Можно снести любые невзгоды — они приходят извне, они случайны. Но страдать за собственные ошибки — это самое горькое, что может быть в жизни. «Веер леди Уиндермир» Оскар Уайльд
— Мда… Марсель положил раненую конечность Шарля обратно на операционный стол и поднялся, чтобы помешать раствор гипса. Прежний был расколот и аккуратно сметён со всех поверхностей. Шарль украдкой повертел рукой. Та всё ещё побаливала и не давала спать, но ожидания были куда хуже, так что в целом всё было терпимо. Кожа, очищаясь от гипсовой крошки, перестала пугать обладателя трупным оттенком. Перебитые пальцы стали заметно ровнее, и военный хирург не планировал их более прятать и фиксировать. — Инэ, во фразе «не напрягать мышцы» вам какое слово не понятно? Марсель к пациенту даже не обернулся, однако Шарль почувствовал себя активным, но прилежным учеником, которого пристыдил наставник. Аналогия усиливалась от каждого зелёного взгляда. Глава Алой партии всё пытался находить сходства между сыном и отцом, но всё, что в Марселе проглядывало отцовского, Шарлю или не нравилось, или было переиначено. Раулевский плавный поворот головы у Марселя выходил резко, порывисто; прямые чёрные волосы оказались сострижены ещё короче, чем на похоронах; черты лица, может, и родительские, выглядели острее, не смягчённые завитыми и взбитыми кудрями, и потому также казались инаковыми. А уж характер… Рауль бывал прямолинеен, Марсель же откровенно грубоват и деспотичен. Военная выправка в нём читалась сильнее, чем во многих знакомых Шарлю офицерах. Примириться с таким набором исходных никак не выходило. Хирург поднял на посетителя глаза, и граф тут же подавил желание побарабанить пальцами раненой руки. — Что-то мне подсказывает, надо было отрезать. Обеспечило бы нормальное восстановление. — Ну я всё же не старик. У меня хорошая регенерация… — Усиленная недавно приобретённым обличьем. Не поверите, но я в курсе того, что вы в расцвете сил. Как и большинство стонущих, плачущих, блюющих и воющих мальчишек, которых мне приносят с поля боя и умоляют им пришить, починить, вправить, вынуть и отрастить всё, что они по глупости потеряли. И у всех, знаете ли, мотивы. И после того, как я вправляю, сращиваю и фиксирую, и у этих придурков перестаёт болеть, они рвутся обратно, нарываются на новую неприятность, к чертям убив всю мою работу. Вам правую руку будет сломать в разы сложнее, чем прежде, но только после того, как она срастётся и ваши кости не решат обзавестись наростами или искривлениями. И, пока я не скажу «хватит», вы будете носить гипс. И чихать я хотел и на вашу молодость, и на регенерацию. Шарль не нашёлся, что ответить. Он действительно хорошо восстанавливался. Спал, конечно, плохо, но так то временное, пока не уйдёт дискомфорт от прирастающих мышц, по новой растягивающихся связок и встающих в «пазы» костей. Да и обличье в целом помогало больше, чем мешало. Новый виток сил и возможностей окрылял не только в прямом, но и переносном смысле. Полноценная зрелость со всеми её прелестями. Предплечье спрятали обратно под гипс. Марсель осмотром остался вроде бы доволен, Шарль и подавно. Неприязнь Дарсии оказалась заразна, и общество хирурга граф выносил с трудом. Всё же Марсель не был Раулем. Совсем не был… В целом рука жить не мешала. Свидания с военным хирургом стали неизбежным злом, но не таким уж и ужасным. В конце концов, у Шарля хватало более неприятных неизбежностей, и одна из них была вызвана комендантским часом в столице. Эрцгерцог не шутил о намерениях отца. Князю прищемили хвост, да так, что в Реере лютовала жандармерия всех сортов. Аристократии урезали возможности всех ужинов, визитов и прогулок в вечернее время. Элита ожидаемо зароптала, но после того, как наиболее пылких представителей на месяц-другой упекли в Белую башню, все быстро вспомнили, что Князь — чёрное солнце всея Виеста и если он что-то хочет, то лучшим представителям знати стоит стоять на задних лапках и поддакивать без вопросов. Шарль поправил перевязь, поудобнее укладывая руку, и внутренне сетовал на тряску экипажа и частые остановки. Поленился, словил возничего на улице вместо того, чтобы заранее попросить Ксана запрячь двуколку, и теперь на каждом мосту приходилось открывать дверь, беседовать с патрулями и отвечать на глупые дежурные вопросы. Сильнее всего досада разбирала из-за театра. О зимнем начале сезона можно было забыть. Ну, разве что в феврале ситуация улучшится и вновь можно будет жить в прежнем ритме. Столица во многом ночной город. Она слишком любит праздники и интриги дорогих салонов, чтобы выдержать прозаическую добродетель дней. К тому же зима — время общения. Все инарэ группками сосредотачиваются в тёплых шумных местах, терпят своих несносных родственников или развлекаются с друзьями. Ограничения для такого могущественного спрута, как столица, невыносимы. Уже у дома граф не очень изящно вывалился из экипажа и выдохнул облако пара. Хотелось в горячую ванну. Или к Дарсии под бок. А нужно было ещё посидеть над партийными бумагами и немного пошантажировать Дамиена на предмет новых докладов из княжеских архивов. Хотя кто теперь их ему даст…***
— Не вертись, Маан ради. А то оставлю и без платка. Шарль ненаигранно надул губы, демонстративно закрыл глаза и откинул голову с видом: «Смотреть на это не хочу». Дарсия только насмешливо фыркнул, расправляя алый шёлк. Конечно, к идее помощи в одевании, раздевании и гигиенических процедурах пришли не сразу. Сначала потребовалось пожертвовать рубашкой и навернуться в ванной. После этого до графа очень быстро дошло, что в общем-то попросить у супруга помощи в помывке головы — не зазорно. Справедливости ради надо сказать, что и одеваться выходило вдвое быстрее. Было, конечно, вполне справедливое опасение, что лорда даже такая малая толика власти начнёт соблазнять и граф останется без какой-нибудь любимой экстравагантности в гардеробе. Дарсия это опасение не оправдал, но про себя посмеивался и нарочно над супругом подтрунивал, ожидая, ну когда же ему за предложение поменять бант на скользящий узел заедут в глаз. Шарль только сердито пыхтел, не рукоприкладствуя, и издеваться оказалась не так весело, как планировалось. — Всё тебя устраивает, свет мой? Шарль повернулся к зеркалу, осматривая себя вполглаза, но ничего ужасного не увидел. Даже привычный бант ему любезно сменили на пышный «пион». — Ну можешь же! Почему же новые узлы всегда я тебе показываю? — Потому что меня устраивает один классический. И вообще, ниша первых столичных франтов не вместит ещё кого-то, так что давай останусь в кругу зануд. Поедем или ты что-то ещё хочешь? Граф сделал неубедительную попытку поправить кудри