Закатные

Солнце припекало, изуверски зноило, выгоняло соседей на лужайки, заставляя отбросить тяготы дачной жизни и загорать. Расплавленное лазурное небо липло к белым пышным клубам облаков. Ветер после ночного кутежа упал куда-то на землю и отдыхал, оставляя воздух неподвижным, наполненным духотой и влагой. Лера, легонько покачиваясь в гамаке, наспех растянутом посреди двора, держала в руках очередной роман титана русской классики, но даже Лермонтов с элегантным Печориным не могли рассчитывать и на крохотную долю, крупицу внимания девушки: его всецело поглотил Игорь. Натянув кепку пониже на лоб, блондинка наблюдала за мужчиной, который — из чувства вины или из-за дружеского желания помочь? — вместе с Кириллом переделывал скособоченный гараж. Он был без верхней одежды: без привычной растянутой футболки или какой-либо майки. Отец, будучи заметно выше и крепче сложенным,все равно неизбежно мерк на фоне Непочатова. Карие глаза безраздельно застилал Игорь. Девушка отдыхала настолько близко к ним, что могла слышать каждое слово тихого необременительного разговора. Интересно, мысли мужчины пребывают в таком же титаническом спокойствии, что и мускулы лица? Какого это, смеяться над шутками человека, чью дочь так отчаянно и страстно имел буквально восемь часов назад? Что у него в голове сейчас? Кожа широкой спины была влажной от упорной долгой работы под прямыми лучами раскаленного добела солнца. Он то и дело вытирал лицо махровым полотенцем, заботливо поданным матерью Валерии еще несколько часов назад. И каждый раз взгляд невольно скользил по гамаку, быстро перекидывался на что-то другое, будто боялся быть рассекреченным, пойманным на месте. Девушка чувствовала маслянистые ожоги на коже после этого. Она уже вся извелась, видя влажную широкую спину, крепкие руки с паутиной тугих вен, развитую грудную клетку, заросшую едва заметными волосами. Ей самой было невыносимо жарко, так, словно расплавленная сталь разливалась под кожей, несмотря на спортивные бра и шорты. Между тем, пытка продолжалась, пока отец вдруг громко не заговорил: — Лер, сходите с Игорем в лес, принесите сухих веток для мангала. Девушка моментально подпрыгнула. Мужчина встал как вкопанный, уставился на друга огромными удивленными глазами. — Ну, у меня уже давно растопка кончилась. Принесите столько, чтобы еще на год хватило. - В лесу было прохладно: то ли от огромных раскидистых крон берез и сосен, жадно поглощающих солнечное тепло на высоте трех и более метров, то ли от мрачной мины Игоря, вызывающей обморожение только при одном случайном взгляде на него. В любом случае, Лера ежилась, нагибаясь за очередной длинной и толстой веткой. — О чем думаете? Она не выдержала, да даже не пыталась приложить усилия, чтобы выдержать эту раздавливающую пугающую тишину. Ей не нравилось молчать, прятать голову в песок и терпеливо ожидать у моря погоды. Если бросаться в омут, то с головой, чтобы распугать всех чертей. — Ни о чем. — Тогда у вас что-то странное творится с лицом. Возможно, патология тройничного нерва. — Остроумно. Он не улыбнулся, не дрогнул мускулом, только нагнулся за очередной веткой. Молча. Мужчина весь представлял собой апофеоз напряжения и отчуждения, словно пытался отгородиться от нее нерушимой бетонной стеной. Стеной, которую она в очередной раз пообещала себе разбить. Они все глубже забредали в зеленовато-махровую прохладу леса, ориентируясь только по яростно-золотому диску солнца по правую руку от них. Возвратиться назад не будет непосильной задачей, тем более, лес был небольшим, вел к другому поселку. Лера начинала краснеть от обиды и злобы, затапливающих ее изнутри. Мысленно вооружившись молотом, девушка продолжила: — Что