сползаем по дереву и падаем рядом, все еще хохоча. Сидим на старых корнях, прижимаясь плечами друг к другу. Кажется, это первый раз после войны, когда я на самом деле смеюсь, а не пытаюсь сделать вид, что смешно. — Спасибо, придурок, туда я как-нибудь сам. — Жаль, я бы помог. — Идиот. Отсмеявшись, мы какое-то время просто молчим, не глядим друг на друга. Мне с ним хорошо. Чувствовать рядом. Никуда не уйду, пусть сам прогоняет. Но, кажется, и он не спешит. — Правда любишь? — закинув голову вверх, он глядит на резную листву. — Ага, — отчего-то признаться ему стало очень легко. — Правда-правда. Он бросает на меня косой быстрый взгляд, и меня снова почти мутит от его красоты. — Знаешь. Я тоже. Он хватает травинку и тянет к губам. Всегда делает так, когда он волнуется. Я-то знаю. — Что "ты тоже"? — завороженно смотрю, как его губы обхватывают тонкий стебель, и правда, не понимаю. Такое я не могу понимать. Он почти ложится на ствол, и белые волосы мягко вплетаются в темную кору. Травинку жует, поэтому слова слышатся не слишком разборчиво и очень тихо. — Я тоже люблю тебя. И если ты все затеял, чтоб надо мной посмеяться, то смейся. Сейчас самое время. Я непонимающе смотрю на него. На его тонкий профиль. На острый кадык. На резкие скулы. На слезу, одиноко бегущую по щеке. Наверное, осталась от нашего смеха. Но я почему-то пугаюсь. — Малфой, ты чего? — я почти шепчу, потому что голоса нет, и бережно трогаю пальцами мокрый след, пытаясь стереть. Он все так же не глядит на меня, только пожимает плечами, и я, не выдержав, склоняюсь к нему и молча вынимаю изо рта чуть мокрый изжеванный стебель. Ненароком касаясь пальцами губ. Словно у меня есть на это какое-то право. Он не шевелится, смотрит напряженно, почти не дыша, словно ждет, очень ждет, и я больше совсем не могу, обнимаю руками лицо и осторожно прикасаюсь губами к губам. Пропади оно все. Я боюсь, я знаю, он меня оттолкнет, я уже готов отстраниться. Но он не пускает, хватает меня, тянет на себя дрожащей рукой, и я просто не верю тому, как голодно и жадно он мне отвечает. Почти набрасываясь на меня, впивается в мои губы своими. И мне кажется, что я лечу в какой-то фантастический бред, потому что в моей жизни этого не бывает. Но он, не переставая жадно меня целовать, резко рвет в стороны обе мантии, мою и его, тянет, дергает, усаживает меня на себя, отчего телу становится колко и сладко, лезет под рубашку руками. А потом тихо стонет мне в рот, и я уже не могу. Еще чуть-чуть, и я просто взорвусь. Это безумие. Драко. — Драко... Постой. Хочу остановить его, но сам снова и снова целую его. Я не могу. — Что? Гарри? Что? Ты передумал? Он. Мое имя. Я сейчас действительно кончу. У него совершенно дурные глаза, приоткрытые губы и невозможный стояк, который я слишком хорошо ощущаю внизу. — Гарри? Не хочешь? — Дурак. Не дождешься. Наваливаюсь на него, роняя в траву. Хочу, чтобы стонал подо мной. Чтобы впустил. Чтобы взял. Мне кажется, я рехнулся. Теперь уже я сам жадно шарю у него под одеждой, пытаясь добраться до голого тела. Неужели теперь это можно? Ребра, соски, поджарый живот, — я целую его везде, куда только прикасаются губы. Дурея, втягиваю ртом тонкую кожу, пытаясь пометить. Мой. Хочу, чтоб был только моим! Он стонет и выгибается под моими губами всем телом, ластясь и подставляясь под мои поцелуи. Драко. Малфой. Я люблю, я хочу до безумия, и шепчу, шепчу ему это. Что — не помню, что-то неприлично интимное, — как хочу его, как давно и безумно хочу. — Поттер, постой. Я не железный, — он пытается вывернуться из-под меня, но я не пускаю, поднимаясь рукой по бедру. — Поттер! — он почти стонет от страсти, глотая слова. Хватает меня за лицо, заставляя подняться и лечь рядом с ним, на него, смотрит в глаза шальными зрачками. Точнее, пытается смотреть, но очевидно же: ни черта он не видит. Так же, как я. И шепчет, шепчет мне в губы рваными выдохами: — Я тоже сильно хочу тебя, Гарри. Безумно хочу. Подыхаю. Но я сейчас кончу в штаны. И уже никогда не отмоюсь от такого позора, — он тихо стонет, ерзает подо мной, и вопреки своим же словам с силой притирается стояком к моему. Я пытаюсь смеяться, но напряжение не отпускает. Я хочу его так, что закладывает в ушах. Толкаюсь в него. Он в меня. Не могу больше. Тянусь к его паху рукой. — Гарри, стой. Что опять? Ну, пожалуйста. — Гарри, очень прошу. Не сегодня. Утыкаюсь лбом в плечо, пытаясь дышать. — Ты меня не хочешь? Малфой? — Ты совсем идиот? Я умру сейчас, Гарри. С трудом поднимаю глаза. Все равно ничего. Красное марево. — Тогда почему? Он глядит на меня, смотрит с такой нежной болью, что мне становится страшно. — Я хочу верить, что завтра ты не сбежишь от меня, звездный мальчик. А так у меня будет хоть один шанс. Он прикусывает губу и снова глядит на меня с напряженным отчаянием. И от того, что я наконец-то его понимаю, у меня что-то лопается в груди и растекается