и чуть прикусил нижнюю губу. — Ну давай, родной, не заставляй тянуть из тебя слова, как в пыточной. — Ты можешь мне тени нанести?.. Они, конечно, размажутся и осыпятся… Не дослушав, Дарсия развернул к себе Шарля, приподнял ему голову за подбородок и попросил закрыть глаза. Кисточка мазнула по векам дважды, и графа развернули обратно. Покусанные губы почти сложились в идеальное «о». — Меня поражают твои таланты… Подводка — это, конечно, не тени… — Согласен, не совсем то, что ты просил, но зато будет держаться и тебе идёт, а зрелище тебя с пеплом, размазанным по левой скуле, я хочу сохранить для себя и только для себя. Поехали. Уже усевшись в экипаж и уложив побаливающую руку с максимальным комфортом, Шарль сообразил, что его смутило в речи супруга. — Дар, а когда это я так сильно тени стирал? — Видимо, когда выбирался из экипажа на нашей свадьбе. Шарль в который раз за утро удивлённо вскинулся, но тут же засомневался и нахмурился. — Ты не можешь этого помнить. Дарсия фыркнул и отложил блокнот, более не делая вид, что пытается делать в дороге какие-то заметки. — Почему же? Я столько лет на тебя облизывался. Так что извини, но я помню эти вечер и ночь в малейших деталях. Вплоть до вкуса твоей пудры. Шарль несколько стушевался, выбирая между реакциями смущения, недоверия и язвительной игривости. Так и не выбрал. — Не мог ты меня несколько лет хотеть. Лорд рассмеялся. — Да почему же, ради Маан, я столько всего, по-твоему, не могу? Половина Рееры спит и мечтает тебя у меня отбить. Разве до замужества расклад был иной? — Во-первых, мы не были знакомы… — Отнюдь. Мы нечасто пересекались и не общались, но не не были знакомы. — У-у-у-у, ещё скажи, что с первого взгляда проникся моей харизмой. — Так и было. — Эй! — Шарло, не смешивай понятия. «Симпатия» не равно «любовь». Я тебя хотел и даже смущаться этого не подумаю. И ты себе не представляешь степень моего торжества, когда я таки тебя получил. Ещё вопросы? Шарль открыл рот для возмущения, закрыл, посмотрел за окно и сказал совсем другим тоном. — Чёрт возьми, тебе что мешало до замужества? На мне табличка была, что я в лицо плюну за предложение союза, временной связи или чего-то подобного? — Таблички — нет. Ощущение моего далёкого эротического путешествия, но отнюдь не в твоей компании — да. — Да почему же?! Маан, Дар, я первые два года нашей совместной жизни с рук у тебя ел! — Год. — Что год?! — Не два, Шарли. Не надо приуменьшать свою оборону. Ты был многократно мягче и снисходительнее, это правда, но… — Да я любил тебя, льдина ты арктическая! Почему Эт до сих пор так к тебе относится? Он помнит то, что ты начисто проглядел. Что ты со мной сотворил, фактически оборвав мне всё внутри. Ты не по самолюбию моему проехался предложением взаимных измен, ты на сердце мне наступил. Конечно, я был раздавлен. Конечно, я этого никогда не забуду и, конечно же, я, чёрт возьми, иногда тебя ненавижу так, что самому страшно. И всё же я тебя любил, несмотря на не самое романтичное предложение и все черты твоего характера, что ты продемонстрировал. И сейчас я действительно сижу и недоумеваю, что тебе мешало меня увлечь до этой безобразной ситуации с разорением. Всё могло быть так… — Шарль замялся, болезненно и с сожалением глядя на супруга. Соболиные брови встали жалостливым домиком, а губы сложились в грустную усмешку, — по-другому… — Всё могло быть по-другому тысячей других способов. И, вероятно, в разы более худших. Возможно, избежав всего, с чего мы начинали, сейчас было бы нечего сохранять и не за что бороться. Нужен ли ты был мне настолько, чтобы согласиться меняться и признать свои грехи? Нужен был бы я тебе? Хоть немного, хоть на ту часть, что у меня всё же есть в твоём сердце, или мне досталось лишь беспросветное презрение? Не говорю, что не сожалею о сделанном, там было много дурного. Но всё же это часть и моей истории, и моего характера. Я не такой внутренне подвижный, как ты. Я долго меняюсь, а ещё дольше разгораюсь. Но я знаю, что чувствую к тебе сейчас, и мне это намного дороже всех прочих вероятностей. Шарль на какое-то время растерянно замолчал. Экипаж качнуло на брусчатке, пассажиров тряхнуло, и несчастная покалеченная конечность отозвалась резкой болью. — Маан… А ведь это ты мне руку впервые сломал. И даже эту же. Только плечо. Выражение сожаления из Дарсии наконец получилось выжать, хотя конкретно теперь Шарль этого не хотел. — Болит? — Да нет же! Я вообще об этом забыл до нынешнего момента! Маан, лучше бы это опять был ты… — А можно я в принципе больше ничего не буду тебе ломать? — Да ты и тогда не специально мне её ломал. Но болело на порядок меньше и куда быстрее срослось. — Что ж, оставим этот «удачный» опыт в прошлом. Лорд легко выпрыгнул на мостовую и придержал супруга за руку. Шарль не стесняясь пристроился мужу под бок и левой рукой стянул меховой воротник под самой челюстью. Зима не радовала ясными днями. Ледяной ветер заметал снег всем раззявам за воротник и в рукава, а постоянно мёрзнущий и полуголодный Шарль подумывал постыдно сменить перчатки на вязаные рукавички. Лучше потерять несколько баллов презентабельности, чем лишиться пальцев ещё и на левой руке из-за обморожения. — Маан, у тебя в жилах точно кровь? — Да, родной. Точно такая же, как и твоя, и даже с тем же резусом. Но я не страдаю порывами несанкционированного любопытства, смешанного с альтруизмом. А следственно — все мои конечности при мне, мой организм не тратит ресурсы на восстановление и я не мёрзну. — Было бы лучше, не спугни мой альтруизм теракт? — Ну… Ты был бы целей. И, пока ты не сказал, что могла бы обвалиться крыша и нас всех бы под ней погребло после взрыва, ты — самая молодая особь в парламентском серпентарии. Соответственно, у тебя лучшие рефлексы, самая высокая регенерация и в истинном обличье сбитая конституция. И ещё одно нерадостное моё размышление: я сомневаюсь, что теракт вообще планировался. Со взрывами, жертвами и прочими спецэффектами. Там не так много человеческих останков нашли. Сырая заготовка идеи, совершенно не готовая. Ты явно кого-то спугнул и главным образом своей ненормальной прозорливостью. Вот ни один инарэ, ни один не полез бы на чужом заводе смотреть на работу людей. Соплеменников — да, но люди, Маан… Так что в какой-то степени ты прогнозируем в своих благородных порывах. Можно смело выстраивать несчастных на мосту Разбитой Надежды — я точно знаю, кто помчится их отговаривать от прыжка, окажись рядом. — У, нет, неверный пример. Разбитое сердце у людей и инарэ — дело сугубо личное. Если кто-то хочет сигануть в воду от любви — его дело. — Удивительное здравомыслие. — С кем поведёшься… За стол совета