сделано, то сделано. Думать об этом сейчас и, тем более, жалеть, по крайней мере, бессмысленно. — Бессмысленно? Взрыв. Все, что она увидела в туманно-серых яростных глазах, когда мужчина резко развернулся, был взрыв. Напряжение, словно вода, прорывающая прогнившую старую дамбу, выплеснулось и затопило его без остатка. — Я, идиот, понимаешь? Конченый дурак. Позволил себе то, о чем даже думать нельзя. Это нужно настолько не уважать ни себя, ни твою семью, ни твоего отца в частности, чтобы позволить себе то, что сделал я. Утробное шипение взбешенного и загнанного в угол тигра, готовящегося в слепом отчаянии прыгнуть на врага. Очевидно, Лера и была тем самым врагом. Но отступать, тем более, позорно сдаваться она не привыкла. — Хотите сказать, что жалеете? Что вам не понравилось? Единственный возможный вариант, правильный, по ее мнению, выход — это наступать. Наступать, даже если все разбито, а оставшиеся силы настолько скудны и ничтожны, что без слез не взглянуть. Наступать до победного конца. — Я этого не говорил… — Да! Вы сказали миллион других лишних и пустых слов. Меня воротит от таких соплей, которые распускает взрослый огромный дядька. О Боже, меня бросила стерва-жена! О Боже, я трахнул малолетку. О Боже, какой я несчастный и плохой! Возьмите себя в руки. Ныть можно до конца жизни. Только жизнь эта от нытья лучше не станет. Бросьтесь под поезд, как Каренина, и за секунду до столкновения вы, наконец, поймете, что все не так плохо и каким лохом вы, оказывается, были всю жизнь. Почувствовав слабину, когда он начал пятиться в сторону старой огромной березы, Лера стала надвигаться мелкими уверенными шагами, сжимая кулаки и стараясь не выронить все свои бранные грязные мысли. А их бесконечное количество упорно крутилось на языке. — И уж тем более, вы никогда бы не сделали этого, если бы я не хотела, не позволила. — Ты думаешь это все так просто. Взять и бездумно делать так, как хочется. Наплевать на всех и жить в свое удовольствие? Какая же ты еще мелкая и тупая… Его сбивающийся шепот напоминал крик, рвущийся словно пергамент, раздирающий ему горло и, что еще страшнее, в одночасье задушивший Леру слезами ярости. Она готова была ударить его, бить до потери пульса, и еще, и еще раз. Пока вся кипучая злость не выйдет из нее прочь, пока его слова, прострелившие сознание, не выйдут, пока боль, которая вместе с кровью перекачивалась глупым бездумным сердцем, не выйдет из нее тоже. Он мог поклясться, что она горела, что огонь метался во всей ее наступательной позе. И если бы он не знал, что щека неистово полыхает от удара, то мог бы поклясться, что это Лера его обжигала. И мужчина не понимал, как правильно поступить, какую из миллиона мыслей в голове выбрать в качестве путеводной звезды и за какой неотступно осторожно следовать. Что делать сейчас? Смотреть, как она задыхается дымом собственного горящего тела? Задыхаться вместе с ней? Бежать? Рывок. Отчаянный и безумный, очередной и неправильный, до слез, до хрипоты, до содранной кожи. Но… пожалуй, самый желанный и необходимый. Именно сейчас привкус мягких податливых губ, жар влажного приоткрытого для него рта, бархат прикосновений маленьких пальцев на коже были самыми желанными и необходимыми вещами на свете. Нужными, как кислород, спасительными, как рассеивающийся свет маяка во время неистового шторма. Эти противоречия сводили с ума, Лера сводила его с ума. И пускай разум катится ко всем чертям, неистово вопит и проклинает все на свете, но у сердца есть свои причины, для которых рассудок ничего не значит. Ему необходим был вкус ее губ. Эфемерный и сладкий вкус мягких и пухлых губ, с которых срывались такие нужные и правильные слова. Он хотел почувствовать их