внутри теплой болью. Я — народный герой. Он боится, что я не приду… Мой Малфой. Если бы ты мог хоть на секунду понять, что сильнее любить невозможно. — Ну и кто из нас идиот? — никогда раньше я не видел в нем этот отчаянный страх потерять. Меня потерять. И от этого одновременно внутри щекотно и больно. — Ты теперь от меня никогда не избавишься, — шепотом обещаю ему, пытаясь убедить, объяснить. Но как найти слова, чтобы суметь рассказать про любовь? Про то, что я люблю его просто до одури? Эх, не мастер я говорить. Он улыбается мне, но по этой несмелой улыбке я вижу, он мне явно не верит. Пытаясь прийти в себя, сажусь на траву. Глубоко вдыхаю прохладный озерный воздух. Провожу рукой по лицу. Привычно тру шрам. От такого мне придется отходить очень долго. Но ради него я готов не только на это. — Я согласен. Давай всё отложим на завтра. Вот теперь я на самом деле герой! Родители бы мной гордились. Хотя… — Ты меня больше не хочешь? Нет, сегодня я его точно убью. Разворачиваюсь в праведном гневе, но снова натыкаюсь на его больной тусклый взгляд. Господи, он, и правда, боится. Тяну его на себя, прижимаю, целую в светлый висок. В губы нельзя, я сорвусь. — Я хочу, чтобы ты верил мне. Слышишь, Драко? Я сделаю для этого все. Все, что только захочешь. Даже не улыбается, кривится горько, и я понимаю, что пропал навсегда. Меня больше нет. Есть любовь. — Малфой, я люблю тебя. Я не знаю, как тебе объяснить, — шепчу я. Нужных слов, как всегда, не хватает. — Верь мне. Это не изменится никогда, — резко поднимаюсь и тяну его за собой: надо идти или я опять на него нападу. — Вон, твоя Паркинсон знает. — Паркинсон? При чем тут она? — он смотрит на меня затуманенным взглядом. — Ну, вообще-то это все она начала, — я улыбаюсь, пытаясь не трогать его. — Пойдем, отведу тебя к ней. — Я тебе девица? Он презрительно фыркает и привычно задирает вверх подбородок, но тут же испуганно оглядывается на меня. Обхватываю его руку своей, делая вид, что ничего не заметил. — Проводить? И в награду мне тихое: — Проводи. А потом мы весь вечер бродим по замку, как два привидения. Провожаем — я его, он меня, не в силах расстаться. Говорим обо всем. Целуемся и тискаемся в каждом закутке, в каждой нише. И только за десять минут до отбоя я наконец-то собираюсь его отпустить. Последний раз целую у Слизеринской гостиной. Еще раз. Самый последний. И еще. С трудом отрываюсь. — Я приду к тебе завтра. Драко, иди. — Правда придешь? — он смотрит на меня с тревожной надеждой. Галстук набок, от стильной прически — одни пряди и перья. — Ты совсем идиот? — шепчу я. — Я тебя так люблю, что дышать не могу. Я ничего без тебя... — Да, Поттер, да. Я запомнил. В туалет без меня ты тоже не можешь. — Малфой, ну почему ты такой... Мы хватаем друг друга за плечи, за руки, ласкаемся, тремся друг о друга и смеемся как пьяные — весь вечер мы оба словно друг другом пьяны — а потом я крепко целую его, уже совсем напоследок, и наконец-то, решившись, запихиваю за бледного рыцаря. Пока. Хлопает дверь. — Я люблю тебя, — зачем-то говорю я двери. Просто не могу не сказать. — А я тебя нет, — отрезает мне с картины исчадие слизеринского ада и гордо опускает забрало. Но мне уже все нипочем. Из гостиной слышны неразборчивые голоса. Кажется, Паркинсон. И голос Драко. Не могу уйти от него. Не могу. Из-за двери слышится тихий смех. Яд слизеринской любви все глубже проникает под кожу. Я люблю его уже просто безумно. А если он... а вдруг у него это всё не всерьез? — Что встал? Проваливай, — рыцарь с картины тычет в меня копьем, словно намереваясь проткнуть, и я медленно плетусь в нашу башню. Страх, накативший волной, понемногу завладевает всем моим существом. С трудом заставляю свои ноги идти. В комнате тихо, все уже спят. Я падаю на кровать, путаясь в своих перепуганных мыслях. Как теперь дожить до утра? Чтобы наконец-то увидеть его глаза и понять. Что он и я… Что все, что у нас было — оно действительно было. И это не мой очередной мокрый сон. Возле кровати слышится робкий вежливый кашель, и я резко отдергиваю полог. Испуганный домовик, нервно сминая в лапке пергамент, поспешно сует его мне. "Поттер, скажи, что мне это все не приснилось. Заснуть не могу". Я смотрю на домовика и улыбаюсь ему во весь рот, снова чувствуя себя счастливым и пьяным. Хватаю перо, невольно делая жирную кляксу, и быстро пишу, напирая на первое слово: "Нам не приснилось, Малфой. Привет Паркинсон. Увидимся завтра”. А потом немного думаю и приписываю, наплевав на то, что руки дрожат: "Я очень люблю тебя, Драко", — и быстрым взмахом руки, чтобы не передумать, отправляю домовика. А когда я уже почти совсем засыпаю, мне на подушку ложится бережно расправленная записка. "Я тоже люблю тебя, идиот. Жду тебя завтра". И я, улыбаясь и накрепко сжимая записку рукой, проваливаюсь в светлые сны, молясь, чтобы они мне помогли поскорее дожить до этого заветного "завтра".