супруги добрались чуть ли не первыми, маркиз де`Рема всего-то задержался в коридоре, о чём-то споря с заместителем. Надо отдать должное происшествию — переломы здорово дисциплинировали. Приходилось раньше вставать, раньше выезжать, устраивать конечность на перевези так, чтобы она не мешала и не ныла, и заранее продумывать, как хранить и открывать одной левой бутылёк с обезболивающим. Конечно, можно было этого и не делать, но на первом же заседании, куда его допустили, рука разболелась немилосердно, так, что в какой-то момент поплыло сознание. Дарсия тут же забыл про доклад и весь сосредоточился на муже, скинув личину политика. Вот только у домашней его ипостаси тоже были «зубки», и они пребольно прошлись по инэ Моррису и инэ Ингланду, заикнувшимся о том, что кому-то надо полежать дома. «Чёрного лорда» было не жаль, инэ Моррису не в последний раз пеняли на чёрствость, а вот с маркизом вышло неудобно. Он отчасти всё ещё переживал, что Шарль пострадал на его землях. Сближению взглядов это никак не поспособствовало, только чувству взаимной неловкости. Поэтому Шарль с вечера замучил служек поиском изумрудно-зелёного платка для перевези в тон штандартам оприусов. Жест красивый, а ему не жалко и не сложно чуть порадовать чьё-то самолюбие. Судя по одобрительному взгляду — цели достиг. Совещание вышло недолгим и скомканным. Парламент, предчувствуя скорые вынужденные каникулы, не решался браться за что-то серьёзное. Реера пустела. Аристократы предпочитали покинуть неспокойную столицу и засесть в поместьях, а ещё лучше — за границей, подальше от ограничений на гулянки, собрания и всяческие увеселения. Как ни странно, вынужденное запустение радовало Шарля. Позволяло оправиться, вернуться в ритм без жертв. А кроме того, ему нужно было сделать что-то с рукой и с её внешним видом. И чем меньше будет официальных раутов, тем лучше для его организма.***
Шарль закрыл дверь в ванную, после чего ещё раз хорошенько оную оглядел. Звукоизоляция, конечно, так себе, его крик будет слышно, особенно если во всё горло. Значит, надо как-то тихо. Граф присел у купальни и, в который раз оглянувшись затравленным зверем, размотал руку. Домашним совсем не обязательно было знать, что её не сковывал гипс. Теоретически за такие фокусы Марсель вынет из него душу, а Дарсия отходит хворостиной по мягкому месту. И не знаешь, что и хуже. Разве что к этим двоим подключится Этелберт и проест ему последние мозги. Тогда да, можно смело ползти в некрополь и ложиться на солнечный алтарь. Рука болела. И если предплечью это было простительно, то пальцам нет. Военный хирург не давал ими ни шевелить, ни толком рассматривать, и причину болезненных ощущений пришлось узнавать самостоятельно. Как и положено, первыми восстановились ногти. К сожалению, просто ужасно. Ногтевая пластина, когда-то гладкая и белая, пошла волнами и заслоилась. Шарль никогда не мог похвастаться красивыми руками, максимум плавными жестами и правильными очертаниями. О совершенстве музыкальных кистей лорда речи вообще никогда не шло, но нынешнее «приобретение» уж точно было недопустимо. Кроме фактуры ногтей испортились когти. Они обламывались, загибались и уж точно не могли выполнять природой положенных функций. Ужас эстетический схлестнулся с вполне практическим знанием — он ничего не может. Ни выйти в свет, ни сунуться в потасовку, ни сменить обличье без угрозы для себя же. Аккуратно обмакнув мизинец в спирте, Шарль взялся за плоскогубцы. В зубах пришлось зажать пару скатанных в жгут платков. Сорванный голос — полбеды, а вот искрошенные зубы — удовольствие иного порядка. Ноготь похрустывал в железном захвате, а граф не знал, молиться или заранее плакать. …рык очень быстро перетёк в хлюпающие стоны, а нервы охотно показали, что живы и что ему легче вновь отрезать руку, чем заниматься самолечением. Ноготь оказался далековато от бывшего обладателя. Розовый кафель с золотинкой забрызгало кровью. Правая рука и вовсе обнаружилась в небольшой лужице, рукав, изначально закатанный, изгваздался. Шарль привалился спиной к ванне, откинул голову на бортик и выплюнул жгут. Долго смотрел в потолок, пережидая агонию и облизывая сухие губы. Засыхающие слёзы на лице ощущались противно, а на вкус горчили. На своё «художество» вышло посмотреть только через полчаса. В кроваво-мясном кратере на мизинце уже показался белый отросток. Ногтевой корень и часть пластины. Покалеченный ноготь отлетел к стене. Шарль даже не стал его рассматривать, желудок и так грозил уйти от обладателя через горло. Остался пустячок — всего-то четыре попытки. Всего-то ещё четыре погружения в боль. Шарль закрыл глаза и зажал рот левой ладонью. Дыхание переросло в хрип, а вся носоглотка ощущалась наждачкой. Посидев так ещё с минуту, граф вновь взял плоскогубцы. Против всех прогнозов, когда Дарсия поднимал его с пола, то не орал и не бил. Только пощечину отвесил, приводя супруга в сознание и вытирая ему лицо холодными, мокрыми и почему-то дрожащими руками. Ногти на безымянном и мизинце к тому времени отросли. Гладкие, белые, абсолютно привычные. Три вырвать не получилось. Когда в первый раз изъял ноготь из безымянного пальца, рука дрогнула. Новое ногтевое ложе росло гладко, но криво. Пришлось возиться плоскогубцами в ещё сыром незажившем мясе и дёргать по новой. Наверное, он орал, прежде чем потерял сознание. Наверное, лорда почти хватил удар от вида забрызганной кровью ванной комнаты и бесчувственной тушки супруга, тоже порядком окровавленной. Дарсия не стал ругаться. Впрочем, говорить с Шарлем он тоже не стал. Граф и так слышал бешеный, неровный стук чужого сердца. Лорд, конечно, долго не простит ему своего испуга и страха. Но он и не поймёт мотивов. У него все конечности целы, а их сборка не выглядит постоянным преодолением слабости и внутренним диалогом, что «даже если вдруг сращивание пойдёт не так, его примут в обществе». Нет никаких гарантий этого принятия. Военного хирурга попытались позвать на дом. Марсель от души обозвал завравшихся аристократов ненормальными и ущербными, но отменил все прочие приёмы и прислал свой экипаж. — Я одного понять не могу, вам себя калечить в радость? Это какое-то извращенное удовольствие? Может, вы супруга о более жёстких соитиях попросите и проблема решится? По крайней мере, моя, вы наконец получите приключения на задницу, а я — покой от вашей дурости и мазохизма! Несмотря на совершенно некорректную лексику хирурга, Шарль не мог что-то ему возразить. Во-первых, мысли после обезболивающих и наркоза были тяжёлыми и путанными. Во-вторых, Марсель удалил ему оставшиеся три ногтя так, что он этого не почувствовал, а по пробуждении кисть выглядела