губами, языком, разумом, впитать в каждую клетку, облить ими каждую дурацкую мысль, что избивает его плетями, оставляя болезненные пятна и кровоподтеки. Это было так просто. Под пальцами, своевольно беспрепятственно перемежающимися по фигуре девушки, он чувствовал влажную огненную кожу, мурашки, бороздившие ровную спину, наконец, хлопок спортивных шортиков. Мужчина подхватил Леру на руки и прижал к шершавому могучему стволу раскидистой высокой березы. Бесконечное количество пушистых деревьев тягуче-зелеными кронами закрывало их, нежно выцеловывающих губы друг друга, переплетающихся языками и отдавшихся в липкий плен собственных чувств. Здесь, в грязно-изумрудной густоте леса, никто не почувствует страсть, сочащуюся из них, не обнаружит, как упоительно, самозабвенно и неторопливо они раздевают друг друга, покрывая мокрыми поцелуями и дрожащими прикосновениями пылающие тела друг друга. Мелкие электризующие мурашки пробежали по спине и рукам, когда, стянув с плеч Игоря футболку, наскоро надетую перед походом в лес, блондинка ощутила под прикосновениями бугры напряженных мышц. Подушечки пальцев повторяли рельеф грудной клетки, ощущали короткие уколы светлых волос и влажность кожи. Красиво. Валерия улыбнулась, позволяя улыбке растаять на губах, и, сомкнув руки на крепкой шее, разорвала поцелуй. Теплые янтарные лучи, чудом пробившиеся через раскидистые кроны, падали на лицо мужчины, волевое и спокойное, с чуть приоткрытыми тонкими губами и доверчивыми серыми глазами, застеленные тягучей поволокой. Красивый. Девушка приблизилась и запечатлела в уголке рта мокрый поцелуй, коснулась губами шершавой щеки, перешла на скулу, а дальше — на мочку уха, покусывая нежную кожу и завиток, повторяя поцелуями и языком контуры хряща. Надолго внезапного, такого нетипичного для нее приступа сладкой нежности не хватит: ей нравилось чувствовать чужую власть над своим телом, грубые прикосновения и почти болезненные резкие ощущения. Но пока перед глазами стоит наивно-всепозволительное выражение серых глаз, она позволяла мягкости литься из нее неконтролируемым потоком. Лера откинула голову, тут же столкнувшись затылком с твердостью дерева, когда он грубо сжал грудь и, опаляя дыханием чувствительную кожу, обводил языком острые соски, едва прикусывал их зубами, оттягивал. Ей оставалось только жмурить глаза в тягучем удовольствии, оставляющем ожоги в паху, и постанывать, выгибаться все больше, подставляясь под его прикосновения. Поза была неудобная: девушке приходилось до боли в мышцах сжимать ногами его талию, придерживаться руками то за ствол дерева, то за плечи и шею мужчины, но ощущение твердого члена, упирающегося в промежность, было непередаваемо. Стояк оттягивал тонкую ткань шорт и таранил Леру, терся о набухший клитор, посылая по телу ослепляющую покалывающую волну мурашек. Чувствуя руку, почти до синяков сжимающую ягодицу, она не находила в себе ни сил, ни терпения томиться дальше, мариноваться в вязких, словно раскаленная медь, чувствах. Болезненное желание ощутить его внутри вылизывало органы. Боже… в кого она превратилась? В гребаную нимфоманку? Почему мысли водили хороводы вокруг этого? Вокруг охренительно хорошего собой мужчины и вокруг того, как охренительного хорошо, когда он внутри? Утонула. Она безвозвратно утонула в бесконечной глубине вопросов и желаний, тершихся о грудную клетку, мечтая выбраться наружу и залить все вокруг животным безумием. Необузданной дикостью. — Господи, у нас мало времени… — прошелестела Лера на грани слышимости и, открывая глаза, зарывшись рукой в растрепанные влажные волосы потянула. — Оттрахай меня уже. Низкий рык прорезал сознание, и мир закрутился перед глазами, сливаясь в смазанное