совершенно нормальной, и даже скрюченные пальцы, казалось, стали ровнее. Само предплечье тоже осмотрели, вновь заковали в гипс, но какой-то более лёгкий. Запястье вновь было в тисках, но пальцы, о чудо, наконец худо-бедно шевелились. Военный хирург сжал переносицу и откинулся в кресло, на котором сидел у постели пациента. Видимо, граф был у него далеко не единственным с тягой к самоистязанию. — Каждый третий идиот из тех, кому я собирал руки, «долечивается» самостоятельно и в те сроки, которые сам устанавливает. Наплевав как на мои рекомендации, так и на мою работу. Почему-то я думал, вы будете умней. А с другой стороны, в военных династиях кретинизм — это, видимо, наследственное. Шарль прикрыл глаза, не найдя сил на диалог. Дома с ним так же молчаливо разругался Дарсия. Глава Синей партии говорить не захотел даже посредством гулкой речи, довольно грубо оборвав связь при попытке её построить. Так что Шарль баюкал руку в оранжерее, заранее зная, что не уснёт от пульсирующей боли, простреливающей всю конечность. Когда глубоко за полночь на страницы книги упала тень, хвататься от испуга за сердце пришлось уже Шарлю. — Маан, Дар! Не делай так. — Абсолютно взаимная рекомендация. Лорд оккупировал плетёное кресло напротив супруга. Под раскидистыми листьями монстеры, в тёплом свете ламп и на фоне синих ночных снегов за двойными стёклами оранжереи он выглядел почти сюрреалистично. Хотя, судя по мягким линиям портрета и игре света и тени, «картина» принадлежала кисти одного из экспрессионистов. — Долго ты ещё намерен тянуть из меня жилы своими выходками? Шарль вздохнул, закрыл книгу и отвернулся. — Кто бы говорил. Сам же не хочешь со мной говорить. — Хочу, но я, вот новость, на тебя обижен. Когда я прихожу домой, вымотанный совещанием, с ноющими конечностями и предчувствием чего-то нехорошего, я, ей-ей, не хочу найти тебя полуживого на полу ванной, залитой кровью. Я бы что, не понял твоих проблем и боли? Отказался бы удалять ногти Марсель — наш семейный врач чем плох? Это он первоначально тебе руку собрал. Да, пришлось вновь ломать. Но не ампутировать. В самом крайнем случае ты мог попросить меня. Рыдали бы на полу на пару, но зато без инфарктов и аритмии с моей стороны. Так что да, я, чёрт возьми, сердит, Шарль. А теперь пошли спать, хватит бегать от меня по углам. — Не могу. — Спать или не бегать? Шарль укоризненно посмотрел на супруга, но надолго его не хватило: руку прострелило очередным импульсом, и важнее стало не дёрнуть уголком губ слишком уж болезненно. Дарсия ответ, видимо, понял. По крайней мере, ушёл, а вернулся с кружкой чая, пахнущей ромашкой и мятой. — Боль не уймёт, но нервы чуть отпустит. И пойдём в спальню, не спать, так хоть лежать. Ты и в горизонтальном положении чудесно читаешь. — Лампа же гореть будет, ты не уснёшь… — Я тоже хорошо читаю лёжа, а твоя «Восходящая звезда» не единственная книга в этом доме. И итоге никто не читал и не зажигал светильников. Шарль попытался совместить приятное с невозможным, закутавшись в одеяло по самый подбородок, и при этом уложить несчастную конечность, чтобы она не мешала. Не получилось. Потом его притянули под бок, делясь теплом, и жизнь стала чуть радостнее. — Сдаётся мне, на Новый год кто-то получит пару шерстяных носков и полосатые варежки. — Можно хотя бы не полосатые? Если уж позориться, то хотелось бы не до конца. — Посмотрю, как ты будешь себя вести. Граф только фыркнул в ответ. Ночь выдалась долгой, тревожной и не очень приятной. Дарсия иногда задрёмывал, но так же быстро вновь просыпался не то от шевеления Шарля, не то от собственного тихого постанывания. — Кошмары? Лорд устало потёр лицо. Ему явно хотелось спать и вместе с тем совсем не спалось. Худшая из разновидностей бессонниц: такая вот нервная, душная и изматывающая. — Я бы сказал, прелюдия к кошмару. — Что тебе в них снится? Изгнание из Парламента? — Нет, что ты, не так ужасно. Просто умираю. — Значит, будешь долго жить. — Как необычно для инарэ-то… — лорд рокочуще и глухо хохотнул. Но как-то невесело и замученно. — Нет, Шарло, судя по сонникам — долго живёшь, если тебя хоронят. Если тебя засыпает снегом посреди поля без намёка на город рядом, а единственное любимое существо на это просто смотрит, а потом уходит, то это вряд ли означает что-то хорошее. Шарль приподнялся на левом локте, заглядывая в синие глаза мужа. — Я тебе снюсь? И что, просто смотрю? — Не всегда, но да. — Не уверен, что тебе поможет эта информация, но если мы когда-нибудь зимой застрянем посреди поля, то я совершенно точно не оставлю тебя там умирать. А кстати, ты не пробовал сменить обличье? — Во сне? Как ты себе это представляешь? — И что, тебе столько лет снится одно и то же? — Не совсем. Сюжет чуть меняется, — Дарсия прикрыл глаза, а потом высунул из-под одеяла руку и легко перебрал пальцами, словно по клавишам. Под потолком закружился рой снежинок, как-то сам собой превратившись в живую картинку с маленькими белыми фигурками (видимо, инарэ) и удивительно детальными зданиями Рееры. Шарль без труда узнал площадь Семи Певчих и улицу Согласия. Видимо, любовь Альфреда к архитектуре оказалась унаследованной от отца. — Очень долго мне снилась Реера. Зимняя, но без смертей. Впрочем, столица мне стала сниться только после переезда в неё, а до того всегда горные пики. Сейчас это, кажется, равнина Миирны. По крайней мере, я никогда ранее не пересекал настолько нескончаемой пустоши без признаков жизни. Снежинки покорно выстраивались в колонны и шпили, Реера трансформировалась в горы, горы в поля, по которым гулял буран и сдувал со снежного полотна маленькую белую-белую фигурку. Фигурка периодически превращалась в летучую мышь с шестью конечностями. Летела, падала, поднималась, вновь и вновь пыталась преодолеть нескончаемое расстояние. В итоге всегда падала и в мгновение ока превращалась в снежный курган. Чужие сны в таком своеобразном театре были почти красивыми, но Шарль понимал, что ужасает их владельца. Не смерть как итог. А нескончаемое преодоление без намека на хоть какое-то изменение. Дарсия не демонстрировал кульминацию с появлением и откровенным предательством графа, но тот и так осознавал, что это куда более личный и болезненный пласт. Снежинки, обернувшиеся игольчатыми пиками, меж которых сновали фигуры, смялись и окрасились алым. Шарль сжал левый кулак, не желая больше смотреть болезненный стриптиз чужого подсознания. Он раньше не пытался подмять под себя чужой дар, хотя и знал, что теоретически на определённой стадии это было возможно. Теперь же кисть обдало холодом. Дискомфорт прошёл, но ощущение графу не понравилось. За любое вмешательство всегда приходится платить, а магия — тонкая материя, и сами инарэ её не больно-то жалуют. — Этого не будет, — Шарль сел, нависая над супругом и подозревая, что глаза слегка поменяли цвет и оттого, верно, неприятны. — Я могу тебе поклясться — я не бросаю в беде тех, кто мне дорог. Ни одно живое существо за всю мою жизнь не причиняло мне столько боли, сколько ты. Ни за что я не заплатил так, как за право сопричастности к твоей жизни. Если теперь, после всего ты посмеешь заикнуться о «птичках», я не прощу тебе этого. И лучше бы ни тебе, ни мне так и не узнать, что собой представляет моя ненависть в чистом виде. Но даже тогда я не оставлю умирать тебя в одиночестве. Тем более так. А уж если ты не плюнешь мне в душу, то стоит ли говорить, что я положу все силы на помощь и поддержку? Ну неужели ты настолько не представляешь себе моего характера? Вместо ответа лорд удивительно нежно взял чужое лицо в ладони и большими пальцами аккуратно прошёлся Шарлю под нижними веками, побуждая прикрыть глаза. Граф упустил тот момент, когда оказался в чужих объятиях, вдобавок чуть приобнятый крылом. — К моему стыду, я довольно долго не представлял, кого вообще взял в мужья, — Дарсия говорил полушёпотом, с сильным гортанным звучанием и явно подбирая слова. Шарль всегда ценил такие диалоги на старом наречии: они требовали усилий и явного желания общения и понимания. — Ты сложная натура, Шарло. Не безгрешная. Порой расчётливо жестокая, хотя чаще всепростительно-благородная. И твои порывы и «горения» с моей холодной рациональностью часто сложно постичь. Но я ни единого мига не сомневаюсь в твоём заявлении. Кроме разве что одного — не надо меня так ненавидеть. Я не дам тебе больше повода. И, пока мы занимаемся публичным самокопанием, ты мог бы снять свою печатку? Мне, по понятным причинам, не очень приятно, что ты так трепетно хранишь кольцо своего любовника. И всё же я не настаиваю. Пока просто спрашиваю, возможно ли это. Из объятий выходить было неприятно, но Шарлю нужно было видеть лицо собеседника. А увидев, Шарль не стал спрашивать, знает ли Дарсия, о ком говорит. Он совершенно точно знал. — Как ты понял? — Я не слепец. Хотя иногда очень об этом жалею. А ещё чаще специально не вижу то, что видеть не хочу. Шарль тяжело вздохнул и пригладил волосы, убирая их с лица так, чтобы скупой ночной свет беспрепятственно осветил лицо. — Я не сниму её, Дар. Не потому, что любил больше, чем тебя, а потому, что уважаю наравне с тобой. Но я мог бы носить любой твой подарок. Так будет честно? — Да. Особенно если ты его не продашь. Граф вздохнул. — Ты злопамятный. — Ты тоже. А с учётом того, с каким наслаждением мы теперь вытаскиваем из сердец все булавки, которые туда так мастерски натыкали, это будет долгий процесс припоминания. — Чтобы вконец разругаться? — Нет, Шарли. Чтобы наконец друг друга принять как есть, а не как нам хочется видеть. В конце концов, расставание с иллюзиями никогда не было приятным делом.***
— Всем спасибо за нынешнее увлекательное собрание, — инэ Моррис встал, прихлопнул папкой бумаги, аккуратно их расправляя. — Шарль, поправляйся, все остальные просто пытаются дожить до конца этого сумасшествия. — А я не пытаюсь? — Шарль попытался пошутить, неудачно опёрся о стол и почти врезался носом в столешницу, благо Дарсия придержал за локоть. — Мальчик, ты ничего не пытайся делать, хорошо? Отдайся на время наших вынужденных каникул на волю супруга, и тогда в следующем сезоне мы встретимся с большей вероятностью. Главы неспешно стали покидать дом советов, лениво переговариваясь между собой. Уже на лестнице Дарсия чуть задержался. — Спустишься, прикажешь подготовить коней? Шарль поднял глаза на лорда, но не вовремя — тот как раз отвернулся, принимая одежду из рук слуги. — Ты не со мной? — Хочу забрать у инэ Морриса его доклад. Перечитаю на досуге. Граф пожал плечами и стал спускаться вниз. На ступенях пришлось помёрзнуть да поглазеть на ленивые тучные облака, полные снега. Лошади ожидаемо мешали себя впрягать, не желали покидать тёплых конюшен. Шарль рассматривал их невнимательно, пока не приметил четвёрку вороных в белых гольфах, впряжённых в почти аскетичный экипаж. Слишком броские кони при такой скромной упряжи. Очень знакомый стиль франтовства. Пришлось отдать шубу удивлённому слуге, не так давно принёсшему оную из гардероба.***
Коридоры после совещания стремительно пустели. Вся Реера, как в детской игре, замирала после слов невидимого водилы: «Город спит!». Снежное одеяло ассоциативный ряд лишь подкрепляло. — Дурное время. — Какое есть, инэ. Лорд-канцлер скосил на собеседника чёрные глаза, но и только. Дарсия давно заметил, что без зрителей Глава Чёрной партии никогда к нему не цеплялся. Видимо, было неинтересно. Старшее поколение инарэ, дети импозантного века, вообще тяготели к некоторой эффектности и театру ради театра. Сверстники Главы Синей партии были на порядок проще, скучнее и рациональнее. Наверное, поэтому его когда-то и потянуло на главного столичного денди. В противовес, так сказать, привычной картины бытия. — Скорее бы уже кончился этот цирк с облавами. — Его сроки Вам всяко известны лучше моего. — Если бы. Его светлость не склонен к визитам. А говорить с эрцгерцогом хорошо, но всё же не то, что с Князем. Куда катится наш несчастный мир, если даже меня теперь гоняют исключительно на ковёр… Двое лордов прошли Зал Советов насквозь и перешли в Залу Памяти. Но, против ожидания, поговорить там без свидетелей физически не смогли. Регар де`Кавени с поистине княжеским спокойствием и уверенностью заполнял бумаги за Столом Пяти — антикварной и исторической ценностью прошлых столетий. На вошедших бывший дипломат кинул невнимательный взгляд и без зазрения совести постучал по длинному, тонкому, откровенно женскому мундштуку, сбивая с сигареты пепел на пол. Дарсия услышал хруст и скрежет, не сразу поняв, что это лорд-канцлер сжал кисть в кулак. — Брось, Морри… Ты не изничтожишь меня взглядом. Бывший дипломат откинулся на спинку стула, сделал глубокую затяжку и выдохнул дым носом так манерно и лениво, что отпали всякие вопросы, в кого Шарль такой позёр. Дед и внук внешне были не очень похожи, слишком разный тип лиц, но явственно состояли в родстве. Схожая фигура, одинаковый рост, не самый высокий, но и не совсем уж миниатюрный, характерные «вишнёвые очи» и главное — поведение. Только если Шарль мешал эксцентричность с весёлостью, то у Холодной головы всея Виеста повадки были агрессивно-надменными. Он из положения сидя умудрялся смотреть на собеседников «сверху вниз», давлел всем существом. Дарсия не без радости подумал, что у Шарля так не получится. Никогда. Нет, он, конечно, будет