шоколадно-зеленое сальное пятно, пока девушка не ощутила щекой шершавую поверхность ствола дерева и землю под ватными ногами. А еще руки. Слегка трясущиеся от нетерпения требовательные руки, давящие на поясницу и вынуждающие прогнуться сильнее, прильнув телом к раскидистой березе. Сильные и уверенные руки, одним властным быстрым движением стянувшие с нее шорты вместе с трусиками. Дерзкие и красивые руки, шлепнувшие по ягодицам и затем сжавших их до боли. Руки, в которых хотелось обваляться, тепло которых больше не покинет, которые будут держать ее вечно. А затем, зажмурив глаза и протяжно простонав, Лера ощутила, как неторопливо-плавно Игорь заполнил ее. Это жжение, что в нетерпении ее сжигало, почти пропало — остались только его уверенные сильные толчки внутри и руки, беспрепятственно бороздившие по вспотевшей спине, повторяя контуры мышц и позвоночника, пальцы, зарывающиеся в бархатное золото волос, прижимали голову к холодному дереву. — Какая же ты охренительная… Глухой, будто рычащий голос расколол сознание в тот момент, когда смысл слов взорвался в нем. По крови сочилось это странное теплое чувство собственной охренительности, и, привычно самодовольно усмехнувшись, девушка протянула срывающимся голосом: — Да, самая лучшая. Игорь обхватил ее руки выше локтей, принуждая выгнуться так, что полетели искры из глаз, и Лера послушно подавалась ему навстречу, едва успевая за темпом. Мужчина буквально трахал, врывался внутрь: глубоко, грубо и жестко, так, что окружающее пространство тонуло в шлепках резко встречающихся друг с другом тел, ее душных стонах и глухих рыках сероглазого. Каждый толчок внутри — фейерверк из противоречивых ощущений, неуправляемого водоворота наслаждения и боли, заманивающего и утапливающего все глубже. Глубже в удовольствие, глубже в сумасшествие. И хотя казалось, что глубже некуда, его чуткие пальцы, плавно скользнувшие по животу и добравшиеся до клитора, утопили ее окончательно. Липкий кисель обдал внутренности жаром, когда, постанывая и вздыхая, девушка увязла в оргазме. Ее обмякшее тело, потерявшее контроль, заполнила клейкая патока, теплая и сладкая, густая. Она ощущала яростно врывающийся в нее член, сбившиеся быстрые движения, продолжала им подаваться, вырывать низкие стоны из горла мужчины, но облака, пенистой белизной укутывавшей небо, казалось, сбежали в нее. В мыслях — легкость, внутри — легкость. Словно ее и нет сейчас здесь, полуголой, посреди леса, с горящей щекой, прижатой к дереву. — М-м-м… Неосознанно протянула Лера, закрывая глаза и прикусывая губу, возвращаясь на землю в тот момент, когда Игорь быстро вышел из нее, кончая. И ей потребовалось прилично времени, чтобы окончательно разлепить разум, разодрать склеенные мысли, отлепиться от дерева и натянуть одежду. Она развернулась, не понимая, в какой мир попала и, сфокусировав взгляд на мужчине, безотчетно впала почти в истерический смех: он стоял в наспех натянутых на бедра шортах с брезгливо-сконфуженным лицом и разведенными в стороны руками, периодически их стряхивая. — Что такое? Вы испачкались? Сквозь смех игриво интересуется, пока нестройные импульсы боли не достигают сознания. Не понимая, откуда это пришло, девушка продолжает смеяться, глядя на нелепые попытки Непочатова стереть биологическую жидкость о каждую травинку. Она заливается, забывая о боли. Пока Игорь не поднимает на нее свои туманные глаза и не пугается так, словно перед ним не соблазнительная молодая нахалка, а грозный и голодный бурый медведь. — Черт! Лера… прости меня. Он быстро вытирает руки об одежду и подходит ближе, осматривая лицо. В тумане глаз беспокойство, почти угрызительный страх. Страх?! — Что такое? — Я разодрал тебе щеку…