жёстче, чем ныне, но это, увы, неизбежное сопровождение их долгой жизни, вот только надменность — совсем не его черта. — Тебе тут быть не положено. Лорда-канцлера проигнорировали. Тогда Глава Чёрной партии шагнул к столу, посмотрел на бумаги и решительно потянулся к увесистой печати из красного камня, вот только получил удар по руке. Наверняка не болезненный, но звонкий и оттого унизительный. — Отдай мне княжескую печать сию же секунду, Регар, — Дарсия прежде не слышал у главного оппонента по политическому течению таких интонаций. Низких, рычащих. Не наигранных, а очень живых. — И тогда я, может быть, не скажу о твоём самоуправстве в жандармерии. Если тебе нужен документ на выезд — будь добр, заполни его, подав прошение и получив разрешение. Как все простые смертные. Бывший дипломат чуть склонил набок голову и сузил глаза, явственно отдающие мёдом. Ещё не ярость, но недовольство, не призыв дара, но обращение к нему. Вообще удивительное хладнокровие для пира, Глава Синей партии всегда полагал, что обладатели огненного дара довольно… взрывоопасны. Ещё одна затяжка и облако дыма к потолку. Чудовищно долгие паузы в разговоре, словно бы деду Шарля говорить было больно или запрещено. — Я не простой смертный, Мор-р-ри-и, — звук «эр» вышел у дипломата грассирующие-кошачьим: раскатистым, глубоким и чуточку угрожающим, — я — отрада нашей страны, и ты это знаешь не хуже меня. Кто вытягивал Виест из той задницы, в которую его любезно затолкал прежний Князь, м-м-м? Хриплый кашляющий смех, сопровождаемый оскалом белых острых зубов. Регар де`Кавени не утратил профессиональных навыков, умудряясь в почти светской беседе разом угрожать и давая все шансы на примирение. Выбирай, что хочешь, дипломатия принимает любые ответы. — Так что нет, Морри. Я уеду туда, куда пожелаю и как, и без всяких проволочек. Наш драгоценный Князь простит мне маленькое бумажное самоуправство. Лорд-канцлер почти схватил печать, получил не удар, но захват с выпущенными когтями. Печать взял Дарсия. Аккуратно, некрепко, как солонку, со всем видом радушного хозяина, готового передать её гостям. «Гости», подскочившие и уронившие стул, а до того намертво вцепившиеся друг в дружку когтями до крови, провожали медленно удаляющийся предмет раздора одинаковыми взглядами. — Господа, я вижу, вы очень хотите выяснить отношения. И я не смею мешать. А это, — Дарсия покачал печатью, зажатой большим и указательным пальцами, — я отнесу в хранилище, откуда вы её, видимо, и взяли, инэ. Что до выезда — вы могли попросить внука, и уверяю, никаких проволочек бы не случилось, как и встречи с инэ Моррисом. Так я пойду? В ответ на довольно невинное предложение разом случилось многое. Сначала грянула тьма, потом сразу же взревел огонь, а лорд каким-то чудом отпрянул в сторону, в прямом смысле убравшись с линии огня. С его точки зрения, двое мужчин сцепились по совершеннейшей ерунде, но, судя по тому, что бывший дипломат, как снежки, скатывал в ладонях огненные шары, а лорд-канцлер ткал из тьмы копья и шиты, ерунда ерундой не была. Дарсия не стал долго любоваться на поединок одуревших старших собратьев и засобирался к дверям. Идти было трудно, воюющие мужчины не церемонились и не щадили обстановки. Весь зал потонул в непроглядной черноте, и мрак разгоняли лишь линии огня, также расчертившие большую часть пола. Приближаться к ним было чревато — пиры свой огонь доводили до каких-то немыслимых температур, ожоги от него у инарэ сходили мучительно и долго, совсем как от солнечных ванн в детстве. Лезть в темноту было тем более немыслимо. В лучшем случае заплутаешь у шкафов, в худшем — тэнбрисс захочет выдернуть из неё что-нибудь эдакое и сделает несколько дырок не в том, в ком хотел. За неполную минуту пришлось заставить тело вспоминать все былые уроки выживания, в частности, воскрешать похороненную гибкость и «танцевальность», выкидывая подчас совершенно немыслимые вещи в попытке перепрыгнуть огонь, не ухнув в тьму. Инарэ за спиной только вошли во вкус и с упоением пытались друг друга покалечить. Лорд-канцлер мрак уже попросту выдыхал, как некогда его оппонент — сигаретный дым, пока бывший дипломат «танцевал на пламени». В конечном счёте магия у инарэ — причудливая штука, совершенно не зависит от жестов рук и подобной ерунды, а вот от фантазии и сил обладателя — очень даже. Дарсии со своим безмерным резервом, но совершенным отсутствием техники лезть в это не хотелось. И вообще, дверь уже виднелась, а там пусть разбираются жандармы. Стена пламени взревела перед самым носом и ринулась вверх, опалив потолок. Лорд отшатнулся почти вовремя, спалил лишь прядь волос. — Инэ, не порите горячку. Сейчас я разделаюсь с этим драным дроздом, а потом мы мило и спокойно побеседуем. Верить в «милую беседу» в исполнении осатаневшего факира выходило с натяжкой. В зале становилось всё сложнее дышать. Огонь не пожирал книг, стеллажей и паркет, хотя наверняка хотел, но не мог ослушаться воли хозяина. И всё же он сумасшедше вытягивал кислород, оставляя гарь. Всё железо в зале злобно загудело, а стекла грозили вот-вот лопнуть. Дарсия повернулся обратно к стене огня. Тот ревел и грозился сожрать, чавкнув на прощание белой косой. Но лорд, увы-увы, не плёл её больше тридцати лет. — Какого… Два дуэлянта чуть отвлеклись от схватки, когда пламя бешено зашипело, вгрызаясь в ледяные стены. Медленно-медленно росла в огне белая морозная арка. Переплавлять противоположную стихию в свою было сумасшествием, но у Дарсии получалось, хотя он сам не очень верил в своё начинание. Пальцы жёг холод напополам с пламенем, боль прошибала нервные окончания, но ледяная стена всё же росла, отбивая у огненного хаоса всё новые территории. Кроме того, у Шарля же как-то вышло перебить чужой дар. — Как же ты мне надоел! Ограниченное терпение бывшего дипломата иссякло, как и снисходительность к противнику. Лорд-канцлер держался хорошо, но всё же не выдержал, когда пол под ногами словно бы ухнул вниз, а потом в грудь врезался сгусток лавы и огня. Инэ Морриса впечатало в стену, выбило дух, и один из пяти Глав бесславно свалился на пол у книжного шкафа. Ада вокруг как не стало. Тьма ещё клубилась по углам, но в общем-то истаивала, а огненные стены присмирели, осунулись и стали исчезать одна за другой, включая ту, что уже на четверть обратилась в лёд. Бывший дипломат устало потёр лицо, поправил буйные кудри, рассыпавшиеся ниже плеч, и чуть потянулся, хрустя суставами. К поверженному противнику не то что не подошёл — не повернулся. — Теперь, когда в этой комнате стало на одну истеричку меньше, может, объяснишь, зачем влез? Новую тонкую сигарету пир раскуривал, лишь чуть зажав её пальцами с противоположного конца. Мёд медленно покидал тёмно-карюю глубину, сменяясь фиолетово-бордовым отсветом. — Отчасти я понимаю ваше негодование. Если вам так срочно нужно ехать, то проволочка губительна, но… вы же заполняли документы на семейный выезд. Это долгое мероприятие, и даже в нынешней ситуации собраться в дорогу куда дольше, чем получить на это разрешение, особенно если заняться этим заблаговременно. Дарсия старался быть корректным, а вот дед его ненаглядного и не пытался, разглядывая лорда сквозь дымовую завесу. Не отвечал, по своему обыкновению, долго и, уж конечно, совсем не то, что от него ожидали. — Как, должно быть, тебя ненавидит Тристан… С твоей-то мордашкой Алана в его лучшие годы. Дарсия не ручался, что может вздохнуть от холода, обжигающего нутро, когда как старший граф де`Кавени щурил глаза и улыбался поганейшей улыбкой. — Какого дьявола тут творится?! Шарль яростно шипел, почти выбив ненормально горячие двери с разбухшим и тугим от жары замком. Пока на улице лютовал мороз, в Зале Памяти словно устроили тропики. — Маан, диэрэ, какого?!.. Младший граф первым бросился к лорду-канцлеру, аккуратно приподнимая ему голову и ища пульс. После чего на деда посмотрел с выражением нескрываемого негодования. — О, Шарло, брось. Ничего непоправимого с этой щипаной птицей не случилось. Морри старше меня всего-то на шестьдесят лет, он больше притворяется старым, чем является таковым. И от лёгкого удара по рёбрам не умрёт. Лучше надо было их прикрывать. И, пока мы встретились, не хочешь отдать нам с Агнессой месяца на два Анри? В Берготе обещают чудесную зиму. — Конкретно сейчас я обещаю тебе скандал! Что вы устроили, тут всего-то… — Тихо! — Шарль невольно замолчал под строгим дедовским взглядом, но тут же сделал вдох, готовясь сопротивляться. Впрочем, старший де`Кавени примирительно махнул рукой. — Ты слова мне вставить не даёшь. Твой драгоценный муж свидетель — не я первым начал, — бывший дипломат сделал затяжку и осмотрел Дарсию повторно с ног до головы. — Но ты мог бы и повыбирать спутника жизни попридирчивее. Вечно эти северяне себе на уме. Вот о его деде я тебе ничего хорошего не скажу. — В момент моего «выбора» я что-то не наблюдал тебя рядом. Как и десять лет спустя, — старший граф замечание про Дарсию сделал зря. У до того спокойного Шарля вмиг поменялось выражение лица, а после его ожидаемо понесло. — …как и на родительских похоронах. Удивительная особенность — никогда не поддерживать, когда ты нужен, но зато раздавать советы после. Хотя о чём я, это же и есть работа дипломата, не так ли? Лорд предусмотрительно сделал шаг назад, не встревая в беседу родственников. Дед внуку ничего не ответил, но вышел из зала, хлопнув многострадальной дверью. В то же время наконец подал голос лорд-канцлер, и Дарсия предпочёл заниматься чужой потенциально разбитой головой, а не взбалмошным характером. Что, первый раз, что ли, о нём уничижительно говорили в третьем лице? — Ох, мои рёбра… — Моррис де`Шенрэ со стоном схватился за грудную клетку, действительно напоминая порядком помятого чёрного дрозда. — Проклятье… Вечно эта гадюка бьёт по больному… Дарсия предостерегающе прокашлял, напоминая коллеге, что родственник «гадюки» сидит по левую его руку и поддерживает его за локоть. Шарль нелестную кличку деда не прокомментировал. Лорд-канцлер ещё какое-то время посидел, шатаясь даже в таком положении, а потом попытался встать. — Вам бы лекаря… — Мне бы голову твоего деда на серебряном подносе… Но потом твоя бабка открутит мне всё остальное и хорошо, если только мне, — Глава Чёрной партии протянул Дарсии руку. — Ты не забрал? Лорд только теперь заметил отсутствие печати, но, против ожидания, старший коллега лишь устало махнул рукой. — А, чёрт с этим дубликатом. Донос напишу, и пусть с Регаром бодается жандармерия, сил моих нет. — Зачем вообще было тут устраивать этот спектакль? — Шарль досадливо подёрнул плечами и прикрыл витрину, из которой печать и изъяли. — Не думаю, что кому-то есть дело до этой древности. Ну, разве что вам, инэ. — Очень остроумно, мальчик. Давайте теперь плевать на все порядки и правила, раз их соблюдение никому даром не сдалось… Глава Чёрной партии ещё что-то говорил, но в основном просто бурчал на старость. С дедом Шарль решил разобраться самостоятельно и вниз спускался раздосадованным сверх меры. «Доедешь домой сам? Поеду общаться с родной кровью и верну эту несчастную печать. Они тебя хоть не задели? Диэрэ какую-то гадость высказал? На тебе лица не было». «Ничего такого. Лёгкая оплеуха из прошлого, хотя казалось, в Реере ему меня не достать. Брось, Шарло, правда не страшно. Поезжай, я доберусь до дома». Лорд чуть наклонился, пригубив чужие губы. Не поцелуй, скорее касание, но даже так славно. …деда Шарль в доме, конечно же, не застал. Это злило тем больше, что бабушка сразу же отдала ему печать со словами: «Ре сказал, что ты за ней приедешь», а дядя Адэр вообще не понял, с чего вдруг такая шумиха. Ещё Шарль отметил, что всё семейство де`Кавени и впрямь было на чемоданах. — Вы что, правда едете? Куда, зачем? — В Марну. Остановимся в Берготе. — Зачем так далеко? Что такого в соседней Марне, чего нет в Виесте? Леди Агнесса села в кресло, довольно долго расправляя юбку своего чуть старомодного платья. Долгое супружество наложило свой отпечаток: бывшая морячка тоже делала паузы в разговоре и не всегда выдерживала родственные разговоры в дружеском тоне, не срываясь на командование. Но в итоге всё же мягко указала внуку на диван и отдала ему пару подушек, чтобы удобнее устроить руку. — В Марне спокойнее. Мы с Ре, наверное, вообще туда переберёмся. Лет на сорок. Может, уговорим твоего дядю, — инара кивнула на сына, бледной тенью устроившегося на подоконнике. Шарль невольно отметил, что родственник выглядит многим хуже, чем полгода назад, в последнюю встречу. — Мы не успеваем, Шарло. Мы старые, жёсткие, консервативные. Мир закрутился слишком быстро. Не скажу, что наше время было лучше, нет. Оно было полно потрясений, крови, войн и разбирательств аристократов между собой, но нынешняя механизация для нас хуже, чем гражданская война. Мы даже своих детей понять не можем, не то что тебя и Рири, а ведь всего-то второе поколение… Слишком быстрый век, его жернова так и норовят нас раздавить. Плюс в Реере слишком неспокойно. Может, всё же отдашь Анри? Всё-таки правнук. Шарль тряхнул головой. Куда резче, чем хотел, и всё же явно выражая свою позицию. — Нет. У меня трое детей, и все они ещё учатся. Анри только-только перевели в военную академию. Мне будет куда спокойнее, пока он рядом. Графиня поджала губы, но смолчала. Шарль попрощался и засобирался домой. За час он разругался со всеми старшими родственниками, но не чувствовал вины. То ли очерствел, то ли повзрослел. — Потерпишь меня минут пятнадцать, наро? Шарль не вздрогнул, но к дяде обернулся резко. — Конечно. У тебя что-то болит? — Глава Алой партии аккуратно коснулся дядиного плеча. По своей «кровной» части он ничего не чувствовал, но бледность у родственника всё же казалась чрезмерной. — Что-то не так? — Ничего ужасного, мои извечные дырявые лёгкие. Немного свежего горного воздуха — и верну себе прежний вид. Но не будем обо мне. Сильно болит? Кивок на гипс и сочувствующий взгляд. Шарль и забыл, каким дядя Адэр умеет быть проникновенным и внимательным. Впрочем, что взять с творческой натуры? Некоторая подверженность порокам компенсируется добродушием и импозантностью. Не Шарлю было об этом заикаться. Они всегда были похожи. В чём-то, возможно, даже больше, чем с отцом. Только вот у графа нашёлся учитель в лице Дарсии и очень быстро отучил как от легкомыслия, так и от легковесности. Но не всем же так везёт. Сначала дядя проводил племянника до экипажа, потом они сделали крюк по саду и вновь вернулись к карете. — Собирайся, Шарли. Тебя наверняка ждут дома. И поправляйся, мой родной. Протянутую руку Шарль пожал, а потом и вовсе прижался к родственнику и как смог обнял одной рукой. Он давно не сердился и, как оказалось, ужасно соскучился. Тем более его крепко обняли в ответ и погладили по голове — неслыханная привилегия всех детей, у кого есть старшие любящие родственники. В случае дяди родственники, может, не совсем разумные, но всё же одни из немногих оставшихся, а разбрасываться родной кровью, когда она так часто и безвозвратно исчезает, сумасшествие. Злополучную печать Шарль отправил с курьером. Буча с несоблюдением правил деда коснётся вряд ли, слишком хлопотное занятие — тягаться в риторике с дипломатами. Инэ Моррис тоже спустит на тормозах. Однажды он и так выиграл у извечного противника, оставшись у руля власти, когда тот ушёл в отставку. Хотя кто и что в итоге выиграл — явно решит не это столетие…***
Шарль зачерпнул снега в сапоги и зашипел. — Ничего, не страшно. Будешь активнее двигаться — и быстрее вернёмся домой. — Ты садист! — Я давно тебе о том говорю. Граф застонал и перехватил шпагу поудобнее. Дарсия сдержал свою угрозу: фехтовать они действительно начали со шпаг. А ввиду гипса на рабочей руке, пришлось вспоминать навыки боя левым боком, что злило Шарля само по себе. Но, если отбросить контекст неудобств и ненавистного оружия, было весело. Правда, лорд местом тренировок выбрал дальнюю часть сада, почти не очищенную от снега. И если сам он сугробы перешагивал шутя, то граф вяз в них на совесть и стучал клыками. — Шарль, локоть. — Да прижимаю я его! Вместо ответа — выпад и не болезненная, но обидная царапина прямо над гипсом, и очень выразительный, насмешливый взгляд. Рауль бы бесконечно повторял, но Главе Синей партии после первых шести раз надоело, а наглядные «физические» уроки граф и впрямь воспринимал лучше. Дарсия помурыжил супруга ещё с полчаса, пока тот не расчихался. — Маан, если ты замёрз, то надо говорить, Шарли. Шарль от души прикладывался к кружке горячего грога, почти растекался в лужу у камина и отвечать не спешил. — Я не прошу пощады первым. — А когда же просишь? Когда падаешь замертво? — М-м-м, наверное. Видишь ли, я как та лягушка, которая сварилась, пока медленно грели воду. Приспосабливаюсь к прессингу. И если в какой-то момент не выдерживаю, то обычно уже поздно. Лорд забрал пустую кружку у мужа, после чего вернул её с чаем. — А грога не осталось? — Пьяница, — лёгкий тычок под рёбра, после чего лорд уселся супругу под бок с ногами. Вид его босых ступней и тонких щиколоток за широковатыми чёрными штанинами почему-то будоражил. — Я боюсь тебе сразу столько давать после физической нагрузки. И вообще, ты холодный. Чай почти пролился на ковёр. Шарль как-то был не готов, что сначала его обнимут ногами за талию, а потом уже руками подтянут повыше и почти уложат. Но вырываться, конечно же, и не подумал. Под тёплым пледом и на тёплом муже жизнь была почти совершенна. — Почему я раньше не дошёл до мысли использовать тебя в качестве грелки? — Шарль чуть запрокинул голову, устраивая её на чужом плече. Получил за реплику сначала укус, а после поцелуй в шею. На нормальный поцелуй напросился сам. — М-м-м? — Может, потому, что я не собака? Это их прежде Князья использовали в этом качестве. Но в наш чудесный век пара могу предложить тебе батарею. — Зануда. — Язва. — Один — один. Шарль отставил кружку, закрыл глаза и перевернулся, окончательно улёгшись на супруге. Зима начиналась замечательно. Пусть и в стремительно опустевшей Реере. Три месяца не обременены почти никакими заботами, узкосемейные, уютные, правильные, ощущались счастливым сном. Шарлю было жаль лишь того, что из столицы уехали все старшие родственники. Их хотелось ближе свести с детьми, показать, какие они чудесные. Все трое, все его. Дарсия без прессинга постоянных заседаний тоже сбавил обычной серьёзности и «взрослости». В кои-то веки его можно было уговорить проваляться в кровати до обеда и не дрючить своих подчинённых. Даже тренировки были в радость. На исходе февраля Шарль самовольно снял гипс. Кары со стороны Марселя не последовало, как, впрочем, и одобрения, но стало легче даже дышать. Кости срослись. Пальцы приняли нормальные очертания и более или менее выполняли свой функционал. Мышцы и связки ожидаемо сводило болью — слишком большой перерыв в работе, не атрофия, но нечто близкое. Впрочем, граф не позволял себе никакого настроя, кроме оптимистичного. Рука была цела, и она была на месте. Что такое тренировки и восстановление на фоне угрозы потери и куда более мучительного отрастания? Так что в общем и целом Глава Алой партии был совершенно, безобразно и неприлично счастлив. Поэтому ни он, ни Дарсия оказались совершенно не готовы к известию, с которого началась весна. Телеграмму доставили, пока обоих супругов не было дома. Шарль вытащил мужа на конную прогулку и ещё строил планы по возвращении с неё. Так что он никак не предчувствовал и не ожидал ощущения чужого разрывающегося сердца. Не физически, но всё же слишком явно, чтобы это было чисто эмоциональное проявление. Почти на грани реального урона и угрозы здоровью. Кажется, Шарль сбил с ног Ксана, когда ринулся в жёлтую гостиницу. Кажется, что-то спрашивал у побелевшего как снег Дарсии. Побелевшего до той степени, что это перестало быть изящной фигурой речи. Сообщение было кратким, горьким, обвиняющим, кричащим о боли отправителя. Запоздавшим на целый месяц. Извещавшим о смерти леди Эмилии де`Рэссарэ.